Советское государство и кочевники. История, политика, население. 1917—1991

«Не торопиться»: советские ученые о судьбе кочевой цивилизации

После прихода к власти большевики приступили к модернизации²⁸⁶ Советского государства. Этот процесс был неравномерным, неоднозначным и вызывал в 1920-х гг. многочисленные дискуссии. В тот период в СССР еще был возможен относительный идейный плюрализм – по крайней мере в сфере экономики. Изучение архивных документов и публицистики 1920-х гг. показывает, что разнообразие и борьба мнений были характерны и для дискуссий по поводу положения в «кочевых» регионах СССР, планирования их будущего, видения их места и роли в рамках большой страны.

В среде советских специалистов и чиновников, занимавшихся проблемами кочевого общества, четко проявились два основных подхода, сторонников которых условно можно обозначить так: «ученые» и «власть». Представители этих «партий» активно выступали в прессе, публиковали книги, материалы полевых исследований, многочисленные статьи в газетах и журналах (в особенности следует выделить журналы «Народное хозяйство Казахстана» и «Советская Киргизия»²⁸⁷).

Характерно, что многие представители «партии ученых» работали в органах власти (в основном в земельных и статистических ведомствах), а некоторые ученые примыкали к позиции «партии власти». Мнения представителей обеих «партий» могли совпадать по некоторым частным вопросам, иногда были сами по себе противоречивыми или колеблющимися. (Так, профессор Г.Н. Черданцев в одной и той же книге писал о «примитивных» трудовых навыках кочевников и их «первобытной отсталости», и тут же – что кочевники «выработали… специфические трудовые навыки и создали особый тип хозяйства»²⁸⁸.)

Однако ученые и власть четко расходились в главном, судьбоносном вопросе. Первые предлагали осторожное «переформатирование» кочевого общества – либо с полным сохранением его, либо с постепенным, эволюционным развитием во что-то другое. Вторые же выступали за принудительную модернизацию «кочевых» регионов с фактической ликвидацией кочевой цивилизации.

«Партия ученых» особенно ярко была представлена в крупнейшем «кочевом» регионе СССР – Казахстане, где сложился круг специалистов, которые придерживались взвешенного и научно обоснованного подхода к кочевой цивилизации (многие из них были фактически высланы «на периферию» из-за своей прошлой принадлежности к партии эсеров). Среди них были руководитель Статистическо-экономического отряда Казахстанской экспедиции АН СССР С.П. Швецов, член президиума Госплана Казанской АССР М.Г. Сириус, ученый, бывший деятель партии «Алаш» А.А. Ермеков.

Кроме того, идеи о необходимости взвешенного и научно обоснованного подхода к решению судьбы кочевой цивилизации разделяли известные московские ученые Н.П. Огановский и А.Н. Челинцев, экономист И.А. Рукавишников (жил и работал в Бурятии), заместитель председателя СНК РСФСР Т.Р. Рыскулов, некоторые руководящие работники Казахстана, Калмыкии, Бурятии и других регионов.

Ученые и их единомышленники считали, что кочевое хозяйство – единственно рациональное и целесообразное²⁸⁹, «идеально приспособленное»²⁹⁰ для природных, социально-экономических и иных условий тех регионов, где оно распространено. С.П. Швецов в ответ на предложения о переводе кочевников на оседлость предсказывал: «Устраните это периодическое передвижение скота по степи – и казаку²⁹¹ нечего в ней будет делать, так как никакое иное хозяйство здесь невозможно, и степь, кормящая теперь миллионы казакского населения, превратится в пустыню»²⁹². Т.Р. Рыскулов и И.А. Рукавишников говорили о «естественной приспособленности» Киргизии и Бурятии под животноводство²⁹³. Даже в разгар программы коллективизации и перевода кочевников на оседлость в № 3 за 1930 г. «Известий Бурят-Монгольского обкома ВКП(б)» появилась статья, в которой говорилось, что кочевой образ жизни обусловлен объективными географическими условиями²⁹⁴.

