– А может у него и с ногами-то все в порядке, – вставил Эрим. – Может это он специально притворяется, чтобы посмотреть кто его больше всего мучить будет. А потом как встанет, да как пойдет люли раздавать всем кто особо отличился.

Бриодам, которые хоть и не очень-то в это поверили, всё равно стало не по себе.

– Чует моё сердце, – мрачно провозгласил Вархо, – накличем мы на себя беду бедовую. Вы видали как он камни расшвыривал, это же он, гад, издевался над нами, насмехался, мол, вот как я могу, захочу и вашими же камнями вам же ваши глупые лбы и поразбиваю. Ох, чую и с огнем плохо дело обернется. Мы словно дети малые, сидим и спящего бейхора по носу щелкаем. Сами себе погибель готовим. Разбередим лихо окаянное, а потом сами же от него и примем смерть, смерть лютую, смерть страшную.

Мелис, почитавший Вархо большим знатоком нечисти и колдовского искусства, испуганно глядел на него, раскрыв рот.

– Нет, братцы, давайте все же отца Боба позовем, – сказал он. – Пусть он тут с крестом и Святым писанием встанет и молитвы читает. Все ж таки божий человек, глядишь и остережется его псина дьявольская.

– Да в нем божеского только сияющая лысина на темени, – с презрением сказал Кушаф и сплюнул на землю. – Жрёт, да бухает вот и вся его вера.

– Да и по женскому полу святой отец слабину дает, – с усмешкой добавил Баногодо. – Алёнка Медведица к нему каждый вечер на исповедь ходит, так отец Боб её так исповедует, что вся часовня трясется.

– Может тогда жертву ему принесём? – Предложил Мелис.

– Отцу Бобу?

– Да тьфу на тебя, какому отцу Бобу! Демону этому железному.

– Человеческую? – Уточнил Эрим.

– Ясное дело человеческую, – весело проговорил Банагодо и кивнул на Кушафа: – Вон, главную шестёрку хишеновскую отдадим ему. Боци из него все равно не получилось.

– Сам-то что ли не шестерка, – нисколько не обидевшись ответил Кушаф.

– Шестерка, но не главная. Ты-то поважней будешь, пошестёрестей.

Вархо задумчиво почесал живот.

– Это можно, – поддержал он. – Разрежем Кушафу грудь, вырвем сердце и пока оно еще горячее поднесем псу. Посмотрим как примет.

Никто не понимал шутит вэлуоннец или говорит всерьез.

– Да что мы дикари какие-нибудь, – возмутился горец Эрим, которого все как раз-таки считали человеком невежественным и чуть ли не первобытным. – Давайте Кушафа просто разденем, свяжем и возле пса положим. Пусть демон сам решает что с ним делать.

– А ничего что я здесь стою?! – Сердито воскликнул Кушаф.

– Да, что ты здесь стоишь? – Улыбнулся Баногодо. – Иди, раздевайся пока. Косынку можешь оставить.

Ронберг, осознав что ничего путного от своих товарищей он явно так и не услышит, хмуро распорядился раздать разбойникам склянки со смолой и приготовить Лупеня, который должен будет пустить горящую стрелу.

К попытке сожжения Кит отнесся также равнодушно как и к "побиванию" камнями. Огонь, по крайней мере тот который в состоянии были для него устроить гроанбуржцы, не мог причинить ему вреда. Температура плавления бронесплава внешнего корпуса робота превышала 6000 градусов Цельсия. При этом защитная подкладка корпуса из графеновых микропластин полностью изолировала внутренние детали Кита от любого жара снаружи. И в потоке раскаленной лавы он мог бы спокойно лежать сколько угодно долго без каких-либо негативных последствий для себя. И потому он не сделал ничего и даже как будто не обратил внимания на то, как об него ударяются стеклянные емкости, разлетаются на осколки, а по его поверхности течет прозрачная с крохотными пузырьками смола, по плотности напоминающая очень жидкий сироп. Лишь в какой-то момент он слизнул немного смолы и проанализировал её химический состав. Это была смесь насыщенных алифатических углеводородов, пальмитиновой кислоты, небольшого включения серы, а также примеси азотистых соединений. "Любопытно", подумал Кит, "почему они называют это смолой. Неужели эту субстанцию производит какое-то растение? Прямо-таки готовое топливо." И также он пришел к заключению, что эта "смола" и правда должна хорошо гореть. В чем он тут же и убедился, когда стрела с пылающим наконечником ударила его в лоб и он молниеносно вспыхнул. "Температура горения около 700 градусов", отметил Кит, весь от зада до кончика носа пылая оранжевым поверхностным пламенем.

