Асфодель, цветок забвения

Зайдя в класс, Элли удивилась: Мика устроился за последней партой. Один. Она хмыкнула. Как долго он будет дуться? Весь день Мика не обращал на Элли никакого внимания, не смотрел в ее сторону. На требование учительницы пересесть отказался, за что получил запись в дневнике. Когда сестра подошла к нему и предложила поговорить, он демонстративно отвернулся и уткнулся в учебник.

Домой они возвращались по разным сторонам дороги, и Мика пинал листья, а Элли мечтательно разглядывала облака, при этом ни разу не споткнулась. А потом Мика на секунду потерял ее из виду (он все же краем глаза смотрел, как она идет, а тут задумался), и она исчезла. Мика перебежал дорогу, осмотрел все деревья в радиусе ста метров, заглянул в подъезды ближайших домов. Ее нигде не было. Испарилась!

Ключ у них был один на двоих, и носила его Элли. Мика взвыл. Он что, теперь, должен ждать у дома, пока ее высочество не появится?! В надежде, что Элли обогнала его и уже спокойно сидит в квартире, Мика рванул к дому, позвонил в домофон. Никто не ответил. Следующие десять минут Мика злился, бесконечно звоня в домофон. Ему казалось, Элли над ним издевается. Потом забеспокоился: а вдруг с ней что-то случилось? Прошло еще полчаса, а сестра все не шла. Было прохладно, подмерзшие лужицы хрустели под ботинками. Мика ходил взад-вперед, засунув руки в карманы куртки, сидел на скамейке, гонял воробьев. Наконец, дверь открылась, вышла соседка с малышом на прогулку, и Мика прошмыгнул в подъезд, взлетел на пятый этаж, с силой нажал кнопку, и там, в гулкой тишине трезвонило, трезвонило, трезвонило… Никто не открыл. Холодок разлился в области сердца: где она? что с ней? А вдруг ее сбила машина или она провалилась в открытый колодец?! Нет, нет. Мика замотал головой, отгоняя ужасные мысли. Медленно-медленно спустился на пролет, встал у окна, прижался лбом к стеклу. И увидел, как по дороге через двор идет Элли. Он сразу не понял, что было не так, она выглядела так же, как и час назад: красные сапожки, синие колготы, светло-коричневое пальто и кружевная беретка в цвет обуви.

Не так было вот что: за Элли шел незнакомец.

Это был мужчина небольшого роста, коренастый, в темно-серой куртке и черной кепке. Элли повернулась, что-то сказала ему и пошла дальше. Мужчина покачал головой и продолжил идти за ней. Мика дернул окно: открыть и крикнуть, чтоб странный мужик убирался! Окно заело. Мика залез на подоконник и высунулся в форточку. В этот момент Элли поравнялась с качелями, на которых сидела соседка с малышом. Мика услышал, как она громко спросила:

– Элиночка, что за человек с тобой?

Мужчина заозирался, замялся на месте и пошел на лавочку подальше от качелей, кивком подзывая Элли к себе.

Та пожала плечами, замотала отрицательно головой и побежала к подъезду. Мужчина отошел к дальней лавочке и присел, словно был уверен, что девочка вернется. Мике стало нехорошо, внутри росла злость. Дверь хлопнула, послышались торопливые шаги, и он ринулся вниз. Он так мчался, что чуть не сбил поднимающуюся Элли, она успела отскочить, а он грохнулся на ступеньку и потерял от удара сознание.

Через секунду он очнулся, в голове все плыло.

– Встать можешь? – спросила Элли. Глаза у нее блестели. – Ты меня напугал!

– Это я тебя напугал?! – возмутился Мика. – Где ты была так долго и что это за человек с тобой шел?

– Пойдем скорее, – поморщилась Элли и помогла брату встать.

Голова у него гудела и кружилась. Каждый шаг отзывался тупой болью в саднящем подбородке, которым Мика проехался по полу, прежде чем вырубиться. Потихоньку они дошли до двери квартиры, Мика прислонился к стене, пока Элли искала ключи в сумке. Руки у нее тряслись, она с трудом попала в замочную скважину, повернула ключ на два оборота и толкнула дверь. Они вошли в квартиру, Элли судорожно закрыла внутренний замок и села на тумбочку в прихожей. Мика снял обувь и как был, в курточке и кепке, добрел до дивана в гостиной, лег. В голове шумело, плыло, заволакивало туманом. Сквозь пелену Мика услышал:

– Как думаешь, он… еще там?

