Лупили непослушных, надзирали и т.п. Один из сумасшедших был художник и они давали ему порой бумагу, краски и он рисовал. Картины были достаточно высокохудожественными, но обладали незаметными, на первый взгляд, странностями, обличающими исполнителя, как психически нездорового человека. Так, на особо запомнившейся мне картине, размером примерно с лист 22 формата, был изображён в красках, плот, с сидевшим на нём человеком, закрывшим себе руками лицо, что показывало его ужас перед неизбежной кончиной, так как плот попал в гигантский водоворот и его засасывало в столь же огромную воронку, на краю которой был нарисован глаз. Картина, представляла собой автопортрет художника и должна была, аллегорически показать, что он затягивается в пучину безумия. Были ещё картины, но я их не запомнил. Некоторые сумасшедшие писали романы. Я прочитал один из них.
Роман состоял из нескольких строк, название его я забыл, а текст помню: «Хороша жизнь при капитализме, он имел дачу и собственную машину». Да, эти
ценности в то время для многих были недосягаемы. Ночью мы забрались на крышу здания и, с огромной высоты, любовались огнями Москвы. Я узнал у него, где можно найти Н.С. На следующий день я отправился в другое общежитие и зайдя внутрь, почти сразу же столкнулся с подругой Н.С – Натальей Якушенко, о которой я уже писал ранее. Она, с группой других студенток, занималась мытьём окон. Увидев меня, а я был в форме, радостно бросилась ко мне на шею. Девчонки без раздумий отпустили её со мной. Мы сходили до её комнаты, где она переоделась, и мы с ней пошли гулять. Оказывается, Н.С в это время не было в Москве. Она с родителями, уехала отдыхать на море. Мы с Якушенко, сначала походили по центру Москвы, а потом пошли в знаменитую пивную «Жигули». Эта пивная пользовалась огромной популярностью, и чтобы попасть в неё, необходимо было выстоять не меньше часа в очереди.
Мне очень льстило находиться с такой красивой девчонкой, на которую бросали завистливые взгляды мужчины из очереди, и я был в ударе, рассказывая ей всякие истории. Ей, между прочим, тоже было приятно стоять с бравым курсантом и это было заметно. Наконец мы попали внутрь помещения, и метрдотель указал нам место. Это был столик на 4-х человек и два места, были заняты молодым лейтенантом с девушкой.
Мы сели напротив, и я заказал полдюжины пива. Кружка пива стоила всего 45 копеек, почти как в магазине. Я сразу заплатил официанту за 6 кружек и дал 50 копеек на чай. И вы бы видели, как он засуетился. Лейтенанта, с его барышней, он тут же куда-то пересадил и мы до самого конца, сидели вдвоём. Позже я заказал ещё 6 кружек и так же, дал 50 копеек на чай. Моя визави не ударила лицом в грязь и, как истинная студентка, спокойно осилила 5 кружек пива. Мне достались 7 кружек. Пиво было очень вкусное, такого уже не бывает, немудрено поэтому, что пивная имела высокий авторитет. Время уже было вечернее и мы поехали в общежитие к Наталье.
От обниманий, дело перешло к поцелуям. У Натальи губы были изумительно бархатистыми и мягкими. Мы пришли в комнату к ней и, наверное, часа два только и целовались. Кроме неё в комнате в это время никто не жил, но мне даже в ум не пришло, что я могу воспользоваться этим в личных интересах и остаться ночевать здесь, хотя она была готова к этому. И мне кажется, что она даже обиделась на меня, когда я стал собираться уходить. Утром, я должен был лететь в Ташкент из Домодедово, и мы договорились встретиться на Павелецком вокзале. Я вышел из общаги уже часа в 3 ночи и пешком, добрался к себе почти через час. Поспав 3 часа, я собрался и поехал на Павелецкий вокзал, нашёл там Якушенко и с ней вместе, прибыли в Домодедово. Объявили о задержке моего рейса на два часа, чему я был рад, так как это дало нам возможность подольше побыть вместе. Но как бы ни было, пришло время лететь, и мы расстались. Я пробыл несколько дней в Ангрене и снова улетел, на этот раз в Оренбург. Самолёт был старый Ту-114. Меня, стюардесса, почему то, усадила в люксовый отдел на 4 человека, что-то типа, купе. Там находились двое – пожилой генерал и его жена. Так мы втроём и летели. Генерал расспрашивал меня про учёбу и сам рассказывал случаи из жизни. Так незаметно мы и приземлились в Оренбурге. Подняв тучу пыли, самолёт подрулил к неказистой избушке – зданию аэропорта. Меня встречал Фарад Зубаиров. Прибыли к нему домой и уже на следующий день, отправились гулять. Меня удивил странный факт. Большинство мужчин, попадавшихся нам, имели при себе какую-то тару – от трёхлитровых стеклянных