Жены, которым не повезло

Поначалу сказал, что у меня очень туго со временем, и получил резонный ответ, мол, Маша вовсе меня не гонит и не понукает, хотя хорошо бы провести расследование побыстрее, иначе Пашу заарестуют, а вызволять его из тюрьмы уже намного труднее.

Тогда я сказал, что мне будет крайне затруднительно узнать о том убийстве, по которому ее Паше могут предъявить обвинение. На что получил совершенно неотразимый и обезоруживающий ответ:

– Вы сможете, я знаю… У вас к этому настоящий талант.

Хм, вот оно даже как!

– Хорошо, хорошо, – прервал я дифирамбы, источаемые Марьей Федосовой в мою честь (тоже хитрость, и тоже явно заметная, а стало быть, не совсем и хитрость). – Я попробую разобраться в вашем деле (а что я мог еще сказать?!), а вы как можно скорее устройте мне встречу с вашим братом, Павлом Афанасьевичем.

– Вот спасибо-то, вот спасибо! – запричитала Федосова, с трудом выпрастывая свои чресла из объятий кресла с узковатыми подлокотниками. – А ведь я, Аристарх Африканыч, в вас ничуть и не сомневалась. Сразу видно, что вы хороший человек. Я это еще тогда разглядела, когда вы к нам в больничную палату приходили, потому и пришла к вам… Сегодня же поговорю с Пашей. Он ведь не знает, что я с вами встречаюсь…

– Значит, когда вы поговорите с братом, то позвоните мне, так? – уточнил я.

– Ага, – коротко ответила Маша, поправляя платье.

– Тогда возьмите мой телефон и оставьте свой.

Мы обменялись номерами телефонов и тепло попрощались. Тепло – это с ее стороны, а я был деловит и задумчив.

С чего начинать? Как разузнать побольше о том убийстве, в котором вот-вот обвинят брата Маши Пашу? Где гарантия, что Паша, вор-рецидивист, не замешан все же в этом деле? Конечно, «домушники» на «мокруху» не идут, это не их профиль, но если их застают на месте преступления хозяева квартир и пытаются помешать краже, а то и просто задержать, то случается всякое. Он мог убить ту женщину непреднамеренно. Толкнул, например, ее от себя, пытаясь выбежать из квартиры. Она упала и головой стукнулась о мраморную полку камина. Или об угол стального сейфа. Или обо что-то другое. И все, привет, человек умер. Вор убивать не хотел, факт, и, конечно, будет вполне искренне все отрицать…

Первое, что надлежит сделать, поговорить с этим самым Робин Гудом, Пашей. Посмотреть ему в глаза. Прощупать, что это за фрукт. И обстоятельно расспросить о том убийстве. Он ведь может знать многое, раз его допрашивали…

Что ж, вот и закончился мой вынужденный простой.

«Ну что, ты опять ищешь приключений на свою задницу?» – спросил меня тот, что сидел внутри меня: едкий, противный, ироничный.

«Получается, как-то так. Ничего не могу с собой поделать», – искренне ответил я.

«Смотри, – с печалью и нравоучительными нотками произнес тот, что сидел внутри. – Когда-нибудь ты крепко пожалеешь, что ввязался в историю. Но будет уже поздно…»

«Не каркай», – угрюмо отозвался я.

И стал просматривать свою электронную почту. Однако, кроме откровенного спама, многочисленных рекомендаций, как заработать в Интернете за два дня тыщу долларов, и прочей разной галиматьи, писем мне никаких не поступило…

Глава 2
Допрос вора-«домушника», или Коли взялся за гуж…

Мария Афанасьевна позвонила вечером, когда я был уже дома.

– Это Маша… Здравствуйте еще раз, – бодро проговорила она, заряжая меня оптимизмом.

– Здравствуйте, – сдержанно ответил я.

– Брат рядом, я передаю ему трубку…

Это было сказано таким тоном, будто последние двадцать лет своей жизни я мечтал с ним познакомиться и вот сейчас должен отплясывать гопака от свалившегося на мою голову счастья.

– Здравствуйте, – услышал я низкий мужской голос. – Я – Павел. Сестра мне сказала, что вы хотите со мной поговорить.

– Да. Но только не по телефону.

– А где? – осторожно спросил Павел Афанасьевич.

– Приезжайте ко мне, – немного подумав, отозвался я. И назвал свой домашний адрес.

– Хорошо. Буду.

– Дай, дай мне, – послышался приглушенный голос Маши. Надо полагать, что Паша отдал трубку сестре, поскольку я тотчас услышал ее радостный голос: – Спасибо. Спасибо вам!