Одним из главных аргументов ученых была непригодность «кочевых» регионов к земледелию. Г.Н. Черданцев выявил, что в Казахстане и Каракалпакии всего 14,1 % территории подходило для земледелия, тогда как 54,4 % успешно использовалось под пастбища²⁹⁵. Земледелие в Казахстане не могло быть устойчивым²⁹⁶, прежде всего из-за проблем с водой. Зампредседателя Госплана Казахстана Е.А. Полочанский отмечал, что если перевести казахов на земледелие, даже в сочетании с животноводством, то пригодной для этого территории «не хватило бы всем»²⁹⁷. В мае 1927 г. на первом краевом совещании плановых органов о том же предупреждал представитель Наркомзема Казахстана К. Султанбеков²⁹⁸.

Для Киргизии была характерна «теснота земельной площади, пригодной для обработки»²⁹⁹. В Калмыкии хотя и пустовало 2,5 млн га земли, почти вся ее территория входила в зону комплексных почв и сыпучих песков и поэтому могла быть использована исключительно под крупнопромышленное экстенсивное скотоводство³⁰⁰ (равно как и в соседней Астраханской губернии, где кочевали калмыки и казахи).

По мнению ученых, кочевая экономика показывала наивысшую эффективность, ведь занятые кочевниками бесплодные территории «не могли быть улучшены… при данном состоянии нашей техники и наших знаний». Е.М. Тимофеев с уважением к труду и умениям кочевников подчеркивал, что казахи «ухитряются превратить в шерсть, мясо и шкуры кормовые ресурсы чернополынных степей или зарослей солянок и камышей»³⁰¹, то есть самых тяжелых для освоения земель.

Ученые были уверены в том, что кочевничество не исключает высокую культуру³⁰², ведь «дикость и кочевое хозяйство, равно как кочевое хозяйство и неустойчивость, вовсе не синонимы»³⁰³. Сотрудник Наркомзема Казахстана Д. Букинич отмечал, что кочевая экономика – самоценна и это не какая-то «пережиточная» стадия, через которую якобы «проходили все малокультурные народы»³⁰⁴.

Общий вывод, который делало большинство ученых относительно судьбы кочевой цивилизации, был таким – она прочна, у нее есть будущее³⁰⁵ и она сохранится, «по-видимому… навсегда»³⁰⁶. С.П. Швецов прогнозировал, что кочевание даже упрочится, ведь с повышением численности населения «нужда в обладании сухими степями… будет все возрастать»³⁰⁷. Ученые не сомневались во временном характере перехода части кочевников к оседлости в начале 1920-х гг., которое произошло в результате колоссального сокращения поголовья скота³⁰⁸ в тяжелое время революции и Гражданской войны.

Сторонники взвешенного подхода к кочевой цивилизации были уверены во вредности ускоренного или принудительного перевода кочевников на оседлость. Некоторые ученые высказывались о наличии «“кочевых инстинктов”, которые никогда не приведут кочевника к оседлости»³⁰⁹. Даже те специалисты, которые были уверены в обратном и выступали за коренное «переформатирование» кочевой экономики, говорили о вредности оседания. Сотрудники Среднеазиатского госуниверситета П. Погорельский и В. Батраков считали, что «обоседление… отодвинет задачи революции… на неопределенно долгое время». Они сделали вывод, что «в ближайшем будущем осесть кочевникам нельзя, хотя бы потому, что этого негде сделать»³¹⁰. А.П. Потоцкий отмечал, что оседание потребует огромных «капитальных затрат на улучшение земельных площадей»³¹¹. С этим соглашались и некоторые партийцы – так, инструктор Среднеазиатского бюро ЦК ВКП(б) Кахелли по результатам обследования Туркмении в 1927 г. пришел к заключению о невозможности оседания кочевников «вследствие разбросанности пастбищных угодий»³¹².

М.Г. Сириус рассчитал, что за 15 лет (с 1926 по 1941 г.) в Казахстане смогло бы осесть не более 5–5,5 % кочевников³¹³. А.Н. Донич, соглашаясь, что «оседать в кочевых районах почти негде», приводил интересный пример: в Адаевском округе³¹⁴ кочевники ушли от созданных для них советских «культпунктов» из-за разорительности исполнения традиционного обычая «гостевания», то есть полного содержания всех, кто приезжал на «культпункты» к врачу, агроному и другим специалистам³¹⁵. Таким образом, мешали оседанию еще и этнографические особенности кочевых народов. Кочевники, жившие рядом с «культ-пунктами», которые в перспективе могли бы стать «точками оседания», по праву считали себя традиционными «хозяевами» этого места, обязанными содержать всех гостей. Однако это оказалось крайне разорительным, ведь обычно в степи не бывало так много посетителей, сколько их оказалось у «культ-пунктов».