баллонов до круглого матового плафона. Разъяснение этому пришло очень скоро и оказалось, совершенно банальным. В городе имелось полно точек, по продаже пива. Свежее пиво продавалось на разлив. Количество кружек оказалось очень ограниченным, а жаждущих промочить горло, в летнюю жару, предостаточно. Поэтому мужики набирали пиво в то, что есть и отходили в тенёк, чтобы насладиться любимым напитком. Надо отдать должное Оренбургскому пиву. Оно мне тоже понравилось. Позже к нам присоединилась знакомая Фарада – очень хорошенькая, молоденькая татарочка, с которой он пытался заигрывать, но она почему-то отвергала его ухаживания, но и одновременно, давала надежду. Поэтому, ему бесконечно приходилось ей что-то доказывать и обещать.Так мы и гуляли, я несколько впереди, а они следом. Рассматривая архитектуру города, я заметил, что многие дома имеют царапины от пуль. Фарад утверждал, что это осталось ещё со времён революции. Дошли мы и до реки Урал, в месте где расположился городской пляж. Меня поразило, что ширина реки здесь, едва ли достигала 20 метров. В фильме «Чапаев», ширина Урала была, наверное, метров сто. Каникулы наши, подходили к концу и мне надо было возвращаться домой. Однако остро встал вопрос о приобретении билета. Как на зло, билетов не было, ни на самолёт, ни на поезд. Маячила перспектива, надолго застрять в Оренбурге. К счастью, у Фарада, нашёлся родственник, работающий в системе Аэрофлота. Ему удалось достать мне билет, и я благополучно вернулся домой. Ещё несколько дней, которые я провёл с Климовой и вот мы вновь, в СВТКУ.
Теперь мы курсанты 3-го курса. У нас, непререкаемый авторитет перед второкурсниками и вновь набранными первокурсниками, для которых мы кажемся полубогами. Сержанты уже, нам не указ. Кстати, несколько сержантов были смещены со своих постов и их места заняли более перспективные, из числа рядовых. За издевательство над нами, в период учёбы на первом и втором курсах, был избит нами наш зам-комвзвод, сержант Марков. Били его, после отбоя, в умывальнике. Я не стал участвовать в этой акции, почему-то мне стало жалко сержанта. Про драку, никто из командиров не узнал, Марков не стал об этом никому докладывать. Может быть с горя, а может по другому случаю, но последний напился и его задержали. С должности его сняли и назначили замкомвзводом, курсанта Савченко. Тем не менее, где-то через пару недель, Маркова восстановили на прежней должности, но теперь, потеряв авторитет, он уже не мог командовать по-старому и ограничивался только просьбами. Да и во всём батальоне, сержантские звания, теперь стали чисто символическими. Каждый курсант теперь, поочерёдно, ставился временно на должность командира отделения или замкомвзвода, для получения практических навыков. В это время я сдружился со своим командиром отделения Виноградовым. Кроме этого, у меня в друзьях были Игамкулов, Сайфутдинов, Минибаев, Коверда. Кстати, в нашем взводе, состав был весьма интернационален. Были и татары, и узбеки, и украинцы, и евреи, хотя большинство составляли русские. Себя я тогда считал чистокровным русским. Но абсолютно отсутствовала какая-либо межнациональная разграниченность. Просто-напросто, понятия «нация», между курсантами не существовало. Хорошим моим другом был узбек Халимов, один из немногих, поступивших из числа более, чем 600 кандидатов, пригнанных из отдалённых кишлаков, c целью утверждения принципа количественной справедливости для жителей коренной национальности. Он уже прилично разговаривал по-русски, хотя его уровень образования, был очень далёк от требуемого. Но, учитывая его национальное и географическое происхождение, к его знаниям относились снисходительно. Ему достаточно было, просто числиться в списке курсантов. Ни о каких высших математиках и сопроматах, в отношении его, не могло быть и речи. Но стрелять и водить танк, как и стоять в карауле, ему приходилось. Для третьего курса, вводились значительные поблажки. Женатым было разрешено в выходные дни ночевать дома. Увольнительные мы получали без проблем. Хотя очень часто, мы уходили без увольнительных, в так называемые, «самоволки». Город был большой, второй по численности в Узбекистане. А вот патруль присутствовал только в центре города, на вокзале и в аэропорту, предоставляя самовольщикам широкое поле деятельности в остальных районах города. А уж если зайти в старый город, то там вообще можно было себя чувствовать в полнейшей безопасности. У многих ребят появились подруги в городе, и они бегали к ним, порой приходя только к подъёму.
