Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга третья. Январь 1943 – январь 1944

Как уже отмечалось, одним из важнейших факторов выживания ленинградцев была их трудовая деятельность. Но в январе 1942 г. сфера применения их труда значительно сузилась: к концу декабря 1941 г. остановилось почти 270 крупных предприятий, признанных до этого жизненно важными для обороны города. «Завод мертв, – записал 14 января 1942 г. главный инженер «Судомеха» В. Ф. Чекризов. – Работают только вручную по оборудованию спеццеха, да буржуйки делают в 8-м цехе»^[285]. В январе 1942 г. из 68 важнейших заводов оборонной, судостроительной и машиностроительной промышленности действовало только 18, да и то не на полную мощность^[286]. Тем не менее 7 января 1942 г. А. А. Жданов обратился к Председателю ГКО И. В. Сталину с ходатайством о награждении работников ленинградской промышленности, которые в истекшем полугодии «успешно справились с выполнением заданий Государственного Комитета Обороны»^[287]. Представленные в обобщающем виде итоги работы ленинградской промышленности за первые шесть месяцев войны действительно выглядели впечатляюще: 713 танков, 480 бронемашин, 58 бронепоездов и бронеплощадок, 2406 полковых пушек, 648 противотанковых пушек, 2585 танковых и ручных огнеметов, 10600 автоматов ППД, 9977 минометов разных калибров, 3075 500 артиллерийских мин и снарядов, 39 740 авиабомб, 2 982 000 гранат, достроено 84 единицы кораблей разных классов, отремонтировано и переоборудовано 186 судов. В ходатайстве Жданова подчеркивалось, что эти успехи «достигнуты благодаря самоотверженной работе ленинградских рабочих, инженеров, техников, конструкторов, научных работников и организаторов производства». В числе 607 человек, представленных к правительственным наградам, 345 были рабочими разных специальностей, 82 – мастерами и начальниками участков, 99 – начальниками и другими инженерно-техническими работниками, 52 – директорами, главными инженерами предприятий и строительных организаций^[288]. Орденом Трудового Красного Знамени были награждены рабочие Н. М. Абакшин (завод «Электроаппарат»), Н. В. Булышева (завод им. И. Б. Бгорова), И. И. Григорьев (Металлический завод), Я. П. Бршов (Ижорский завод). Среди награжденных были известные ученые, оказавшие большую помощь оборонным предприятиям, – профессора В. М. Андреев, А. Н. Кузнецов, М. С. Максименко и др. При вручении наград в Смольном многих из награжденных пришлось вести под руки – сами они не могли идти из-за слабости и истощения^[289]. Некоторых из награжденных уже не было в живых. 18 января 1942 г. умер от истощения Максим Степанович Максименко, крупнейший специалист в области электротермии^[290].

Высокая смертность рабочих даже на оборонных предприятиях побуждала руководство искать чрезвычайные меры по спасению их кадрового ядра. Начавшие создаваться с конца декабря 1941 г. в районах стационары при действующих крупных предприятиях получили поддержку городского комитета партии. Хотя в январе 1942 г. общее числе заводских стационаров значительно увеличилось, число так называемых койко-мест было недостаточным: во второй половине января 1942 г. в них находилось около 20 тыс. человек. Помещенные на 2-3 недели в стационары получали питание со 100 % вырезки талонов из хлебных карточек и 50 % на мясо, жиры, крупы и сахар. Организация и работа заводских стационаров была сопряжена с преодолением громадных трудностей. «15 января получили указание от райкома партии об организации при заводе стационара на 80 человек, – вспоминал заместитель директора Сталепрокатного завода Г. Я. Соколов. – Приступаем к оборудованию помещения поликлиники… Начинают поступать больные. Положили первую партию в 50 человек, но народ уже был настолько слаб, что в первую же ночь три человека умирают. Их кровати занимаются немедленно…»^[291] «Теперь на заводе оборудован специальный стационар, – писал в январе 1942 г. работник Кировского завода. – Сюда ложатся по особому ходатайству цеховых организаций люди, опухшие и требующие поддержки питанием и отдыхом. Лежа в стационаре, они сдают свои продкарточки, по которым получают в день три раза пищу: обед, завтрак и ужин в течение 8-10 дней, а затем поступают новые обессиленные товарищи»^[292]. В январе 1942 г. в гостинице «Астория» был открыт стационар на 200 коек для ослабевших от голода работников науки и культуры. За период зимы и весны 1942 г. стационары спасли жизнь десяткам тысяч ленинградцев. Но еще больше ленинградцев такой возможности не имели: число койко-мест, как уже отмечалось ранее, было ограничено из-за недостатка отпущенного стационарам продовольствия.