Перспективы развития «кочевых» регионов СССР виделись многим ученым и их сторонникам только в сохранении кочевой животноводческой экономики³¹⁶. Е.М. Тимофеев призывал ее «не губить, а наоборот, поощрять… развивать», «помогать, а не бороться»³¹⁷.

Власти некоторых регионов иногда соглашались с мнением о необходимости взвешенного отношения к кочевой цивилизации. В августе 1928 г. Третий пленум Киргизского обкома ВКП(б) постановил «признать наиболее целесообразной структурой скотоводческого хозяйства Кир[гизской] АССР полукочевую форму»³¹⁸.

Кроме ученых, специалистов-практиков и некоторых советских и партийных чиновников, мнение о вредности и ненужности оседания кочевых народов разделяли местные национальные и религиозные деятели. В Казахстане к ним относились прежде всего бывшие члены партии «Алаш» А. Байтурсунов (в 1920-х гг. занимал должность наркома просвещения Казахстана) и А. Букейханов³¹⁹. В Бурятии и Калмыкии против оседлости выступало духовенство. Глава калмыцких буддистов Шаджин-лама Л.Ш. Тепкин был уверен в том, что земледелие – «не для калмыков»³²⁰. Священнослужители убеждали мирян, что переход на оседлый образ жизни ухудшит их материальное положение, затруднит кормовое обеспечение скота³²¹. Такие утверждения восходили к сакральному, бережному отношению кочевых народов к земле, вплоть до запрета ее вскапывать. Воспрещалось копать землю и по буддийскому учению, поскольку пахота влечет за собой уничтожение бесчисленного множества живых существ (насекомых и пр.)³²².

Ученые выдвигали конкретные предложения по «переформатированию» кочевой экономики и условий жизни в «кочевых» регионах СССР. Они были уверены, что «устойчивое кочевое хозяйство… может приобщиться к благам цивилизации почти в той же степени, что и хозяйство полеводческое»³²³.

Реконструкция кочевой экономики была возможна и необходима, «но только на основе существующих форм хозяйства»³²⁴, которые просто нужно было рационализировать³²⁵.

Одним из наиболее важных предложений была интенсификация животноводства – прежде всего для увеличения товарности кочевой экономики³²⁶. (Именно ее натуральный характер был одной из главных «претензий» к кочевникам со стороны властей.) Е.А. Полочанский рассчитал, что пастбищная площадь Казахстана могла обеспечить прокорм для 75 млн голов скота (а в 1926 г. в республике было 26,5 млн голов). Таким образом, этот регион был способен «целиком покрыть все потребности Союза на все виды продукции животноводства»³²⁷. Н.П. Огановский выступал за дальнейшее развитие скотоводства на Южном Алтае³²⁸. Т.Р. Рыскулов писал, что в Киргизии животноводство должно принять «промышленный характер»³²⁹.

Конкретные меры по развитию кочевого хозяйства прежде всего включали организацию обеспечения скота зимними кормами³³⁰, что должно было спасти от главного бича кочевой экономики – джута³³¹. Сюда же относились землеустройство, включая обводнение³³², расширение искусственного травосеяния, правильное использование пастбищных запасов, рационализация скотоводства с усилением в нем промышленных пород, усиление борьбы с эпизоотиями³³³. По линии Наркомата промышленности и торговли нужно было принять меры по приему у кочевников продукции животноводства и «распылению промтоваров для удовлетворения нужд кочевого населения»³³⁴. Все это должно было привести к интеграции кочевников в общегосударственную экономику.