– Кто? – простонал Мика.

Элли стояла у окна, не решаясь отодвинуть штору. Наконец, решилась посмотрела. И тут же отскочила.

– Он все еще сидит! – вскрикнула она и заплакала.

– Кто он? Он обидел тебя? – одними губами спросил Мика.

– Нет… не обидел, и… не знаю я его, – всхлипнула Элли. – Ты пока не смотрел, я на соседнюю улицу свернула, за угол. Шла-шла и увидела перышко. Белое такое, неизвестно чье, с серебристым стерженьком. Хотя, кажется, я где-то встречала похожие перья.

– Не рассказывай, пожалуйста, про незнакомых птиц, – Мика закрыл глаза. К волшебным персонажам он сейчас был не готов.

– Ладно, – ничуть не обиделась Элли, – в общем, я перышко стала подбрасывать, и оно кружилось и падало очень красиво. Сверкало, переливалось на солнце. И тут этот дядька откуда-то взялся. И такую глупость сказал, что надо перышко к картофелине приделать и с балкона пустить, тогда вообще здорово будет падать. Спросил, на работе ли мама с папой. Я сказала, что дома никого нет. И он сразу очень захотел пойти со мной и пустить вместе перо с балкона. Конфеты предлагал. Я не взяла. Пошла от него. А он за мной. Я перешла на другую сторону, и он тоже. Зашла в магазин, и он туда. Специально там разглядывала все долго очень, думала, ему надоест, и он уйдет. А он стоял и ждал. Потом я через парк пошла – сам знаешь, это сильно в обход. Побежала. А он за мной быстрым шагом. Я устала и замучилась совсем. И домой пошла очень-очень медленно. Он тоже медленно за мной. Дальше ты видел.

Элли закусила губу. Пальцы ее побелели: она судорожно сжимала кулаки.

– Ты ему о чем-то говорила там, во дворе, – вспомнил Мика.

– Сказала, что у меня брат дома, – кивнула Элли, – и что мама скоро придет. Через час. Но раз он там все еще сидит, значит, или не поверил, или как?

– Пусть сидит, он же не знает, где мы живем, да и что он сделает, – простонал Мика.

Его мутило. Он сполз с дивана. Встал и пошел к туалету, шатаясь. Тошнота подкатила к горлу, он еле успел нагнуться над унитазом.

– Я маме звоню! – закричала Элли.

* * *

Через полчаса мама забежала в квартиру. Взглянула на Мику и вызвала скорую. Врач осмотрел его, спросил про потерю сознания, рвоту и велел ехать в больницу. Мама охнула и забегала по квартире, собирая сумку. Элли ревела, но ее оставили дома. Когда мама с Микой уехали, Элли выглянула в окно: мужчина все еще сидел на лавке и ждал. Только бы он не узнал, где она живет! А вдруг он увидел ее в окне?! И придет сейчас! Что ему нужно?

Элли стащила с кровати медведя, пошла в гостиную и забилась в угол. Стемнело, но она боялась пошевелиться и сидела, уткнувшись в плюшевый мех, пока не услышала скрежет замка.

Сначала она обрадовалась, но в следующую секунду в голову пришла ужасная мысль, что, возможно, тот странный мужчина раздобыл где-то ключ от их двери и пытается ее открыть. Элли спряталась с медведем за диваном и задрожала. Было темно.

В коридоре зажегся свет.

– Дома кто есть? – раздался родной веселый голос.

Элли выползла из своего укрытия, вскочила, бросила медведя и кинулась к отцу. Он подхватил ее, как пушинку, обнял. Руки его были крепкими, надежными, и Элли сразу же успокоилась.

* * *

Мама вернулась через несколько часов. Сообщила, что у Мики сотрясение мозга и лежать ему в больнице не меньше недели.

– Это все из-за меня, – опустила глаза Элли.

И стала рассказывать про странного мужчину, как тетя Катя из второго подъезда спугнула его, и про то, как брат упал на лестнице, когда бежал к ней навстречу. Мама стала белая, как потолок. Папа внимательно слушал и, когда Элли замолчала, принес блокнот, стал уточнять детали насчет мужчины, записывая все, что говорила дочь:

– Как думаешь, Элли, он старше меня или нет?

