Михаил Сергеевич достал походную записную книжку, куда по старой привычке записывал приходящие в голову мысли и рисовал чертиков, когда приходилось скучать на бесконечных заседаниях.
Что-то вроде он записал и тогда, со слов того эксцентричного филолога. Просто чтобы показать ему заинтересованность. Действенный метод, всегда работает! Ага, вот… Слава богу, записал самое важное… Значит, так, районы распространения: Башкирия, часть Удмуртии, Пермский край, Свердловская область. Забытые названия… Челябинская область, Оренбуржье… Неважно. В чем там суть-то? Так, ага… «Наличие долгих гласных». Та-а-ак… «Редукция начальных гласных»… Отлично! И что-то ещё про падежи… Ага, вот: «Деградация падежной системы. Замена родительного падежа в управлении именительным, по существу, нулевым падежом». Мудрёно, и для самостоятельного языка маловато. «Возможные источники влияния – восточные финно-угорские языки, для которых характерно сочетание гласных типа „уа“, „уы“ и т. д. (при отсутствии настоящих дифтонгов), самостоятельное развитие языка (2-й случай)». Какой, интересно, случай? Ладно, разберёмся…
План учреждения нового языка вдруг привиделся ему во всей грандиозности, красоте и выгоде. Нужно будет поработать с диалектами, кодифицировать все эти «чё» и прочие «ро́бить», ну всякие там окончания деревенские – писать, как слышится. Если писать фонетическими знаками, то получится почти белорусский! Кстати, создать Институт уральского языка – это ж какие гранты можно получить под такое! Оканье как-то выделить… Или аканье? Да какая разница! Присыпать бажовской экзотикой и хантами-мансями… ну там татарского капнуть… украинского малость! Там большие наработки… В конце концов евреи выучили иврит, так что можно заставить, если с детства учить. Времени нет, но зато техника какая! Перевести на уральский коммуникации – и готово! Выучат тихонечко. И писать латынью. Вот! Это первым пунктом! Буду отцом уральского языка, ко всему прочему!
Утром, очнувшись от сумбурного сна и прополоскав рот, Михаил Сергеевич позвонил Водянкину, своему новому покровителю, и в нескольких словах описал свой проект. К удивлению Михаила Сергеевича, которому самому его ночные идеи уже казались началом шизофрении, Водянкин внимательно выслушал и позже перезвонил:
– Знаете, этим нужно срочно заниматься! Подумайте, сколько и каких вам нужно людей, сколько денег. Я подумаю, где будете работать.
12. Лицензия на убийство
Каждый день возвышения приносил Водянкину только хорошие новости. Сразу после приснопамятных посиделок у Реджепова в его руках оказалась пьянящая, удивительная, гигантская власть.
Похожее состояние он пережил в начале своей карьеры, когда однажды понял, что уполномочен принимать судьбоносные решения. И потом, двигаясь вверх по служебной лестнице, он радовался тому, как слабый рычажок влияния на чужие судьбы и даже судьбы государства становиться всё мощнее и мощнее.
В тот день, когда Овчинников представил его Реджепову, Павел решил для себя: нужно идти за этим мощным человеком, подчиняться ему и помогать – и выйти на новые рубежи власти и влияния. Эта программа вскоре принесла плоды: уже через несколько месяцев после знакомства он занял пост госсекретаря. С тех пор он постоянно общался с Реджеповым и внутренне готовился к финальному рывку. «Правильно говорят, кому война, а кому мать родна! Очень все вовремя завертелось!» – часто думал он в эти месяцы.
С началом рязанской заварухи связь с Узбеком прервалась, и Павел слегка запаниковал. Крушение Уральской Республики стало бы для него безусловным концом перспективной карьеры, если не жизни. Но в итоге все оборачивалось долгожданным триумфом. Наконец-то можно было окончательно плюнуть на бывшего патрона, тоскливого и боязливого Овчинникова, и напролом идти вперёд, вверх, к ещё большей власти.
При первой же возможности Водянкин воспользовался «лицензией на убийство», выданной ему Реджеповым. Ходить по головам он привык, но вот ликвидировать людей физически ещё не приходилось. «Надо учиться!» – подумал он.
