Корабль отплывает в полночь

Это-то и оказалось камнем преткновения. Что же это за подходящий момент, которого они поджидают? Каким именно образом, к чертям собачьим, они собираются осуществить свой перелет? Полагаю, будь я опытным фантастом, решил бы эту проблему в мгновение ока при помощи космических кораблей, или четвертого измерения, или еще там не знаю чего. Но ни один из этих вариантов не подходит. К примеру, никакому нормальному ракетному двигателю не хватит жалкого количества энергии, которое у них осталось. Мне нужно что-то более правдоподобное.

Ну ладно, нечего так переживать – рано или поздно меня посетит озарение. Самое главное, что работа идет и есть результат. Джон взял проглядеть несколько последних страничек; уселся, чтобы прочитать их повнимательней; закончив, нацелился на меня пристальным взглядом, заметил: «Не знаю, зачем я-то занимался фантастикой последние пятнадцать лет» – и нагнулся за охапкой поленьев. Почти комплимент.

Неужели наконец я нашел свое истинное призвание? Боюсь даже задавать себе этот вопрос после стольких разочарований и блужданий в темных закоулках в течение бесцельных городских лет. И все-таки даже в самые чернейшие периоды часто казалось, что меня ждет некое важное или по меньшей мере ответственное предназначение, что меня лишь испытывают тоской и отчаянием, держа за кулисами, пока не настанет нужный момент.

Самообман?

11 января. Все это становится весьма интересным. Опять странные узоры на ледяной корке и самом стекле с утра – новый набор. Но при двадцати ниже нуля нечего удивляться, что неорганические материалы начинают откалывать коленца. Что получилось в результате первого падения температуры, вполне может повториться при следующем. Хотя на Джона это оказало довольно сильное впечатление и он ударился в теоретизирование относительно темных мест в области физики. Жаль, что не могу припомнить подробностей вчерашней научной передачи, – по-моему, в ней как раз шла речь о низкотемпературных феноменах, что помогло бы объяснить подобное явление. Но меня, как водится, уже морил сон, и, должно быть, бо́льшую ее часть я попросту продремал – стыд и срам, поскольку начало было весьма интригующим: что-то там насчет беспроводной передачи энергии, и создания физических эффектов на значительных расстояниях, и возможностей «научной телепортации» какого-то рода. Джон ехидно отзывается о моем «личном университете» – он опять рано ушел спать и программу пропустил. Но по его словам, однажды он проснулся и смутно уловил, как я слушаю «только какие-то совершенно кошмарные помехи», и сонно посоветовал либо получше настроить приемник, либо выключить его совсем. Странно, мне казалось, что слышно отлично, по крайней мере в самом начале, и я вообще не помню, чтобы он ко мне обращался. Наверное, ему действительно приснился кошмар. Но мне лучше постараться больше его не беспокоить. Смешно представить столь убежденного радионенавистника вроде меня в роли этакого агрессивного фаната, не терпящего тишины.

Хотя интересно, не начинает ли мое присутствие раздражать Джона. Все утро он казался каким-то дерганым, а потом вдруг решил обеспокоиться моим ежевечерним дремотным состоянием. Я сказал, что это вполне закономерный результат перемены климата и непривычной для меня творческой активности. К физическим нагрузкам я тоже не привык, и коротких уроков хождения на лыжах вкупе с колкой дров, чего человек покрепче даже не заметил бы, вполне достаточно, чтобы действительно истощить мои мускулы. Так что неудивительно, что под конец дня усталость буквально валит меня с ног.

Но Джон сказал, что тоже чувствует к вечеру непривычную вялость и сонливость, и высказал неприятное предположение относительно отравления угарным газом – гипотеза, к которой в столь плотно закупоренном домишке никак не отнесешься легкомысленно. Он немедленно подверг осмотру плиту и камин, а также тщательно проверил оба дымохода на предмет трещин или засорения внутри и снаружи домика, несмотря на поистине дьявольский холод. Я вышел вместе с ним, на случай если потребуется помощь, и сразу получил изрядную дозу – брр! Окружавшая нас нетронутая снежная целина выглядела ярко и маняще, но для пешехода – если он только не закаленный полярник – губительно!

