Охота на лиса

Дизайнер обложки Фиона Фабрициус

© Фиона Фабрициус, 2024

© Фиона Фабрициус, дизайн обложки, 2024

ISBN 978-5-0060-3645-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Аннотация

Странное моровое поветрие ширится по Галактике, забирая без разбору жизни людей и животных на множестве планет. В этой обстановке власть на Земле берет в свои руки фундаменталистская теократия, основанная на католической ветви христианства. Церковники отчаянно пытаются сохранить подобие общественного порядка, но если заразу сдержать не удается, то необходимо подавить по крайней мере панические слухи о ней на колониальных мирах до времени, когда, может быть, найдется лекарство. И действительно, обнаружен мир, экосистема которого, кажется, иммунна к воздействию пагубы: Трава, почти полностью покрытая прериями и колонизированная потомками европейской аристократии, которые теперь проводят свои дни в праздности и охоте с гончими на лис. Вот только и лошади, и гончие, и даже лисы – не то, чем кажутся, и вспыльчивый фанатичный земной посол с супругой угодят не в один капкан, пытаясь разобраться, кто тут охотник, а кто добыча, кто источник болезни, а кто носитель иммунитета…

***

1

ТРАВА!

Миллионы квадратных миль насколько хватает глаз; бесчисленные, гонимые ветром цунами травы, тысячи убаюканных солнцем островов, поросших растительностью, сотни волнующихся океанов, каждая рябь – отблеск алого или янтарного, изумрудного или бирюзового, разноцветные, как радуги, цвета, дрожащие над прериями в полосах и пятнах, травы -некоторые высокие, некоторые низкие, некоторые с перьями, некоторые прямые и гладкие – по мере роста создают свою собственную географию. Здесь трепещут поросшие травой холмы, где огромные плюмажи возвышаются массами высотой в десятки раз превышающей человеческий рост; травяные долины, где дёрн похож на мох, мягко стелящийся под ногами, где девушки кладут свои головы на его подушки, думая о своих возлюбленных, где мужья ложатся и предаются мыслям о своих любовницах; травяные рощи, где старики и женщины тихо сидят в конце дня, мечтая о вещах, которые могли бы быть, или возможно, когда-то были. Все они – простолюдины, конечно. Ни один аристократ не стал бы сидеть в этой дикой траве и мечтать. У аристократов для этого есть сады, если они вообще мечтают.

Трава повсюду. Рубиновые мосты, кроваво-красные нагорья, поляны цвета игристого вина. Сапфировые моря травы с тёмными островками поросли, на которых растут огромные пушистые зелёные деревья. Бесконечные серебристые луга, где огромные стада движутся косыми рядами, словно живые косилки, оставляя за собой жёсткий ёжик стерни, чтобы затем снова появиться в непроходимых дебрях серебряного цвета.

Оранжевое нагорье, пылающее на фоне малиновых закатов. Абрикосово-оранжевое сияние на рассвете. Упругие стебли поблёскивают на ветру, словно дрожащее марево звёздной пыли. Головки цветов похожи на хрупкие кружева, которые старушки достают из сундуков, дабы продемонстрировать их своим внучкам.

– Кружева, сделанные монахинями в стародавние времена.

– Кто такие монахини, бабуля?

То тут, то там, разбросанные по бескрайним вельдам, расположены деревни, окруженные стенами, чтобы сдерживать рост травы, с маленькими толстостенными домами, с прочными дверями и тяжёлыми ставнями. Крохотные поля и миниатюрные сады хранят посевы, овощи и фруктовые деревья, в то время как за околицей буйствует трава, словно огромная парящая птица размером с планету, готовая перемахнуть через стену и съесть всё это, каждое яблоко и каждую репу, а также каждую старушку у колодца вместе с её внучатами.

– Это пастернак, дитя моё. Он растёт здесь с давних времён.

– Насколько давних, бабуля?