Время от времени, в Училище, организовывали вечера, приглашая по очереди какой-нибудь институт. Понятное дело, что на эти вечера приезжали только студентки, преследуя определённую цель – закадрить курсанта. В Самарканде было несколько ВУЗов, ориентированных, в основном, на женские специальности. Это, к примеру, СамГАСИ –архитектурно строительный, СамГУ – гос. университет, медицинский и ещё какие-то. В то время, я почему-то, опять стал стесняться девушек и в то время, когда все курсанты рвались на подобные вечера, я в тот день сам просил, чтобы меня назначили в наряд дневальным. Этим я извлекал какую-то прибыль для себя, так как те, кто стояли в наряде в такой день, освобождались от нарядов на два срока.
Каждое второе воскресенье сентября, отмечался наш профессиональный праздник – «День танкиста». В том году он выпадал на 13 –е число. В тот день, человек 15 из нашей роты, которым было обещано увольнение, не могли дождаться командира роты, чтобы получить у него увольнительные записки. По какой-то причине, он сильно задерживался. Уже все увольняемые из других рот, ушли в город. И тогда я, призвал всех уйти в самоволку. И мы так и сделали. Уж не помню где, но мы прилично выпили и находились на территории парка отдыха, когда какой-то курсант крикнул нам «Наших бьют»! В подобных случаях, мы приучились реагировать без промедления и помчались в указанном направлении. Прибыв к месту, мы оказались свидетелями немногочисленной драки курсантов с гражданскими. Но, кроме нас, к месту драки уже подруливали несколько мотоциклов с милиционерами. Все участники драки, моментально разбежались, а в центре событий, оказались почему-то, только я и мой друг Игамкулов. Милиционеры предложили нам сесть в мотоцикл и отвезли в ближайщий участок. Вообще, они не имели права нас задерживать и поэтому вели себя в отношении нас корректно. Через некоторое время они передали нас, прибывшим военным патрулям, которые доставили нас в комендатуру города, где нас поместили в камере гарнизонной гауптвахты. Часа 2-3 мы находились там, постепенно трезвея. Мы решили, что, когда за нами прибудет дежурный по военному училищу, чтобы перевести нас в свою, училищную, гауптвахту, сбежать из машины, по пути следования. Но, к несчастью, дежурным по училищу в тот день, оказался наш командир роты. Принимая нас под роспись, он выразил удивление увидев меня. «Только от тебя я не ожидал этого» -сказал он мне. Побег потерял смысл, и мы, покорно влезли в дежурную машину. Нас привезли в училище и поместили на ночь на гауптвахте, в караульном помещении. Утром мы поплелись в расположении роты. Страшно болела голова с похмелья. Нас даже не стали наказывать, посчитав наше нахождение в милиции, комендатуре и ночёвке на гауптвахте, достаточным. Здесь я должен немного остановиться на состоянии дисциплины, в нашем училище. Не взирая на все, принимаемые меры, дисциплина в училище была на очень низком уровне. В отличие от других училищ, где традиции и культура поведения, ковались десятилетиями, порой с ещё дореволюционных времён, наш ведущий курс, был недостаточно подготовлен к роли воспитателя подрастающего поколения. Всего за один год обучения в одном из титульных училищ, мы конечно же, набрались кое-какого опыта, но, будучи предоставлены самим себе, в условиях, почти что, вседозволенности и слабого контроля со стороны командования, начали деградировать в отношении личной дисциплины. Широко распространились такие явления, как самоволка, пьянство, неподчинение старшим. За сон на посту в карауле, часто даже не наказывали, а обходились устным выговором. Некоторые курсанты, находясь в состоянии похмелья, с утра шли в офицерскую столовую, где им без проблем отпускали алкоголь. Конечно, эти случаи были достаточно редки, но в наших бывших училищах, такое событие стало бы настоящим ЧП. Зимой 1972 года в училище стали происходить странные события. На складе НЗ, расположенном несколько обособленно от училища и представлявшего из себя, несколько полуподземных хранилищ, обнесённых высоким, не менее 3-х метров, каменным забором, общей площадью около гектара, стала появляться голова. Склад охранялся силами караульной службы училища и, часовой, охраняющий склады, должен был продвигаться по внутреннему периметру территории вдоль забора. Одна сторона забора, была обращена в сторону училища, а другие три стороны, окружались полями, тянувшимися на 500-600 метров до ближайших построек, принадлежащих какому-то совхозу. На этих полях, обычно росли огурцы или кабачки, а зимой это была плоская равнина, просматривающаяся насквозь и где невозможно было спрятаться.