– Да рано меня благодарить, – заметил я. – И скажите вашему брату, что я его жду.

На этом наш разговор закончился.

Интересно, что представляет собой этот Паша?

Я решил проверить себя и нарисовать портрет вора-«домушника» с тремя ходками за плечами, а потом, когда Паша придет, сравнить представляемое с действительностью.

Итак, возраст. Я о нем не спрашивал, но раз Маша столь энергично хлопочет о Паше, стало быть, она старшая сестра. Привыкла с малолетства вытаскивать младшенького из разного рода передряг и не перестает заботиться о нем даже после того, как он стал закоренелым преступником. И он прекрасно знает о том, что сестра в беде его не оставит. Если Маше сороковник с небольшим, то Паше – лет тридцать пять – тридцать восемь. Или около того.

Рост может быть самый разный – от карлика до долговязого детины. Впрочем, нет, это будет слишком бросаться в глаза. Слишком маленький рост или слишком высокий – это уже особые приметы, а вор должен быть неприметен. Значит, его рост, скорее всего, средний, и комплекция такая же средняя.

Волосы. Вероятно, короткая стрижка. Лохматый вор имеет больше шансов оставить волос на месте преступления, а это ему ни к чему.

Походка у Паши мягкая, почти неслышная, кошачья. Обувь предпочитает мягкую, что-нибудь вроде кроссовок или мокасинов.

Сам он одет в удобную и не стесняющую движений куртку.

У него отличная память, он аккуратен, скорее всего, не курит.

Не женат. Хотя, вполне возможно, где-то живет женщина, растящая его ребенка. Быть может, он об этом и не знает…

Вот такое представление о Паше я составил к его приходу…

Он пришел в девятом часу. На нем была облегающая голову шапка, закрывающая уши, короткая зимняя куртка и ботинки на мягкой подошве. Роста он был чуть выше среднего и комплекции тоже средней. Правда, трудно было определить его возраст, ибо исправительная колония людей не молодит, но я решил его об этом спросить. И когда он вошел и разделся – а волосы на его голове и правда оказались короткими, – первый вопрос у меня был к нему таким:

– Простите, вам сколько лет?

– Тридцать шесть, – ответил он, ничуть не удивившись.

У него было простоватое (как и у Маши) лицо и очень внимательный острый взгляд, чего я, кстати, не отметил, когда составлял мысленно его портрет. Все остальное я угадал правильно. Впрочем, слово «угадал» здесь подходило не очень…

– Чай, кофе? – предложил я.

– Мне все равно, – ответил Паша.

– Павел Афанасьевич, – начал я, когда мы уселись за кухонный стол и стали пить чай с сухариками (больше у меня ничего не оказалось к чаю на тот момент), макая их в чашки, – ваша сестра попросила меня помочь вам по возможности, поэтому я буду задавать разные вопросы, на которые прошу отвечать правдиво и без утайки. Я не полицейский, в данном случае я вообще частное лицо, причем на вашей стороне, наш разговор записываться не будет, поэтому все сказанное вами не выйдет из этой кухни и не сработает каким-либо образом против вас. Вопросы будут самые разные, так что не удивляйтесь…

– Я уже давно ничему не удивляюсь, – кивнул Паша.

– Тогда первый вопрос: сколько в общей сложности вы провели на зоне?

– Четырнадцать лет, – спокойно ответил Павел.

– Ваша сестра Маша носит фамилию мужа? – задал я новый вопрос.

– Да.

– Тогда какая фамилия у вас?

– Кочетков.

– У вас есть… э-э… псевдоним?

– Погонялово? – усмехнулся Паша. – Есть, конечно. Как же без него? Таков порядок. Кочет.

Несмотря на такой внушительный срок неволи, речь моего собеседника была более правильной, нежели у Маши, знающей о зоне только по рассказам брата. Да и феней он ее не приправлял.

– Теперь конкретно об убийстве, в котором вас могут обвинить, – перевел я тему разговора. – Мне нужно знать о нем все, что знаете вы, и все, что вы сами об этом думаете.

– Спрашивайте, – снова коротко произнес Паша.

И я начал спрашивать…

Я. Что это за убийство? Кого именно убили? Когда?

ПАША. Убили женщину. Знаю только, что у нее черепно-мозговая травма, несовместимая с жизнью. Зовут ее Аида Крохина… В смысле звали… Случилось это в субботу шестого декабря…

Я. Где?