– Старше, наверное. Он вообще старый какой-то, хотя по голосу молодой.

– Он был лысый?

– Не знаю, он был в кепке. В черной.

– А рост какой? Выше меня? Ниже?

– Ниже. Намного. Ты-то вон какой высокий!

– В чем он был? В какой одежде?

– Куртка темная, серая такая, как асфальт. И грязная будто.

Мама встала и медленно вышла из кухни.

Папа продолжал спрашивать:

– А глаза какие? И что-то особенное, может быть, запомнила? Шрам или родинка?

– У него нос кривой, будто сломанный. А глаза как бутылка от минералки. Такие прозрачные, противные.

Вернулась мама с газетой.

– Смотри, – мама ткнула пальцем в картинку, будто карандашом нарисованную, – похож на того мужчину?

Элли вгляделась, отпрянула и вжалась в стул:

– Похож, а почему он в газете?

Страх был липкий, от него вспотели ладони и заныли виски. В них застучало – бум-бум-бум – так громко, что Элли зажмурилась от грохота.

Мама с папой переглянулись. Губы у мамы дрожали, и она не могла вымолвить ни слова.

– Он вор, – как-то слишком спокойно ответил папа, – проникает в квартиры с помощью маленьких и доверчивых детей, крадет деньги и ценные вещи. Надо будет соседку расспросить, и чтобы она с нами пошла. Надо ехать. Сообщить… куда следует… чтобы Элли все рассказала…

– Милый, не надо ее никуда водить, тем более сейчас, – тихо сказала мама и обняла дочь, – ты же видишь, в каком она состоянии. Сегодня был тяжелый день, но он уже заканчивается. Завтра все будет хорошо.

– Ты права. С утра я сам съезжу и передам… информацию. Вдруг это поискам и следствию поможет. Вдруг… спасет кого-то. Элли повезло, слава богу. Иди умывайся, малыш. Спать пора.

Элли долго ворочалась в своей нижней кровати. Потом залезла наверх, зарылась лицом в подушку, где был такой родной запах, и заплакала. Уснула в слезах, сжимая в ладони белое перышко.

* * *

Мике долго не спалось. Он прокручивал события дня, и мысли его останавливались на том моменте, когда он увидел Элли во дворе дома с незнакомцем. После этого мозг начинал показывать варианты развития событий, которые приводили Мику в ужас. Представлялось, что Элли связана по рукам и ногам, с кляпом во рту, в какой-то темной комнате, или будто она висит на цепях вся в крови, или вдруг лежит в полиэтиленовом черном мешке в яме, бьется и не может выбраться…

Мика вскрикивал и мотал головой, чтобы отогнать жуткие видения, а доброе сознание подкидывало еще и еще. Он стонал и сжимался в калачик. Голова раскалывалась. Мальчишка-сосед не выдержал и побежал к медсестре. Мике вкололи успокоительное, и тяжелый темный сон навалился на него, выключая страшные картинки.

* * *

На следующий день мама взяла отгул, забрала Элли после уроков из школы, и они отправились к Мике.

– Долго идти? – спросила Элли.

– На Дунькин Пуп, – ответила мама, – не больше получаса. Нам с тобой нужно поговорить про вчерашнее.

Рука Элли дернулась в маминой руке.

– Элли, пожалуйста, прошу тебя не разговаривать с незнакомыми людьми и не ходить с ними никуда, – мама прижала дочь к себе.

Плечи Элли затряслись.

– Девочка моя, все хорошо, все обошлось.

Мама гладила Элли по волосам, и та рыдала, всхлипывая и бормоча:

– Я не разговаривала с ним, он сам! Сам! Хотела уйти, шла от него. А он за мной.

– Все хорошо, малыш, давай вытрем слезы, – мама присела рядом, достала платок. – Вот, высморкайся, и порядок. Молодец. Пойдем к Мике.

– А нас к нему пустят? А он один лежит в большой палате или с кем-нибудь подружился? А что за Дунькин Пуп? – затараторила Элли, словно и не рыдала только что.

– Тебе на какой вопрос отвечать? – улыбнулась мама. – Прямо растерялась я.

– На все!

– Конечно, пустят, только ненадолго. Он лежит с другими детьми в палате, их там шесть человек. Не знаю насчет «подружился», сама спросишь. Дунькин Пуп – так холм называется, больница там находится.

