*****
К тому времени как Петроний и Иосиф замкнули круг, вновь оказавшись в доме Корвина, сумерки уже робко и нерешительно подступались к городу, как неопытный юнец подступается к объекту своего первого вожделения. Жара, хоть и не покинула городские улицы окончательно, но утомившись за день, перестала докучать горожанам своим назойливым вниманием.
Весь день Публий Сульпиций Корвин был неуловим. Он словно, спасающийся от охотников лис, петлял по римским улицам, путая следы и не задерживаясь надолго на одном месте.
Не застав Корвина дома в первый раз, Петроний был еще полон энтузиазма. Управляющий Корвина, человек, к лицу которого намертво приклеилась маска страдальца, долго не хотел признаваться в том, куда подевался хозяин. Лишь после того, как Петроний пригрозил, что не уйдет пока тот не вернется, управляющий сдался и сообщил, что с самого утра хозяин отправился с визитом к последнему Антонию85.
Было бы лучше, если бы Петроний выполнил угрозу и дождался возвращения Корвина у него дома. К тому времени, когда всадник и его управляющий добрались до дома с рострами, ни Корвина, ни воспитанника Октавии там уже не было. Один из секретарей Антония, кудрявый юнец с напомаженным пухлым лицом, высокомерно сообщил посетителям, что искать беглеца следует у колодца Либона86, на Форуме. Его презрительная и нагловатая ухмылка не оставляла никаких сомнений касательно мотивов предпринятого Корвином путешествия. Надо думать Публию Сульпицию срочно потребовались деньги и, не сумев их занять у Антония, он вынужден был попытать счастья у римских ростовщиков.
Всякий разумный человек на этом месте отложил бы поиски и, вернувшись домой, дождался бы вечера. Однако, в Петрония, словно вселился демон упрямства и противоречия. Услышав, что Корвин покинул дом меньше часа назад, всадник объявил, что не собирается терять время и предпочитает говорить с беглецом на нейтральной территории.
Как и следовало ожидать, Фортуне не было никакого дела до его предпочтений. Среди праздношатающихся зевак в греческих плащах, деловитых бизнесменов в строгих тогах и разряженных юнцов, которых даже беспощадная жара не могла согнать с насиженных мест на Форуме, Корвина не оказалось. Лишь вдоволь натолкавшись между разгоряченных потных тел, Петроний выяснил, что Публий Сульпиций направился к Публициевым складам.
Нельзя сказать, что после этого известия решимость всадника осталась такой уж непоколебимой. Напротив, он уже почти готов был свернуть на Аргиалет, признав тем самым свое поражение. Иосиф сам испортил дело, отпустив ехидный комментарий по поводу кошки, которая гоняется за собственным хвостом. Следствием его несдержанности стало утомительное путешествие, предпринятое вначале на хлебные склады, а затем в Гавань.
К этому времени богам надоело дразнить Петрония призраком скорого успеха. Почти два часа потребовались ему, чтобы среди торговых контор и пристаней отыскать признаки пребывания здесь Корвина. Когда же след, наконец, обнаружился было очевидно, что он давно остыл. След этот вел на Марсово поле, к термам Агриппы, но идти по нему не было уже никакого смысла. Поэтому, Петронию ничего не оставалось, кроме как признать поражение и вернуться к дому Корвина, с которого и началась его бессмысленная и бесславная погоня.
*****
В тот день, шестнадцать лет назад, было страшно даже подумать о том, чтобы высунуть нос из дома. Холодный дождь то и дело сменялся мелким колючим снегом, камни мостовой местами покрылись тонкой, едва различимой ледяной коркой, из-за которой многочисленные римские спуски стали почти что непроходимыми. Никакая одежда не могла защитить от вездесущего ледяного ветра, который вопреки законам природы навалился на прохожих сразу со всех сторон, победно завывая в узких римских переулках.
Настроение с самого утра было под стать погоде. Они ничего еще не знали, но уныние окутало дом, как серые, тяжелые тучи укутали небо над Римом. Отец, казавшийся особенно грузным из-за наброшенного поверх туники толстого шерстяного плаща, сидел в кабинете, просматривая письма, которые он доставал из стоявшей под столом корзины.