Все оказалось в полнейшем порядке, так что наши страхи поумерились. Но Джон продолжал пережевывать страшные истории об отравлениях угарным газом, вроде трагического конца воздухоплавателя Андре в Арктике, и оставался суетливым и беспокойным – и вдруг ни с того ни с сего вздумал сходить на лыжах в Террестриал за какими-то деталями для приемника и прочей чепухой далеко не первой необходимости. Я спросил, не достаточно ли ему и без того утомительных прогулок к дороге навстречу фермерскому автомобилю и что за нужда избирать для подобного похода самый холодный день в году. Но он только фыркнул: «И это, по-твоему, холодная погода?» – и отправился в путь. Я немного волнуюсь, хотя уверен, что уж он-то не пропадет. Может, мое присутствие действительно слегка выбило его из колеи. В конце концов, он уже несколько лет живет здесь совсем один, не считая нечастых вылазок в город, – практически отшельником. Появление еще одного человека могло совершенно расстроить давно заведенный порядок его существования – и творчества. Вдобавок я тоже писатель – довольно взрывоопасное соседство. Вполне возможно, что, даже несмотря на нашу дружбу (дружба в таких случаях просто ни при чем), я действую ему на нервы. Надо будет с ним серьезно и откровенно поговорить, когда он вернется, и вывести его из этого состояния – не в лоб, разумеется.

Но пора к чудищам. Новый эпизод прямо-таки взывает, чтобы его изложили на бумаге.

Позже. Мель, на которой я сижу, превращается в прямо-таки неприступную скалу. Не могу выдумать ни одного более или менее правдоподобного способа доставки чудищ на Землю. Стоит попытаться мыслить в этом направлении, как в голове будто опускается плотный занавес. Очень надеюсь, что не повторится закономерность, характерная для многих моих ранних произведений: моментальное увязание в трясине после блестящего, на едином дыхании написанного вступления, как только дело доходит до выработки механики сюжета; чем более привлекательным и впечатляющим представлялось начало, тем большее крушение я всегда терпел с продолжением и тем вероятней оно попадало в зависимость от какой-нибудь чепуховой детали, на которой мне напрочь отказывала изобретательность, вроде того как два персонажа познакомились друг с другом или каким именно образом герой зарабатывает себе на жизнь.

Ну уж нет, на сей раз я не поддамся! Возьмусь сразу за более поздний эпизод, а рано или поздно все равно соображу, как сняться с мели.

По-моему, взявшись сегодня днем за работу, я почти решил эту проблему. Я изобразил тайный форпост чудищ, основанный ими на Земле. Используя земные энергетические ресурсы, они со временем сумеют найти способ перебросить сюда всех своих соплеменников – или даже перенести саму Землю вместе с Солнцем за многие световые годы в свою собственную мертвую солнечную систему, поближе к родной планете, сквозь безжизненное межзвездное пространство – словно Прометей, похитивший с небес огонь, – навек стерев даже само воспоминание о человечестве.

Вот только – что было очевидно с самого начала – при этом все равно остается проблема, откуда тут взялся этот форпост!

Хотя сам по себе эпизод с форпостом получился что надо. Ясное дело, чудищам-первопроходцам придется держать свое присутствие в тайне от человечества, пока они не «прощупают» нашу планету, не акклиматизируются к земным условиям, не обретут иммунитета к непривычным бактериальным штаммам и так далее, после чего начнут подбираться к человеку поближе с целью определить, какое оружие лучше всего использовать, когда грянет час всеобщего уничтожения.

Поскольку это не будет такое совсем уж одностороннее уничтожение. Человек не окажется совершенно бессилен против этих тварей. К примеру, он наверняка сумеет уничтожить форпост, если вдруг узнает о его существовании. Но такого, конечно, никогда не случится.