Разбойники чуть ли не с детским восторгом наблюдали за происходящим из-за ограждения. И Кит, немного поразмыслив, пришел к решению, что настало время для чуточки театральности. И в следующий момент он приподнялся на передних лапах и гулко грозно захохотал, поднимая пасть к небу. Глядевшие на него мужчины непроизвольно сжались и затаили дыхание. Гремящим, грохочущим, низким, утробным голосом, который буквально ударял по ушам людей, пылающий зверь пророкотал:

Я явившийся из огня,

Из огня сотворенный весь,

И огонь не убьет меня,

Ибо я тот огонь и есть.

Разбойники, не зная что и думать, ошарашенно переглядывались, а некоторые уже крепко сжимали свои нательные крестики. Кит тем временем продолжал, причем его грохочущая речь звучала одновременно с сатанинским хохотом, словно у него было два набора голосовых связок:

Вам, которым гореть в аду,

Не спастись никакой мольбой.

Я за вами уже иду,

Чтобы вас поглотить собой.

Особо впечатлительные начали пятится прочь от ограждения. Другие же наоборот застыли как вкопанные, с ужасом наблюдая за метаморфозами происходящие с демоническим созданием. Его глаза словно стали больше и запылали малиновым цветом, а при этом вся его горящая шкура начала темнеть постепенно становясь абсолютно черной. Кто-то уже и молитву зашептал. Пёс продолжал:

И вам корчиться и вопить,

Жженной плоти вдыхая вонь.

Вам золою и пеплом быть,

Потому что я есть ог-оООнь.

Последнее слово Кит взвыл и разбойники вздрогнули. Горючая смола быстро прогорала, пламя становилось все слабее, но только не вокруг морды чудовищного зверя. Там, словно подпитываясь от раскаленных пылающих глаз, огонь напротив набирал силу и поднимался вверх оранжево-синим столпом. Раскрыв рты, завороженные, не смея уже ни пятится, ни шептать, ни переглядываться, люди неотрывно следили за самым настоящим колдовским пламенем, прекрасно понимая что оно уже не имеет никакого отношения к смоле и порождается самим демоном.

Кит оттолкнулся передними лапами от земли, на несколько секунд встал почти вертикально, задрав пасть вверх, при этом превратив огненную голограмму практически в бушующий пылающий смерч и в следующий миг начал падать вперед. Когда его лапы ударили о землю, он издал такой ужасающий и оглушающий рык, что присутствующим показалось будто их по голове огрели молотом. Звуковые волны были в основном направлены на тех, кто стоял непосредственно перед пастью робота, то есть главную силу акустического удара приняли на себя бриоды и те из разбойников кто находились рядом. Их как будто расшвыряло в стороны. В Цитадели зазвенели разбитые стекла. Ничего не соображая, оглушенные и испуганные, люди шарахнулись прочь от ограждения и того ужаса что оно скрывало. Никто ничего не понимал и просто старался оказаться подальше от деревянных щитов. Из бриодов на ногах остались только Эрим и Банагодо, остальные ползали по земле, дезориентированные и оглохшие. Ронберг просто сидел на своей пятой точке и, хлопая глазами, оторопело глядел куда-то в пустоту. Баногодо помог ему подняться.

На площадь прибывали горожане, ошеломленные донесшимся до них невероятным звуком и, застывая по краю площади, с удивлением наблюдали за своими шатающимися как пьяные товарищами. На крыше Цитадели появилась могучая фигура лысого мивара. Он мрачно взирал на весь этот переполох.

Но впрочем все присутствующие довольно быстро пришли в себя. Физически никто не пострадал и после того как в ушах и голове прекращался звон и гул, люди начинали оживленно обсуждать увиденное и услышанное. Те кто только что прибыли с жадностью внимали очевидцам, страстно желая знать что произошло. Через несколько минут все были на ногах, восторженно и с упоением, перебивая друг друга делились эмоциями, но никто, ни единый человек больше не смел приблизиться к ограждению и взглянуть на собаку. Со всех сторон слышалось: "Вот такие глазища и пылают как угли", "Огонь до неба", "Сам черный как ночь", "Да меня от этого рыка чуть наизнанку не вывернуло", "Я думал меня кузнечным молотом по голове шарахнуло", "А голос просто жуть, у меня волосы на жопе зашевелились", "Клянусь, он пылал как сам сатана".

