Три яхты

II. Вторая яхта

Были ли вы когда-нибудь в Портсмуте? Если были, то уж, верно, восхищались видом с салютационной батареи. Если не были, поезжайте туда как можно скорее. С батареи вы увидите так же, как в Плимуте, порт, арсеналы, доки и часть огромного флота. По другую сторону порта вы увидите Госпорт, Саллипорт и множество других мест. По левую руку будет Соутсибич; перед вами Спитгетский рейд с военными и Мотербенкский с купеческими судами; а там далее остров Байт и Рейд, опушенный лесом, и бухта Коусс, где стоят на якоре яхты.

В самом деле, в Портсмуте много любопытных вещей! но теперь мне некогда их описывать, и я хочу только обратить ваше внимание на небольшое судно, которого канат завязан за бочку подле самой салютационной батареи. Это яхта или, если угодно, тендер. По множеству шлюпок, из которых две подняты на ростры, и по другим признакам вы уже угадали, что она принадлежит таможне и назначена собственно для перехватывания смогглеров, которые, как черти в омуте, вьются в канале и перевозят контрабанду из Франции в Англию и обратно. Она очень походит на судно, торгующее шлюпками, Заметьте, что эта яхта выкрашена вся черной, а гребные суда белой краской, и что она вовсе не так щеголевата и красива, как первая; здесь нет ни сеток с дичиной, ни запаха супа a le tortue, ни шампанского, ни бургундского. Зато в одной из сеток, за кормой, торчит баранья нога, а в прочих находятся кочаны капусты и говядина, и для проголодавшегося есть кость с куском мяса, добрый стакан грога и радушный прием.

Взойдем на тендер. Пушки чугунные и выкрашены черной краской, а борта и перегородки красной; хоть это и не так красиво, и немножко грязновато, однако ж прочно. На судне много команды, и все славные малые, молодцы в красных фланелевых рубашках и синих шароварах, некоторые в парусиновых высмоленных фуфайках, весьма полезных в сырую погоду, когда приходится сидеть в шлюпках день и ночь. Не останавливаясь нигде, мы спустимся в каюту и поклонимся лейтенанту, командующему судном, штурманскому помощнику и мичману; перед каждым из них стоит стакан горячего грога с отменным джином и сахаром. Джин этот они черпают из небольшого анкера, стоящего под столом; они как-то забыли отдать его таможне в числе прочей контрабанды, захваченной при последней поимке одного смогглера. Челом бьем честной компании; здравствуйте, господа!

Позвольте представить вам их по порядку.

Вот лейтенант Эппльбой; не красавец, нечего греха таить, пожилой человек с седыми волосами и рыжими бакенбардами, с круглым бледным лицом и красивым носом; но, могу вас уверить, пьет славно, а дерется еще лучше.

Он служил на судах всех родов и исправлял должность первого лейтенанта в продолжение двадцати лет; теперь, преследуя корчемство, он захватил значительное число анкеров джина и ждет себе производства. Жаль, что в послужные списки не вносится тот джин, который усердные чиновники принимают внутрь, а то он бы давно уже получил следующий чин. Теперь он наполняет четырнадцатый стакан грога; привыкнув к регулярной жизни, он ведет им самый точный счет и никогда не переступает положенного числа – семнадцати; тогда только его «раскачает», и он отправляется в койку.

Вот штурманский помощник Томкинс. Он трижды выслужил свои шесть лет и уже перестал питать честолюбивые надежды; и очень хорошо он делает, не бывать ему никогда капитаном первого ранга. Он предпочитает мелкое судно большому, потому что тут не требуется изысканности в костюме, и ждет себе штурманства от первого милостивого манифеста. Мистер Томкинс очень любит мягкий хлеб с тех пор, как зубы его подали в отставку, и всем напиткам в свете предпочитает портер; но, как бы ни было, он не отказывается и от стакана грога, на чем бы грог ни был основан – на роме, коньяке или джине.