Я проработал несколько леденящих кровь сценок – люди мельком видят чудищ в удаленных, безлюдных местностях, замечают паукообразные темные силуэты в глубине дремучих лесов, натыкаются на поспешно покинутые горные логовища или стоянки; морякам попадаются неведомые черные существа вдали от районов оживленного судоходства; инженеров и ученых беспокоят необъяснимые утечки на линиях электропередачи и странные пропажи оборудования; смутный, но растущий всеобщий страх; «иррациональное» подозрение, что за нами подслушивают и подглядывают, «снимают с нас мерки для гробов»; со временем, когда эти твари окончательно обнаглеют, черные расплывчатые силуэты мелькают уже на городских крышах или липнут к высоким стенам в плохо освещенных местах по ночам; к оконным стеклам вдруг на мгновение прижимаются черные шерстистые хари…

Да, просто чудесно вышло, ничего не скажешь.

Надеюсь все же, что Джон вскорости вернется. Уже почти стемнело, а его по-прежнему не видать. Я несколько раз выглядывал за дверь, но видел только следы его лыж, переваливающие через холм. Должен признаться, начинаю понемногу дергаться. Полагаю, что меня слегка напугала моя же собственная писанина – такое не раз случалось с писателями. Замечаю, что вдруг то поспешно бросаю взгляд за окно, то прислушиваюсь ко всяким странным звукам, и из головы не идут «необъяснимые феномены» последних дней – сияющий фиолетовый луч, причудливые узоры на стекле, мои собственные дурацкие размышления о телепатических способностях… Разум напряжен до предела, и не оставляет ощущение, одновременно и приятное и пугающее, будто я на пороге некоего чужого неведомого царства и способен сорвать висящий передо мной полупрозрачный занавес одним пальцем, если вдруг на это решусь.

Но такая нервозность вполне объяснима, учитывая уединенность места и задержку Джона. Очень надеюсь, что ему не вздумалось пробираться сюда на лыжах в темноте, – при подобной температуре любое происшествие или потеря ориентировки чреваты гибельными последствиями. И если он действительно попал в беду, помочь ему я не в силах.

Готовя ужин, держу радио включенным. Не такая уж и неприятная компания.

12 января. Вчера вечером мы просто замечательно посидели. Джон ввалился сразу перед ужином – он приехал с этим своим фермером. Привез бутылку фантастически крепкого рома (говорит, раз уж тащишь спиртное в такую даль, пусть спирта в нем будет побольше, а воды поменьше), и после ужина мы уселись поболтать. Странно, я никак не мог проникнуться духом вечера. Сидел как на иголках, все время тянуло то ли к книге, то ли к приемнику, то ли еще куда. Но спиртное помогло перебороть нервную импульсивность, и через некоторое время мы распахнули друг перед другом души и перемыли косточки практически всему под солнцем.

Очень рад, что одно мы выяснили с полной определенностью: любые мысли относительно того, будто мое присутствие раздражает Джона, – полная чушь. Он доволен, что у него появился товарищ, и тот факт, что он был способен оказать мне услугу, сильно повысил ему настроение. А если требуются еще какие-то доказательства, то сегодня утром он начал новый рассказ (сообщил, что последние пару дней постоянно прокручивал его в голове – отсюда и беспокойство), и от машинки просто дым идет!

Сегодня чувствую себя очень обыденно и приземленно. Теперь я понимаю, что последние несколько дней излишне взвинчивал и разум, и воображение. Пройдя через подобный «пир ума» (не без помощи настоящей пирушки), чувствуешь заметное облегчение, хотя при этом и легкую депрессию – многие вещи словно покрывает какой-то странный налет. Замечаю, что ум обращается к более практическим материям, вроде того, куда я буду предлагать свои рассказы или на что собираюсь жить, занимаясь литературой, когда иссякнут мои скромные сбережения. Мы с Джоном мало говорили на эту тему.