Оставшиеся в осажденном Ленинграде ученые, за исключением их небольшой части, связанной непосредственно с оборонным производством, в январские дни 1942 г. оказались перед страшным лицом голодной смерти. Но все они, независимо от того, какими научными проблемами занимались, работали на оборону города. 5 января 1942 г. Комиссия по делам ленинградских учреждений АН СССР обсуждала доклад профессора Физиологического института B. C. Садикова «Новый метод комплексного использования дрожжей как промышленное задание в условиях военного времени». В результате обсуждения Комиссия высказала мнение, что предложенный В. С. Садиковым метод «может явиться научным открытием, имеющим весьма важное практическое значение, давая возможность замены мясных белков равноценным дрожжевым белком», о чем она сочла необходимым информировать все заинтересованные ведомства и организации^[293]. К сожалению, В. С. Садикову не довелось заниматься внедрением в производство своего метода: весной 1942 г. он умер от алиментарной дистрофии, которой заболел в январе 1942 г.

Январь 1942 г., помимо того, что стал «самым смертным» месяцем голодной блокады, для значительной группы ученых останется в памяти сфабрикованными против них обвинениями в антисоветской деятельности. В 1995 г. на международной конференции историков блокады впервые с документами о политических процессах над ленинградскими учеными в годы блокады выступил известный специалист, профессор Санкт-Петербургского университета В. А. Кутузов^[294]. В последующие годы об этом писали и другие исследователи^[295]. Только теперь, спустя многие годы после неправедной расправы над ленинградскими учеными, стала известна чудовищная история так называемого «Комитета общественного спасения», выдуманного и созданного примитивной фантазией сотрудников комитета по борьбе с контрреволюцией в УНКВД ЛО^[296]. Самое страшное в этой истории заключалось в том, что в разработку органов НКВД попали известные ученые, так или иначе связанные с оборонным производством, которые, будучи арестованными по доносам и ложным обвинениям, затем под пытками давали признательные показания, оговаривая себя и своих коллег. Помимо незаконно репрессированных членов так называемого «Комитета общественного спасения» во главе с видным физиком, профессором Ленинградского университета В. С. Игнатовским сотрудники отдела по борьбе с контрреволюцией добыли в «ходе следствия» компрометирующие сведения еще на 126 ученых! «Складывается впечатление, – писал в связи с этим профессор В. А. Кутузов, – что часть работников КРО пыталась путем фабрикации дел оправдать свое существование и тем самым избежать фронта»^[297]. И с этим нельзя не согласиться.

В то время как ретивые сотрудники отдела по борьбе с контрреволюцией «искореняли» выдуманные ими же антисоветские организации ученых в ленинградских вузах, в ряде из них (Университете, Политехническом, Химико-Технологическом, Горном, Электротехническом институтах, Институте инженеров железнодорожного транспорта и др.) проходили не только текущие экзаменационные сессии, но и государственные экзамены и защиты дипломных проектов. Несмотря на строгие требования, предъявлявшиеся к студентам, результаты прошедших в январские дни 1942 г. экзаменов оказались успешными. Чрезвычайными усилиями ленинградские вузы подготовили и выпустили в первую блокадную зиму 2500 молодых специалистов. Свыше 500 человек окончили Институт инженеров железнодорожного транспорта, более 200 инженеров дал стране Горный институт, более 100 питомцев выпустил Электротехнический институт инженеров сигнализации и связи, Институт физической культуры им. П. Ф. Лесгафта подготовил 250 высококвалифицированных военно-физкультурных работников, многие из которых были направлены на фронт и в госпитали^[298].