Тут и там, широко раскинулись поместья аристократов: дом бон Дамфэльса, дом бон Мокердена и других бонов, высокие дома с соломенными крышами внутри садов с травой, среди травяных фонтанов и травяных двориков, окружённых высоченными стенами с воротами, через которые могут выезжать эти охотники и через которые они должны вернуться, – те из них, кому это суждено.

Скоро, скоро заснуют туда-сюда гончие со сморщенными мордами и свисающими ушами, разнюхивая в плетистых корнях, друг за дружкой, не спеша, чтобы выследит его, неотвратимый ночной ужас, похищающий и пожирающий молодняк. Там, позади них, на высоких скакунах, появятся всадники в своих красных плащах, бесшумные, как тени, они проедут верхом, проплывут по траве: егерь с рогом; загонщики с кнутами; полевые охотники, одни в красных плащах, иные же в чёрных, круглые шляпы-жокейки плотно сидят на их головах, глаза устремлены вперёд, на гончих – скачут, скачут.

Среди них сегодня будет Диаманте бон Дамфэльс – юная дочь бонов, Димити – она щурит глаза, чтобы держать гончих вне поле зрения, бледные руки сжимают поводья, хрупкая изящная шея, словно стебель цветка, затянута в белом охотничьем галстуке, чёрные лаковые сапоги лоснятся, бархатистое чёрное пальто по фигуре, чёрная жокейка, плотно облегающая её хорошенькую маленькую головку, – скачет, скачет, в первый раз на лисье охоте.

И где-то там, в том направлении, куда они все скачут, может быть, высоко на дереве, среди многочисленных рощиц в бескрайних прериях, притаился лис. Опасный, лютый зверь. Зверь, который уже учуял, что они идут за ним.

2

Среди бон Дамфэльсов поговаривали, что всякий раз, когда Охоту устраивала их эстансия, погода была идеальной. Семья считала это своей личной заслугой, хотя с таким же успехом это можно было бы приписать цикличной смене устроителей охоты, которая выпадал на долю бон Дамфэльсов ранней осенью. В это время года погода почти всегда была идеальной. Впрочем, также, как и ранней весной, когда чередование циклов снова возвращало Охоту в их края.

Эстансия бон Дамфэльсов носила имя Клайв в честь почитаемого предка по материнской линии. Сады Клайва считались одним из семидесяти чудес света. Охота неизменно начиналась в той части садов, что звалась «первой границей». В качестве принимающей стороны, глава бон Дамфэльсов Ставенджер выступал как «Хозяина Охоты». Перед этой первой охотой осеннего сезона – как и перед первой охотой каждой весны и осени – он выбрал из своего многочисленного разветвлённого семейства егеря, а также первого и второго загонщика. Итого три человека.

Егерю он вручил искусно изогнутый, украшенный гравировкой родовой рог бон Дамфэльсов, инструмент, способный издавать приглушённые трубные звуки с мягким серебристым оттенком. Погонщикам же были вручены хлысты – небольшие, хрупкие вещицы, которые следовало было беречь, чтобы не обломать, на самом деле они носили чисто декоративный характер, вроде медалей за доблесть, и не имели никакого практического назначения.

В этот первый день осенней охоты Диаманте бон Дамфэльс, младшая дочь Ставэнджера, стояла среди бормочущих людей, медленно прибывающих к первой границе сада. Среди неподвижных, как будто прислушивающихся к чему-то фигур участников охоты с заспанными глазами скользили служанки из близлежащей деревни, казавшиеся безногими под длинными белыми колокольчиками юбок, с волосами, спрятанными под сложными складками ярко вышитых головных уборов, с яркими подносами, с рюмками не крупнее напёрстков.

Димити жалась поближе к Эмирод и Аметист. У старших девочек были красные лацканы пальто, показывающие, что они ездили верхом уже достаточно долго, чтобы считаться полноправными членами Охоты. Воротник Димити был черным, таким же черным, как тени, залёгшие у неё под глазами.

– Лучшее, что я могу тебе сейчас посоветовать – не волнуйся, – протянула Эмирод, нервно поигрывая скулами. – Совсем скоро ты получишь свои охотничьи цвета. Просто помни, что сказал тебе учитель верховой езды.