Сразу после того важного заседания правительства Водянкин приказал Жихову следить за передвижениями Трепакова. Тот не стал задавать вопросов, просто кивнул и просил ждать сигналов. Примерно месяц Водянкин знал, что неугомонный министр юстиции собирал на него компромат, и были все основания полагать, что в новой ситуации враг попытается бежать вместе со своими дурацкими архивами в Астану, оттуда может заняться шантажом или попросту мстить, испортив так удачно пошедшую вверх карьеру. Менее всего хотелось, чтобы компромат достался ушлому начальнику казахской внешней разведки Ерболу Орасбеку. Уж он-то нашел бы способ разыграть полученные карты, тут сомневаться не приходилось.
На следующий день Водянкину позвонили от Жихова и сообщили: Трепаков за рулём личного автомобиля двигается в сторону казахской границы.
– Остановить и ликвидировать! – сказал Водянкин, стараясь сохранять в голосе спокойствие.
– Это приказ? – осведомился собеседник.
– Да! Все в курсе. После доложите. Пришлите файл, – ответил он.
***
После заседания правительства Трепаков сразу принял решение бежать. Для очистки совести он всё-таки заглянул к Овчинникову, но тот не скрывал желания завершить разговор. Сомнений не оставалось – Трепаков списан со счётов.
«Ну и славно! Ну и хорошо! Пусть они тут ждут господина Пирогова, а я, пожалуй, покину поле боя». Со стаканом коньяка в руке Роман Геннадьевич мысленно набрасывал планы на ближайшие дни, понимая, что в общем-то давно готовился к этой акции. Несколько встреч в Екатеринбурге, потом в Челябинске, а оттуда можно спокойно двигаться в Казахстан. Для такого случая у него имелся давно заготовленный казахский паспорт.
Дела в Екатеринбурге удалось завершить довольно быстро. Мотаясь по городу, Роман Геннадьевич сознательно проигнорировал банкет в «Порто-Франко». На следующее утро он уехал в Челябинск, где тоже нужно было кое-что доделать. Там, в стороне от екатеринбургского бурления, даже военное положение не чувствовалось. Все эти беспокойные часы Роман Геннадьевич гнал от себя мысль о возможном преследовании, надеясь, что в ситуации всеобщего напряжения и подготовки к битве с мятежниками про него забудут. На всякий случай он поменял машину, выбрал для финального броска добротный, но слегка потрёпанный китайский джип.
– Ваши документы! – потребовал подошедший к машине человек в полевой полицейской форме.
– Извольте! – опасливо глядя на стволы автоматов, Роман Геннадьевич подал ему казахскую идентификационную карточку. «Может, стоило сунуть им в рожу правительственное удостоверение? Ну, если уж они ищут Трепакова, то я, пожалуй, буду смиренным казахским гражданином Тимуром Баймухамедовым. Вроде про этот паспорт никто не знает».
Полицейский меланхолично чиркнул карточкой по портативному идентификатору и предложил Трепакову отойти в сторону от дороги к стоящей там машине.
– Обращаю внимание, я гражданин Казахстан! – Роман Геннадьевич судорожно вспоминал казахские фразы, пытаясь изображать возмущенного иностранца: – Мен Қазақстан Республикасының азаматымын! Мой дядя работает в МИДе, у вас будут проблемы! Я требую пропустить меня немедленно!
Окружившие его полицейские на его слова не реагировали. Как только вся группа дошла до машины, Роман Геннадьевич почувствовал удар чуть ниже колена и упал на землю. «Построили суверенное государство, блин!» – подумал он, понимая что это его последняя мысль.
– Это точно тот, кто нужен? – спросил один из полицейских закуривая.
– Сто процентов, машинка опознала, да и вели его с самого Челябинска.
Зрелище смерти давнего врага произвело на Водянкина возбуждающее действие. Он отключил коммуникатор и уничтожил полученный файл. «А ведь Жихов наверняка сохранил эту запись в своих архивах», – подумал он.
Чтобы отвлечся, он принялся обзванивать разных людей, задавал какие-то вопросы и не слушал ответов. Последний звонок был Михайлову, которого он спросил о настроениях задержанных путчистов и деталях задержания московского диверсанта. Но болезненное возбуждение никак не проходило. Для успокоения он решил прибегнуть к испытанному способу – созерцанию своей коллекции, хранившейся в сейфе кабинета.