Ну ладно, пора приниматься за работу, хотя сейчас я с куда большим удовольствием просто бы пошатался по заснеженным окрестностям вместе с Джоном. Погода понемногу налаживается.

13 января – вечером. От судьбы не уйдешь – работа окончательно застопорилась. Это не временная посадка на мель – я не способен написать ни строчки. Сколько я уже изорвал исписанных наполовину листов! Ни единое слово не было верным, даже не казалось верным, пока я вымучивал очередной отрывок, – все полная чушь. Мои чудища – жалкие марионетки из папье-маше и траченного молью черного меха.

Джон советует не волноваться, но ему-то хорошо говорить – его-то рассказ летит на всех парах; сегодня Джон просто не вылезал из-за машинки и только что завалился в кровать, хватив наспех пару стопочек.

Вчера я последовал его совету – провел бо́льшую часть времени на воздухе, практикуясь в ходьбе на лыжах, колке дров и так далее. Но на остроте моего ума сегодня утром это не отразилось ни на йоту.

Не думаю, что следовало так радоваться по поводу преодоления «пира ума». Это и была моя творческая энергия. Без нее я вообще ни на что не способен. Выглядело все так, будто я каким-то непостижимым образом «слушал» свой рассказ и контакт неожиданно оборвался. Припоминаю, что испытывал нечто подобное с некоторыми из моих ранних вещей. Все набираешь и набираешь номер, а на другом конце провода даже гудка не слышно.

Не думаю, что поможет выпивка. Вчера вечером мы опять устроили посиделки с бутылочкой – развеяться развеялись, но в голове пусто, по крайней мере у меня. И не думаю, что Джон и сегодня остановится на паре рюмочек, если я вовремя не откланяюсь.

По-моему, Джон действительно по-дружески за меня беспокоится – держит за неврастеника и старательно пытается занять чем-нибудь более телесным и простецким, вроде лыжных прогулок или кутежа. В его глазах я ловлю этакое докторское выражение, и оно же ощущается в том, как он горячо пропагандирует в наших беседах «здоровый, практический образ жизни», всячески избегая обсуждения нездоровых тем.

Конечно, я и впрямь в чем-то неврастеник. Как и любая творческая личность. И я действительно задергался, когда возникло подозрение насчет угарного газа, – так ведь и Джон тоже! Какого дьявола он пытается сдерживать мое воображение? Ему бы следовало знать, насколько важно для меня закончить рассказ, какое решающее значение это имеет!

Однако заставлять себя не буду. Хуже нету. Пора ложиться, но сна ни в одном глазу. Джон уже храпит, черт бы его побрал!

Пожалуй, попробую поймать чего-нибудь по радио – громкость сделаю поменьше. Очень хочется послушать очередную научную передачу – они подстегивают мое воображение. Интересно, откуда они транслируются? Джон принес газеты, я просмотрел программу передач, но эту станцию не нашел.

14 января. Много бы отдал, чтобы узнать, что тут происходит. Опять с утра странные бугорчатые узоры – был очередной заморозок, – и не только на слое льда. Но сперва был тот идиотский случай двойного лунатизма. Наверное, в версии Джона насчет угара все-таки что-то есть, – по крайней мере, тут требуется хоть какая-нибудь версия.

Вчера поздно ночью я проснулся сидя, полностью одетый, оттого что Джон тряс меня за плечо. На его лице застыло очень серьезное и целеустремленное выражение, но глаза были закрыты. Через несколько мгновений мне удалось высвободиться. Поначалу он плохо соображал и вел себя чуть ли не агрессивно, но вскоре окончательно проснулся и объяснил, что ему приснился кошмар.