Димити вздрогнула, увидев, как тени впереди пришли в движение. Она попыталась сдержаться, но всё же выпалила: -Эмми, мама сказала, что я не обязана…

Аметист издала короткий смешок: – Ну, конечно же, не обязана, глупышка. Никто из нас не был обязан. Даже Сильван и Шевлок.

Сильван бон Дамфэльс, услышав своё имя, повернулся и посмотрел поверх первой границы охоты на своих сестёр, его лицо мгновенно помрачнело, когда он увидел Димити среди старших девочек. Извинившись перед своими товарищами, он повернулся и быстро пересёк пятачок бледно-серого дёрна, огибая алые и янтарные фонтанные травы в его центре. – Что ты здесь делаешь? – спросил он, глядя на девушку. – Учитель верховой езды сказал маме… Ты же ещё не готова. Тебе рано!

– О, Сильван, – жеманно произнесла Аметист, мило надув губки, которые, как ей не раз говорили, были похожи на спелые вишенки. – Не будь таким суровым. Если бы это только было в твоей воле, никто, кроме тебя, никогда не ездил бы на Охоту».

Он почти зарычал на нее: – Ами, если бы это только зависело от меня, никто бы вообще никогда не ездил, включая меня самого. О чем только думает мама?

– Это было папино решение, – осторожно вставила Димити. – Он решил, что было бы неплохо, если бы я получила свои цвета. Я уже старше Ами и Эмми. Она взглянула на первую границу, туда, где среди старших Охотников стоял Ставэнджер, задумчиво наблюдавший за ней; его худощавая, даже костлявая фигура была неподвижна, большой крючковатый нос нависал над сухим тонкогубым ртом.

Сильван положил руку ей на плечо: – Ради всего святого, Дим, почему ты просто не сказал ему, что ещё не готова?

– Я не решилась, Сил. Папа спросил учителя и тот сказал ему, что я готова как никогда».

– Он же не имел в виду…

– Брось, она не так уж и плоха, – попыталась успокоить их Эмирод. – Я была намного слабее, когда…

Сильван прошипел: – Это вовсе не значит, что Дим должна…

– Может хватит уже? – По щекам Димити внезапно хлынули слёзы.  – Одна половина моей семьи говорит, что мне уже пора, а другая половина, что я ещё не готова».

Сильван замер и вдруг лицо его смягчилось. Он любил её, свою маленькую Дим. Это он прозвал её Димити. Ему вспомнилось, как он, будучи тринадцатилетним мальчиком держал её, ещё младенца на руках, когда у неё были колики; он носил её на своем плече и успокаивающе похлопывал, расхаживая взад и вперед по коридорам Клайва. Он нянчился с ней, беспокоился о ней. Теперь же он, двадцативосьмилетний не меньше беспокоился об этой пятнадцатилетней девушке, видя в ней ещё младенца.  – Что ты намереваешься делать? – спросил он ласково, дотрагиваясь до её взмокшего лба под полями черной жокейки. С её зачесанными назад, туго завязанными волосами она выглядела как испуганный ребёнок. – Ты ещё можешь просто уйти, Дим.

– Я голодна, хочу пить, и я жутко устала. Я хочу вернуться домой, позавтракать и заняться уроками, – сказала она сквозь стиснутые зубы, а сама подумала:  – Я хочу пойти на летний бал и пофлиртовать с Джейсоном бон Хаунсером. Я хочу принять горячую ванну, а потом посидеть в саду с розовыми травами и понаблюдать за порхающими птицами.

– Ну что ж, – начал было он, но его слова оборвались звуком рога Егеря, донёсшегося из-за Ворот. Та-ва, та-ва, вполсилы, чтобы только дать сигнал всадникам, не рассердив Гончих.

– Гончие, – прошептал Сил, отворачиваясь. – Боже, Дим, теперь уже слишком поздно.