Хишен, потеряв интерес к происходящему, ушел с крыши в свои покои.

Бриоды снова собрались на крыльце Цитадели, кто сидел на ступенях, кто стоял привалившись к стене. Офицеры разбойничьего воинства постепенно приходили в себя, но говорить никто не спешил.

Наконец Вархо, подергав себя за бороду, сказал:

– Клянусь Вэлуонном, думал душа из брюха от этого рыка выскочит. Говорил вам бестолочам, нечего эту нечисть дразнить. – И он сокрушенно покачал головой.

Никто ничего ему не возразил.

– Надо пойти глянуть как он там, – неуверенно произнес Эрим. – Может он наконец в ад к себе провалился и вся беда с плеч долой.

Все молчали, ждали что скажет Ронберг. Но тот, словно постарев еще лет на десять, сидел на нижней ступени крыльца весь какой-то расплывшийся, уставший, оглушенный, смотрел в никуда и в своей вязанной толстой шапке с торчащими в разные стороны ушами выглядел совершенно нелепым и потерянным.

– Я пойду, – вызвался Альче. Остальные с облегчением и благодарностью поглядели на него.

– Давай, молодой, – сказал Вархо. – Только осторожней там.

Альче, с гордостью и волнением чувствуя на себе пристальные взгляды товарищей, развернулся и изо всех сил стараясь шагать спокойно, отправился к ограждению. Там он немного помедлил, а потом резко, на одну секунду, высунулся из-за щита и снова спрятался. Видимо то что он увидел не напугало его и второй раз он, привстав на чурку, смотрел через ограждение уже долго и с интересом. По возвращению все уставились на него. И даже Ронберг.

Альче пожал плечами:

– Лежит себе и всё. Только он теперь снова обычный.

– То есть?

– Ну серый с подпалинами.

– Он же только что черный был, как обугленный!

– Как же, обуглится эта нечисть. Это он свой истинный вид на минуту принял. А глаза, глаза у него какие?

Альче снова пожал плечами:

– Обычные собачьи, карие. Говорю же выглядит как обычный пес. Сам серый, клыки белые, язык розовый.

– То есть он больше не металлический? – Удивился Банагодо.

– Откуда я знаю, я его не щупал. Может там под шерстью как и раньше металл.

– Под шерстью? Так у него опять шкура проросла?

– Может он того… нормальным стал? – Неуверенно проговорил Мелис. – Может он теперь просто собака, а демон из его улетел?!

Бриоды, не смея поверить в такую удачу, вопросительно глядели друг на друга.

– В начале он тоже как обычный пес выглядел, – напомнил Эрим. – Псина и псина, только что здоровенная.

– Да, верно, – подтвердил Кушаф. – А металлическим он стал в Цитадели, когда бродяги арканы накинули на него, кирмианку и лоя.

– Может в него демон вселяется, когда пёс какую-то угрозу себе или своим друзьям чует? – Предположил Мелис.

– Скорей не вселяется, а просыпается, – сказал Вархо. – Не верю я что демон вышел из пса. В нём он, только уснул на время. Пока очередные умники не начнут в него камни кидать, арканы набрасывать и смолой поливать.

– Что же нам теперь делать? – Задал сакраментальный вопрос Альче.

Никто не знал что ему ответить и все осторожно косились на Ронберга. Банагодо как бы нехотя произнес:

– Может и правда проверку ему устроить? Пошлем к нему отца Боба, пусть он пса святой водой покропит. Если демон там, то он как-нибудь проявит себя, а если нет, то псу от святой воды хуже не станет.

– Как бы отцу Бобу хуже не стало, – усмехнулся Кушаф. – Видали какое пламя из глаз пса вырывалось. Спалит он святого отца и сапог не останется. Или камень в голову бросит.

– Ну и ладно, – равнодушно сказал Банагодо. – Что мы без попа не проживем что ли?

– Без попа нельзя, – твердо произнес Вархо. – Это ж не жениться, не помереть нельзя будет по-человечески.