Он начался, по словам Джона, с похожего на стон завывания, которое терзало ему уши несколько часов. Потом он вроде как проснулся и увидел комнату, но в ней творилось что-то неладное – всю ее заполняли фиолетовые искры, которые беспрерывно сыпались с потолка, взлетали и опадали снова. Он почувствовал жуткий холод, словно холод межзвездного пространства. Его сковывал страх от ощущения, будто нечто ужасное пытается проникнуть в домик. Он чувствовал, что это я каким-то образом впускаю это нечто внутрь и что нужно добраться до меня и остановить, но не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой – его будто придавило огромным весом. Он помнит, что долго и судорожно пытался вырваться.

Меня же, должно быть, сморил сон у приемника. Он был включен на маленькую громкость, но не настроен ни на какую станцию.

Источники дурного сна Джона вполне очевидны: фиолетовый сверкающий луч, кошмарные (во память!) помехи несколько дней назад, страх перед угарным газом, плохо скрываемое чувство беспокойства за меня и, наконец, довольно крепкое подпитие, в котором мы оба находились перед сном. На самом-то деле не стоило бы придавать всей этой истории особого значения, если бы не следы – хотя как и почему они связаны с кошмаром, я не имею ни малейшего представления.

Рисунок был тот же, что и раньше, только много толще – здоровенные ледяные рубцы. И у меня возникло странное ощущение, будто они источают гораздо более сильный холод, чем вся остальная наледь. Когда мы отскребли их от стекла – работенка не из легких, – то увидели, что и на стекле рисунок стал отчетливей и более густого оттенка. Но что самое странное, мы заметили как бы его продолжение на наружном подоконнике, где следы проявлялись в виде растрескивания и отслоения краски, – при первом же прикосновении отскакивали чешуйки, чуть отливающие лиловым, и рассыпались в порошок. Нам также показалось, что продолжение рисунка есть и на спинке кресла у окна, хотя это под вопросом.

Почему все это возникло, было явно за гранью нашего разумения. Не исключено, что один из нас, сам того не сознавая, каким-то образом создал рисунок во сне, но как? В домике не было ни единого предмета, которым можно бы нарисовать подобный волнистый узор с тонкой волосяной кромкой. Неужели это Джон состряпал столь тщательный розыгрыш? Да нет, ничего подобного и быть не может!

Мы тщательно проверили остальные окна, включая окно кладовки, но похожих узоров не обнаружили.

Джон намерен при случае вынуть стекло и показать его кому-нибудь, кто разбирается в физике. Его все это почему-то очень задело. Ничем не могу его отвлечь. По-моему, он чуть ли не испуган. Несколько минут назад неопределенно предложил съездить в Террестриал и пожить там несколько дней.

Но это просто смешно. Я уверен, что за всем этим не кроется ничего из ряда вон выходящего. Даже таинственным следам должно найтись какое-то очень простое объяснение, которое мы бы сразу отыскали, если бы разбирались в физике.

Лично я для начала собираюсь напрочь выбросить этот случай из головы. Мой разум вновь ожил, и меня так и тянет к перу и бумаге. Больше мне ничего не мешает.

После ужина. Ощущаю странную нервозность, хотя работа опять идет как по маслу, слава богу! Похоже, я снялся с мели! Все еще не вижу, как доставить чудищ на Землю, но есть подсознательное ощущение, что со временем подходящий метод сам собой возникнет в голове. Логики тут никакой, но ощущение достаточно сильное, чтобы справиться с любыми опасениями.

Между тем описываю события, случившиеся незадолго до прибытия первого чудища на Землю и сразу после него наседаю на упрямый отрывок с двух сторон одновременно! Второй эпизод вышел явно посильнее. Начинается он с того, что чудище с трудом барахтается в снегу (оно, естественно, выбирает холодный регион, чтобы поменьше отличался от климата его собственной планеты). Я изображаю временное замешательство монстра от земных радиационных бурь, его неуклюжие, но стремительные движения, торопливые поиски укрытия. Какой-то невежественный простофиля замечает пришельца или его следы, рассказывает, что видел, но его высмеивают как суеверного дурачка. Хотя не исключено, что чудищу придется и убить кого-нибудь…

Странно, я так ясно все это вижу и при этом совершенно слеп к эпизоду, который непосредственно этому предшествует. Но я просто убежден, что завтра он перестанет быть тайной!