Эгнация лежала на низкой скамейке почти в самом углу атрия, у двери короткого коридорчика, выходившего на триклиний. Она наблюдала за отцом и, кажется, пыталась что-то читать. Что именно она, по прошествии стольких лет, уже, конечно, не могла вспомнить. Несмотря на придвинутую вплотную жаровню в атрии было холодно. Но, она не хотела уходить. Теперь, шестнадцать лет спустя, ей казалось, что уже тогда она чувствовала, чем закончится этот тоскливый, наполненный предощущением беды день. Только дядя, всегда беззаботный и веселый, не способный, кажется и трех минут просидеть на одном месте, то исчезал в глубине дома, то возвращался в атрий и натужно шутил, пытаясь развеять их мрачное настроение.
Сейчас Эгнации казалось, что его появление в доме, знаменовавшее собой конец всей их прежней шумной, беззаботной и немного суматошной жизни ни для кого из них не стал неожиданным. Конечно, он так и не назвал имени доносчика. Он и без того сделал слишком много и требовать большего было бы черной неблагодарностью. Но слова были не нужны. Довольно было его молчания, чтобы никаких сомнений на этот счет не осталось.
Удивительное дело. Эгнация в мельчайших деталях помнила все, что предшествовало его появлению, но все что происходило после, тонуло в тумане, из которого в ее памяти всплывали отдельные, никак не связывавшиеся в общую картину детали. Кажется, отец поцеловал ее. Но было это до прихода солдат или ему позволили попрощаться с дочерью после, она не могла вспомнить. В ее памяти осталась картина того, как он сидит в кабинете, уронив свои тяжелые руки борца на крышку стола. Остались голоса, доносившиеся из внутренних комнат, когда отец горячо спорил о чем-то со своим братом. Осталась фигура дяди, закутанная в серый или коричневый плащ, под которым прятался короткий легионерский меч.
Дядя и тем более отец, владели оружием виртуозно, не хуже заправских гладиаторов. Однако, когда через четверть часа младший Эгнаций вернулся, ни меча, ни плаща у него уже было. Его клинок был у одного из солдат, его руки были скручены за спиной, а из пореза на плече сочилась кровь, которую никто не потрудился остановить.
Сама же Эгнация, едва услышав новости окаменела, словно встретившись со взглядом Горгоны. В этом состоянии она оставалась еще долгие месяцы после того, как все закончилось. Нет, конечно, она что-то говорила и делала, ела и пила, но все эти действия совершались как будто сами собой, помимо ее воли, а все происходившее вокруг, проходило мимо ее сознания. Эта отстраненность, своего рода эмоциональный ступор, помогли ей пережить несчастья, обрушившиеся на семью: смерть отца и изгнание дяди, казни одних близких друзей и предательства других, среди которых главным было то предательство, с которого все началось.
Хотя она ни с кем и никогда не обсуждала эту тему, все эти годы у нее не было никаких причин для сомнений. И лишь теперь, спустя столько лет у нее появились не сомнения, конечно, нет, но некая необъяснимая неуверенность, в том, что ее выводы, основанные не словах, а на молчании были верными. Анализируя слова Петрония, свой короткий и злой разговор с внезапно воскресшим Арариком, имевшим наглость обхаживать ее дом, Эгнация вдруг почувствовала настоятельную необходимость немедленно и навсегда прояснить, что же все-таки на самом деле случилось шестнадцать лет назад. Эгнация вскочила и вышла из комнаты.
*****
– Я гоняюсь за тобой весь день, – сказал Петроний, опускаясь в кресло с ножками в виде козлиных копыт.
– Прости, я не знал, что ты меня ищешь. Немного задержался в Агрипповых термах. Если Марк Випсаний и заслужил чем-то вечную благодарность римлян, так это банями, которые построил, – благодушно отозвался Корвин. Если бы у Петрония сохранились остатки симпатии к хозяину дома, то этот ответ их бы окончательно развеял. – Но почему я понадобился тебе так срочно?
Для Петрония это был болезненный вопрос. Особенно болезненный, учитывая, присутствие за спиной вольноотпущенника. С самой Гавани Иосиф не произнес ни одного упрека в адрес патрона, но его молчание было красноречивее любых слов. Поэтому всадник предпочел не вдаваться в объяснения.
– Я хотел спросить, как ты узнал, о том, что Волузий Арарик донес о заговоре Эгнация? – Если бы позади у всадника не было сегодняшнего утомительного путешествия, если бы его одежда не пропиталась потом, если бы стертые в кровь ноги не взывали о милосердии, он начал бы разговор по-другому. Издалека и более дипломатично. Но, что не случается в этом мире, все случается к лучшему. С минуту или две Корвин просто таращился на собеседника, как бы силясь понять, не ослышался ли он.