– Ничего себе холм! Целый пуп какой-то Дуньки! – развеселилась Элли.

– Да, говорят, жила там одна великанша Дуня триста лет назад, – с серьезным видом сообщила мама, – была такая толстая и большая, а спала прямо под открытым небом. Когда шел дождь, в ее пуп наливался целый пруд.

– Ничего себе пуп! – восхитилась Элли. – И что с ней стало, с этой Дуней?

– Посватался к ней один симпатичный великан, а она, нет чтоб сразу согласиться, послала его за неведомо чем неведомо куда, – ответила мама.

– Это зачем и куда? – удивилась Элли.

– Хотелось Дуне кольцо, в котором волшебная сила закована, чтобы всеми ветрами повелевать. Настоящая девочка, сама не знала, чего пожелала, – усмехнулась мама, – где ж взять то, чего не существует? Ушел великан на поиски и не вернулся, пропал. Может, до сих пор кольцо это ищет. А Дуня так загрустила, что от грусти-тоски взяла да и окаменела.

– На том месте, где Мика лежит? – охнула Элли. – Ну в смысле, где больница стоит?

– Ага, вот он, Дунькин Пуп, пришли, смотри, – мама показала на холм, – по лестнице подняться, и мы на месте.

Элли разочарованно вздохнула. Она ожидала увидеть большую каменную женщину, а это был просто небольшой холм с редкой жухлой травой. Наверху ютилось трехэтажное здание.

– Скорее к Мике! – воскликнула Элли и запрыгала вверх по ступенькам, напевая:

Громко пробьет двенадцать,

Триста шагов

Будем мы подниматься

В Город Снегов.

– Что за Город Снегов? – спросила мама через пять минут, подходя к крыльцу, где ждала Элли. – Ты такая быстрая, не угнаться!

– Скорее к Мике! – нетерпеливо повторила Элли, открывая дверь. – А Город Снегов – это просто стихи.

* * *

Охранник сказал, что отделение неврологии на втором этаже, и, выдав бахилы, пропустил их. Они поднялись и прошли к Мике в палату. Он сидел, облокотившись на спинку кровати, и скучал: читать нельзя, телевизор смотреть нельзя. Он был один: мальчишки-соседи ушли на процедуры.

Мама поцеловала его и ушла поговорить с лечащим врачом и помыть фрукты, купленные по дороге. Элли села к Мике на край кровати.

– Как ты себя чувствуешь? Голова болит? Тошнит? – спросила она с тревогой.

– Да все нормально, мне тут таблетки дают, капельницу ставят, – Мика пожал плечами, – не болит ничего, не тошнит… Нельзя ничего…

– Скоро отпустят? Без тебя очень грустно, – вздохнула Элли.

– Врач сказал лежать неделю. Потом анализы какие-то, обследования, и если все в порядке, то отпустят, – ответил Мика, – но потом еще месяц нельзя сильно бегать, прыгать, на физкультуру ходить. Кошмар, в общем.

– Кошмар, – повторила Элли и, подумав, добавила, – ну и что, будем в спокойные игры играть: шахматы, бродилки всякие.

Они помолчали. Мика дернул веревочку на запястье и усмехнулся:

– Говорила, тебе не нужен защитный браслет от монстров, а на самом деле нужен. Хотя разве может веревочка что-то сделать?

– Ты о чем? – Элли сделала вид, что не понимает.

– О дядьке, который за тобой шел. Он точно монстр, – понизил голос Мика.

– Мы же спаслись, – тихо сказала Элли, – он ушел. Все хорошо.

– А вдруг опять придет? – Мика снял веревочку и натянул на запястье Элли. – Тебе нужнее сейчас. Раз ты в эти штуки веришь.

Она не сопротивлялась. Несколько секунд она сидела, застыв, словно какая-то догадка ошеломила ее.

– Знаешь, кто это был? – наконец выдала она. – Колдун, который хочет захватить Город Снегов!

– Очень смешно, – мрачно ответил Мика.

– Вообще не смешно, – возразила Элли, – колдун, точно тебе говорю! Я только что поняла! Вспомнила, где я его видела раньше. Он так-то муж феи Морганы, но она его прогнала, потому что он злой и нехороший. Теперь он хочет ее убить, чтобы быть королем всего неба.