Джон подобрал последние страницы и вскоре положил обратно. «Слишком уж чертовски реалистично!» – заметил он при этом.

Следовало бы только радоваться, но все же теперь, когда я уже выполнил дневную норму, вдруг чувствую необъяснимую тревогу и… ну да, страх. Усталый, перетрудившийся разум опять с каким-то нездоровым любопытством перебирает события прошлого вечера. Твержу себе, что просто напуган своим же собственным произведением, ухитрившись убедить себя, будто все это правда – как и полагается писателю, – и зайдя в этом самоубеждении чуть дальше, чем следует.

Но очень боюсь, что за этим кроется нечто большее – какое-то реальное явление или постороннее воздействие, которых мы не понимаем.

К примеру, перечитывая предыдущие записи в дневнике, я обнаружил, что упустил несколько важных моментов, словно в подсознании преднамеренно пытался о них умолчать.

Во-первых, я нигде не упомянул, что цвет стекла и подоконника был абсолютно идентичен цвету фиолетового луча.

Возможно, здесь имеется вполне естественная связь – луч просто причудливая форма статического электричества, а следы – его отпечаток, точно так же как молния и отметины, которые она оставляет.

Подобный намек на научное объяснение вроде бы должен был меня успокоить, но дудки.

Во-вторых, есть ощущение, что кошмар Джона был в чем-то реальностью.

В-третьих, я ничего не сказал про поразившее нас обоих внезапное опасение, когда мы впервые увидели необычный узор на стекле, что его оставило некое… ну, скажем так, существо, хотя какое существо может быть холоднее своей среды обитания, я не знаю. Джон тогда ничего не сказал, но я уверен, что у него возникла в точности та же мысль, что и у меня: будто двигающееся ощупью нечто приложило стылое щупальце к оконному стеклу.

Этот страх достиг своей высочайшей точки сегодня утром. Мы все еще не выкладывали друг другу, что у каждого на уме, но, увидев странные следы, тут же принялись, словно следуя какому-то невысказанному соглашению, расхаживать по комнате, внимательно ко всему приглядываясь. Это очень напоминало сцену, к которой часто прибегают в фильмах: два соперника ищут девушку, которая является предметом их нежных чувств и которая застенчиво куда-то скрылась. Оба молчаливо шатаются по дому, поднимаясь и спускаясь по лестницам, входя и выходя в двери. Они постоянно натыкаются друг на друга, отступают на шаг, кивают и расходятся, не проронив ни слова.

Вот так и было у нас с Джоном и нашим «существом». И ничего смешного в этом нет.

Но мы ничего не нашли.

Могу с полной уверенностью сказать, что все это беспокоило Джона ничуть не меньше, чем меня. Однако мы на эту тему не говорили – наши предположения никак нельзя отнести к тем, что можно обсудить с позиций логики и здравого смысла.

Он сказал только одно: что сегодня мечтает увидеть меня в постели раньше, чем уляжется сам. Ему не хотелось бы повторения событий, которые привели к тому лунатическому кошмару. Я, естественно, не возражаю – мне ничуть не меньше претит еще раз испытать нечто подобное.

Если бы только мы не были так чертовски надежно отрезаны от внешнего мира! Конечно, при нужде всегда можем улизнуть в Террестриал – если нас не отрежет от него буран. Метеослужба не отрицает, что подобное вероятно в ближайшие дни.

Джон весь день держит радио включенным, и должен признать, я ему за это сердечно благодарен. Даже самая пустая и бестолковая передача создает иллюзию причастности к обществу и не позволяет воображению забраться слишком уж далеко.

Очень хочу, чтобы мы оба были сейчас в городе.

15 января. Дело приняло совершенно плохой оборот. Решили переехать в город сегодня же.