Усиливавшееся с каждым днем блокады противоборство между жизнью и смертью в осажденном городе в январе 1942 г. достигло своего апогея. Трагедия Ленинграда стала в первую очередь трагедией его мирного населения – рабочих, служащих, работников науки и культуры, домохозяек, детей. Неся огромные жертвы, они до последнего дыхания боролись за свою жизнь и жизни свои родных и близких и потому выживали даже тогда, когда, казалось, шансов на спасение уже не было. Характеризуя общественные настроения ленинградцев в этот критический период, следует признать, что если большинство населения по-прежнему безропотно сносило тяготы и лишения блокадной жизни, то наиболее отчаявшаяся часть горожан пыталась самостоятельно найти выход из смертельной ситуации, распространяла листовки с призывами к голодной демонстрации и обращением к армии^[299]. Однако отмеченный военной цензурой в январе 1942 г. «рост отрицательных антисоветских настроений» (с 6-9 до 20 %)^[300] «антисоветскими» можно назвать лишь условно. Немецкая разведка признавала, что «несмотря на отдельные факты сопротивления, нельзя рассчитывать на организованное восстание, которое только и может привести к изменению ситуации. Город прочно находится в руках Советов»^[301]. Н. А. Ломагин в своем исследовании показывает, что «призывы к действиям или попытки что-либо предпринять для улучшения положения не доминировали в осажденном Ленинграде. Большинство населения оставалось законопослушным и не помышляло о борьбе с режимом»^[302]. Кажется, это понимали ленинградские руководители, но из Смольного трагедия населения виделась всего лишь как «временные трудности». 25 января 1942 г. А. А. Жданов в беседе с секретарем Ленинградского городского комитета комсомола В. Н. Ивановым наставлял: «Трудности есть, но не надо давать на них спекулировать и проявлять мягкотелость. Задача всех задач – поддержать дух людей, не дать им впасть в апатию, в безразличный пессимизм»^[303].

Надо признать, ленинградское руководство понимало, что «поддержать дух людей» в тех условиях можно было только заботой о «хлебе насущном». Не случайно одним из первых февральских постановлений Военного Совета Ленинградского фронта стало постановление «О нормах продовольственного снабжения на февраль для детских учреждений» от 7 февраля 1942 г.^[304] Этим постановлением были значительно увеличены нормы продовольственного снабжения на одного ребенка в детских учреждениях – домах малюток и интернатных группах детских яслей; дошкольных детских домах и интернатных группах детских садов; школьных детских домах. Дифференцированные нормы снабжения разных категорий детских учреждений были конкретно расписаны по 12 видам (!) продовольственных товаров, а городской отдел торговли обязывался этим постановлением «обеспечить полное отоваривание установленных норм продовольственного снабжения детских учреждений»^[305].