Так вот, однажды, часа в три ночи, часовой услышал за забором тяжёлые шаги, приближающиеся со стороны поля и вдруг, над забором появилась человеческая голова, которая поворачивалась по сторонам, как бы кого-то, или чего-то, выискивающая. На посту находился курсант второго курса, который, увидев в темноте подобное зрелище, помертвел от ужаса и застыл в неподвижности. Он находился от головы в 30-40 метрах и ясно разглядел, что голова имеет вполне человеческие очертания, но гораздо больше нормальной. Голова, в течении нескольких минут, разглядывала территорию складов, а потом неожиданно исчезла и часовой услышал удаляющиеся, очень тяжёлые шаги, не свойственные обычному человеку.
Дождавшись смены, часовой сообщил об этом странном явлении разводящему, а тот начальнику караула. Начальник караула, вынужден был доложить дежурному по училищу и слух, пополз среди личного состава. Сначала этому случаю не придали значения и признали его, как чьё-то баловство. В следующую ночь произошёл аналогичный случай. То же самое случилось и в несколько других ночей. По училищу уже сочинялись страшные байки по этому поводу. Тогда была устроена засада, но в эту ночь голова не появилась. Ещё пару дней устраивали засаду, но безуспешно. Как только засаду убрали, голова немедленно нанесла визит на пост. Особенно боялись головы первокурсники и поэтому, на этот пост стали назначать сержантов. В ротах были проведены беседы с курсантами, на которых командование, пыталось объяснить это явление происками врагов. В конце концов, разрешили стрелять, пока только в воздух. В последующем, услышав стрельбу, группа караульных кидалась к месту происшествия и тщательно обследовали подходы к забору, но никаких следов, обычно не находили. И тогда часовым разрешили стрелять на поражение. Голова была обстреляна и часовой утверждал, что попал в неё, но прибежавшая по тревоге группа караульных, вновь не обнаружила ни малейшего следа, но зато голова, с этих пор, перестала появляться. В связи с этим, в училище провели встречу с каким-то учёным, который попытался объяснить этот случай, природными явлениями, но ему конечно никто не поверил, но сделали вид, что согласились с его выводами. В нашем взводе служил, некий, курсант Мамедов. Его отличала какая-то обособленность. Он ни с кем не дружил, не выдавался особыми знаниями и способностями, но, по непонятной причине, его редко ставили в наряд, зато очень часто отпускали в увольнение. Как оказалось, он был стукачом и более того, намеревался, по окончании училища, идти служить по линии КГБ, для чего, уже заранее посещал «особый отдел» училища, куда 
передавал все, интересные, с его точки зрения, происшествия в роте, разговоры между
курсантами и т.п. Наверняка он выполнял и специальные задания начальника «особого отдела» по выявлению антисоветской деятельности. Однажды он сильно подвёл меня. Меня назначили дежурным по роте, а он был дневальным. Под утро, из-за холода, он взял одеяло и накинув его на себя, стоя у тумбочки, когда в казарму, неожиданно вошёл
дежурный по училищу. Я доложил ему о том, что ничего не случилось, но дежурный велел поднять старшину роты и снял меня с дежурства, велев старшине назначить другого, из-за грубого нарушения мною дисциплины и устава, что выразилось в попустительстве дневальному, нарушить форму одежды. Мне не следовало, ни в коем случае, позволять Мамедову закутываться в одеяло, но я проявил малодушие.