– А ты помирать что ли собрался? – Весело поинтересовался Банагодо. – Или жениться?

Бриоды заулыбались и даже Ронберг как будто бы отошел от своей задумчивости.

– Типун тебе на язык, – беззлобно ответил Вархо.

– Да и вообще ты же вэлуоннец, – не унимался Банагодо, – вы же там все язычники. Вы ведь, – он кивнул в сторону ограждения, – вон, всякому зверью, да страшенным идолам поклоняетесь. Зачем тебе христианский поп?

– Точно, – смеясь, поддержал Эрим.

– А ты-то что смеешься?! – Тут же набросился на него Банагодо. – Вы там у себя в горах вообще на глиняный член молитесь.

Эрим насупился, а остальные развеселились. Но Ронберг по обыкновению прервал веселье и сказал, обращаясь к Банагодо:

– Давай, шутник, ступай за Бобом. Приволоки его сюда со всем его цацками и пусть он над псом обряд какой-нибудь сотворит. Поглядим чем закончится. Только не пугай его раньше времени своими россказнями.

Банагодо ушел. Ронберг поднялся на ноги, огляделся, отметил про себя что уже давно за полдень и скоро начнет вечереть. Затем приказал убрать с площади лишний народ и выставить оцепление вокруг ограждения, так чтобы к нему ближе чем на 10 метров никто не приближался. Бриоды, вполне довольные что появилось какое-то осмысленное занятие, принялись исполнять его распоряжения.

Баногодо скоро вернулся. Один. На вопрос про священника беззаботно ответил что того везут следом в телеге, мертвецки пьяного. Бриоды погрустнели, всё же они надеялись, что святой отец как-то поможет им и прояснит ситуацию. Но Банагодо принес им и другую весть. Со смехом он поведал товарищам, что в городе уже бродят самые дикие и нелепые слухи о металлической собаке. В частности уже поговаривают о том что пес этот вовсе никакой не демон, а как раз наоборот, ангел Господень, явившийся в Гроанбург дабы покарать его нечестивых жителей. И мол, все доказательства налицо. Явился в образе собаки – животного достойного и положительного. Страдания и боли, за исключением двух проклятых злобных тварей, никому пока не причинил. Мало того, "ангел" пролил божественное сияние на Жору-Мясника и на того снизошла благодать божья. Уже рассказывали о том что Жора в лавке своего брата прикоснулся к мертвой курице и та ожила. А бездетные бабы сейчас прорываются в мясную лавку и требуют Жориного благословения. Некоторые же собираются идти прямо на Расплатную площадь и обратиться за чудом непосредственно к "ангелу".

Такой поворот поверг бриодов в изумление. А затем и в горячий спор о том может ли это быть правдой. Вархо твердо стоял на том что пёс – зло и всех, кто думал иначе, клеймил спятившими дурнями.

– Вы же сами слышали, – горячился он, – как зверь сказал, что мы, грешники, будем вопить и корчиться, когда он будет нас в аду огнём жечь! И что ж по-вашему нас в аду над угольями коптить ангелы будут?!

– Ну ты тупой, Вархо, – сказал Кушаф. – Пёс же просто стих прочитал, который к ситуации подходил. Если не ошибаюсь, это из трагедии "Лампа Эратосфена", сцена третья, акт первый: "Явление огненного зверя".

Такая ученость на минуту смутила необразованного вэлуоннца.

– Но я конечно не говорю что это означает будто он ангел, – примирительно добавил Кушаф.

Однако Мелис, которого эта новая идея крайне захватила, повергнув даже в некий благоговейный восторг, и который уже обдумывал как бы свою бездетную сварливую жену свести с волшебной собакой, в тайне надеясь что это поможет супруге не только понести, но и улучшит её характер, возразил:

– Но стихами-то небось только ангелы разговаривают! Демоны и черти они же дикие и тёмные, вон как Эрим, которого попроси рифму к слову "стол" придумать, так он сто лет думать будет и ничего не придумает.

Горец недобро поглядел на Мелиса и сказал:

– Пожалуйста. Стол – деревянный.

– Сам ты деревянный. Рифма это когда слова в конце звучат одинаково, – благодушно объяснил Мелис, – огонь – ладонь, вода – звезда, стол – ушёл. Понял, балда?