Ученый-востоковед А. Н. Болдырев, еще недавно считавший, что «февраль – это месяц, в котором будет разыгран последний тур осадной игры в нашу жизнь»^[306], с февральской хлебной прибавкой воспрянул духом. «Сегодня с утра грянула прибавка хлебная: 500 гр., 400 и 300, – записал он в своем дневнике. – Первое чувство – „Выживем теперь!“»^[307] Обращая внимание на уникальный для блокадной практики факт – обеспечение магазинов продуктами для всех прикрепленных к ним ленинградцев по новым, повышенным нормам, он подчеркивал, что «самое важное в этом – прекращение безумных, отнявших многим жизни, очередей».^[308] Измученные частым отсутствием объявленных к выдаче продуктов питания в магазинах и длительным выстаиванием в очередях, многие ленинградцы связали улучшение организации продовольственного снабжения с устранением от руководства председателя Исполкома Ленгорсовета П. С. Попкова^[309]. Хотя психологически понятно стремление ленинградцев найти виновных в их бедах и в первую очередь в лице Попкова, реальное улучшение организации продовольственного снабжения блокадного Ленинграда объяснялось, конечно, другим – значительным увеличением доставки продовольствия по Дороге Жизни в связи с постепенным введением в строй железнодорожной ветки Войбокало – Ладожское озеро. 5 февраля 1942 г. была закончена укладка главного пути на перегоне Войбокало – Лаврово длиной 34 км, и вечером того же дня на ст. Лаврово прибыл первый поезд с продовольствием для Ленинграда весом 1200 т^[310]. Специальным решением Совнаркома СССР на февраль 1942 г. было запланировано доставить в Ленинград 30 396 т муки, 9707 т крупы, 5588 т мяса, 2948 т жиров, 2462 т сахара и др. В действительности в феврале 1942 г. Ленинград получил 67 тыс. т продовольствия^[311].

Конечно, победить смертность еще одной, третьей по счету, прибавкой хлеба и других продуктов питания сразу было невозможно. Более того, именно на февраль 1942 г. приходится, по данным У НКВД по Ленинграду, самая высокая смертность населения за время блокады – свыше 108 тыс. человек^[312]. «Опять воскресли после мучительной аварийной ночи, работает турбина, все время есть свет, тепло до жары, вода. Все помылись, живые пришли в себя, а умирающие продолжают гибнуть, – записала 6 февраля 1942 г. в дневнике начальник планового отдела 7-й ГЭС И. Д. Зеленская. – Медицинская картина этих смертей, более страшных и опустошительных, чем холера, для меня непостижима»^[313]. Медицинским работникам к этому времени стало очевидно, что характерное для первых месяцев блокады истощение на почве недостаточного питания теперь стало болезнью – «алиментарной дистрофией». И болезнь эта прогрессировала столь быстро, что ее распознавали даже далекие от медицины люди. Историк М. Б. Рабинович в феврале 1942 г. с горечью констатировал: «…Дистрофия – вот самое тяжкое слово, – она уносит людей, как ветер пыль…»^[314]

В условиях широкого распространения среди населения алиментарной дистрофии понизилась сопротивляемость организма инфекционным заболеваниям. К этому добавилось резкое ухудшение общего санитарного состояния города, его жилищных, коммунальных и промышленных объектов. Употребление в пищу воды из загрязненных источников при ослабленном иммунитете представляло большую опасность для эпидемиологического состояния блокированного Ленинграда. Не работали почти все бани, прачечные, парикмахерские, в городе действовал лишь один военный плавучий санпропускник – баржа на Малой Неве^[315]. Тем самым ленинградцы в течение длительного времени были лишены возможности соблюдать элементарную гигиену в быту и на производстве. Все это вместе взятое представляло серьезную угрозу возникновения и распространения эпидемических заболеваний в Ленинграде. В условиях города-фронта вспышка эпидемии могла перекинуться и в окопы и нанести урон его защитникам.