В домике либо постоянно находится какое-то враждебное, смертельно опасное существо, либо оно способно в любой момент проникнуть сюда, невзирая на запертую дверь и плотно законопаченные окна. Это нечто неизвестное науке и чуждое той жизни, которую мы знаем. Оно из некоего царства кромешного холода.

Я полностью сознаю полную невероятность этих слов. Я бы никогда не доверил их бумаге, если бы не считал, что это абсолютная правда.

Или же мы столкнулись с какой-то неизвестной природной силой, которая ведет себя в точности как враждебное, смертельно опасное существо. Как бы то ни было, мы не рискуем далее испытывать судьбу.

Сейчас ждем фермера с машиной, поедем вместе с ним. Поначалу хотели не откладывая отправиться пешком, но рана Джона и отсутствие у меня опыта подобных переходов вынудили отказаться от этого замысла.

У нас опять была беспокойная ночь с хождениями во сне, только на сей раз она закончилась не столь невинно.

Все началось, насколько мы сейчас способны восстановить, с приснившегося Джону кошмара, который был точным повторением сна, что мучил его прошлой ночью, – за исключением того, что все ощущения, по словам Джона, оказались значительно острее.

Как и в прошлый раз, первым моим осознанным ощущением было, что Джон трясет меня и толкает. Правда, теперь в комнате было темно, только тускло мерцали угли в камине.

Наша схватка оказалась бурной. Кресло опрокинулось. Мы крутнулись на месте, шарахнулись о стену, приемник с треском грохнулся на пол.

Потом Джон успокоился. Я торопливо зажег лампу.

Повернувшись, услышал, как он заворчал от боли.

Он тупо таращился на свою правую руку.

Запястье, словно браслет, дважды опоясывали глубокие отметины, похожие на те, что были на стекле.

Вдавленная плоть была алого цвета и покрыта коркой замерзшей крови.

Кожа по краям отметины – белая, холодная при прикосновении и покрыта тонкими волосяными прожилками того же фиолетового оттенка, что и луч и узор на стекле.

Это было за минуту до того, как смерзшаяся кровь начала таять.

Рану мы перевязали. Протирание дезинфицирующим средством не произвело ровно никакого эффекта на фиолетовые прожилки.

Потом безрезультатно обыскали домик и, дожидаясь утра, приняли уже упомянутое решение.

Мы без устали пытались восстановить, что еще произошло в тот момент. Предположим, во сне я встал – или же Джон стащил меня с кровати, – но тогда?..

Надеюсь, мне все-таки удастся избавиться от ощущения, будто я заодно с той тварью или силой, что ранила Джона. Что я каким-то образом пытаюсь впустить ее внутрь.

Странно, но мне ничуть не меньше, чем вчера, хочется взяться за перо. Есть ощущение, что стоит только начать – и мель будет преодолена без задержки. Если учитывать все обстоятельства, это чувство внушает мне отвращение. И верно говорят, что на страхе творческие способности только жиреют, хотя человеческого тут мало.

Фермер с машиной будет здесь с минуты на минуту. За окном пасмурно. Надо бы узнать прогноз погоды, но приемник вышел из строя.

Позже. Сегодня уже никак не выбраться. Ужасающей силы буран буквально обрушился на нас через несколько минут после того, как я закончил последнюю запись. Джон, по его словам, был практически убежден в подобном исходе, но надеялся, что стихия минует нас в последний момент. Ни о каком фермере теперь не может быть и речи.

Неистовство бурана испугало бы меня, не будь кое-чего пострашней. Скрипят балки. Ветер визжит и рычит, высасывая из домика последнее тепло. Удивительно сильный порыв только что дунул прямо в трубу, отчего из камина полетела горячая зола. Поддерживаем в плите огонь посильнее, чтобы сохранялась тяга. Хотя солнце еще не село, снаружи ничего не видно, за исключением тусклых отсветов наших окон на несущейся поземке.