– А по зубам не хочешь? – Спросил Эрим, поднимаясь со ступени.

Однако Баногодо схватил его за плечо и, дружески похлопав по могучей груди, насмешливо сказал:

– Да ладно, Эрим, оставь ему хоть зубы. Он ведь со своей страшной женой и руками до колен всё равно что калека.

Всякое благодушие тут же покинуло Мелиса.

– У кого это до колен?! – Угрожающе спросил он.

– То есть насчет жены возражений нет? – Усмехнулся Кушаф.

Мелис метнул на него сердитый взгляд, но Горик неожиданно сообщил: "Святого отца везут". И все тут же потеряли интерес к Мелису, его жене и его длинным рукам. Даже он сам. Все глядели на телегу, подъезжающую к площади.

– А точно его? – Спросил Альче.

– Не видишь что ли как святое пузо из повозки торчит, – сказал Баногодо.

Телега доехала до бриодов и они обступили её.

– Вот это книга его, псалтырь или что там, – сказал Баногодо, кладя увесистый том в черной кожаной обложке из недр телеги на выпирающий вверх живот спящего священника. – Вот это вода, – рядом с книгой он положил длинную закупоренную деревянной пробкой бутыль из зеленного стекла. – Не знаю святая она там или нет, набрал из чаши рядом с алтарем. А крест у него под рубахой.

Отец Боб, весьма дородный мужчина среднего роста с длинной черной неряшливой бородой, испачканной чем-то зеленым, темными жидкими сальными волосьями, обрамляющими большую лысину, облаченный в жутко заношенный черный сюртук, в черные затертые до блеска штаны, в ужасно мятые и расползающиеся на носках сапоги, в заляпанный перекосившийся белый воротничок, яростно храпел и сопел и не имел ни малейшего представления о тех невероятных событиях что происходили в Гроанбурге. Бриоды долго разглядывали священника, с тоской понимая что толку от него скорей всего будет немного. От отца Боба несло таким ядреным перегаром, что даже бывалые разбойники удрученно качали головами и удивлялись как же можно так напиваться. Но делать было нечего и Ронберг повелел извлечь божьего человека из телеги и по возможности привести в чувство. Самые физически сильные из бриодов, Банагодо и Эрим, споро взялись за дело, но и им пришлось хорошенько потрудиться, чтобы осуществить задуманное.

– Ну и хряк, – пробормотал Вархо, наблюдая как два его молодых товарища, красные от натуги, вытаскивают тяжеленое тело священника.

– Еще бы, – неодобрительно сказал Мелис. – Ты видел хоть раз его трапезу? Он ведь жрет за пятерых, как в него только влазит не пойму.

– Да ты погляди какая бочка. Туда весь Агрон влезет, еще и Кирмом закусить будет можно.

Наконец отца Боба поставили перед Ронбергом. Однако стоять сам по себе священник был не в состоянии и Банагодо и Эрим поддерживали его по бокам. Принялись приводить его в чувство. Сначала по пухлой заросшей физиономии отца Боба хлестал Кушаф. Затем его сменил Мелис, который своими могучими руками хлестал его с такой силой, что голова священника отчаянно моталась из стороны в стороны. Отец Боб начал что-то мычать и пытаться открывать глаза. Горик сходил в Цитадель, вернулся с большим кувшином воды и щедро полил ею голову служителя церкви. Затем отца Боба щипали, пинали под зад, яростно трясли, скручивали кожу и даже прижигали горящей головней пальцы. Результатом всех этих усилий явилось то что священник более твердо встал на ноги, расправил плечи, открыл глаза и осоловелым взглядом обвел стоявших вокруг него мужчин.

– Эй, падре, – наклонившись к нему, позвал его Ронберг, – соображаешь что-нибудь?

Отец Боб тупо посмотрел на него и начал кривить губы, словно силился что-то сказать.

– Братия… мои, – наконец выдал он, затем его мутный взор уперся в Кашуфа и он добавил: – и сестры…

– Тьфу ты, ну и пьянь! – С досадой воскликнул Вархо. – Как же он в своей семинарии то учился?!

– Не знаю как в семинарии, – мстительно сказал Кушаф, – а вот из церкви его, говорят, выперли за то что он воровал у прихожан кошельки, пока они закрывали глаза и молились.

