30-го. При теплой, приятной погоде мы отвалили сегодня утром от берега. расставание Лизаньки с Клементиной Ивановной тронуло и меня до слез. Громогласное ура и сердечные желания провожали нас. Поворотясь носом по течению, лоцман и гребцы наши сняли шапки и громко помолились: «Господи помилуй и благослови! Бог нам надобен!» – затем грянули в гребли и быстрое течение унесло нас скоро из виду провожавших нас приятелей. Я не мог без сильного движения в душе взглянуть на жену и ребенка, представляя себе неизвестную будущность, наполненную тьмою опасностей.
Наш паузок извивался меж гористых берегов, покрытых темным лесом; мы не сходили с верху, развлекая думы и чувства, нас отягчавшие, спокойною, безмятежною величавостью дикой природы: о как утешителен и внятен был её голос!
В 30 верстах от Качуги, на правом берегу реки, лежит Верхоленская деревня, которая обыкновенно снабжает пловцов дорожной провизией, курами, маслом, молоком и пр. Берег покрылся любопытными зрителями, когда мы причалили для удовлетворения наших нужд, и весьма приятно было не видеть здесь ни одной праздной женщины; все они вязали чулки и колпаки и т. п. из шерсти и заячьих волос, предлагая и нам по дешевой цене купить на дорогу. Подобной картины трудолюбия я не видал во всей Сибири и ставлю Верхоленскую деревню в образец, достойный подражания; и за то избы их чисты, огороды обработаны, лес кругом вырублен и все дышет довольством. Вероятно, основатели этой деревни были деятельные, добрые люди.
Лоцман желал остаться здесь на ночь, приводя причиной «опасные впереди места»; но так как мне эти безопасные опасности знакомы и я полагался на пустоту нашего паузка, то велел плыть далее. Ночь прошла без беды.
31-е. В день нашей свадьбы небо казалось мне яснее и погода приятнее обыкновенного. Как богат этот год приключениями! Они, как волшебные картины благодетельного сновидения, мелькают передо мной, вливая в душу отраду, расширяя сердце любовию и неизреченною благодарностию к милосердному Подателю благ. Тринадцать месяцев тому назад, находясь в Ревеле, я не смел и мыслить о женитьбе, а теперь плыву по Лене, в самой глуши Сибири, с любезнейшею, добрейшею женою и милым ребенком! Еслибы писателю романа вздумалось завязать свою повесть подобным происшествием, то вероятно завязку назвали бы изысканной и неправдоподобной; читатели возопили бы: «куда он торопится, этот безразсудный муж, жестокосердный отец 4-х недельного дитяти, нелюдимый, бесчувственный родственник? Он шутит жизнью людей и не в состоянии ощущать сладостей семейной жизни под покровом безмятежного спокойствия, в кругу родных». Подобные жестокия обвинения отражаю безмолвным несогласием; и если потребуются доводы, то должен с Фальстафом провозгласить: if reasons were as plenty as blackberries. I would give no man а reason. Затруднение в том, которою из такого множества причин начать перечень?
Языки гребцов наших сегодня заметно развязались: надуваемый попутным ветром, парус осеняет эту группу, составленную из людей, пришедших волею и неволею в эту сибирскую дичь из отдаленнейших стран. Тут и жид многоречивый, «без вины» сосланный за воровство, и молчаливый угрюмый сибиряк, и поющий малороссиянин, и отставной солдат в форменной, изодранной шинели, с медалью за войну 1812 года. Он уроженец города Керенска (на Лене между Иркутском и Якутском), взят рекрутом в армию, где широкая спина его приняла порядочную долю храбрости, которая наконец довела его до Парижа, – «большой, веселый город, тут немцы живут, они не пашут, не орают, богато проживают»; потом он находился в военных поселениях, и после 26-летней беспорочной службы, с избитою спиною, тощим желудком и изорванною шинелью, получил отставку; в прошлом году, около Петрова дня, пустился он из Новгорода пешком на свою родину, около маслянницы достиг Иркутска, а теперь нанялся в гребцы, чтобы доплыть до места рождения. Все чудеса немецкого города Парижа, о которых наш ветеран с голубою медалью премного ораторствовал, нисколько не удивляли жида: «но как зе ты песком до Иркутска досоль?» Голубая медаль громко захохотала: «ведь до Парижа меня не в карете везли, а пешком же шел, подставляя лоб пуле, а спину палке; – то как же, братец, отставному то домой пешком не доплестись? Пусти-ка тебя, жида, на волю, найдешь дорогу». Малорос добавил: «найдет, да не пешком, а лошадь украдет».