А вот мистер Смит! Извините, он с разорванными локтями, но уже целых два месяца он собирается починить свою куртку, да лень достать из чемодана новую. Этого молодого человека сгоняли с половины палуб английского флота за леность; он уж так родился, это не его вина! Мистер Смит считает таможенный тендер самым приличным для себя судном. Здесь, по крайней мере, две трети земного существования можно стоять в гавани; а впрочем, он не отказывается ездить на шлюпках для описания конфискованных судов; там он сидит, развалившись, на корме, это неутомительно. Лазить по бочкам с крепкими напитками на катере, захваченном с контрабандой, – его любимый моцион. Он величайший охотник до грога, но ленится часто подносить стакан ко рту и только смотрит на него и оставляет его в покое. Мистер Смит говорит мало, потому что ему также и лень говорить.

Он прослужил мичманом уже более восьми лет и презирает все производства и сопряженные с ними экзамены, подобные идеи не достойны его.

Таковы особы, сидящие за грогом в каюте таможенного тендера.

– Подождите, дайте вспомнить! Это было, кажется, в девяносто третьем или в девяносто четвертом году. Вы еще тогда не были в службе, Томкинс.

– Право, не помню; уже столько времени прошло с тех пор, как я таскаюсь по морю, что, право, трудно запомнить числа. Но вот что я знаю наверное: это случилось за три дня до смерти моей тетки…

– А когда она умерла?

– Почти год спустя после смерти моего дяди.

– А когда же умер ваш дядя?

– Этого уж я никак не знаю.

– Так видите ли, Томкинс, у вас нет верной точки, от которой бы вы могли вести свое счисление; впрочем, вы уже могли быть в службе в это время. Тогда не столько взыскивали за чистоту костюма, как теперь.

– В таком случае служба тогда была гораздо сноснее теперешней. Нынче на ваших щегольских фрегатах нашему брату подштурману приходится плохое житье: того и гляди, что посадят под арест за грязную куртку. Желаю знать, чтобы сказал, например, капитан Пригг, если бы увидел на своих шканцах такого оборвыша, как Смит?

Смит посмотрел на один локоть, потом на другой и после этого обзора продолжал молчать по-прежнему.

– Где я служил в это время? Ну да, это было в девяносто третьем и девяносто четвертом году. Томкинс, налейте ваш стакан и дайте мне сахару… А на котором я остановился? Да! Это пятнадцатый стакан, – сказал Эппльбой, считая белые черты, проведенные на столе; потом он взял мел и провел еще черту. – Этот анкерок не так хорош, Томкинс: посмотрите, какой слабый цвет… мало можжевельнику положили, мошенники! А главное то, что уже мало остается. Может быть, мы будем счастливее в следующее крейсерство. Кстати, Томкинс, мы завтра снимаемся с якоря.

– А я думал, что вы об этом забыли.

– Нет, я регулярен, как часы! Прослужив двадцать лет первым лейтенантом, можно, кажется, привыкнуть к порядочной жизни; я люблю регулярность и люблю также, чтобы и другие поступали со мной регулярно. Вы знаете, Томкинс, что адмирал, после всякого моего прибытия в порт, звал меня к себе обедать; теперь он этого не сделал и велит сниматься с якоря…

– Это скверно с его стороны! Тем более, что у него всякий день обедает множество гостей.

– И я в последнее крейсерство взял три приза, да еще открыл тридцать семь анкеров джина!

– Я их открыл, сударь, – заметил Смит.

– Это все равно. Когда ты послужишь долее, то узнаешь, что открыл все – командир, а прозевали все – офицеры. Ты еще мичман, где тебе понимать эти вещи! Да, на чем я остановился?.. Это было в девяносто третьем или девяносто четвертом году, как я уже сказал; я в то время был на флоте, крейсировавшем в Канале… Томкинс, нет ли горячей воды?.. Эта уже совсем простыла. Мистер Смит, сделайте одолжение, позвоните в колокольчик. Джемс, принеси горячей воды!

– С позволения вашего, сэр, – сказал босоногий Джемс, – повар опрокинул котел с кипятком. Да он поставил на огонь другой.

– Опрокинул котел? Ах, мерзавец! Хорошо, мы потолкуем об этом завтра. Мистер Томкинс, потрудитесь занести это в утренний ваш рапорт, я могу забыть… А давно ли он поставил другой котел?

– Только сейчас, сэр.

– Хорошо, мы это разберем завтра. Ты принесешь котел, как только он будет готов. Да послушай, Джемс, трезв ли этот негодяй?