– Ну-ка подержи! – Решительно сказал Банагодо Эриму и тот обнял святого отца, взяв его за обе подмышки. Сам Банагодо отодвинул Ронберга в сторону, встал перед Бобом и принялся бить его пальцами снизу вверх по подбородку.

– Ну ты, винный поп, чучело огородное, давай в себя приходи! – Со злостью приговаривал Банагодо, всё сильнее и сильнее ударяя священника по подбородку. Зубы отца Боба то и дело глухо клацали, а взгляд тем временем прояснялся. В конце концов он пришел в себя настолько, что смог стоять без помощи Эрима и даже пробормотать с некоторым удивлением, обращаясь к Банагодо:

– Сын мой…

Но Ронберг его тут же перебил:

– Слушай, падре, ты сейчас пойдешь вон туда, там лежит собака. Ты возложи на неё крест, водой святой окропи и молитву какую-нибудь прочитай. Понял?

По взгляду отца Боба было совершенно ясно, что он ничего не понял. Он, опасно раскачиваясь, оглянулся на ограждение, на которое указывал Ронберг и, громко икнув, переспросил:

– Собака?! К-какая собака?

– Обычная собака, – снова влез Банагодо, которому не терпелось посмотреть чем всё это кончится. – С ушами и хвостом. Ты не бойся, отец, она не кусается. И вообще смирная.

Бриоды улыбались и прятали улыбки от священника.

– Давай-давай, пошли, – Банагодо развернул и подтолкнул священника в нужном направлении и сделал знак Эриму помочь Бобу придерживаться верного пути. Сам же бросился к телеге и, взяв бутыль и книгу, вернулся.

– Вот, – сказал он, – твои причиндалы. Держи.

Отец Боб, ничего не соображая, взял в одну руку бутыль, в другую книгу.

– Тут святая вода, ею надо собаку покропить, – наставлял Банагодо, для которого происходящее всё больше превращалось в какой-то фарс и он, развлекаясь, вполне с удовольствием в нем участвовал: – Это Святое писание, прочти из него какую-нибудь молитву против злого духа.

Отец Боб, запинаясь и то и дело норовя осесть на землю, но поддерживаемый могучей дланью горца Эрима, растерянно поглядел на Банагодо и неуверенно начал:

– Избави мя, Великий Боже, от всякие прелести диавольские…

– Да не сейчас, там, – Банагодо весело махнул рукой на ограждение, – там всё это прочтешь.

Молодой бриод, поднатужась, отодвинул тяжелую секцию забора, освобождая дорогу к демону. Вдвоем с Эримом они кое как протолкнули священника внутрь, вернули деревянный щит на место и тут же прильнули к ограждению, с интересом ожидая что будет дальше. Через минуту к ним присоединились все остальные бриоды.

Отец Боб по инерции сделал несколько шагов к центру огороженной площадки и остановился. Раскачиваясь, он клонился то вперед, то назад, сильно зажмуривался и затем изо всех сил распахивал глаза, словно пытался восстановить зрение. Создавалось ощущение, что отец Боб отчаянно борется со сном, который вот-вот свалит его с ног. При этом казалось, что большого серого пса с треугольными торчащими ушами он в упор не видит.

– Возрадуемся же ныне, братия и сестры, – вдруг певуче провозгласил он, – ибо чудо дивное лицезрел я в пустоши опаленной. Град Великий из каменьев белых сложенный выступил из земель бесплодных и встал предо мною. И был тот Град Великий полон… полон…, – отец Боб запнулся, уставившись на бутыль в своей руке.

Вытащив зубами пробку и выплюнув её, он задрал голову и щедро приложился к бутылке.

– Во дает, святой отец, – восхитился Вархо, – должно быть воду в вино обратил.

– Да сушняк у него, – сказал Мелис, – сейчас всё выхлещет, пропойца плешивый, и на демона ничего не останется.

Так и вышло. Боб выпил всё содержимое бутылки и отшвырнул её. Затем уставился на книгу в своей руке, словно силясь понять что это.

– Закусить хочет, – насмешливо прокомментировал Кушаф.

Отец Боб, по-прежнему полностью игнорируя огромную собаку метрах в трех от себя, направился к ограждению и встал перед ним, уперевшись рукой в доски, при этом сильно раскачиваясь.

– Чего это он? – Спросил Мелис.