Интересными были идеи ученых об использовании иностранного опыта. В 1928 г. профессор А.А. Рыбников (ближайший сподвижник выдающегося экономиста А.В. Чаянова) и М. Фаизов получили поручение от Наркомата земледелия Казахстана – изучить «экономическое лицо» района Туркестано-Сибирской магистрали. Они провели экспедиционные исследования и в октябре 1929 г. выдвинули предложение – создать у кочевников «трудовые самоснабжающие хозяйства» на семейной основе (то есть по сути фермерские хозяйства, как в США и других странах) с выделением каждому по 70–90 га удобной земли. Сотрудник Госплана Казахстана П.Л. Ясинский в апреле 1930 г. (в разгар начала массовой коллективизации) на пленуме Первого казахстанского научно-исследовательского краеведческого съезда заявил, что «необходимо… на комиссионных началах допустить иностранцев, в особенности американцев, к работе по реконструкции нашего животноводства»³³⁵.

Часть ученых выдвигала идею о «переформатировании» кочевий через их коллективизацию. Е.А. Полочанский предлагал создать производственные товарищества, в которые вошли бы и бедные, и богатые кочевники. В товариществах было бы изжито «рабство родового строя», ведь в новых условиях бедняки стали бы полностью независимыми от богатых сородичей. В случае изыскания долгосрочного кредита в размере 4 млн руб. в год в течение 15 лет можно было построить для кочевых товариществ 100 тыс. новых опорных поселений-аулов³³⁶.

П. Погорельский и В. Батраков выступали за создание кочевых колхозов и совхозов (отметим, что это предложение было опубликовано в 1930 г., когда уже началась коллективизация), что привело бы к «производственному объединению распыленных скотоводов». Колхозы должны были заниматься животноводством, а совхозы стать предприятиями по переработке сельхозпродукции и «пунктами высокородных производителей». П. Погорельский и В. Батраков предлагали создавать только крупные колхозы, так как мелкие «на практике послужат формой консервации… отработочных форм эксплуатации»³³⁷.

Особое мнение по вопросу о «переформатировании» кочевий было у А.Н. Донича. Он соглашался, что кочевое хозяйство является «целесообразной и продуктивной формой использования пустынных и полупустынных пространств, которые иначе нельзя сейчас использовать совсем». Однако, по его мнению, надо было «еще доказать, стоит ли на данной стадии развития использовать с таким трудом эти пространства», тем более что культурные методы хозяйствования «невозможно приспособить к кочеванию». В то же время А.Н. Донич был настроен оптимистично, предлагая «кочевое хозяйство планомерно приспособлять к культуре»³³⁸.

Ученые разрабатывали меры по «переформатированию» кочевой цивилизации в других сферах – так, была предложена организация передвижных школ для детей³³⁹. Для развития медицины нужно было обучить врачей из числа местного населения и организовать «медицинские юрты»³⁴⁰. П. Погорельский и В. Батраков призывали усилить удачные аспекты работы кочевых советов, в том числе по организации «кино, перевыборов… конференций, совещаний»³⁴¹. Тем более что все-таки были отмечены некоторые положительные результаты в работе местных властей с кочевниками – тогда, когда эта работа шла без нажима на оседание³⁴².

Кроме того, «переформатирование» кочевой цивилизации в СССР, как ожидалось, должно было оказать позитивное воздействие на зарубежных кочевников – например, в Китае³⁴³, где проживали многочисленные сородичи советских казахов и киргизов.

Учеными выдвигались идеи и о возможном компромиссе – сочетании кочевого скотоводства и земледелия. С.П. Швецов полагал, что такой «симбиоз» улучшит сопротивляемость неблагоприятным явлениям в сельском хозяйстве – неурожаю в земледелии и джуту в животноводстве³⁴⁴.

Некоторые специалисты соглашались на постепенный, эволюционный переход кочевников к оседанию или «полуоседанию» с сохранением животноводства³⁴⁵. Е.А. Полочанский выдвигал идею создания для кочевых товариществ «новых аулов» с жильем европейского типа, где каждая семья жила бы в своей комнате, «достаточно просторной и светлой». По добровольному выбору или по очереди одни из них занимались бы полевыми работами, другие – кочевали со скотом и к зиме возвращались в аул³⁴⁶. Е.М. Тимофеев считал, что если сохранить кочевание летом и осадить кочевников в поселках на зимовье, то опасность джута будет ликвидирована «почти полностью»³⁴⁷. Сотрудник Наркомзема Казахстана К.А. Чувелев выступал за содействие оседанию там, где это возможно, а где нет – нужно было научить кочевников наиболее рационально использовать кормовые площади³⁴⁸.