– П-почему… П-причем… Эгнаций…, – наконец проблеял он, растерянно хлопая глазами.
Петроний не стал дожидаться пока хозяин дома придет в себя.
– Шестнадцать лет назад ты был близок к кружку Эгнация. В один счастливый или несчастный день ты узнал, что ваши игры и разговоры зашли слишком далеко. Ты узнал, что Арарик донес консулу, будто Эгнаций готовит заговор. Тебе сообщили, что консул собирается арестовать участников кружка. Ты решил опередить события и побежал к Тавру с доносом на бывших друзей. Я хочу знать, кто предупредил тебя.
Корвин вскочил. Казалось, он прямо сейчас укажет гостю на дверь. Однако, природное благоразумие победило гордость. Публий Сульпиций упал обратно в кресло и отрывисто сказал:
– Не понимаю, почему я должен с тобой это обсуждать? Что бы ни случилось шестнадцать лет назад, это случилось шестнадцать лет назад.
Петроний безмятежно вздохнул. Его сегодняшние страдания были почти отомщены.
– Спустя шестнадцать лет никому не нужны лавры доносчика. Чем меньше я буду копаться в этой истории, тем меньше людей узнает о том, какую роль в ней сыграл ты. Поэтому ответь на вопрос и избавь меня от необходимости произносить слова, которые могут показаться грубыми и оскорбительными и о которых мы оба после можем пожалеть.
И без того маленькие черные глаза Корвина сузились, взгляд стал колючим и враждебным, а верхние кончики его огромных ушей налились недобрым, багровым цветом. Некоторое время он молчал, прикидывая, какую тактику предпочесть и, наконец, заговорил:
– Хорошо. Мне нечего скрывать. И нечего стыдиться. Я получил анонимное письмо. Там говорилось, что все погибло, и что Арарик нас предал. Я не знаю, кто был автором, и у меня нет никаких подозрений на этот счет. Я ничем не могу тебе помочь.
– Тебе хватило одного анонимного письма?
– У меня было не так много времени. Если бы в мой дом пришли солдаты, каяться было бы поздно, – огрызнулся Корвин. – В любом случае это оказалось правдой. Обоих Эгнациев арестовали в тот же день. Раньше, чем я пришел к Тавру. Мой донос ни на что не повлиял.
– Ты показывал письмо кому-нибудь? Говорил о нем Тавру?
– Чего ради? Я сразу его сжег. Не хватало еще навлечь беду на человека, который меня предупредил.
– Благородная предусмотрительность.
– Ты намекаешь, что я придумал историю про письмо и про Арарика?
– Это бы упростило дело. К сожалению, я боюсь, что возможно ты говоришь правду.
– В таком случае, если я удовлетворил твое любопытство, я бы хотел надеяться на твою скромность, – заговорил Корвин, через силу выдавливая из себя каждое слово. – Эта история… сейчас она воспринимается не так как шестнадцать лет назад. Учитывая, что… моя роль была невелика…
– И главное, о ней, почти никто не знает. – Петроний насмешливо покивал головой и вдруг, резко оттолкнувшись руками от подлокотников кресла, вскочил. – Время позднее, и я не смею тебя больше задерживать.
Уже у самой двери он обернулся и бросил:
– Кстати, тебя обманули с креслами. У них ножки разные.
Глава 22
Слишком поздно
– Во всем виновата жара, – сердито сказал Петроний, едва Иосиф переступил порог его спальни.
Несмотря на ранний час, патрон был полностью экипирован и готов немедленно покинуть дом.
– Мы торопимся? – на всякий случай уточнил иудей.
– Да. – Петроний шагнул к двери. – Времени нет.
Иосиф знал, что многие считают его занудой. Он даже готов был признать, что для такого мнения существуют некоторые основания. Разносторонний профессиональный опыт приучил его с осторожностью относиться к любым неожиданностям. За годы успешной карьеры иудей хорошо усвоил, что, спасая жизни, или отнимая их равно недопустимо торопиться. Но усвоил он также и то, что бывают моменты, когда чересчур долгие колебания могут повлечь за собою фатальные последствия. Выражение лица патрона говорило, что сейчас как раз один из таких случаев. Поэтому Иосиф не стал терять время на расспросы.
– Куда мы направляемся? – спросил иудей, когда они оказались на улице.
– К Сирпикам. Мне нужна Эгнация, – бросил патрон.
– Разве она не сказала нам все, что хотела сказать?
– Именно. Она сказала. Все что нужно. Просто я не понял.