В целях предотвращения этой угрозы руководство обороной осажденного Ленинграда наметило осуществить в феврале 1942 г. целый ряд необходимых мер. 10 февраля 1942 г. Военный Совет принял постановление «О мероприятиях по борьбе с эпидемическими заболеваниями», которым определялись неотложные меры по радикальному улучшению медико-санитарной обстановки в городе. К 15 февраля намечалось организовать бесперебойную работу всех санпропускников города, двух бань на каждый район и прачечных, обслуживавших военные госпитали, восстановить работу лабораторий, выпускающих препараты для борьбы с сыпным тифом. Активную деятельность развернула образованная 11 февраля городская противоэпидемическая комиссия. Массовыми противодизентерийными прививками удалось охватить в феврале 1942 г. почти 500 тыс. ленинградцев. Активную деятельность развернула противоэпидемическая и дезинфекционная служба города под руководством профессоров И. М. Аншелеса и П. А. Пацановского. Научно-практическую работу по борьбе с инфекционными заболеваниями возглавили Институт эпидемиологии и микробиологии им. Пастера и Институт вакцин и сывороток. Сравнительно широкое распространение зимой 1941-1942 г. вспышки сыпного и брюшного тифа потребовало от медиков выяснения источника этих инфекций. В результате анализа очагов сыпного тифа было выяснено, что его основными разносчиками были дети, главным образом из приемников-распределителей, куда они попадали в страшно запущенном состоянии. Для профилактики сыпного тифа в Институте эпидемиологии и микробиологии была создана специальная вакцина. Принятые меры помогли ликвидировать вспышки эпидемий тифа и тем самым предотвратить страшную угрозу широкого распространения эпидемий в блокированном городе^[316].

Еще одной опасностью для населения осажденного города стали болезни витаминной недостаточности, в первую очередь цинга – С-авитаминоз. Для предотвращения заболевания цингой каждому ленинградцу требовалось не менее 20-25 мг витамина С в день, в то время как зимой 1941-1942 г. его содержание в пище населения Ленинграда практически равнялось нулю^[317]. Острый недостаток витаминов заставил медиков еще в 1941 г. приступить к поискам массовых антицинготных средств. Сотрудники научно-исследовательского Витаминного института во главе с профессором А. А. Шмидтом предложили в качестве доступного антицинготного средства хвойный настой. Исследования показали, что хвойный напиток богат витамином С: на каждые 100 г сырой массы хвои приходится 200-300 мг витамина С^[318]. Для придания вкуса в настой добавлялась уксусная кислота, удалявшая смолистые вещества и делавшая напиток кисловатым. Предложение ученых Витаминного института было рассмотрено на бюро Ленинградского городского комитета партии, и принято решение о массовом производстве витамина С из хвои. Техническое руководство организацией изготовления антицинготного настоя и контроль за технологическим режимом были возложены на профессора А. Д. Беззубова, одного из главных разработчиков технологии получения антицинготного настоя из хвои. Первая установка по приготовлению такого настоя была смонтирована в больнице им. В. В. Куйбышева, где своевременное использование хвойного настоя сразу же превратилось в эффективное средство лечения больных цингой^[319]. Под научным руководством сотрудников Витаминного института было смонтировано 8 заводских установок для получения хвойного настоя и обеспечения им больниц и населения. Районы заготовок хвои были определены в феврале 1942 г. Исполкомом Ленгорсовета: Шувалово, Парголово, Токсово, Кавголово, Бернгардовка и Рахья. Для подвозки заготовленной хвои были выделены железнодорожные вагоны. Проблема борьбы с цингой была настолько острой, что приготовлением хвойного настоя стали заниматься самостоятельно и предприятия, которым это было под силу. «На заводе зарегистрировано 50 случаев заболевания цингой, но никаких лекарств нет, – записал 28 февраля 1942 г. в своем дневнике инструктор парткома Кировского завода Л. П. Галько. – Вынесено решение: на грузовиках привозить из-за города хвою, выпаривать ее и таким образом добывать витамин „С“, единственное средство лечения от цинги»^[320]. Предпринятые в феврале 1942 г. меры по борьбе с цингой хотя и помогли понизить ее влияние на ослабленный голодом организм ленинградцев, но не смогли все же предотвратить ее вспышку весной 1942 г.