– Круто, – вздохнул Мика, – отличная история. А ты ему зачем, если он колдун?

– Я очень похожа на его дочку Лазурину, которая с мамой Морганой в Городе Снегов живет. Только у меня волосы коричневые, а у нее белые и глаза голубые. Прямо как у тебя. Лазурина на небе, поэтому имя такое… стихи еще есть: «Чиста небесная лазурь, теплей и ярче солнце стало», – пояснила Элли и, увидев очередной вопрос в глазах брата, продолжила: – Вот как колдун на земле очутился, не знаю, но он точно меня с ней перепутал! И он хотел, наверное, поймать меня, то есть дочку. И спрятать, чтобы Моргана сама ему Город отдала, лишь бы он меня, то есть дочку, отпустил.

– Как ты это делаешь? – рассердился Мика.

– Что? – не поняла Элли.

– Заставляешь меня слушать, а потом верить? – Мика зло выдернул одеяло из-под сестры, и та упала с кровати.

– Не заставляю я тебя ничего делать! – крикнула Элли, вскакивая с пола. – Ты псих вообще! Ни с того ни с сего орешь и бесишься.

– Может, я и псих, а ты вообще куку! Знаешь, где такие, как ты, лежат? В соседней больнице, тут рядом! – прошипел Мика. И добавил: – Зареви еще, ты же всегда ревешь, когда не по-твоему.

– Эх ты, – тихо ответила Элли, – а я тебе еще подарок принесла…

Она достала из кармана кофты перышко, вложила в руку брата. Он сжал ладонь, и маленький подарок хрустнул. Элли вздрогнула и отошла к дверям, в которых в этот момент появилась мама, неся тарелку с грушами и яблоками.

– Ну что, сын, врач сказал, ты до пятницы полежишь, и должны выписать, – сообщила она, поставив фрукты на тумбочку.

Элли срочно понадобилось в туалет, и она вышла. Мама поговорила с Микой, рассказала все новости. Элли все не возвращалась.

– Поссорились? – догадалась мама.

– Ну, так, – с деланным равнодушием отозвался Мика, – нет, вообще-то. Я с ней не ссорился.

– Ладно, малыш, мы пойдем, ты отдыхай, фрукты ешь, – улыбнулась мама, – завтра навестим тебя вечерком. Принести что-нибудь?

– Можно блинчиков? – оживился Мика.

– Конечно, милый. Напечем.

Мама обняла его, погладила по голове, поцеловала на прощанье в обе щеки и пошла искать Элли.

Та ждала ее у выхода из отделения.

– Мама, почему Мика лежит в нервологии, он нервный, что ли? – ткнула Элли в табличку над дверью.

– Прочитай еще раз по буквам, – предложила мама, – тут немного не так написано.

Элли зашевелила губами, проговаривая слово по буквам про себя.

– А-а-а-а, – протянула она и озадачилась еще больше, – а что такое «неВрология»?

– Вообще, ты по смыслу в первый раз прочла верно, – обняла ее мама, – это такое направление медицинское, которое лечит нервную систему.

– Значит, Мика нервный? – повторила Элли. – Он из-за этого тут лежит, а не потому, что головой стукнулся?

– Вот потому, что головой стукнулся, и лежит, – вздохнула мама, – неврология занимается головными болями и прочими вещами. И сотрясения мозга лечит.

Элли этот ответ вполне устроил, она взяла маму за руку, и они пошли домой. Оглянувшись, Элли увидела, как Мика стоит у окна и смотрит им вслед. Она отвернулась, словно не заметила его.

* * *

– Я к нему не пойду, – заявила Элли, наблюдая, как мама чистит картошку.

– Ладно, – согласилась мама, – а блины поможешь настряпать?

– Для него? – насупилась Элли.

– И для него, и для нас всех, – мама поставила перед ней кастрюлю с молоком.

Элли разбила туда два яйца и стала болтать венчиком.

– Потише, а то расплещешь тесто по столу, и на блины не останется, – улыбнулась мама и как бы невзначай спросила: – А чего ты сердишься на брата?

– Он мне не верит, – пробурчала Элли, – хотя я ему всегда только правду говорю! И еще орет и психует.

– Ясно-понятно, – не стала углубляться в подробности мама, – разберетесь, значит, сами. Давай кастрюлю. Молодец, хорошо получилось, с пеной. Пышные будут блинчики, как Мика любит.