– Поссать кажется, гад, пристраивается, – хмуро сказал Вархо. – Клянусь Сирой Кровопускателем, опозорит нас святой отче на весь ад. Как после смерти чертям в глаза смотреть будем?

Отец Боб тем временем качнулся еще пару раз и, уткнувшись лбом в ограждение, застыл, словно уснув.

Бриоды некоторое время выжидали, но священник не шевелился и кажется и правда слегка похрапывал.

Ронберг мотнул головой Банагодо, молча приказывая тому разобраться с ситуацией. Молодой бриод обошел ограждение и приблизился к священнику. Нависнув через забор над его головой, Банагодо насмешливо позвал:

– Э-эй, ваше преосвященство, – и постучал в темя святого отца, словно это была дверь, – очнитесь. Вас ждут.

Отец Боб, с трудом открыв глаза, поднял голову и поглядел на бриода.

– Из книжки прочтите что-нибудь, ваше высокопреосвященство, – подсказал Банагодо.

Отец Боб осоловело поглядел на книгу и, отпустив забор, взялся за неё обеими руками. Покачиваясь, он раскрыл книгу, немного полистал и заплетающимся языком начал:

– Она закрыла глаза…

– Туда, туда читайте, ваше святейшество, – потребовал Банагодо, указывая в сторону собаки.

Отец Боб послушно развернулся и, сделав пару шагов, замер и продолжил чтение:

– … закрыла глаза и откинула голову назад. С сильно бьющимся сердцем, Назира взволнованно чувствовала как её тело буквально тает и млеет от прикосновения сильных мужских ладоней. Балу нежно целовал её шею и шептал ласковые словно одурманивающие слова. Он осторожно раздвинул её ноги и прижал свой живот к животу девушки. Назира тихонько застонала, ощущая как сладкий влажный огонь затопляет её чресла. Она почувствовала животом напряженный стержень Балу и затрепетала, понимая что вот-вот он войдет в неё.

Бриоды слушали, раскрыв рты.

– Это что ж за псалом такой?! – Недоумевая, поинтересовался Вархо. – Страсти какой-то блудницы?

– Что ты за книгу ему дал? – Спросил Кушаф.

Баногодо пожал плечами:

– Взял со стола в его комнате. Она там одна лежала, думал Талмуд какой или Авеста.

Отец Боб между тем продолжал, переходя к таким откровенным подробностям любовного соития неизвестной Назиры с неизвестным Балу, что разбойники, словно даже смущенные, поглядывали друг на друга и криво улыбались.

– Ну и книжки у попов, – восхищенно произнес Мелис. – Это вот это они что ли у себя в семинариях изучают?

– Да уж, – неопределенно проговорил Кушаф. – Тебе бы такую с женой почитать. Глядишь вы бы и узнали наконец для чего мужчины и женщины живут вместе.

– А вы смотрите как пёс-то заслушался, – сказал Эрим.

Кит действительно следил за священником очень внимательно, буквально ни на миг не отводя от него глаз. Боб же, видимо совсем не улавливая смысла своих же слов, тем не менее с пьяным усердием старался читать выразительно и проникновенно.

– Очень любопытно, – громко и четко сказал Кит, когда речь уже зашла об оральном сексе.

Отец Боб тут же умолк и потрясенно уставился на серую собаку. На лице священнослужителя застыло немое, просто-таки оглушающее изумление. Сильно раскачиваясь, он оглянулся на бриодов и, тыча пальцем в пса, попытался что-то сказать.

– Но по-моему такая литература как-то не соотносится с вашим саном, – все также звучно произнес Кит.

Глядя на волшебную собаку с благоговейным страхом, отец Боб принялся медленно пятится назад. Тут же ему под ногу подвернулся коварный булыжник и дородный священнослужитель полетел спиной назад и с треском врезался в доски ограждения, по которым медленно осел на землю.

– Кабздец нашему попу, – прокомментировал Кушаф. – Слушайте, может он сам эту книжку написал?

Однако никто ему не ответил, ибо случилось чудо. Рядом с псом возник другой отец Боб, трезвый, благообразный и словно даже чуть светящийся. Эрим и Мелис испуганно забормотали какие-то оберегающие заклинания.