Он, засеменил прочь от них. Все разговоры вокруг них прекратились, воцарилась тишина. Лица окружающих стали безучастными и какими-то пустыми, с неподвижными глазами. Димити рассеяно оглядела всадников, готовых скакать к гончим, и внутренне вздрогнула, когда глаза её отца скользнули по ней, словно холодный ветер; он как будто совсем не видя её. Даже Эмми и Ами стали теперь какими-то далекими и чужими. Только Сильван, неотрывно смотревший на неё всё это время со своего места среди своих спутников, казалось один только и видел её, видел и переживал за неё, как делал это множество раз.

Теперь всадники расположились на первой границе в определённом порядке: бывалые охотники – на западной стороне круга, молодые – на восточной. Слуги спешно разбежались при звуке рога, отчего каскад белых цветов разлетелся по примятой ими серой траве. Димити осталась стоять совсем одна на восточном краю, глядя оттуда на дорожку, которая оканчивалась стеной эстансии, с проделанными в ней массивными воротами. «Следи за воротами», – напомнила она себе, стараясь успокоить своё трепещущие сердце. «Следи за воротами».

Ворота медленно открылись, и гончие вышли, пара за парой; уши их свисали, языки были высунуты между крепкими зубами цвета слоновой кости, хвосты возбуждённо подняты. Они следовали по «Пути гончих», широкой тропинке в низкой, узорчатой бархатистой траве, которая огибала первую границу и вела на запад через Охотничьи врата в противоположной стене в обширные пространства садов. Как только каждая пара гончих приближалась к первой границе, одна гончая шла налево, другая направо, затем они некоторое время кружили вокруг охотников двумя шеренгами, изучая их своими красными воспалёнными глазами, прежде чем снова объединиться в пары на подходе к Охотничьим вратам.

Димити непроизвольно поморщилась, казалось глаза гончих излучали жар. Она посмотрела вниз на свои стиснутые руки с побелевшими костяшками пальцев, и постаралась ни о чём не думать.

Когда последняя пара гончих воссоединилась, и охотники двинулись следом за ними, Сильван подбежал к ней и прошептал на ухо: – Ты можешь просто остаться здесь, Дим. Никто даже не оглянётся назад. Никто не узнает об этом, не вспомнит. Просто останься здесь.

Димити покачала головой с печальной улыбкой на бледных губах. Глаза её казались огромными, тёмными и полными страха, в котором она только сейчас в первый раз призналась самой себе, но она просто не могла позволить себе остаться. Тряхнув головой, Сильван отбежал и занял своё место. Медленно, неохотно, на ватных ногах она проследовала за ним. Из-за стены донесся приглушённый дёрном звук копыт. Скакуны ждали своих седоков.

С балкона своей спальни Ровена, Обермам бон Дамфэльс, встревоженно вглядывалась в удаляющуюся фигурку своей младшей дочери. Над высоким белым кружком её охотничьего галстука шея Димити выглядела такой тонкой и беззащитной. «Она – словно маленький бутончик», – подумала Ровена, вспоминая картинки с распускающимися цветами, виденными её в сказочных книгах, которые она читала в детстве. Когда-то у нее была целая книга о очаровательных добрых и ужасных злых феях, которые жили в цветах.

– Интересно, где сейчас эта книга. Пропала, наверное. Одна из тех «иностранных» вещиц, против которых вечно выступал Ставэнджер, как будто несколько безобидных сказок могли в чём-то навредить им.

– Димити выглядит такой крошечной, – сказала служанка Салла. – Такой крошечной. Плетётся там позади них всех…

Салла заботилась обо всех детях, пока те не выходили из младенчества. Димити, будучи самой младшей, оставалась для неё ребёнком дольше остальных.

– Ей столько же лет, сколько было Аметист, когда та сделала свой первый выезд. Она старше, чем была Эмми в ту пору.

Как бы Ровена ни старалась, она всё же не смогла сдержать тревоги в своём голосе: – Она уже не ребёнок, Салла.

– Но её глаза, госпожа, – пробормотала Салла. – Что она может понимать в этой Охоте. Похоже, что совсем ничего. – Конечно же, она всё понимает. – Ровена должна была верить в это – для этого и предназначались все эти тренировки; чтобы можно было быть уверенными, что сами молодые наездники понимают – всё это было вполне выполнимо при условии надлежащей подготовки.