– С дырками они будут, – пробубнила Элли. – Можно я уроки пойду делать?

– Надо же, ты у меня спрашиваешь разрешения уроки делать? – всплеснула руками мама. – Иди, конечно, радость моя.

Элли забралась на Микину кровать с тетрадками и учебниками.

Уроки она сделала быстро, поэтому через полчаса, освободившись, достала с книжной полки «Урфина Джюса». Этот мрачный, угрюмый столяр был коварный и злой, как колдун из Города Снегов. Он так же хотел захватить власть везде и всюду, точь-в-точь! Элли подумала, что, возможно, его могли бы даже звать так же, Урфином. Хотя вряд ли. У него, наверное, какое-нибудь совсем странное имя. Например, Хорбор. Или Брадбек. Или Грумльдум. Придумать имя колдуну было несложно. Сложно было справляться с грустью. Как там Мика?

Его выпишут, он придет домой, и они обязательно сразу же помирятся, рассуждала Элли. Может, не сразу-сразу, конечно, сначала она еще немного пообижается, а потом расскажет ему все про Город Снегов, и он ей поверит. Как не поверить, если она нашла перо серебряного стрижа? Как не поверить, если за ней, Элли, охотился колдун?

Мика ждет, что она придет к нему вместе с мамой, но она не собирается. Пусть сначала подумает над своим поведением! Пусть поскучает по ней и поймет, что был неправ. Пусть просит прощения, в конце концов!

И тогда она простит его. У него же не все в порядке с головой. И с нервами. Не зря же он в этой «НеРвологии» лечится!

* * *

Мика в это время лежал под капельницей и не собирался думать над своим поведением. Он скучал и хотел домой. Он считал, именно Элли виновата в том, что он валяется тут. Если бы не ее дурацкие сказки, она шла бы с ним тогда из школы, и тот дядька не посмел бы пристать к ним двоим. Он вообще бы им не встретился. Мика не рванул бы к ней на помощь по лестнице и не упал бы. Конечно, что было, то было. Просто у Элли удивительная способность попадать в разные истории, а он, Мика, страдает. Почему ей спокойно не живется?

От капельницы руку тянуло, Мика немного сдвинулся, и что-то кольнуло его в бок. Стараясь не задевать катетер, другой рукой Мика аккуратно достал колючку. Это было сломанное белое маленькое перышко.

Видно, что с крыла, маховое.

По форме и размеру оно было похоже на перо стрижика, который летом жил на их балконе.

Когда заехали в новую квартиру, в первый день, гуляя во дворе, они с Элли нашли стрижа со сломанным крылом и принесли домой. Мама посадила его в коробку и стала звонить знакомому врачу, а стрижик молча бился о стенки.

– Палки от мороженого, быстро! – скомандовала мама. Закончив разговор, она достала зеленку, бинт.

У Элли этого добра было хоть отбавляй. Ей почему-то вечно жалко выбрасывать плоские деревяшечки от мороженого и разноцветные фантики от шоколадок и конфет, поэтому они валяются в ее рюкзаке до тех пор, пока мама не выгребет, чтоб выкинуть тайком.

– Вот видишь, мамочка, не зря я палки собираю! – Элли высыпала на пол содержимое рюкзака.

– Нам нужно две, вымой их хорошо с мылом и посуши феном, остальную красоту собери и выброси, – ответила мама.

Пока Элли сушила палки, мама обработала руки, надела перчатки, взяла стрижика и пошла с ним в ванную. Мика побежал следом и помогал держать, а мама аккуратно разогнула птице крыло. С внутренней стороны оно все было в крови.

– Кошка цапнула, видимо, – сказала мама, промывая рану. – Элли, зеленку!

Стрижик верещал от боли и страха, дергался. Мика и Элли дули на рану, чтобы зеленка скорее высохла. Палки отломили по нужному размеру, чтобы сделать шину на сломанную косточку. Элли фиксировала, мама бинтовала. Наконец, операция успешно завершилась. В коробку положили мягкую пеленку, на нее другую, свернутую гнездышком. Стрижик трепыхнулся в новом домике, повозился лапками немного и уснул.

– Его надо кормить чем-то, – озадачилась мама.

– Я знаю чем! – воскликнул Мика. – Червяками!