Действенным фактором возрождения жизни в блокированном городе в феврале 1942 г. стали комсомольско-молодежные бытовые отряды, заслужившие своей самоотверженной работой признание и благодарность ленинградцев. Справедливо считается, что первый комсомольско-молодежный отряд был создан в Приморском районе, хотя нельзя не отметить, что еще раньше оказанием бытовой помощи населению стали заниматься студенты ЛГУ^[321], комсомольцы ряда заводов и фабрик^[322]. Тем не менее именно опыт комсомольцев Приморского района послужил примером для создания комсомольско-молодежных бытовых отрядов в масштабах города. На состоявшемся 13 февраля 1942 г. заседании бюро райкома комсомола Приморского района с приглашением секретарей комитетов комсомола ряда предприятий было принято решение создать комсомольско-молодежный бытовой отряд^[323]. Бойцами первого бытового отряда были 80 девушек-работниц фабрики «Красное знамя», заводов «Вулкан» и «Красная Бавария», типографии «Печатный двор» и других предприятий Петроградской стороны. Командиром отряда была назначена Полина Догадаева, комиссаром – Надежда Овсянникова, обе работницы фабрики «Красное знамя». В утвержденной на этом заседании памятке бойца-комсомольца говорилось: «Тебе, бойцу комсомольского бытового отряда, поручается забота о повседневных бытовых нуждах тех, кто наиболее тяжело переносит лишения, связанные с вражеской блокадой. Забота о детях, женщинах, стариках – твой гражданской долг»^[324].

Горком ВЛКСМ поддержал инициативу Приморского района ВЛКСМ и обязал все райкомы создать бытовые отряды по оказанию помощи населению. В бытовых отрядах постоянно работало около 1 тыс. человек. Кроме того, к работе отрядов привлекалось в каждом районе от 500 до 700 человек. Усталые и изнуренные бойцы бытовых отрядов, преимущественно ленинградские девушки, поднимаясь по обледенелым и темным лестницам, обходили квартиру за квартирой. Они приносили с собой заботу о людях, тепло и участие. Обмороженными и распухшими от голода руками они заготовляли и кололи дрова, растапливали дымящиеся самодельные «буржуйки», приносили воду с Невы, обед из столовой, мыли пол, стирали белье, убирали квартиры. В неуютных промерзших комнатах становилось теплее, чище, и слабая улыбка истощенного обессиленного ленинградца выражала признательность и благодарность за их тяжелый, но очень нужный и почетный труд.

Комсомольские бытовые отряды получили широкие полномочия от Ленгорсовета: они имели право переселять жильцов из одной квартиры в другую, более благоустроенную, определять безнадзорных детей в детские дома, ходатайствовать об эвакуации населения.

Решением Исполкома Ленгорсовета от 13 февраля 1942 г. была образована специальная городская комиссия по устройству детей, оставшихся без родителей. Тогда же были созданы районные детские приемники НКВД, в задачу которых входило распределение беспризорных детей и подростков по различным учреждениям. Осиротевшие дети попадали в детские дома-распределители, как правило, в первые дни после смерти родных. Их приносили в детские дома на руках или привозили на саночках комсомольцы бытовых отрядов, дружинники Красного Креста, школьные учителя, милиционеры, работники жилищных контор, соседи по квартире, иногда незнакомые люди^[325], в первую очередь воспитатели дошкольных учреждений, которые боролись за жизнь каждого ребенка, окружали их заботой и теплом в детских садах и детских домах. По свидетельству Е. Л. Щукиной, детские сады почти ежедневно принимали детей, поступивших из жактов, милиции, из райсоветов и РОНО^[326].