Джон с головой ушел в ремонт приемника, невзирая на больную руку, – нужно выяснить, сколько еще продлится буран. Хотя я в подобной механике практически не смыслю, помогал ему, придерживая какие-то детали.

Теперь, когда у нас нет иного выбора, кроме как оставаться здесь, чувствуем себя не так панически. Случившееся вчера вечером кажется каким-то слишком уж неправдоподобным, далеким. Конечно, в окрестностях действительно может хозяйничать неведомая сила, но теперь мы начеку, и маловероятно, что ей удастся опять нам навредить. В конце концов, она показывается, только когда мы оба спим, а мы решили, что сегодня ночью вообще не будем спать – по крайней мере, один из нас. Джон вызвался дежурить всю ночь. Я возражал, ссылаясь на его раненую руку, но он уверяет, что она не болит, только тупо пульсирует. Распухла она тоже не очень заметно. Он говорит, до сих пор кажется, будто она слегка заморожена, как новокаином.

В целом и буран, и ощущение физической опасности произвели на меня стимулирующий эффект. Я страстно хочу чем-нибудь заняться. Необъяснимое желание опять сесть за повесть по-прежнему вызывает у меня досаду.

Вечером. Скоро пойду спать. Вдруг неожиданно почувствовал себя жутко вымотанным. Но слава тебе господи, наконец заработало радио. Какая-то сверхидиотская передача, но она меня поддерживает. Прогноз уверяет, что буран завтра прекратится. Джон в добром расположении духа и настороже. Топор – лучшее оружие, которым мы тут располагаем, – прислонен к его креслу.

На следующий день. Надо изложить случившиеся события в строгой последовательности. Может, и пригодится – иначе не пойму, как в случае чего объяснят те отметины.

Приходится оставаться в домике! Буран означает несомненную гибель. Оно убралось – наверное.

Нечего опять паниковать. По-моему, я счастливо избежал серьезного обморожения. Не говоря уже об ушибленной или сильно растянутой лодыжке. Никому не добраться сейчас до Террестриала. Буду полным идиотом, если попробую. Мне просто повезло, что я опять набрел на домик. Нужно взять себя в руки. Нужно! Даже если оно здесь и за мной наблюдает.

Сначала – вчерашняя ночь. Первое – беспокойные сны про снег и черных паукообразных чудищ – отражение моей книги. Второе – бреду как лунатик – чернота и фиолетовые искры – Джон – вдруг фиолетовый вихрь – падение в пустоту – обжигающий легкие холод – треск – внезапная боль – вспышка белых искр – тьма.

Третье – нынешнее утро. Слабость – жутко трясет – таращусь в стену – узор на шершавом дереве – узнавание – узор перескакивает ближе – голова и спина Джона – ни удивления, ни ужаса поначалу – собственное бормотание: «Джон тоже заболел. Заснул на полу, как и я». Знакомый узор.

Возился с Джоном почти час – потом еще – безнадежно – череп проеден – волосы тают – рассыпаются в порошок при касании – фиолетовые прожилки – сбегающий вниз след – рубашка проедена насквозь – видны кости позвоночника – плоть поблизости от следа снежно-белая и ледяная под пальцами, холодней, чем в домике, – буран все беснуется – оба очага погасли – разжег их – обшарил домик – тело Джона в кладовку – прикрыл – кофе – идиотская тяга к перу и бумаге – попытка включить разбитый приемник – надо хоть что-нибудь делать – руки двигаются все быстрей и быстрей – пробирает дрожь – все сильней и сильней – поспешно оделся – пристегнул лыжи – наружу, в буран, – страшный напор ветра – дважды сбивало с ног – пытался двигаться согнувшись – запутался в лыжах – опять упал – боль – боролся с чем-то схватившим меня – опять боль – лежу неподвижно, уткнувшись лицом в снег, – надо возвращаться – полз на четвереньках – полз целую вечность – ничего не чувствовал – мелькнувшая дверь домика позади – добрался до нее…