К моему удивлению, Мамедов не понёс никакого наказания. Приближались майские праздники и командование, начало составлять списки участников парада. Как раз, перед этим, где-то в марте, противостояние между командиром нашего батальона Кошечкиным и начальником училища, только что получившим звание генерал-майора, закончилось отставкой Кошечкина с должности и уездом его на родину, в Киев. Дело было в том, что первое время, обладавший непререкаемым авторитетом и всеобщим уважением курсантов, полковник Кошечкин, награждённый звездой «Герой Советского Союза» и американским орденом «Почётного легиона», которым всего то в мире награждены человек десять, резко не понравился начальнику училищу, тоже в звании полковника, который, по своей молодости, не участвовал в войне и не имел наград, кроме незначительных памятных и юбилейных медалей, но обладал солдафонским менталитетом. Он с первого дня, начал завидовать славе нашего комбата и его авторитету, среди личного состава. Я конечно не был свидетелем тех интриг, которые проводил начальник училища, с целью опорочить нашего комбата, но они видимо сработали удачно. Не первую роль здесь имела чрезвычайная доброта и простодушие Кошечкина, который за двадцать последних лет, на гражданской службе, несколько подрастерял военные, особенно командные, привычки. Иначе, как «голубчик», он нас не называл. Помогал всеми средствами и никогда не сдавал провинившихся. Часто, пользуясь своими правами героя, покупал курсантам билеты на самолёт или поезд, в сезон отпусков. Горой стоял за нас перед начальником училища, лично вмешиваясь в конфликты. Замполит батальона ходил при нём тихо, как мышь, не имея возможности покарать кого-либо, за какие-то прегрешения. Вместо Кошечкина, командиром батальона, стал бывший преподаватель тактики, подполковник Горецкий.
Будучи преподавателем, он заискивал перед комбатом и старался понравиться курсантам, но сразу же после назначения на должность, он показал себя во всей красе. Во–первых, резко изменилось его отношение к курсантам. Он сразу посуровел и в его поведении появилась неприкрытая, надменность. Его голос срывался на крик. Направо и налево началась раздача наказаний, за малейшие проступки. В течении месяца, он настолько опротивел нам, что его начали открыто избегать. Едва увидев его, все тут же разбегались по сторонам, лишь бы, не встретиться с ним. Это вообще бесило его и он, выйдя из себя, срывал свою злость на дежурном или дневальном, которые не имели возможности спрятаться. Зато замполит при нём, просто расцвёл. Они с комбатом стали прямо –таки друзьями. Оба подловатенькие и злопамятные, они не могли натешиться, издеваясь над подчинёнными. Вокруг них так и вились стукачи и шестёрки, которых эти двое, открыто поощряли за их гнусную деятельность, что было невозможным при Кошечкине. И вот, служба преподнесла мне первый тревожный сигнал – моего имени не оказалось в списках парадного расчёта. Это просто повергло меня в шок. Мой послужной список просто не мог дать повода, для недовольства мной. Тем не менее, рота начала строевую подготовку, а лица, не участвующие в параде, должны были в это время нести караульную и постовую службу. Я обратился к командирам взвода и роты, и они пообещали разобраться с этим, сами находясь в недоумении. Через несколько дней, меня перевели в парадный расчёт, и я забыл об этом недоразумении. Одновременно со всеми этими сборами, нас распределили по воинским частям, для прохождения будущей командной стажировки. Меня записали в город Гори в Грузии, родину Сталина.
В этом году нас не повезли в Ташкент. Парад прошёл непосредственно в Самарканде. Участие в параде, принимали, дислоцирующиеся поблизости воинские части и самое первое в СССР, военное училище прапорщиков, которое квартировало напротив нашего училища. Воинское звание прапорщик было вновь введено в 1972 году, чтобы заменить собой, ликвидирующийся институт служащих сверхсрочной службы. Я хочу кратко остановиться на этом. В царской армии, звание прапорщик было
первым офицерским чином, соответствующим младшему лейтенанту. Одновременно, в морском флоте, вводилось аналогичное звание мичмана. До 1972 года, в СССР существовала прослойка военнослужащих, занимавшая промежуточное положение, между офицерами, с одной стороны и солдатами, и сержантами, с другой стороны. Прослойка эта называлась сверхсрочной службой и предназначалась для привлечения в армию, необходимых специалистов и командиров низшего звена. Формировалась эта прослойка, из числа отслуживших положенный срок солдат и сержантов, продолжавших службу, уже в новом качестве, по собственному желанию на контрактной основе. Этим лицам полагалась офицерская форма, но звания у них оставались прежние, которые они получили в процессе срочной службы. Поэтому, сверхсрочники могли иметь звания от рядового до старшины включительно, что создавало некоторые неудобства в отношениях между ними и срочниками.