– Как же, сударь! Он так же трезв, как вы сами.

– Удивительно, какую наклонность к пьянству имеют наши простые матросы! Я служу сорок лет и до сих пор не замечаю никакой перемены, удивительные негодяи!.. Ну, ежели нет горячей воды, делать нечего, приходится употребить теплую; не ложиться же спать в ожидании, пока та будет готова! Черт возьми, кто бы это подумал, уже шестнадцатый стакан! Дай сосчитаю… так. Но нет, нет, это, должно быть, ошибка, – продолжал Эппльбой, бросая с досадой мел, – еще один стакан после этого… то есть, ежели мой счет верен… Может быть, я как-нибудь просчитался.

– Может быть, – сказал Смит.

– Ну, нечего делать. А между тем надобно досказать вам мою историю; это было, как я уже сказал, в девяносто третьем или девяносто четвертом году, мы былц около Торбе…

– Вот горячая вода, сэр! – вскричал Джемс, ставя котел на пол.

– Хорошо. А привезли ли кадушку с коровьим маслом?

– Привезли, сударь, да она проломлена на самой середине; я кое-как заткнул дыру.

– Кто же это ее проломил?

– Я думаю, Билль Джемс, потому что он очень любит масло. Да и в кадушке уже мало осталось.

– Хорошо, мы поговорим об этом завтра. Мистер Томкинс, потрудитесь записать в утреннем рапорте о проломленной кадушке с маслом… я легко могу забыть. Но это ничего. Это случилось, как я сказал, в девяносто третьем или девяносто четвертом году, когда я был на флоте, крейсировавшем в Канале. Мы были около Торбе и только что взяли у марселей два рифа… Впрочем, подождите; прежде, нежели я стану продолжать, надобно выпить последний стакан… Кажется, последний! Дайте сосчитать. Так, черт возьми! Уже шестнадцать; но зато последний стакан должен быть круче. Бой, принеси кипяток, да смотри не налей мне в сапоги, как в прошлый раз… Хорошо. Ну, Томкинс, Смит, наполняйте стаканы, выпьем вместе, и тогда вы услышите конец моей истории, чертовски любопытной! Я бы сам не поверил, если бы не был свидетелем… God damn! Что за дьявольщина?.. Что сделалось с грогом?.. Мистер Томкинс!

Томкинс отведал, но он, по тем же причинам как Эппльбой, не мог совершенно положиться на свой вкус.

– Что-то не хорош! – сказал он. – Смит, докладывай, в чем деле?

Смит с трудом поднес стакан ко рту и наконец проговорил:

– Соленая вода…

– Соленая вода?.. Так и есть, god damn! – вскричал Эппльбой.

– Чистая соль, как Лотова жена! – вскричал его помощник.

– Соленая вода, сударь? – вскричал Джемс в ужасе, ожидая себе соленого на ужин.

– Да! – ответил Эппльбой, выплескивая ему в лицо все, что было в стакане. – Соленая вода! Соленая вода!

– Да в этом виноват, сударь, не я, – возразил Джемс, делая кислую рожу.

– Не ты? Как не ты?.. А кто сказал, что повар трезв?

– Да он притворился совершенно трезвым, сударь.

– Хорошо, хорошо; мистер Томкинс, в случае, если я забуду, потрудитесь внести в ваш утренний рапорт и о котле с соленой водой. Негодяй! Нарушил порядок службы, регулярность моей жизни, оставил меня только с шестнадцатью стаканами… Но мы обстоятельно рассмотрим это завтра; я недаром был первым лейтенантом двадцать лет; я его заставлю выпить весь котел грога с соленой водой, вот и все. Покойной ночи, господа. И смотреть вперед хорошенько… – продолжал лейтенант строгим голосом. – Слышите ли, мистер Смит?.. Этот беспорядок случился во время вахты!

– Слышу, лейтенант, – проворчал Смит. – Но моя вахта уже прошла.

– В таком случае вы простоите на палубе и следующую вахту, – сказал Эппльбой, который был сильно не в духе. – Мистер Томкинс, дайте мне знать, как только рассветет. Бой, приготовь койку… Морской воды подали мне к грогу, мошенники! Но хорошо, мы подумаем об этом завтра.