– Она понимает, – упрямо повторила Ровена, становясь перед зеркалом и поправляя прическу на своих густых тёмных волосах. Её собственные серые глаза смотрели теперь на неё обвиняюще, но она лишь поджала губы.

– Ничегошеньки, – упрямо произнесла Салла, быстро отворачиваясь, чтобы избежать пощечины, которую могла бы отвесить ей Ровена. – Она похожа на вас, госпожа. Она совсем не создан для этого.

Ровена надоело смотреть на себя и она решила сменить позицию. – Её отец сказал, она должна!

Салла не возражала против этого, ведь в этом не было бы никакого смысла. – Она не создана для этого, так же как и вы. Вас то он не заставляет…

О, как же, как бы ни так, подумала Ровена, вспомнив все те мучения, что ей пришлось пережить. Он заставлял меня делать так много вещей, которых я не хотела. Позволял мне не ездить верхом, да, но только во время беременности. Семеро детей, которых он мне подарил, тогда когда я хотела только одного или двух. Заставлял меня скакать верхом до тех пор, пока я не состарилась. Заставлял меня приводить детей на Охоту, когда я этого не хотела. Сделал их всех такими же как он сам, кроме Сильвана. Что бы ни делал Ставэнджер, Сильван остаётся верен себе. К счастью Сил достаточно умён, чтобы скрывать свои истинные убеждения. И Димити, конечно, тоже остаётся Димити, но сможет ли она скрыть свои чувства этим утром? Сможет ли совладать с собой?

Ровена вернулась на балкон и, вытянув шею, продолжила наблюдение. Она смогла разглядеть фигуры ожидающих своих наездников животных, трясущих головами и хлещущих себя хвостами. Она услышала стук их копыт, хриплый звук их дыхания. Было слишком тихо. Всегда неестественно тихо. Всадники готовились сесть верхом. Слишком тихо. Обычно возникают разговоры, люди переговариваются, приветствуют друг друга. Должно же было быть… что-то. Что-то кроме этой тишины.

За Охотничьими вратами уже кружили гончие; скакуны нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, выгибали шеи, рыли землю копытами, и всё это в тишине, как будто во сне, где всё движется, но не издаёт ни звука. Воздух наполнился запахом сена и звериного пота. Сначала, как и положено, выступил скакун Ставэнджера, затем пошли другие, цепочкой, двинулись за егерем и за загонщиками. Первыми скакали ветераны Охоты. Димити стояла позади Эмирод и Аметист, слегка вздрагивая. Вскоре она осталась единственной, оставшейся без скакуна. И вот, как только она решила, что для неё не осталось животного, что она может проскользнуть обратно через ворота, скакун оказался перед ней, на расстоянии вытянутой руки.

Он уставился на неё, выкатив глаза, вытягивая переднюю ногу и слегка приседая, чтобы она могла опереться, схватить поводья и подпрыгнуть вверх, всё так же, как она проделывала раз за разом на тренажёре, который ничем не отличался от этого скакуна, разве что за исключением запаха и тёплого пара от его дыхания. Пальцы её ног отчаянно искали выемки между третьим и четвертым ребром, которые должны были быть там, и в конце концов нашли их далеко впереди того места, где, по её мнению, они должны были бы быть. Она просунула внутрь острые носки своих сапог со шпорами и зафиксировалась. Теперь оставалось повиснуть на поводьях, удерживая ноги напряженными, в то время как огромное существо под ней высоко поднялось и развернулось на задних ногах, чтобы проследовать за остальными на Запад. Димити не пила со вчерашнего вечера и не ела со вчерашнего полудня. Ей на мгновение захотелось, чтобы Сильван сейчас ехал рядом с ней, но он был далеко впереди. Эмирод и Аметист потерялись из виду во всей этой суматохе. Вглядевшись, она смогла разглядеть красное пальто Ставэнджера, линию его спины, прямую, как стебель полынной травы. Теперь пути назад не было. Было почти облегчением узнать, что она не может делать ровным счётом ничего, кроме того, что она сейчас делает, пока не окончится Охота. Наконец раздался звук, топот, заполнивший собой всё пространство, гулким эхом, отозвавшийся из-под земли под скачущими седоками.