В переводе кочевников на оседлость ученые призывали руководствоваться географическими характеристиками³⁴⁹. Как они выяснили, земледелие было возможным только в районах, где изогиета³⁵⁰ составляла не менее 250 мм (иначе земледелие «никакого будущего не может иметь»), а еще лучше – более 300 мм³⁵¹.

Пожалуй, главным призывом, который выдвигали ученые и их сторонники к «переформатированию» «кочевых» регионов, было: «Не торопиться». С.П. Швецов указывал, что изменение форм экономики – это «процесс медленный и длительный»³⁵².

На втором пленуме Казахского крайкома (2–7 декабря 1926 г.) нарком просвещения С. Садвокасов говорил о необходимости учитывать специфику кочевого аула и прекратить идеализацию бедноты, которая без механизмов принуждения не готова к высокопроизводительному труду³⁵³. Таким образом, он призывал не ломать традиционную родовую структуру кочевого общества.

Даже там, где было признано возможным оседание, ученые предупреждали об опасности форсированного перевода кочевников на оседлость. А.Н. Донич подчеркивал, что оседание не должно нарушать «экономическое равновесие»³⁵⁴. П. Погорельский и В. Батраков считали, что процесс оседания начнется только после завершения коллективизации в период укрепления животноводческих колхозов. (В то же время они в этом вопросе занимали несколько противоречивую позицию – призывая к «большой осторожности», П. Погорельский и В. Батраков тем не менее полагали, что «исторические сроки социалистической переделки этих районов должны быть максимально сокращены»³⁵⁵. Исходя из того что их книга была издана в 1930 г., в таких высказываниях, очевидно, проявилось воздействие «штурмовщины» рубежа 1920-х и 1930-х гг.)

Мнение, что оседание кочевников произойдет эволюционным путем, разделяли и некоторые представители властей. Так, на первом Всесоюзном национальном совещании при ЦК ВЛКСМ в 1924 г. представитель Бурятии Н. Мункоев заявил, что эта проблема сама решится «естественным образом… когда население будет европеизировано и будет практиковать земледелие»³⁵⁶.

Следует отметить, что присутствовал и такой подход – оставить в некоторых «кочевых» районах ситуацию как есть, так как «переформатировать» их все равно не получится. И.И. Маслов утверждал, что «мечтать… о создании в центральном Казахстане какого-то устойчивого хозяйства совершенно не приходится», так как его географические условия исключают возможность и рационализации экономики, и повышения культурного уровня населения³⁵⁷. В 1928 г. инженер Г.Ф. Прокопович в статье «Принципы планового хозяйства в условиях Казахстана» утверждал, что даже электрификация этого региона в ближайшей перспективе «неприемлема… в силу огромных расстояний… и господства почти чистых натуральных форм хозяйства на значительной части территории»³⁵⁸.

Однако этот подход большинство представителей «партии ученых» не разделяло.

Еще одним аспектом борьбы идей о судьбах кочевой цивилизации в 1920-х гг. была дискуссия о специфике общественных отношений у кочевых народов (дискуссия о «кочевом феодализме»). Часть ученых, чиновников и национальных деятелей разделяла мнение о наличии в рамках кочевой цивилизации не феодального, а самобытного родового строя. Среди них были Т.Р. Рыскулов, Е.А. Полочанский, А. Байтурсунов, А. Букейханов, киргизский партийный деятель А.С. Сыдыков. (Как оригинальное, можно отметить мнение бурятского ученого П.Т. Хаптаева о наличии в кочевом обществе признаков и патриархально-родовых, и феодальных отношений³⁵⁹.)

В то же время выводы сторонники теории родового строя делали разные. Некоторые из них считали, что необходимо сохранить этот строй, так как он фактически являлся «родовым коммунизмом»: «Все живут и кочуют вместе, все одинаково равны, нет классовой борьбы, нет никаких противоречий»³⁶⁰. Они подчеркивали необходимость сохранения родовой структуры и традиций кочевого общества. Однако другие, например Е.А. Полочанский, придерживались диаметрально противоположного мнения, считая, что цель советской власти – разрушение родового строя, что должно было освободить кочевников от экономической кабалы³⁶¹.