Эппльбой пошел спать, Томкинс и Смит также отправились по своим каютам. Смиту вовсе не хотелось стоять следующую вахту за то, что повар был пьян и вскипятил морскую воду. Что же касается истории, случившейся в девяносто третьем или четвертом году, я бы рассказал ее моим читателям, если бы знал, но я боюсь, что эта любопытная история никогда не дойдет до потомства.

На следующее утро Томкинс, как обыкновенно, забыл донести своему начальнику о поваре, о кадушке с маслом и о котле с соленой водой; а Эппльбой вспомнил об этом только на третий день, когда гнев его уже давно укротился. На рассвете лейтенант вышел на палубу, протирая свои серые глаза и стараясь проникнуть взором сквозь утренний туман. Свежий отрадный ветерок развевал его седые волосы и прохлаждал его пылающий нос.

Таможенный тендер, которому имя было «Проворный», снялся с якоря и с попутным ветром направил путь к Ниддльсову проходу.

III. Третья яхта

Были ли вы когда-нибудь в Сен-Мало? Если были, то поздравляю вас, а если будете, то советую выбраться из этой проклятой ямы как можно скорее. Наказание, видеть какой-нибудь французский порт! Ни один не стоит этого труда. Правда, они сделали одну или две искусственные гавани, но и тут нет ничего достойного глаз человеческих. Ни входить, ни выходить во всякое время нельзя ни в какой французский порт. То, что французы называют гаванями, просто гадкие тесные ямы, куда можно проникнуть только при известных ветрах и с помощью течений; ямы, окруженные грудами нечистот, кабаками и рыбными торговками. Они годятся для одних только смогглеров.

Собачья яма, называемая французами «прекрасным портом Сен-Мало», имеет, однако ж, довольно приятные окрестности, но моряку тут смотреть совершенно нечего. Создал же Бог такую страну, где честному моряку дают пить кислые чернила, называемые «бордосским вином», и есть какую-нибудь мерзость, до того замаскированную приправами, соусами и прочими ухищрениями кухни, что ты никак не определишь, к какому роду птиц, рыб и четвероногих принадлежит то, чем начиняешь свой желудок! Во Франции, за исключением Парижа, едят всякую дрянь, разумеется, всегда под пышными названиями, и, пожалуй, подадут тебе голову обезьяны, умершей от оспы, назвав ее «Singe a la petite verole». О комфорте и чистоте там не имеют никакого понятия, и то, что они называют la belle France – самая грязная и оборванная земля на всем протяжении западного берега материка, исключая, быть может, одну Испанию. Их роскошь почиталась бы в Англии нищетой. Напрасно говорят, что жизнь во Франции гораздо дешевле, чем на Британских островах; она дешевле только в том отношении, что там нельзя достать и половины тех предметов удобства и роскоши, в которых вы не в силах отказать себе в Англии; но попробуйте жить во Франции так же, как вы живете в британском городе, есть такую же здоровую и отличную пищу, как в Англии, пить образцовые вина, созревшие под полуденным солнцем, и вы увидите, что это обойдется вам несравненно дороже. Сидите дома, я вам советую. Земля, в которой нет ни одного хорошего трактира, не стоит того, чтобы по ней путешествовать.

Я бы не стал даже упоминать вам о Сен-Мало, если бы не желал обратить особенного внимания на небольшое судно, стоящее у самой пристани, с которой брошена на него доска вместо сходни. Вода весьма мала; оно стоит на мели, и доска туда так круто опускается, что человеку непривычному довольно опасно всходить или спускаться по ней. Это опять яхта, род тендера. С первого взгляда вы не увидите на ней ничего особенного, но она словно маневрирует в крепкий ветер и в сильное волнение и славно ходит с попутным ветром. Яхта эта по своей длине кажется слишком широкой, но зато нос и корма весьма подбористы; пушек на ней нет, для смогглеров это слишком опасно; они берут хитростью то, чего не могут взять силой. Чтобы быть смогглером, надо быть лихим моряком, чрезвычайно ловким и находчивым, без этих качеств как раз попадешься в лапы таможенным. Судно, о котором я говорю, имеет небольшой, но ценный груз – несколько тысяч ярдов кружев, несколько сот фунтов чаю и около сорока анкеров настоящего голландского джина. Смогглеры ждут только крепкого ветра или густого тумана, чтобы сняться с якоря.