Особо выделяется среди тех, кто спасал блокадных детей, фигура школьного учителя. Только одна учительница истории А. Н. Миронова перенесла и перевезла на саночках в детский дом 140 разысканных и спасенных ею детей-сирот^[327]. В январе-феврале 1942 г. в открытый на 17-й линии Васильевского острова детский дом при активном участии А. Н. Мироновой было устроено 1500 детей. В коротких записях ее дневника без прикрас отражено это страшное время: «Дети январь-февраль сидели у печек, жались к теплу. В столовой вели себя безобразно, выхватывали хлеб с подноса у воспитателей. Вид детей – голодных зверенышей. В детском доме смертность 10-15 человек в день…»^[328]

В феврале 1942 г. учебные занятия в большинстве школ прекратились, но дети по-прежнему приходили в свои школы, где по распоряжению Исполкома Ленгорсовета была организована выдача горячих завтраков. Как правило, это была чечевичная похлебка, без хлеба, но, разогретая на школьной кухне, она становилась для детей вожделенным даром спасения от голода. Около 30 тыс. школьников в феврале 1942 г. было принято в школьных столовых на полный рацион питания^[329].

Важным показателем возвращения жизни в блокированный Ленинград в феврале 1942 г. было постепенное возрождение его промышленности, прежде всего крупных оборонных предприятий. Главный инженер завода «Судомех» В. Ф. Чекризов записал 4 февраля 1942 г. в своем дневнике: «Два дня в столовой есть свет. Сегодня дали свет в казарме рядом со мной… Третий день у нас говорит радио. Мы ожили. Какая это благодать – радио и свет. Так или иначе, но и питание в столовой несколько улучшилось»^[330]. Правда, когда на следующий день, 5 февраля, в одном из цехов обсуждался вопрос о предстоящем выполнении ремонта кораблей и сохранении рабочих кадров, то выяснилось, что из 270 рабочих этого цеха только 70 приходят на завод «для отметки и в столовую. Остальные лежат». Еще 47 рабочих умерли в декабре 1941 г. и январе 1942 г.^[331] Непосредственным толчком к возрождению жизни на крупных оборонных предприятиях явилось выполнение фронтовых заказов на ремонт военной техники, прибывшей в начале февраля буквально с поля боя. Специальным постановлением Военного Совета Ленинградского фронта от 6 февраля 1942 г. Металлический завод обязывался отремонтировать и сдать Автобронетанковому управлению фронта все 13 прибывших танков KB: 7 – к 12 февраля, остальные – к 20 февраля. Для выполнения этого срочного задания заводу выделялось 250 т угля для заводской блок-электростанции, 5 т бензина, 3,5 т авиабензина и дефицитные масла и смазки. Для усиления питания рабочих, занятых на ремонте танков, предусматривалось отпускать ежесуточно 250 фронтовых пайков передовой линии на период работ по ремонту танков^[332].

В тот день, когда Металлический завод получил срочное задание на ремонт танков, на работу в 19-й цех, куда уже поступили на платформах танки, вышли всего 130 человек, из которых лишь 25 были условно здоровы и пригодны для выполнения фронтового заказа. Еще совсем недавно в этом цеху работали почти 1500 человек, и теперь администрация завода разослала всем рабочим повестки с просьбой выйти на работу. «Товарищи! – обращалась к рабочим администрация. – Явитесь на работу по получении повестки. Поступил срочный фронтовой заказ. Вы будете снабжаться дополнительным питанием. Немедленно явитесь»^[333]. Первым явился 16-летний Е. И. Силаев, который был тяжело болен. Пришли также и другие рабочие, имевшие на руках больничные листы. Вернулся в цех и мастер Кировского завода Ф. В. Задворный, который вместе с женой и сыном трудился на на Металлическом заводе с осени 1941 г. К каждому рабочему были прикреплены члены экипажа ремонтируемого танка. Узлы машины собирали в утепленных помещениях, остальные операции по ремонту танков по существу проводились под открытым небом, на морозе, так как цех, в котором велись ремонтные работы, представлял собой огромную шлакобетонную коробку, протопить которую в тех условиях было невозможно. Между ремонтируемыми танками были установлены небольшие жаровни, у которых обогревались рабочие. Ремонтируя боевые машины, больные рабочие привязывали себя к стволу орудия, чтобы не свалиться, и в назначенный срок возвращенные в строй танки начали выходить из ворот Металлического завода^[334].