– Стрижи насекомых на лету едят, – возразила мама, – надо мух. Червяков если только мелких.

Крыло заживало около месяца, и ежедневно в течение первой недели рана обрабатывалась и снова забинтовывалась. Дети ловили мух, залезали на черемуху под окном, болеющую тлей, собирали в коробочку мелких личинок.

После того лета черемуха излечилась.

В конце августа стриж потихоньку начал снова летать. Мама брала его на руки и подбрасывала. Он летел до черемухи и обратно, потом до соседнего дома, с каждым разом все дальше и выше, радостно крича: «Стр-р-ри-и-и-и-и, ви-и-и-ир-р-р-ри-и-и». Ночевал по-прежнему в коробке, и дети, перед тем как лечь спать, сидели возле него и говорили с ним. Его оперенье бурого цвета отливало зеленоватыми искорками, черные глаза-бусины блестели в темноте, и он слушал детей, тихонько отвечая: «Стри-и-и-и, ви-и-ири-и-и».

И как-то в сентябре стриж не вернулся. Папа предположил, что стриж встретил своих сородичей и отправился с ними на юг. Мама успокоила детей, что весной их любимец, возможно, вернется.

Вспомнив стрижика, Мика загрустил.

Перо в ладони очень походило на перо стрижа формой и размером, но оно было не бурое, а белое с искрой, словно чистый снег на солнце. Птиц с такими перьями Мика не встречал.

А вдруг правда Город Снегов существует?

И что, если тот дядька действительно колдун?

И что, если где-то летают бело-серебряные птицы?

Мика выпрямил стерженек. Надо будет склеить аккуратно, когда вернется домой.

И выяснить, какой птице принадлежит это перо.

* * *

Наконец Мику выписали.

Родители отправились забрать его из больницы, а Элли ждала дома. Когда он вошел, она бросилась к нему как ни в чем не бывало, и Мика, обрадовавшись, думать забыл об их ссоре. Дети обнялись, и мама с папой облегченно вздохнули.

Элли больше ни слова не говорила о колдунах и птицах. Его желание узнать, какой птице принадлежит белое перо, постепенно угасло, и он забыл, куда вообще спрятал подарок сестры.

Наступила зима, и дети ждали первого Нового года в новом городе.

В тот день снег валил огромными хлопьями, словно торопился укрыть голую землю и деревья. Зима выдалась необычайно теплой, снег падал и тут же превращался в грязную кашу. А сейчас даже небо было белым, и вокруг не осталось ничего, кроме этой слепящей белизны.

Под вечер Мика и Элли выбежали во двор.

– Мазила! – захохотал Мика, уворачиваясь от снежков. Убежал за горку и закидал сестру. Она упала на спину. Мика упал рядом.

– Как красиво, – глядя в темнеющее белое небо, прошептала Элли. На ее ресницах не таяли снежинки, волосы, выбившиеся из-под шапки, заиндевели. – Наш город как будто на облаках, как будто…

И замолчала.

– Ты похожа на Снежную королеву, – сказал Мика.

– Я не королева, а волшебница… А помнишь, как мы с тобой зимой убежали из садика?

– Помню, с нами еще Колька удрал. Ты садик ненавидела, а там, по-моему, неплохо было.

– Не, там ужасно было. Лучше бы родители меня на работу с собой брали. Я бы тихо себя вела, – хихикнула Элли.

– Ты тихо не умеешь, – хмыкнул Мика.

– Знаешь, у меня ужасно болит голова весь день и какие-то искры пляшут перед глазами, – вдруг пожаловалась Элли, – сейчас лучше, но все равно не очень хорошо. Пойдем домой.

– Пойдем, – согласился Мика, – только разок прокачусь!

– Не надо, – пробормотала Элли и удивилась, – почему я так сказала? Не знаю, но не надо тебе туда!

– Ерунда! – крикнул Мика и побежал на высокую ледяную горку.

Мика сам не понял, как это вышло, но его резко развернуло, и он ударился о бортик. Во рту стало солоно. Как он умудрился прокусить язык, Мика так и не смог объяснить ни родителям, ни врачу в приемном покое, куда они приехали всей семьей. Кровь не останавливалась, а кончик языка в буквальном смысле болтался. Язык распух, сделали анестезию, и Мика перестал чувствовать боль. Наконец рану зашили, и можно было идти и встречать Новый год, до которого оставалась пара часов. Мика не мог говорить, у него выходило одно мычание, и Элли от этого было грустно и смешно одновременно. На скорую руку накрыли стол, Мике налили супа, и он сидел и печалился, что не может нормально ни есть, ни говорить, при этом первое было гораздо обиднее. Элли тоже ела суп, за компанию.