Ровена закрыла уши руками, пока звук этот не затих, не растворился в тишине. Постепенно обыденные звуки возни насекомых, щебета птиц и шороха травы, которые исчезли, как только были выпущены псы, зазвучали снова.

– Слишком молода, – вслух размышляла Салла. – Ох, госпожа. Ровена вопреки обыкновению не отвесила пощечину своей служанке, вместо этого она повернулась к ней с глазами полными слёз. – Я знаю, – сказала она и обернулась, чтобы увидеть хвост вереницы всадников, скачущих по садовой тропинке на запад.

Ускакали, сказала она себе. Ускакали, но вернутся как прежде. Вернутся. Повторяла она снова и снова, словно молитву. Вернутся, как и прежде.

– Она вернется, – сказала Салла. – Она вернется, и я приготовлю ей горячую ванну. Затем они обе стояли неподвижно, уставившись на запад, не видя там ничего, кроме травы.

Тем же днём, в почти неиспользуемой библиотеке Клайва, дальше по широкому коридору от анфилады комнат Ровены, собрались несколько мужчин-аристократов, дабы обсудить некий вопрос, продолжающий раздражать их уже немалое время. Все участники встречи уже не могли участвовать в Охоте ввиду полученных увечий. Вторым лидером в Клайве был младший брат Ставенджэра, Фигор. Несколько лет назад, после одного из многочисленных несчастных случаев на Охоте, которые случались каждый сезон, Фигор перестал выезжать с гончими. Это позволяло ему во время охотничьих сезонов брать на себя большую часть обязанностей по управлению в эстансии, в то время как Ставенджэр был занят другими делами. Сегодня Фигор встретился с Эриком бон Хаунсером, Герольдом бон Лаупмоном и Густавом бон Смэрлоком. Густав был Обермуном бон Смэрлок, главой семьи Смэрлоков, несмотря на его инвалидность. Эрик бон Хаунсер, и Герольд бон Лаупмон были младшими братьями лидеров своих кланов, тех мужчин, что также охотились сегодня.

Четвёрка разместилась вокруг большого квадратного стола в одном из углов тускло освещенной комнаты, передавая друг другу документ, послуживший поводом для их встречи. Это был небольшой текст на бумаге, украшенной арабесками и вензелями, с указанием имён и атрибутов Святого Престола, скреплённой печатями и лентами. Документ был подписан самим Иерархом теократии. Все собравшиеся уже имели неудовольствие иметь дело с аналогичным эдиктом как в далёком, так и в недавнем прошлом.

– Святой Престол становится всё назойливее, – раздражённо произнёс Обермун из инвалидного кресла на колёсах, которое он занимал последние двадцать лет. – Чего бы они не хотели там на Терре, это не имеет к нам никакого отношения, и мы не потерпим здесь их проклятого фраграса-соглядатая. Наши люди пришли на Траву, чтобы уйти от Святого Престола – теперь же пусть сама теократия держится от нас подальше. Достаточно того, что мы позволили им продолжать раскопки города Арбай, достаточно того, что их Зелёные братья обтяпывают свои делишки у себя в песочнице на севере. Давайте же укажем им на это раз и навсегда. Ради всего святого, сейчас сезон охоты. У нас нет времени на всю эту чепуху.

Хотя Густав больше не ездил верхом, он был страстным поклонником Охоты; он наблюдал за погоней из бесшумного воздушного шара с пропеллером, когда это позволяла погода.

– Полегче, Густав, – пробормотал Фигор, массируя свою левую руку в месте соединения плоти и протеза, чувствуя пульсирующую под пальцами боль, ставшую постоянным сопровождением его существования вот уже как два года. Это делало его раздражительным, но всё же он старался не выказывать своего неудовольствия, зная, что оно исходит от тела, а не от ума. – Нам не нужно устраивать из всего этого открытое противостояние. Не нужно гладить Святой Престол против шёрстки. Не сейчас.