Итак, следует сделать вывод, что советские ученые в 1920-х гг. предлагали вдумчивый, научный подход к кочевой цивилизации. Он предполагал, во-первых, щадящее отношение к природе и отказ от растраты государственных ресурсов на ее «переделку», которая в большинстве «кочевых» регионов не имела перспектив. Во-вторых, ученые предлагали не торопиться с решениями, считая, что резкие изменения, вмешательство в сложившийся веками образ жизни и хозяйства в любом случае ни к чему хорошему не приведут.

Ученые выдвигали такие варианты «переформатирования» кочевой экономики: оставить кочевание полностью с его интенсификацией или создать симбиоз кочевого животноводства и земледелия. На основе мнения ученых, на наш взгляд, можно было предложить такой выход, который мог удовлетворить власть: на теплый период года оставлять кочевников в покое, давая им уходить на пастбища, а в холодный период – на оседлых зимовках вести с ними культурную, образовательную и другую работу, открыть школы для детей и пр. В сфере медицины и ветеринарии – создать оседлые (или передвижные) медицинские и ветеринарные станции вблизи кочевий, куда кочевники сами бы приезжали в случае необходимости. Именно такую роль и играли создаваемые в некоторых «кочевых» районах «культпункты».

Продуктивной и прогрессивной идеей было создание у кочевников фермерских хозяйств на семейной основе. Однако здесь была проблема – в условиях родового строя в таких хозяйствах сохранилась бы эксплуатация бедных сородичей со стороны баев, манапов и других «родовых авторитетов». С точки зрения советской власти это было недопустимым.

Еще одна проблема с точки зрения государства – как заставить кочевников сдавать мясо, молоко, кожи, шерсть и другую продукцию животноводства? Но и она была решаема – нужно было предложить кочевникам взамен необходимые им товары и услуги (например, те же медицинские и ветеринарные). Правда, перестройка кочевой экономики на товарность могла занять много времени, а советская власть не могла себе этого позволить. Ситуация, сложившаяся в СССР в конце 1920-х гг., когда власть приняла решение о форсированной модернизации сельского хозяйства, перечеркнула предлагавшиеся учеными варианты «переформатирования» кочевой экономики.

Насколько влиятельной была «партия ученых», определить трудно. Хотя в 1920-х гг. и допускался плюрализм мнений, власть в итоге все равно поступала так, как она считала нужным. Тем не менее является фактом, что власти СССР до конца 1920-х гг. не форсировали модернизацию кочевой цивилизации и в определенной степени искали возможность компромисса с ней.

Следует не согласиться с мнением Д.Н. Верхотурова, что научные исследования о способе развития казахского хозяйства на основе присущих ему принципов и тенденций «появились лишь в конце 1920-х годов, когда процесс коллективизации стал набирать обороты», и ученые, стоявшие на такой точке зрения, были «немногочисленными»³⁶². Очевидно, что таких ученых было достаточно много. Книга под редакцией С.П. Швецова «Казанское хозяйство в его естественно-исторических и бытовых условиях», которую можно назвать одной из основ вдумчивого подхода к судьбе кочевой цивилизации, была издана в 1926 г. (то есть не в конце 1920-х гг.), когда кочевое общество еще сохранялось практически в первозданном виде, было далеко до массовой коллективизации и даже еще не началась конфискация байских хозяйств.

Конечно, у ученых присутствовали противоречивые мнения и оценки – все-таки большинство их не было выходцами из кочевого общества и знало его не «изнутри», а по материалам исследований. Не было у них и согласия по отдельным вопросам. Однако наличие противоречий не влияло на главную идею ученых – осторожность и отсутствие спешки в решении судьбы кочевой цивилизации.

В заключение отметим прозорливость А.Н. Донича, который в 1928 г. сделал вывод, что «при проектировке реформы [“кочевых” регионов] будет сделано, наверно, много ошибок. Некоторые из них будут даже очень досадными»³⁶³. Он оказался прав, что и показал процесс коллективизации и принудительного перевода кочевников на оседлость, начавшийся в 1929 г., о чем далее будет рассказано в книге.