– Ты хочешь сказать, господин, что знаешь, кто совершил эти убийства?
– Конечно. Эгнация сказала нам, – повторил Петроний.
Некоторое время иудей обдумывал эти слова, но, в конце концов, вынужден был признать свое поражение.
– Не помню, чтобы она называла какие-то имена.
– Она не называла имен. Она назвала убийцу, – поправил патрон.
Иосифу никогда не нравились парадоксы. Вопреки широко распространившейся в последнее время даже среди соотечественников моде, он предпочитал простой и ясный стиль. Если у тебя есть, что сказать скажи об этом прямо и честно, не городя вокруг смысла заборов из слов.
– Тогда зачем нам Эгнация, если она и так все сказала? Почему бы просто не сообщить префекту?
– Я боюсь за нее. Боюсь опоздать.
*****
И все-таки они опоздал. Чтобы это понять довольно было одного взгляда на растерянное и перепуганное лицо привратника, выглянувшего в дверное окошко. Не потрудившись спросить о цели визита, слуга промычал, что хозяин не принимает гостей. После этого окошко захлопнулось, чтобы немедленно распахнуться вновь, когда Петроний крикнул, что он хочет видеть Сирпика из-за несчастья, случившегося с его женой. Бросив подозрительный взгляд на гостя, привратник пискнул:
– Я доложу, – и исчез, надолго оставив Петрония и Иосифа дожидаться под закрытой дверью.
Когда дверь, наконец, открылась, за ней был уже другой слуга. Высокий, с крепкими жилистыми руками старик, во рту которого зияла дыра шириной в три зуба, не стал тратить времени на церемонии.
– Хозяин ждет, – буркнул он и скрылся в коридоре, не заботясь о том, последуют ли за ним визитеры
Гордый атрий дома Сирпиков сегодня утратил половину своей надменности. Даже краски на его стенах, кажется, потускнели, а цветы, расположенные вокруг имплювия, увяли. Многочисленные домочадцы жались вдоль стен, не решаясь не только говорить, но кажется и дышать.
Самое видное место занимали носилки, чье изголовье было приподнято и обращено в сторону входа. Тело Эгнации лежало на них, укрытое до подбородка белой простыней. Хозяин дома почетным караулом стоял в изголовье. Увидев визитеров, он шагнул им навстречу и, странное дело, в его короткой грузной фигуре, которой слишком широкая тога добавляла тучности, не было сейчас ничего нелепого и смешного.
– Откуда ты узнал, что моя жена покончила с собой? Дидим клянется, что ничего не говорил и, возможно, я ему верю, – произнес Сирпик угрожающим тоном.
Привратник, горбившийся у одной из колонн, протяжно всхлипнул разбитым носом и тут же осекся, поймав короткий, яростный взгляд господина.
– Дидим ничего не говорил, – оправдал несчастного Петроний.
– Так. Но ты знаешь, – выдавил Сирпик. Его пухлые губы сжались в узкую, не толще бритвенного разреза полоску. – Я наводил справки. Говорят, что ты по капле воды можешь рассказать о море. Что от тебя ничего невозможно утаить. Но если ты пришел…
Петроний не дослушал.
– Когда это случилось?
Сирпик прикрыл глаза. Его щека яростно дрогнула, но, когда внук вольноотпущенника заговорил, его голос был сух, словно он зачитывал отчет о хозяйственных расходах.
– Ее нашли вчера, после заката. Она не вышла к обеду. Я беспокоился и отправил слуг. Она была в беседке. Покончила с собой. Перерезала горло. Она не оставила письма и никому ничего не сказала.
– Я соболезную, – коротко произнес Петроний и поинтересовался. – Я не вижу здесь твоего сына. С ним все в порядке?
– Что с ним может быть в порядке? – Сирпик-старший на миг сорвался, но тут, же взял себя в руки. – Он у себя. Спит. Врач дал ему успокоительное.
– Твоя жена вчера принимала посетителей?
Сирпик резко дернул головой, что, видимо, означало отрицательный ответ.
– Я об этом ничего не знаю. Я не знаю зачем ты это спрашиваешь. Наверное, так надо. Но, клянусь подземными богами, я отвечу на любые вопросы, сделаю все, что ты скажешь, если, ты объяснишь, почему моя жена покончила с собой. Клянусь Орком, я не вижу ни одной причины, по которой она могла бы это сделать.
Петроний не успел ответить. Из толпы рабов вперед выступила служанка, с хрупким телосложением двенадцатилетней девочки и лицом взрослой женщины и негромко сказала:
– Господин…
– Что? – рявкнул хозяин и другим, предназначенным для гостей тоном, пояснил. – Это Антиклея, служанка Эгнации.