***
Водянкин коллекционировал ордена Российской Федерации и стран так называемого СНГ. Занимался он этим всего-то пару лет, но в его собрании уже были интересные экземпляры, например звезда ордена Туркменбаши, некогда принадлежавшая самому Великому Туркменбаши, – на последний день рождения её преподнес сам Реджепов и заверил, что это именно та звезда, настоящая! Из орденов с историей в коллекции был ельцинских времён орден Святого Александра Невского, который был вручён легендарным мэром Москвы Лужковым какому-то Дому мод за «развитие русских традиций», о чём сообщалось в прилагаемом сертификате. Случай скорее был из разряда курьёзов, да и фамилия Лужкова уже давно никому ничего не говорила. Гордостью коллекции был, конечно, орден Андрея Первозванного, который в свое время принадлежал убитому террористами президенту Узбекистана. Впрочем, достался Водянкину орден весьма прозаично: он купил его на аукционе у анонимного продавца.
В последние дни Павел Игоревич чаще других разглядывал именно этот аляповатый орден с похожим на «икс» крестом и размышлял о превратностях истории. В конце концов помпезная безделушка, как и прочие ордена «дружбы», звезды Героев России и даже простенькие медали «Защитнику Белого дома», – то немногое, что осталось от огромной страны. Точнее, от всей эпохи со времени крушения СССР до Кризиса, приведшего к краху России.
Просматривая новости, он недавно задумался, не заняться ли ему коллекционированием нагрудных знаков Русской Республики и пироговских сепаратистов (этот нелепый клоун успел выдать своим подручным какие-то вновь учрежденные ордена и даже популярные в старой федерации «За заслуги перед Отечеством», полная линейка которых у Водянкина, конечно же, была в коллекции).
«Да что там, один парадный мундир покойного генерала Юрьевича – это уже целая коллекция диковинных крестов и звезд Русской Республики», – вспомнил Водянкин поразившие его воображение регалии ордена Великого Русского Креста, высшую награду Русской Республики, титанических размеров звезду и несуразный восьмиконечный крест, усыпанный бриллиантами и предназначавшийся для ношения на шее. На Юркевиче, который носил его, не снимая, он смотрелся как выбившийся из-под рубашки богатырский нательный крест, и все потешались, представляя Полухина в таком же наряде: в своих турне щедрый Юркевич награждал орденами всех встречных и поперечных чинов и обижался, что регалии никто потом не носит. Более всего Юркевич мечтал повесить крест на шею госпожи Фернандес, но встретиться с ней ему не удалось. «Интересно, в чьей коллекции оказались побрякушки, когда генерала прикончили?» – вдруг подумал Водянкин, но мысль эту сразу прогнал.
Созерцание орденов отвлекало его от текущих проблем и уносило в мечтательные дали. Чего уж греха таить, иногда Водянкин примерял награды из своей коллекции, и любовался на себя в зеркале. Он подошёл к шкафу, достал шкатулку и надел на шею орден Андрея Первозванного.
России осталось жить считанные недели, в худшем случае месяцы. И ему, Водянкину, суждено стать одним из её могильщиков. Он не просто готовился пережить это историческое событие, он методично и осознанно готовил для России мрачную судьбу. Урывками между бесконечными совещаниями и встречами Павел продолжал писать аналитическую записку для узкого круга заинтересованных лиц.
Он начал писать её ещё в начале рязанских событий. Первое время писал с отчаянием, а в последние дни – с воодушевлением.
Даже в черновом виде записка являла собой довольно подробный трактат, где были даны очертания новых границ и развернуты предложения по организации власти. Было ясно, что после ликвидации пироговского бардака с бывшей Россией поступят жёстко, и чтобы оказаться в первых рядах, нужно было предложить максимально столь же жёстокий вариант, опередив самые смелые идеи потенциальных конкурентов. И тут он, Паша Водянкин, как раз презентует свою продуманную и проработанную программу действий. Да что там, программу! Готовый, цельный план действий. Глядишь, одобрят и сделают на него ставку. Да обязательно сделают, потому что на горизонте других способных так, как он, работать нет, а старичьё упрямится, будто чувствует себя обязанным присматривать за временно упразднённой Россией, а не окончательно ликвидировать её остатки. Во власти нужно новое поколение, поколение людей, для которых Россия не прошлое, дорогое сердцу, а вышедшее из употребления географическое понятие, название исчезнувшего материка, как Гондвана или Пангея. «Нужно попробовать хотя бы у нас тут упразднять русский язык. При современном уровне пропаганды и средств коммуникации лет десять – пятнадцать понадобится для того, чтоб молодёжь перестала понимать язык родителей. Это получилось в Израиле, это удалось на Украине и в Казахстане, почему не получится на Урале или на Дальнем Востоке?»