Новый отец Боб был статен, величав, с чистой опрятной бородой, густыми, аккуратнейшим образом расчесанными волосами на голове, со светлым ликом и добрыми мудрыми глазами. Его темные одеяния выглядели изысканными и даже роскошными и весьма выгодно очерчивали его могучую широкую фигуру, а высокие новенькие сапожки с чуть загнутыми носками ненавязчиво сияли полировкой. И не было ни на них, ни на одежде ни единого пятнышка, ни единой пылинки. Новый Боб был нечеловечески совершенен и безупречен.

На своего жалкого двойника роскошный отец Боб глядел доброжелательно, но с укоризной. Но затем его одухотворенное лицо погрустнело и, покачав головой, он сказал необычно красивым и глубоким голосом:

– Как же ты мог, Роберт? Как же ты позволил себе дойти до такого? Горечь и печаль переполняют моё сердце, когда я вижу каким ты стал. Сластолюбие и ложь обуяли тебя, чревоугодие и пьянство отравили твоё тело, сладострастие и безнравственность источили твою душу. Как же ты мог, Роберт, предать Господа своего, которому клялся служить до конца дней своих?! Как мог ты бросить и забыть людей, за спасение душ коих ты обязался сражаться под знаменем Бога? Неужели ты не чувствуешь как святой крест, который ты носишь на груди, жжет твою плоть, как мучительно и надрывно бьется в тебе сердце, отягощенное ярмом предательства? Для чего ты укрылся в этом проклятом городе, среди этих алчных нечестивых людей и низменно потакаешь их алчности и нечестивости? Как смеешь ты исполнять священные ритуалы, утратив на то и божеское право и человеческое? И неужели хоть какая-то толика радости посещает тебя в той зловонной выгребной яме, где ты ныне обретаешься? Сорок четыре года я следовал за тобой, стоял за твоим правым плечом, слушал твои мысли, наблюдал твои поступки, нашептывал тебе святые истины и добрые размышления, призывал к бдительности и благонравию. И не уберег я тебя! Я, твой ангел-хранитель, не охранил тебя от этой ямы пороков и беспросветной тьмы обмана и злодеяний. И горе ложится мне на плечи и отчаянье стискивает мне грудь, когда вижу как уверенно ты шагаешь по пути гибели, не слушая ни своего Небесного Отца, ни своего верного спутника. Посмотри на себя, Роберт, вспомни каждое из своих преступлений, всё что ты сотворил, охваченный алчностью и низменностью, слабостью и безволием. Как неистовствовал ты и злорадствовал, срезая кошельки доверчивых прихожан под сенью божьего храма. Как ослепленный своей гордыней, поносил и хулил, насмехался и кривлялся над божьим духом, над его святыми и пророками. Как ханжествовал и притворялся ты перед теми, кто до сих пор почитал тебя за истинного священнослужителя. Как лицемерно и подло ты развращал девицу Алёну, искавшую у тебя исповеди и пути к спасению. Как побуждал её к блуду и распутству, прикрываясь верой святой. Как не соблюдая постов, набивал чрево своё кушаньями и яствами сверх всякой меры. Как вкушал хмельные напитки в непотребных количествах, доводя себя до скотского состояния, унижая свой сан и дух человеческий, низводя себя до состояния бессмысленного животного. Неужели память о всем этом не обжигает тебе сердце также как мне? Неужели эти низменные удовольствия похоти и непотребства окончательно стерли в тебе память о той возвышенной радости служения своему Господу и всем людям, которая некогда делала тебя крылатым и отважным. Скажи мне, Роберт, что нашел ты такого ценного в той грязи, в том смраде и гниении, где ты пребываешь сейчас, что заставило тебя отвернуться от сокровищ души и сердца, дарованных тебе Господом и добрыми людьми? Ради чего ты уподобился бессмысленной скотине, превратился в низменного раба грязных страстей? Неужели проснувшись один среди тишины ночи, трезвый и в холодном поту, ты не съеживаешься от стыда и ужаса за всю свою нынешнюю жизнь? Неужели ты рад, потеряв достоинство и уважение, служить на побегушках у этих разбойников и душегубов, которые смеются над тобой и плюют тебе в лицо? И разве ты не слышишь как плачет словно маленький ребенок твоя чистая душа, ссохнувшаяся и изможденная, уставшая от твоих непотребств и пороков, как плачу я твой покинутый и забытый тобой ангел? Разве не видишь ты как текут алмазные слезы по лику Господа твоего, горько скорбящего о своем заблудшем сыне?