Под бой курантов папа пожелал Мике ничего не прокусывать и не ломать в новом году, а Элли – учиться хорошо. Все, кроме Мики, закричали «ура». Мама зажгла бенгальские огни и заявила, что на улицу сегодня семейство не отправится, несмотря на ежегодную традицию ходить на городскую елку после двенадцати. Никто не возражал, поэтому все завалились на диван-кровать в гостиной и смотрели телевизор, пока не уснули.

Утром Элли снова пожаловалась на головную боль и «искры». Мама потрогала ее лоб, позвонила знакомому врачу. Элли обследовали совсем недавно, но причину головных болей так и не выяснили. После таблетки боль прошла, но искры не исчезли. Они появлялись тут и там, скакали и веселились, но кроме Элли их никто не видел. К обеду искры, наконец, решили оставить ее в покое. Мика чувствовал себя прекрасно, язык вернулся в прежнее состояние, швы ощущались, но это была ерунда по сравнению со вчерашним вечером. Играли в лото, потом дошли до городской елки, но кататься с горок никто не захотел. Спать легли не так поздно, как в предыдущую ночь, но все равно не рано.

Мике снился какой-то сон-боевик с танками и взрывами, когда вдруг из одного танка вылезла Элли и сказала:

– Проснись! Скорее, скорее, не то ничего не узнаешь!

– Что?! – спросонья заорал Мика.

– Тише! – Элли зажала ему рот ладонью. – Слышишь?

Мика слышал. Мелодия звучала где-то на улице. Дверь на балкон была закрыта, а длинная полупрозрачная штора отчего-то колыхалась, словно чудом отбившаяся от моря волна. Элли подошла к балкону.

– Веришь теперь? Веришь, да? – глаза ее блестели. – Ну, мне пора.

Она завернулась в штору-шлейф и открыла дверь. Холодный воздух вместе с мелодией наполнил комнату.

– Там зима! Мороз! Ты чего?! – Мика рванулся к сестре.

– Нет, нет, Мика! Тебе со мной нельзя! Не сегодня… я должна сначала поговорить с Лазуриной. Обещаю, когда все уладится, я обязательно возьму тебя с собой в Город Снегов!

Мика почему-то послушался и лег в кровать, а Элли вышла на балкон и исчезла.

Утром сестра спросила, что ему снилось, и Мика, глядя ей прямо в глаза, уверенно ответил: «Войнушка какая-то». Элли улыбнулась и больше ничего не сказала.

После этого случая она долго не вспоминала о Городе Снегов, и Мика снова забыл о нем. У Элли все чаще болела голова, и в это время она видела разноцветные искры. В один такой момент она закрыла глаза и ждала, пока искры не исчезнут, но они прыгали, плясали, а через несколько секунд начали склеиваться и в конце концов стали цветным силуэтом. Элли открыла глаза: на месте силуэта был Мика.

Вид у Элли был озадаченный и растерянный.

– Что с тобой? – спросил Мика.

– Все хорошо, – махнула рукой Элли, – голова просто болит немного опять.

В следующий раз она увидела разноцветную маму, потом папу. Постепенно Элли забыла, что такое темно, потому что весь мир вокруг стал цветным даже ночью. Предметы излучали свет: какие-то сильнее, какие-то слабее. Элли нравилось закрывать глаза и смотреть на людей, животных, деревья. Мир с закрытыми глазами был совсем не таким, каким Элли привыкла его видеть.

Пришла весна, и от деревьев, их зеленых листьев и стеблей шло оранжевое свечение. Люди и животные окрасились во все цвета радуги, и Элли было очень интересно почему, но она не знала, с кем поговорить об этом, а Мика явно не понял бы и не поверил, как всегда.

Шли дни, месяцы, Элли мучилась желанием рассказать Мике о своих открытиях и… молчала. В школе она, как и прежде, была хохотушка и активистка, а дома становилась серьезной и замкнутой. На все вопросы отнекивалась и отвечала односложно: да, нет.