Видимо, для придания большего авторитета и для создания различий по отношению к срочникам, служащим сверхсрочной службы, придумали единое звание прапорщик и создали погоны с двумя звёздочками без просветов, расположенными вдоль погона, одна над другой. Чтобы придать прапорщикам дополнительный авторитет, все, желающие получить это звание, должны были пройти некие краткосрочные курсы, со сдачей экзамена. И вот повсеместно, были созданы эти самые школы и училища, одно из которых устроили в Самарканде. Уже через месяц, между курсантами и сверхсрочниками, создались неприязненные отношения, переходящие иногда в драки.
Разногласия выявились на почве различных условий жизни. Так, если курсантам 3-го курса, полагалось жалованье в размере около 18 рублей, то сверхсрочники получали не менее 120 рублей. Кроме этого, они имели свободный выход в город и пользовались всеми офицерскими привилегиями. Не удивительно, что в короткое время, они перехватили в городе почти всех девушек. Были и другие менее значимые отличия. Но вернёмся к параду. Училище прошло великолепно, но, командование батальона, было крайне недовольно тем, что наш, 3-й курс, продефилировал перед трибунами в не совсем, уставной форме. Каждый третьекурсник был обут в собственные туфли.
Носить выданные, уставные ботинки, мы, отказались. И я шагал в своих знаменитых английских туфлях. После парада, вновь приступили к учёбе и, одновременно, начали сдавать, некоторые экзамены. А тут ещё, наш и первый взвода, послали на полигон, копать траншею, для прокладки какого-то кабеля. Полковник, который руководил работами, распределил наши два взвода по всей длине кабеля. На долю каждого, пришлось где-то, по 5 метров. Дав приказ начинать копать на глубину человеческого роста, полковник уехал. Мы начали копать. Жара стояла под 40 градусов, а земля по твёрдости, не отличалась от бетона. Никто и не собирался копать в человеческий рост, не сговариваясь, все ограничились глубиной, около полутора метров.Ближе к обеду, мы почти закончили траншею, и ребята начали вылезать и усаживаться отдохнуть. Я тоже закончил и вылез, зато мой сосед, курсант Цой, продолжал копать дальше. Получалась неприглядная картина – вся траншея, на всём протяжении, глубиной 1,5 м, вдруг на участке курсанта Цоя, ныряла на целый штык лопаты глубже. Такой резкий перепад, не мог быть не замечен и мог бы стать причиной доработки траншеи, по всей длине, чему мы вряд ли бы обрадовались. Поэтому я, вполне резонно, посоветовал ему прекратить копать и засыпать свой участок, на один уровень, с общей глубиной траншеи. На это он мне ответил в том духе, что мол с такими, как я, коммунизм не построишь. Я засмеялся и спросил его: «Ты что, в самом деле веришь в коммунизм?». Он вылез и вступил со мной в спор. Оба взвода собрались вокруг и с интересом слушали нашу дискуссию. В конце концов я убедительно доказал, что коммунизм просто невозможен. И все ребята согласились со мной. Точку в нашем споре поставил, вернувшийся полковник. Осмотрев траншею, он остался в основном доволен, но по поводу углублённого участка, сказал: «Что за дурак здесь копал? Немедленно засыпать до общего уровня!» и отпустил нас на обед. Курсант Цой, был посрамлён, но тут я понял, что поступил крайне опрометчиво. Совершенно недостойно и даже глупо, для будущего офицера, вести подобные, антисоветские разговоры, да ещё в присутствии 40 человек, среди которых наверняка найдутся стукачи. Мне просто необходимо было, как-то оправдаться и я, подойдя к Цою, заверил его, чтобы все слышали, что я, дескать, не сомневаюсь в наступлении светлого будущего – коммунизма, а мой разговор всего лишь проверка его бдительности. Тем не менее, у меня на душе, остался очень неприятный осадок. И вот, в одно утро, когда мы строились, чтобы отправиться на завтрак, ко мне подошёл посыльный из штаба и передал приказ, явиться в «особый отдел». Просто так туда не вызывают и у меня прямо мурашки побежали по телу. Я отправился в штаб и не доходя до него, встретил самого начальника «особого отдела», ждущего меня, на дороге. До этого, мне ни разу не приходилось близко встречаться с этим, неприметным с виду, капитаном, еженедельно меняющем символы на погонах. То он был лётчиком, то десантником. Сегодня, у него были погоны общевойскового офицера. Он сразу, не позволяя мне доложить о прибытии по его приказу, рядясь в простодушного «рубаху-парня», произнёс: «Ну, вот, наконец-то! Садись в машину». У штаба стоял военный ГАЗ-69, куда я и влез. Капитан сел