– Я протестую, – взревел мужчина постарше. – С каких это пор на траве заправляют фраграсы теократии? Хотя слово «фраграс» означало просто «иностранец», он использовал его в крайне оскорбительном смысле, как оно обычно и использовалось на Траве.

– Ш-ш-ш, – попытался успокоить товарища Фигор. – Не смотря на то, что у нас нет религиозной приверженности к Святому Престолу, мы должны делать хорошую мину при плохой игре ради иных важных вещей. Штаб-квартира автократии находится на Терре. Мы признаем Терру центром дипломатических отношений, хранилищем нашего культурного наследия, колыбелью человечества. Бла-бла-бла, – Он вздохнул и снова помассировав свою изувеченную руку. Густав фыркнул, но не стал перебивать Фигора, когда тот продолжил. – Многие относятся к нашей истории серьезно, Густав. Даже мы не можем игнорировать наши корни. Мы используем старый язык во время конференций; мы учим терранскому наших детей. Кроме того, не все мы пользуемся одним и тем же языком в наших эстансиасах, однако все мы считаем, что говорить по-террански между собой – признак культурных людей, не так ли? Мы всё ещё исчисляем наш возраст в годах, установленных Святым Престолом. Большинство наших продовольственных культур – земные культуры времён колонизации Травы нашими предками. Зачем открыто оскорблять автократию и всех тех, кто может с рёвом встать на её защиту, – когда нам это совсем не нужно?

– Мы не должны позволять им здесь вынюхивать и всё портить, – продолжал горячиться Густав.

Наступило минутное молчание, пока все обдумывали сказанное. Собственно говоря, портить было особо нечего, кроме Охоты, конечно. В это время года Охота была единственным важным событием на Траве. Зимой, конечно, никто никуда не ездил, а в летние месяцы было слишком жарко, чтобы путешествовать, кроме как ночью, когда и проводились летние балы.

– Святой Престол устраивает миссии то тут, то там в поисках лекарства от чумы. Не удивительно, что они хотят прислать своих исследователей к нам на Траву, единственное место, которое чума, похоже, не затронула, – Он снова потер руку, нахмурившись. – Кроме того, они там мало или вообще ничего не знают о Траве. Их можно понять. В их положении они хватаются за соломинку.

Какое-то время они обдумывали это. Это правда, что Святой Престол мало или вообще ничего не знал о Траве, кроме того немногого, что можно было вызнать у Зелёных братьев. Пришельцы с Терры приходили в город простолюдинов, им разрешалось оставаться там только до тех пор, пока не отбудет следующий корабль, им вообще не разрешалось заходить вглубь страны. Попытки создания посольства на Траве не имели успеха.

Эрик нарушил молчание. – В прошлый раз Святой Престол заявлял о том, что некто прилетел сюда с болезнью, а отбыл уже здоровым, – он неуклюже поднялся на своих искусственных ногах, мысленно проклинаю свою физическую ущербность.

– Чушь! – рявкнул Густав. – Они же не сказали кто это был и когда именно это произошло. Какой-то член экипажа, сказали они. С корабля. С какого корабля, не сказали. Это всё слухи. Может быть, этой чумы вообще не существует. Может быть, всё это предлог, чтобы начать обращать нас в свою веру, брать образцы тканей для своих проклятых банков.

Несмотря на то, что бон Сморлоки прибыли на Траву давным-давно, семейная история изобиловала рассказами о религиозной тирании, от которой они бежали.