На судне один только юнга; остальные ушли оканчивать свои небольшие счеты в кабак; там их человек пятнадцать красивых, проворных, отважных молодцов сидит вокруг стола. Они чрезвычайно веселы, но совершенно трезвы: ночью они идут в море.

Капитан яхты, которой имя «Удача», вот этот прекрасный собою, видный молодой мужчина с черными бакенбардами, которые соединяются у него на самом горле. Его зовут Джек Пиккерсджилль. С первого взгляда можно заметить, что он по своей наружности гораздо выше обыкновенного контрабандиста, манеры его приятны, обращение привлекательно; он почти денди в своем роде. Посмотрите, как вежливо он снимает шляпу вот этому французу, с которым только что расплатился. А между тем во взгляде его видна привычка повелевать и внутреннее чувство превосходства перед французиком. Посмотрите, как он меряет взглядами хозяина с высоты своего сана, хотя он в то же время чрезвычайно вежлив! Дело в том, что Пиккерсджилль происходит от весьма хорошей фамилии и отлично воспитан, но он был сирота; родственники его были богаты и не хотели для него ничего сделать; друзья его были бедны и не могли помочь ему; Джек отправился в Индию мичманом на большом ост-индском корабле, бежал с него и плавал на шхуне, возившей контрабандный опиум в Китай; наконец он возвратился на родину. Ремесло контрабандиста понравилось его предприимчивому характеру; и теперь, собрав небольшой капитал, он снарядил судно на свой счет и располагает отправиться на нем опять в Индию; «Свезя в Китай груза два опиума, он возвратится домой, с хорошими деньгами и примет свою настоящую фамилию».

Вот намерения Пиккерсджилля; и так как он действительно хочет со временем зажить порядочным человеком, то не жует табаку и не употребляет крепких напитков; руки его всегда чисты и украшены кольцами; он нюхает табак не иначе, как из золотой табакерки. Несмотря на все это, люди его знают, что он один из отважнейших и искуснейших моряков, какие когда-либо ходили по палубе. Пиккерсджилль – большой весельчак, остер, как бритва, и умеет рассчитывать свои выгоды; кружева принадлежат ему; если он на пути в Китай доставит их благополучно в один лондонский магазин, то может отсчитать себе несколько тысяч фунтов стерлингов.

Этот небольшого роста миловидный молодой человек – помощник и товарищ капитана. Он ловок, как обезьяна, смышлен и никогда не теряется в затруднительных положениях; он всегда мастерски из них вывертывается – важное достоинство для помощника капитана контрабандистов. Его зовут Корбетом, он всегда весел, полуморяк, полукупец, знает все языки и все ярмарки, разъезжает по морю и в Лондоне делает свое дело не хуже всякого торговца, живет для настоящего и смеется над будущим.

Вот еще маленький, насквозь проспиртованный старичок с длинными седыми волосами, жирным лицом и носом, похожим на вопросительный знак. Его можно называть штурманом судна. Он иногда съезжает на берег во Франции, но у английских берегов вы никакими силами не сманите его с яхты. Когда ему поручили груз, он с той минуты как будто прикован к палубе и уже, несмотря ни на какие штурмы, туманы и течения, явится в назначенном месте. Все таможенные знают Моррисона очень хорошо, но не смеют нападать на него, потому что он как раз завлечет их куда-нибудь в гибельное место. Он знает каждый мыс, залив, каждый закоулок, каждое ущелье обоих берегов, и, кроме того, он глубоко изучил все течения и малейшие их перемены в целом Канале.

Таковы герои яхты «Удача».

Из этого видно, что Джек Пиккерсджилль имеет превосходных помощников в Корбете и Моррисоне, прочие его люди – славные моряки, народ проворный, деятельный и послушный.

– Теперь, друзья, вы можете потребовать себе еще один литр вина, и чтобы он был последний; вода прибывает сильно, и скоро снимет с мели нашу «Удачу». К тому же грешно упускать попутный ветер. Как ты думаешь. Моррисон, будет ли туман?