на переднее сиденье, и мы поехали в город. По дороге капитан вёл непринуждённый разговор с водителем на отвлечённые темы, в том числе о предполагающейся поездке на рыбалку. Я всю дорогу молчал, всем видом показывая полное равнодушие к происходящему, чем, видимо вызывал, плохо скрываемое, озлобление у капитана. Вскоре машина въехала в неприметный двор областного управления КГБ. В сопровождении капитана, мы проследовали в здание и вошли в одно из помещений, представляющем из себя, что-то вроде приёмной, так как далее находилась дверь, ведущая в другое помещение, с табличкой, на которой было что-то написано, но я даже не обратил внимания на эту надпись. В комнате располагался канцелярский стол, несколько стульев, шкафы с какими-то папками.Капитан предложил мне сесть и удалился. Я сел и начал строить различные предположения о причине моего задержания. Всякие нехорошие мысли лезли в голову, но основной причиной, я всё-таки посчитал, недавний спор с курсантом Ли, о возможности построения коммунизма в СССР. У меня теперь не оставалось сомнений, что мои речи, доведены до надлежащих органов. Вскоре в комнату вошли капитан и незнакомый мне, солидного вида, очень уверенно державшийся, полковник лет 52-54. Я встал по стойке смирно, но полковник, по-дружески протянул мне руку и представился. Его фамилия была весьма оригинальна – Зороастров. Я не знаю, какую должность он занимал при управлении, но в дальнейшем, они по очереди, допрашивали меня, изображая из себя, по старинной традиции дознания, доброго и злого следователей, о чём я догадался в далёком будущем, причём роль злого следователя, играл капитан. Полковник предложил капитану выйти и начал разговор со мной, усевшись, напротив. Не объясняя никаких причин моего пребывания здесь, он сначала
выложил на стол толстенную, в 5 пальцев, папку с бумагами и, открыв её, пробежал глазами первую страницу, в течении нескольких секунд и, участливым тоном, начал мне объяснять, что мне надлежит написать свою биографию, настолько подробно, насколько это возможно. На столе лежала пачка бумаги, из которой он достал лист и подал мне вместе с авторучкой. При этом, я должен был рассказать про своих родителей всё, что мне о них известно. Я, стараясь не выдавать своих эмоций, начал писать, причём полковник, потребовал, чтобы я комментировал свою писанину.
Как я понял через короткое время, та папка, которую принёс полковник, содержала
подробнейшее моё досье, с которым он и капитан, сверялись и постоянно поправляли меня, если я вдруг, чего-то забыл или пытался утаить. Там были данные обо мне, начиная с ясельного возраста и до нынешнего момента. Я поразился их осведомлённости и той грандиозной работой, которую кому-то, а скорее всего не одному десятку агентов, пришлось выполнить, чтобы заполнить эту папку.
Да, подумал я, не зря КГБ получает свою зарплату! Итак, я начал писать. Сначала, дату рождения и место, а также подробнейшим образом о происхождении своих родителей, их работе, месте рождения и, по требованию полковника, об их родителях и родственниках родителей. Конечно я знал об этом мало, но полковник, поглядывая в папку, направлял меня наводящими вопросами. От них мне стало известно, что мой дед плёл лапти по заказу для Красной Армии, а затем сжёг всю партию из-за прихода белых, что в будущем и явилось одной из причин его ареста и осуждения к высшей мере. Минут через 20 полковник вышел и его заменил капитан, который начал стращать меня тем, что я, буду писать здесь до тех пор, пока не напишу всё, даже если для этого, придётся остаться здесь на несколько дней. Заглянув в папку, капитан потребовал от меня, изложить причину ареста матери, как будто он узнал об этом впервые. Я не буду подробно рассказывать всю эту историю. Все обвинения в мой адрес, по моему мнению, звучали совершенно абсурдно. Эти два, взрослых мужчины, поочерёдно сменяя друг друга, пытались мне доказать, что я виновен в том, что мать занималась антисоветской деятельностью, а я и вовсе, как враг народа, всячески пытался вредить становлению советской власти ещё с дошкольного возраста. Всё своё свободное время, мы с матерью, якобы, только и делали, что прослушивали вражеские радиостанции типа «Голос Америки», «Немецкая Волна» и т.