– Хозяин я не знаю, могу ли я говорить… Но господин спрашивал… У хозяйки был посетитель вчера, – рабыня говорила сбивчиво и торопливо, словно боялась, что хозяин может в любой момент ее оборвать.
Возможно, опасения Антиклеи не были вполне беспочвенны: пухлое лицо Сирпика медленно багровело. Но, Петроний упредил вспышку его гнева.
– Кто это был?
Антиклея назвала имя и тут же поспешно добавила:
– Он бывал у хозяйки. Она ценила его мнение и спрашивала совета. Но в этот раз он пробыл совсем недолго. Я не знаю, важно ли это…
– Нет. Это не имеет значения, – отмахнулся Петроний и обратился к Сирпику. – Я хотел бы, чтобы мой управляющий осмотрел беседку. С твоего разрешения, конечно.
– Хорошо, – прорычал хозяин. – А ты? Ты не хочешь мне ничего сказать?
– Не думаю. По крайней мере, не сейчас.
*****
Дверь распахнулась, и Квинт Лоллий Лонгин вошел в комнату. Лоллий-младший, который слушал утренний доклад Эбура лежа в постели, поспешно вскочил.
– Ты слышал уже, что случилось?
– Да, дядюшка. Эбур только что сказал мне, – Лоллий-младший кивнул на застывшего мраморным изваянием в углу спальни управляющего. – Ужасное несчастье…
– Я знаю, как ты относишься к соседу, – сказал дядя. – Но, тем не менее, я хотел бы, чтобы твое выражение соболезнований было чуть более сердечным, чем того требуют формальные правила вежливости. Эгнация была не только женой Сирпика, которого ты терпеть не можешь, но и моим другом. И прекрасной женщиной.
– Конечно дядюшка, все будет, как ты скажешь, – покорно согласился Лоллий-младший.
*****
Иосиф обнаружил хозяина в атрии дома Лоллия. Патрон сидел на бортике бассейна, бездумно болтая рукой в воде.
– Ты был прав господин, – произнес вольноотпущенник в ответ на вопросительный взгляд всадника. – Удивляюсь, что кроме меня никто этого не понял. Это очевидно и бросается в глаза.
– Верю, – уронил Петроний. – Слишком мало времени, чтобы все подготовить должным образом. Пришлось импровизировать.
Ничего больше он сказать не успел. Из правого крыла появился Эбур с подносом, на котором стоял небольшой серебряный кувшин и чаша. Увидев коллегу, управляющий Лоллия сдержанно кивнул, и извинился за то, что не захватил вторую.
– Неважно, мы все равно торопимся, – устало сказал Петроний. – Передай хозяину, что я готов завершить дело.
– Вот как?
– Последнее убийство было лишним и бессмысленным, – задумчиво произнес всадник. – Я уже знал ответ.
– Ты порадуешь господина, когда сообщишь ему об этом, – отозвался Эбур.
Петроний покачал головой.
– Нет, нет, я не хочу спешить. И в любом случае, все должно быть законно, – всадник протянул Эбуру табличку. – Это мое письмо префекту. Я извещаю его о том, что готов завершить расследование и что мне нужно уточнить некоторые детали преступления. Поэтому я прошу Тавра собрать у себя несколько человек, связанных с этим делом. Даже если кто-то не захочет присутствовать, приглашение префекта будет трудно отклонить. Передай хозяину и Квинту Лоллию, что их я тоже хотел бы там видеть. И что я не хотел бы прибегать для этого к помощи префекта.
Эбур взял табличку и, бегло пробежавшись по ней глазами, недоуменно поднял голову.
– Конечно, было бы очень полезно, если бы ты также присутствовал при разговоре, – сказал всадник. – Просто я подумал, что нет нужды вписывать твое имя, коль скоро я могу пригласить тебя сам и у тебя, в отличие от других, нет никаких причин уклоняться от моего приглашения.
– Это так, господин, – согласился Эбур, и, не выпуская кувшин из рук, вышел из атрия.
– Он унес с собой наше вино, – заметил Иосиф, когда дверь за его коллегой закрылась.
– Ему можно это простить. Слишком много потрясений он пережил, слишком много близких людей потерял, – со вздохом сказал Петроний и фальшиво бодрым голосом добавил. – Нам нужно подумать, как сбежать от Лоллия. Я не хочу с ним объясняться.