Впрочем, это мелочи. Его личная программа на жизнь была выработана: добиться усиления Уральской Республики на фоне ослабления всех вокруг, а самому стать во главе и с Уральских гор диктовать на Восток и Запад свою волю.
Водянкин снял орден и бережно положил его на место.
13. Отходы «Политзавода»
Последние недели так вымотали Михайлова, что он перестал испытывать какие-то эмоции по поводу происходящего.
Постоянно шли допросы полицейских и военных чинов. Арестованные вели себя по-разному: кто-то матерился, призывал кары и проклятья на голову «изменников», кто-то молчал, кто-то пытался превратить всё в шутку, возможно, не понимая серьёзности происходящего.
Самым умным оказался бывший начальник полиции Челябинска. Ранее допрошенный челябинским управлением КОКУРа, он сразу повёл двойную игру: с одной стороны, демонстрировал готовность к сотрудничеству, с другой – ничего конкретно не говорил. Было очевидно, что он тянет время, ожидая развития событий. «Дурак какой! – Михайлов к тому времени совершенно потерял интерес к психологическим играм с задержанными. – Может, прямо в лоб ему сказать, что про их Союз офицеров мы знаем? Сказать, мол, если всё будет плохо… ну, для нас, в смысле, то по любому не доживет он до Пирогова. Тут же всё продумано до деталей: один сигнал – и всех заключённых через секунду потравят газом, как щенков».
Он даже собрался это сказать, но, почувствовав усталость, решил отдохнуть и, оборвав вялый разговор на середине, велел отвести заключенного в камеру и сказал, что больше не будет никого допрашивать.
Для психологической разгрузки Михайлов обычно ездил в казино. Жихов был осведомлён об этой привычке своего зама, но не сильно за неё ругал, знал, что Василий играет без фанатизма. Впрочем, на всякий случай это был неплохой компромат, оба это понимали, и Михайлов про себя радовался, что точно знает, что ему могут предъявить в случае чего. Обычно он играл в круглосуточном «Казино Рояль».
Василий сел за покерный стол и кивнул крупье. Народу было немного, хотя работающих заведений такого профиля в городе не осталось. «Деньги у всех кончились или все с деньгами уехали?» – думал он, вскрывая колоду.
Играл он автоматически, много проигрывал – сама игра его не занимала, проверенный метод не работал. Он продолжал прокручивать в голове комбинации, распутыванием которых занимался на работе. После того как унесли пустые закусочные тарелки, а очередная раздача принесла убогую пару шестёрок, он увидел себя со стороны.
«Как я до всего этого докатился-то? В чине подполковника госбезопасности! Какой-то Уральской Республики! Сижу в казино. Целыми днями мучаю нормальных русских мужиков, допрашиваю их и спокойно размышляю, что их всех, между прочим, разом могут кончить. Потравить газом только потому, что они хотели жить в великой России, а не в дурацкой Уральской Республике? А ведь когда-то и сам был русским националистом! И вот тебе на… И всё-таки как же так? Что случилось-то?»
Михайлов встал из-за стола и, машинально собрав в кулак оставшиеся несколько фишек, неспешной походкой направился к лифту. «Ну да, всё было так чисто и невинно. Я её любил, а она меня нет. Я любил Россию, а ей не до меня было. Я хотел ей служить, а она предпочитала циничных жуликоватых дядек, которые, не стесняясь, разворовывали её. Таких, как Юркевич, Полухин и прочие нынешние вожди…». В зеркальной стене лифта он видел себя: слегка расплывшегося сорокалетнего мужика в хорошем костюме, в несвежей рубашке. В его мозгу неспешно поплыли воспоминания о последних годах перед Кризисом, хранившиеся под спудом.