Ремонтом боевой техники были заняты и другие оборонные предприятия. Кировскому заводу было поручено восстановить в сжатые сроки партию поврежденных артиллерийских орудий. К выполнению этого фронтового задания были привлечены все наличные силы коллектива. 20 февраля 1942 г. на работу вышло 2416 человек из 10 424 по списку. Многие из них были больны, но заняли свои рабочие места. Фрезеровщика Е. Ф. Савича во время выполнения ответственного производственного задания поддерживали его товарищи по работе. Комсомольцы Кировского завода по нескольку суток не уходили из своего цеха и выпустили сверх плана 9 полковых пушек^[335].

Ленинградские рабочие вместе с моряками Балтики возобновили в феврале 1942 г. ремонт боевых судов. Заводы выделили опытных инженеров, мастеров и рабочих, которые героически трудились совместно с экипажами кораблей. Для ускоренного ремонта подводной части тральщиков доковые работы были заменены работой в кессонах. Постройка кессонов, их заводка под днища кораблей, все корпусные и электросварочные работы проводились в условиях 30-градусных морозов. Все тральщики были возвращены в строй. Большую техническую помощь флоту оказывали рабочие «Электросилы», которым были поручены ремонт и изготовление 500 различных машин и приборов. Когда коллектив Адмиралтейского завода получил задание на ремонт торпедных катеров, на заводе почти не было нужных людей. Герой Социалистического Труда слесарь П. Арцибасов впоследствии вспоминал: «Стали мы собирать по городу специалистов. Судосборщика-корпусника Алексея Рыжкова привезли на салазках с Охты, подкормили малость. Он, то опираясь на палку, то сидя, показывал новым рабочим и матросам, что и как делать по выпрямлению корпуса и заделке пробоин. Некоторые рабочие окончательно выбивались из сил, шептали: „Простите, товарищи, не могу больше работать…“»^[336] Такие же слабые и больные рабочие трудились на ремонтных базах Военно-Воздушных Сил. С целью скорейшего возвращения в строй боевых самолетов Военный Совет Ленинградского фронта принял 21 февраля 1942 г. специальное постановление о выделении стационарам 130 дневных пайков «для больных, слабосильных рабочих», занятых на ремонте самолетов^[337].

Такое, адресное продовольственное обеспечение рабочих, занимавшихся ремонтом боевой техники Ленинградского фронта, помогло вернуть на производство сотни квалифицированных рабочих, но в силу ограниченных ресурсов не могло существенным образом повлиять на сокращение смертности в рабочих коллективах в феврале 1942 г. В конце февраля 1942 г. в Смольном состоялось вручение правительственных наград передовым работникам ленинградской промышленности. Из 739 человек, награжденных Указами Президиума Верховного Совета СССР от 12 и 18 января 1942 г., 52 человека не дожили до получения своей награды, 68 человек пропали без вести, 66 человек не смогли прийти на награждение из-за болезни^[338].

Возобновление оборонных заказов позволило ленинградскому руководству поставить вопрос перед правительством о ликвидации задолженности по заработной плате рабочих и служащих предприятий союзной и республиканской промышленности Ленинграда, общая сумма которой на 1 февраля 1942 г. достигла 117 млн руб.^[339] 15 февраля 1942 г. председатель Ленгорисполкома П. С. Попков обратился к заместителю председателя Совнаркома СССР Н. А. Вознесенскому с письмом о выделении банковских ссуд предприятиям Ленинграда на выдачу заработной платы за декабрь 1941 г. и январь 1942 г., обязав Наркоматы срочно перевести средства для погашения выданных банком ссуд. Как видно из приложенного к этому письму списка 33 предприятий и организаций оборонной промышленности, общая сумма задолженности перед ними по заработной плате за декабрь 1941 г. и январь 1942 г. составляла 67 млн 733 тыс. руб.^[340]