– Нет, – сказал Фигор. – Я верю, что чума существует. Мы слышали об этом и из других источников. Что ж, они найдут лекарство от своей чумы. Дайте им время. Одно можно сказать с уверенностью в пользу Святого Престола: в конце концов она находит ответы. Так почему бы не дать им время найти ответ где-нибудь в другом месте, не говоря «нет» и не расстраивая самих себя? Мы скажем этому Иерарху, что нам не нравится, когда нас изучают, бла-бла-бла, право на культурную неприкосновенность частной жизни – ему придется с этим согласиться, поскольку это один из тех заветов автократии, что были приняты во время рассеяния. Мы дадим им понять, что мы разумные люди, готовые поговорить об этом. Почему бы им в самом деле не прислать к нам посла для обсуждения этого вопроса. – Фигор сделал широкий жест. Мы будем обсуждать его в течение нескольких лет. Как минимум…

– Пока они все там не умрут? – спросил Герольд бон Лапмон, имея в виду всех людей, происходящих не из Травы.

Фигор вздохнул. С Герольдом никогда не было полной уверенности в том, что он понимает, что происходит.

– Нет. Пока они не найдут лекарство. Что они и сделают.

Последовала продолжительная пауза. Наконец Эрик бон Хаунсер произнёс: «Преимущество этого в том, что мы будем выглядеть цивилизованными….

Густав снова фыркнул. – Кто это смотрит на нас? Кто имеет право судить нас? – он постучал по ручке своего кресла, нахмурившись; лицо его раскраснелось. С тех пор как произошел несчастный случай, прервавший карьеру Гюстава в Охоте, он стал вспыльчивым.

Фигор попытался урезонить его: – У каждого может быть своё мнение, хотим мы этого или нет. И если мы когда-нибудь захотим чего-то от Святого Престола, мы будем в выгодном положении, чтобы попросить вернуть нам нашу услугу.

Эрик нетерпеливо кивнул, видя, что Густав собирается возразить: – Может быть, мы никогда ничего не захотим, Густав. Но если всё-таки… Мы бы оказались в выгодном положении.

Пожилой мужчина вскипел:  – Тогда мы будем должны быть вежливы с тем, кого они пришлют – кланяться, притворяться, что он нам ровня, какой-нибудь дурак, какой-нибудь иностранец, пришелец.

– Ну, да. Поскольку посол будет от Святого Престола, он, вероятно, будет с Терры, Густав. Ничего, мы можем потерпеть какое-то время. Это называется дипломатией.

– И у этого фраграса, вероятно, будет глупая жена и дюжина братлингов. И слуги. И секретари, и помощники. Все будут задавать вопросы.

– Разместим их где-нибудь подальше, где они не смогут много спрашивать. Отправь их в Опал Хилл. – Эрик с неcскрываемым удовольствием назвал место.

– Опаловый холм, ха! Дальше, чем у чёрта на куличках! Весь путь через болотистый лес на юго-запад. На Опал Хилл становится по-настоящему одиноко.

– Вскоре посланнику Святого Престола станет там одиноко, и он уберётся восвояси. Но это будет его решение, не наше. Согласны? Да?

Очевидно, все были согласны. Фигор подождал некоторое время, чтобы посмотреть, не передумает ли кто-нибудь и затем позвонил, чтобы принесли вино, прежде чем повести своих гостей вниз, в травяной сад. Сейчас, ранней осенью, сады были в самом расцвете сил, перистые головки семян колыхались из стороны в сторону в такт южному ветру словно танцоры. Даже нрав Густава смягчался после часа, проведённого в саду. Если подумать, на Опал Хилл тоже были очень красивые сады, молодые, но хорошо спроектированные. Искупающие свои грехи здесь, на Траве, раскапывая руины и создавая сады – те, кто называл себя Зелеными братьями, – потратили немало усилий на сады Опал Хилл. Возможно, этот человек-посол мог бы заинтересоваться садоводством. Или его жена, если у него имеется таковая. Или дюжина его братлингов.

***

Вдалеке от Клайва, среди высоких трав, Димити бон Дамфэльс изнемогала от боли в ногах и спине. Множество часов, проведённых на тренажёре должны были бы подготовить её к этому, но реальность оказалось куда жёстче её имитации на тренировках.

– Когда будет казаться, что вы больше не можете терпеть боль, – наставлял её инструктор по верховой езде, – мысленно представьте весь свой пройденный путь. Отвлеките себя. Прежде всего, не думай о самой боли.