Был он тогда политически активным студентом и безусловным патриотом. Писал статьи, ходил на потешные дебаты в политклубы. Даже заседал в каком-то молодёжном парламенте. Хотелось ему Родине служить, делать её единой, сильной, модернизировать и так далее. Как раз подоспел расцвет «Единой России», которая объявила, что будет привлекать к партийной работе энергичную молодёжь. «Как-то эта бодяга называлась, как-то очень глупо… „Политзаказ“? „Политфирма“? „Политзавод“? Точно, „Политзавод“!» Михайлов вышел из лифта на верхнем этаже небоскрёба и, сделав успокоительный жест встрепенувшемуся официанту, сел за столик рядом с панорамным окном.
С пресловутого «Политзавода» всё, пожалуй, и началось. Изучив рекламную листовку, Михайлов пришёл в офис «Единой России». Хоть сама партия ему не нравилась, но тогда он решил, что надо использовать все возможности для служения стране.
Сначала Васю немного помусолили в коридоре, а потом выдали стопку бумажек. Дальше закрутилось. Несколько недель Михайлов и ещё десятки парней и девчонок, в основном студенты и молодые чиновники, ходили на семинары и в дискуссионные клубы. Один раз их даже вывели на улицу. Стыдно вспомнить! Было чрезвычайно весело, и, вопреки скепсису и непреходящему недоумению относительно бессодержательности обсуждаемых тем и лубочному убожеству проигрываемых в «деловых играх» ситуаций, в какой-то момент ему показалось, что у него есть шанс. Большой шанс попасть во власть и попытаться что-то сделать для России. У него возникло чувство причастности к происходящему в стране, несколько недель он ощущал себя в одном строю со всеми этими ребятами из телевизора, с утра до вечера спасавшими Россию от «оранжевой революции» и созидавших «энергетическую империю». Так вот пафосно мыслил Вася Михайлов в те далёкие годы.
«Политзавод», как уже говорилось, затевался с целью выискать талантливую молодёжь и дать ей дорогу во власть. Самым талантливым предполагалось выделять проходные места в партийных списках. Меж тем скоро в области должны были состояться выборы в Думу, и участникам «Политзавода» клятвенно обещали, что самые активные действительно получат места в партийном списке «единороссов» и станут депутатами. Это был солидный куш, поэтому Михайлов твёрдо решил стать лучшим. Ему это почти удалось – его хвалили все, и заезжие московские политологи, пугавшие молодёжь каким-то беглым олигархом и разоблачавшие происки другого, сидевшего в тюрьме. Михайлов уже не мог вспомнить, кто был беглым, а кто сидел, – за прошедшие годы эти фамилии перестали что-либо значить.
Местные кураторы, циничные и не склонные к пафосу провинциальные депутаты, тоже были им довольны, во всяком случае внешне: хлопали по плечу, говорили «вот такие нам и нужны!». Он терпеливо конспектировал, осваивал нехитрый тогдашний дискурс, все эти «национальные проекты», «суверенные демократии» и легендарную «вертикаль власти». По прошествии лет Михайлов уже не мог вспомнить, что имелось в виду за громкими словесами. Тогда он был, конечно, на коне, знал всё, бойко цитировал Путина и Медведева. Вспоминая сейчас глупую свою молодость, подполковник Михайлов испытывал стыд. Впрочем, почему стыд? У всех более или менее взрослых деятелей республики в биографии было что-то похожее. Разница была лишь в том, кто раньше соскочил.
Привычным жестом он отправил официанта за коньяком.
В практическом смысле курировала политзаводчину руководительница региональной организации «Молодой гвардии» дамочка лет сорока с пышной гривой каштановых волос, полноватая, довольно привлекательная. Она была одной их последних активисток, как кто-то цинично заметил, «успела побухать ещё в комсомольских саунах». Говорили, что именно комсомольско-интимные отношения с кем-то из руководителей областной «Единой России» привели её на командные высоты. Она обратила внимание на Михайлова, а под конец проекта и начала его опекать. Неприятным моментом стал визит какого-то московского телеведущего. «Грачёв? Дятлов? Воробьёв? – Михайлов не мог вспомнить птичью фамилию. – Наверное, из-за перенапряжения в последние дни», – подумалось ему. Этот, с птичьей фамилией, держал себя совершенным барином, пошло заигрывал с девушками, сквозь зубы говорил с парнями. Ничего умного или нового он не поведал, просто пересказывал с нескрываемой скукой пропагандистские телештампы, им же озвученные. Видно было, что и сама телезвезда не особо во всё это верит. Он скороговоркой произносил лозунги, отмахивался от умных вопросов и с большим удовольствием развлекал хихикающих слушательниц байками из «звёздной» московской жизни. Михайлов был поражён невиданной столичной спесью и шокирующей пустотой этого виднейшего рупора режима.