п, а потом, на работе и в школе, распространяли ложные слухи. По их словам, выходило, что уже только наличие радио в семье, уже являлось наказуемым проступком. Потому что всякий, слушающий радио, при настройке волны, обязательно, ненароком, натыкался на вражеский голос и невольно прослушивал какие-то отрывки речи, прежде чем до него доходил смысл сказанного, и он догадывался, что это антисоветская агитация, но он уже оказывается, получив дозу клеветы, становился, как бы заражённым и в следующий раз, уже мог специально настроиться на вражескую передачу. Я должен здесь объяснить, что в СССР, существовали спецслужбы, ответственные за недопущение свободного приёма иностранных радиостанций. Специальные устройства подавляли чужие радиопередачи, устраивали шумовые завесы, так, что, в сущности, даже при большом желании, слушать вражеские голоса, было попросту, крайне неблагодарным делом. Из-за тресков и шумов, можно было различить лишь отдельные слова, а смысл всей передачи уловить было практически невозможно. Да и не было у меня никакого желания заниматься такой ерундой, благо я был и так, занят по горло другими делами. Но мне, тем не менее, всё равно приписали эту деятельность, хотя и не в полном объёме. Далее, мне инкриминировали, создание подпольной организации в 9-м и 10-м классах. Как я уже писал ранее, со своими друзьями создал организацию, так называемую партию «Нейтралитета», из 5-ти человек, с уставом, запрещающим ходить на танцы, вечера, участвовать в массовых мероприятиях, а самое страшное – не вступать в ВЛКСМ. Оно действительно, детская игра, как она мне казалась ранее, в словах, Г-бистов, вырисовывалась, прямо-таки, кулацким восстанием, подрывающим устои советской власти. А дальше и того хуже – поездку в Крым в 1968 году, мои судьи обрисовали, как необходимость получения инструкций, лично от своих зарубежных покровителей. По их версии выходило, что, приехав в Алушту и поселившись подальше от людей, я, маскируясь под отдыхающего, воспользовался аквалангом, и по ночам, плавал на стоящий на рейде, в 12 милях от берега, военный корабль НАТО, где меня завербовала разведка США и поручила вести пропагандистскую деятельность в среде молодёжи, а по окончании школы, поступать в военное училище, с далеко идущими целями – проводить после получения офицерского звания, аналогичную пропаганду в Советской Армии. К их сожалению, они не смогли доказать, что я слушал Америку в военном училище, так как у меня не было приёмника и это можно было легко проверить. Также, меня обвинили в связи с родственниками, живущими за границей, о чём я услышал впервые. Как оказалось, знаменитый атаман Семёнов, по приказу которого был сожжён в топке паровоза, легендарный разведчик Лазо, оказался также моим дальним родственником и я, по их сведениям, переписывался с ним. Были и другие обвинения, в том числе распевание песен, антисоветского содержания, рассказывание анекдотов, порочащих честь и достоинство руководителей партии и правительства. Я уже не могу в полной мере, вспомнить все подробности этого допроса, но продержав меня часов до 7 вечера голодным, меня отвезли обратно в училище, на том же ГАЗике и капитан даже пожал мне руку и посоветовал никогда больше не заниматься подобными делами, а я заверил его, что всё понял и буду в дальнейшем активным строителем коммунизма. Придя в казарму, я встретил командира роты, капитана Чёрного, который осведомился у меня, о причинах моего отсутствия. Я ответил, что побывал в КГБ, Капитан, помрачнел и пригласил меня в канцелярию роты, где я, вкратце рассказал ему свою историю. Он очень внимательно выслушал меня и отнёсся ко мне с пониманием. Всё это, по его мнению, было весьма серьёзно и могло вызвать неприятные последствия. Я же, почему-то был уверен, что на этом дело кончилось, но он заверил меня, что всё ещё впереди и посоветовал вести себя крайне осторожно. Должен отметить, что командир роты оказался, в конечном итоге прав, но я, отнёсся, к его словам, легкомысленно и не придал им, нужного значения. На следующий день меня вызвал замполит батальона майор Ивашов и я вновь, рассказал ему свою историю. Замполит отнёсся к этой истории совершенно иначе, чем капитан Чёрный и, в отличии от него, проявил, я бы сказал, какое-то злорадство. Он открыто заявил, что его «агенты» в батальоне, докладывали ему о моих похождениях, но многое он слышит впервые и даст им за это нагоняй. Далее, жизнь опять потекла своим чередом, как будто ничего не случилось. Приближалась летняя сессия. Наш комбат, попросил моего друга Игамкулова, достать ему чайный сервиз. Нужно сказать, что отец Игамкулова, занимал должность начальника ГАИ города Катта Курган, недалеко от Самарканда, и поэтому имел возможность достать фактически любой дефицит.