Часть 3
Март занялся́ капелью. Солнце переливалось по мокрым крышам, весело тренькали чистые капли в лужицы под завалинкой, смывая сонную болезненную тяжесть зимы.
Прасковья по снежной грязной хляби вернулась домой уже за́темно. Ольга буднично хлопотала у плиты, сооружая нехитрый ужин. Парни шумно возились в комнате.
– А Анютка где? – спросила Прасковья, заглянув в комнату.
– У Пашки. – Не отвлекаясь от домашних дел бросила Ольга.
– У какого Пашки?
– У Дергачёва Пашки.
Ольга кидала слова сухо и отрывисто. Отношения с того злополучного вечера не ладились, каждая теперь жила своей жизнью, пересекались только за ужином или домашними хлопотами. И то старались поскорее молча выполнить обязанности и разойтись каждая в свой угол.
Прасковья, накинув платок, выскочила обратно в мокрую стынь.
В дом давней соперницы своей влетела она без стука, громко грохнув дверью об стену.
Дети за столом вздрогнули. Анютка привстала робко со своего стула:
– Мам?..
Только сейчас Прасковья заметила, как вытянулась дочка, как упрямо сжимает губы и смотрит прямо, решительно отцовскими глазами.
– Мать где? – резко бросила Прасковья Пашке.
– В больнице, – тихо прошелестел мальчуган.
Глаза у него тоже были отцовские: ясные, большие, удивлённо-кроткие, с затаённой детской болью где-то в глубине.
Прасковья привалилась к дверному косяку и прикрыла глаза. Долго молчала и тяжело дышала.
– А ты тут с кем?
– Я один, я сам могу. – Тоже привстав, прошептал Пашка. – Мне тёть Оля помогла печь протопить и покушать принесла. А Анютка вот уроки делать помогает.
– Мам, мы.. – начала Анютка.
Но Прасковья ее перебила:
– Собирайтесь. У нас переночуешь. Нечего тебе тут одному оставаться.
Ирина вернулась, когда проглянули проталины. Долго стояла нерешительно у ворот, держалась за штакетник, силясь не упасть на мокрую весеннюю землю.
Пашка первым увидал её в окно и с громкими криками: «Мама! Мамка!», – неодетый выскочил во двор. Налетел вихрем на Ирину, едва не сбив ту с ног, прижался к её тяжелой зимней шубе, старался вцепиться в неё как можно крепче, чтоб мать снова не растаяла в неизвестности. Ирина неистово целовала макушку сына, прижималась мокрыми щеками к волосам:
– Пашка, Пашенька, сыночек мой. Как же соскучилась я.
– Так соскучилась, что парня одного посреди зимы в нетопленном доме бросила? Ни разу даже не спросила, жив ли? Хороши скучания, – Прасковью душила жгучая злоба. Она вышла вслед за Пашкой, встала на крыльце, скрестив руки, и свысока глядела на Ирину.
Та потупилась, спрятала глаза под несуразным шерстяным платком.
– Мамку на скорой увезли, без памяти она была, – зло оглянувшись на Прасковью, принялся защищать мать Пашка. – Это я ей скорую вызвал. А потом Анютке рассказал. А она тёть Олю привела. А ты не знаешь ничего! Пойдем, мамка.
Прасковья растерялась, удивленно глядела на Ирину, пока Пашка бегал в дом за курточкой, долго провожала взглядом две худенькие фигурки. И все силилась понять, что же так свербит у неё внутри, какая-то назойливая мысль кружила, как овод на покосе, мешала, но никак не давала себя поймать.
Вечером, когда все уселись за ужин, наконец-то поняла, всплеснула руками:
– Батюшки, так а дитё-то она чем кормить будет, у них же там мыши с голоду передохли.
Под недоуменные взгляды домочадцев скидала в корзину краюху хлеба, варёные яйца, бутыль молока, суетливо огляделась по сторонам, схватила ещё коробок спичек и соль и выскочила и́з дому.
Пашка учил уроки под тёмным абажуром, Ирина тихо лежала в кровати. Прасковья заскочила в и́збу, схватилась за пристенок и долго пыталась отдышаться.
– Тут это.. Поесть вам принесла.. И печь, наверное, протопить надо… Ольга утром заходила, топила… Так остыла, наверное…
– Я сам натопил уже, – исподлобья глядя на нежданную гостью, ответил Пашка.
Ирина удивленно приподнялась на кровати. Без шубы оказалась она совсем худой, голова замотана платком, губы бледные, будто и нет их совсем. Глаза запали и в бледном свете люстры казались пустыми провалами.
– Спасибо тебе, Прасковья, – голос тоже растерял свою силу, шуршал, как бумага под пашкиной ручкой.
– Ты чего это в платке лежишь.. – Сдуру ляпнула Прасковья. И тут же прикусила язык.
Ирина промолчала, опять спрятала глаза, а Прасковья выскочила вон.
Ночь тянулась бесконечно. Прасковья сначала ворочалась в кровати. Потом не выдержала, сунула ноги в домашние валенки, накинула шаль и вышла в кухню.
– Чего не спится тебе, заполошная, – проворчала Ольга, выходя вслед и аккуратно прикрыв дверь в комнату. – Хоть чайник что-ли поставь.
Сама налила воды, разожгла плиту и села напротив сестры.
– Сама натворила делов, сама теперь и маешься. – Вздохнула Ольга, глядя в тёмное окно.
Прасковья аккуратно накрыла ладонями руку старшей сестры:
– Оль, что ж делать-то теперь? Жить-то как? Подскажи. – И шмыгнула громко. – Видела, какая она? А Пашка там один совсем. А случись что с ней… Она ж его не покормит, не доглядит…
– Умирает она, Паш.
Ольга не отрывала глаз от окна, но и руку не убирала. Думала долго.
– Чёрствая ты стала, Паша, как сухарь. На людей кидаешься, слова доброго не скажешь. А сухарь-то водой только размочить можно. Ты б поплакала хоть, глядишь, и размякла бы. А чтоб плакать, так жалеть надо. И не себя жалеть, вокруг посмотри, хуже тебя люди живут.
Сказала, тихо встала и ушла в комнату.
На плите давно уже исходил паром закипевший чайник, а Прасковья всё сидела и сидела, глядя в одну точку перед собой.
Спозаранку она отправилась в контору.
– Можно? – робко постучалась в дверь председателя.
– Заходи, Прасковья Ивановна. С чем пришла? Не выбил я тебе ещё помощь на дом, уж прости. Завтра снова поеду в райцентр. Есть ещё мыслишка, куда обратиться.
– Не за тем я, Иван Степаныч, – перебила его Прасковья. – Извиниться хотела. Ну за.. за тогда, вобщем.
Председатель долго молчал, разглядывая тёмный штакетник за окном. Потом вздохнул:
– Да ладно тебе, Паша. Дело прошлое. Я не понимаю, разве ж..
Потом заглянула на ферму, долго там ругалась с бригадиром, но выбила себе неделю отгулов.
Дома зарубила курицу, собрала целый мешок овощей, молока, масла и, пыхча, еле дотащила всё до ирининого дома.
Пашка был в школе. Ирина спала, не проснулась даже на стук. Прасковья деловито растопила печь, сварила жиденькую куриную похлебку и растормошила Ирину.