Тем не менее Василий был абсолютно убеждён, что станет победителем. Но матушка Россия уже приготовила наивному юноше ушат ледяной воды. На итоговое мероприятие, которое проходило в пафосном ночном клубе, Михайлов явился в отличном расположении духа, в лучшем своём костюме.
Поток воспоминаний прервал коммуникатор – по запасному каналу названивала Ирка, многолетняя любовница. Познакомились они на банкете, и там, в шикарном туалете ресторана «У Лорана», всё и случилось. Муж её был директором филиала крупной казахской компании, постоянно мотался то в Астану, то в Алматы – Василий по привычке пробил его по всем базам и, между прочим, узнал о нём много интересного.
– Вася, привет! Что не отвечаешь? – капризно спросила Ирина и перешла к делу: – Васенька, ты же у меня умный, ты же всё знаешь, скажи мне, чем тут всё кончится?! Муж мечется – и оставаться боится, и тут страшно всё бросить. Что будет-то, а?
Он всегда знал, что Ирка была практичной женщиной, но сейчас это её качество его расстроило. Меньше всего хотелось рассказывать ей что-то о политике, консультируя тем самым её мужа. Но жизнь кончается не завтра, дай бог, всё наладится, муж отвалит в свой Казахстан, и тогда…
– Ирусь, да всё нормально будет. Можно не уезжать… А я тут весь в делах, шпионов ловим.
– Ты думаешь, не прорвутся? А? Точно? – она была предельно серьёзной и игнорировала шутливый тон любовника.
– Нет, не должны. Может, выкроишь часик, а?
– Котик, ну ты что? Муж же тут… Давай как всё кончится? Ну, честно, как только – так вот сразу! – пообещала она на прощание.
Михайлов отхлебнул из принесённого бокала изрядный глоток коньяка и, вздохнув, снова вернулся к табуированным воспоминаниям, краем сознания отметив, что много лет не вспоминал историю своего, так сказать, просветления. Или падения?
Итоговое шоу «Политзавода» вёл приехавший из Москвы моложавый дядька, один из лидеров путинской молодёжи. Название организации, в которой этот пупсообразный человек числился вождём, стёрлось в памяти, как и многое другое. Что-то звонкое и пафосное, как тогда любили – то ли «Наша гвардия», то ли «Молодая Россия». Местное партийное начальство вечеринку проигнорировало, хотя в вип-ложе кто-то сидел. После долгой прелюдии и повторения идеологических заклинаний московский гость зачитал список победителей, безбожно коверкая фамилии.
Сказать, что Михайлов был разочарован – значит не сказать ничего. В числе лучших оказались трое самых незаметных участника «Политзавода»: тусклый, никак себя не проявлявший клерк, длинноногая дурында с прыщавой мордочкой и кабриолетом «Порше» и тихий улыбчивый блондин, которого никто вообще не мог вспомнить по семинарам и диспутам. Василий впал в ступор и не заметил, как к нему подошла бывшая комсомолка, теперь он вспомнил её имя – Ангелина, и, виновато взяв его за руку, увела в тихий уголок. Он выдавил из себя мучивший его вопрос: «Почему они?» Ангелина молча разлила по стаканам виски, закурила тонкую сигаретку и устало посмотрела на него:
– Я тебе скажу почему. Все просто. Клерк работает в офисе Маврина (это был один из региональных олигархов, щедро финансировавших «партию власти»). Девка – дочка генерала Гузеева, окончила юридический, числится аспирантом.
– А красавчик?
– А он… – Ангелина отпила большой глоток из стакана и, смешно оглянувшись, нагнулась через стол и прошептала: – Он любовник Андрея Петровича.
Это был шок.
– И зачем всё это вот было устраивать? Ты знала?
– Не знала, но догадывалась. Честно сказать, думала, что тебя пропихнём. Москва прислала указивку – провести эту хренотень. Вот и провели. Всё чин-чинарём, согласно присланным методичкам. Все довольны – и в Москве, и наши. Да сам подумай, неужели бы люди, которые готовы башлять сотни тысяч евро за место в грёбаном списке, согласятся просто так отдать мандаты каким-то талантливым соплякам?
Столько прыжков и ужимок – и впустую? Для отвода глаз, для массовки? Михайлов конфузливо вспомнил, как он задорно нападал на затравленных «белоленточников» во время уличной акции: по заданию партии политзаводчики под охраной полиции толпой окружали протестующих, оскорбляли их и провоцировали на драку. Кстати, никого из победителей на этом позорном мероприятии точно не было.
– Тебе не противно? – Василий ярко представил, как блондинистый победитель «Политзавода» обслуживает своего патрона, председателя областного правительства.
– Мне? Нет. Это же политика, здесь всегда так. Было, есть и будет. Только так и никак иначе. Да не волнуйся ты, на выборах можно будет заработать, всякие митинги-пикеты, акции-хренакции. Хочешь, сейчас поедем ко мне? – игриво предложила Ангелина и улыбнулась, показав мелкие зубы.
– Нет, я, пожалуй, пойду домой.
Он оделся и ушёл из клуба. Вместе с другим неудачливым участником невесёлого балагана долговязым и молчаливым Пашей Водянкиным. Они жестоко напились в ближайшем круглосуточном заведении, много и с наслаждением ругали «Политзавод», «Единую Россию», Путина и вообще Россию. Хохотали над своей, как им показалось, удачной шуткой об «отходах политического производства», к которым они себя причислили. С того самого вечера началось цинично-равнодушное отношение к судьбе России и дружба с Водянкиным. Из той пьяной ночи ему вспомнилась фраза нового друга: «Короче, надо забить на красивые идеи и при случае не упустить свой шанс. А что будет с Россией – наплевать! Она про нас не шибко думает». Сам Михайлов выработал для себя непробиваемую (как казалось до недавнего времени) доктрину. Она выглядела примерно так: раз Россией правят всякие идиоты и её это устраивает, то честный парень Вася Михайлов будет ждать, когда в его стране появится нормальная власть. А уж как появится – тут уж он покажет пример бескорыстного служения Родине. Увы, реальность внесла поправки в его построения.
Итак, с политикой было покончено, и оба товарища занялись зарабатыванием денег. Михайлов, испробовав несколько экзотических профессий, по случайной протекции попал на службу к мутному и оборотистому коммерсанту Жихову. Какой уж коммерцией занимался этот странный человек тогда, было не ясно. Начинал он с легендарной «красной ртути», потом последовательно были металлы, трубы, лекарства, финансовые схемы и недолгое депутатство. Под самый Кризис, когда Михайлов выказал полную лояльность Жихову и фактически стал его замом, патрон внезапно исчез из города. И вовремя. Потому что, как выяснилось, его собирались арестовать: что-то его связывало не с тем олигархом, с которым было можно иметь дела, или может просто не поделился с кем нужно – все это было так давно, что детали уже не имели значения.
До и во время Кризиса Михайлов был поверенным Жихова в его запутанных бизнесах, часто мотался в Дубай, где скрывался его патрон. Когда в Москву вошли миротворцы, самолёты летать перестали, и связь их на несколько дней прервалась. Заскучавший Михайлов уже было совсем собрался улизнуть в тёплые страны через близкую казахскую границу, как в городе неожиданно объявился Жихов: прилетел на военно-транспортном самолёте без опознавательных знаков вместе с какими-то иностранцами. И как этот невесть откуда взявшийся уральский коммерсант получил полномочия создавать секретную службу нового государства – осталось тайной. Но это был удачный выбор: КОКУР он создал с минимальным привлечением старых специалистов, и, как показали события, оказался прав: Комитет стал самой действенной и стойкой к московской пропаганде службой Уральской Республики.
Чем занимался все это время Водянкин, Василий точно не знал, официально работал в каких-то коммерческих структурах, хотя была информация, что в бытность Овчинникова депутатом (и вовсе не от уральских сепаратистов, конечно же) Паша работал у него помощником. Общались они редко, в основном во время случайных встреч. Знакомство обрело новое измерение, когда Павел стал делать большую политическую карьеру.
«Кто бы нам тогда сказал, кем мы будем, а! И нам, и покойному Трепакову. Ох, Павел, куда же ты лезешь и куда всех с собой тащишь?»