ПАША. В квартире по адресу Измайловский бульвар, дом пятьдесят пять, строение два. Это элитный дом. Такой, елочкой, разноэтажный. Квартира убитой на втором этаже.

Я. Сколько лет было этой женщине?

ПАША. Точно не знаю. Что-то около сорока.

Я. Она одна жила?

ПАША. Нет, с мужем.

Я. Дети есть?

ПАША. Кажется, нет.

Я. Кто обнаружил труп?

ПАША. Следак говорил, что труп обнаружили менты, приехавшие по звонку соседки. Это она их вызвала. У соседей ее, Крохиных, телевизор уж слишком громко орал, а время уже позднее было. Вот она и настучала полицейским, что соседи нарушают тишину.

Я. Во сколько это было?

ПАША. Что-то около двенадцати ночи, точнее не скажу.

Я. Где в это время был муж убитой женщины?

ПАША. Не знаю… Но в квартире, кроме покойницы, полицейские никого не обнаружили.

Я. Из квартиры что-нибудь пропало?

ПАША. В том-то и дело, что пропало. Побрякушки^[1] дорогие пропали, рыжье^[2] всякое.

Я. Значит, следователь считает, что это ограбление?

ПАША. Да. Все ж налицо. Поэтому меня и трясут.

Я. Почему именно вас?

ПАША. А кто ж их знает, что у них там на уме? Мне бы тоже хотелось это узнать. Хотя, по большому счету, удивляться не стоит. Если какая-то кража, так сразу ко мне.

Я. А в районе Измайлово были еще ограбления квартир в последнее время? Только откровенно, пожалуйста. Я вижу, что вы чего-то недоговариваете.

ПАША. Были. Еще три.

Я. За какой период?

ПАША. В последние два месяца.

Я. Вы к этому имеете какое-нибудь отношение?

ПАША. Да. Но я вам ничего не говорил. О них менты не знают.

Я. Понятно… Эти три квартиры взяли вы?

ПАША (с глухим отчаянием). Да, я. Но ту квартиру, где убили женщину, я не брал…

Я. А у следователя на вас что-нибудь есть? Я имею в виду эти три кражи в Измайлово.

ПАША. Нет. Я все сделал чисто. Следов не оставлял. Уж, извините меня, не в первый раз, знаю, что почем.

Я. Но вы на подозрении?

ПАША. Да.

Я. Что следователь говорил о времени убийства?

ПАША. Ничего не говорил. Спрашивал меня, где я был в ту субботу с десяти до половины двенадцатого.

Я (задумчиво). Значит, это и есть время убийства. Ну, и где же вы были в то время?

ПАША. Я был в это время вместе со своим корешем, ну, с приятелем. Пиво с ним пили…

Я. Как зовут вашего кореша?

ПАША. Шалый.

Я. Это погоняло, а как по-настоящему?

ПАША. А зачем вам?

Я. Так, для общего развития.

ПАША (с большой неохотой). Шалимов Борис.

Я. А где вы с ним пиво пили?

ПАША. В «Закусочной» на Измайловском бульваре.

Я. Вы об этом следователю говорили?

ПАША. Говорил.

Я. Кореш подтвердил, что вы были с ним в той «Закусочной»?

ПАША. Подтвердил. Только что в этом толку? Ему веры мало.

Я. Почему?

ПАША (не сразу). Потому что он такой же, как и я.

Я. Что, в той «Закусочной» больше никого не было, кроме вас?

ПАША. Был еще народ. Полно. Но из знакомых никого не было…

Я. А вы что, первый раз туда с корешем вашим зашли?

ПАША. Нет.

Я. Получается, что вас должен был узнать обслуживающий персонал.

ПАША. Может быть. Но следак, кажись, никого не опрашивал.

Я. Это почему?

ПАША. Я так полагаю, не нужно ему мое алиби…

Я. Установление наличия или отсутствия алиби на время убийства – первейшая задача любого следователя.

ПАША (с нескрываемым сарказмом). Ага, наслышан. Это вы тому следаку скажите, Михееву.

Я. Значит, вы полагаете, что рано или поздно вас повяжут?

ПАША. Да это к бабке не ходи! Прижмет начальство следака, скажет ему: время, мол, вышло твое, выкладывай нам на стол убийцу Крохиной немедля. И если к тому времени Михеев настоящего мокрушника^[3] не найдет, ему ничего не останется, как меня повязать и перед начальством мною и отрапортоваться. Я ведь для этого самый подходящий кандидат. А мокрушника реального, что Крохину замочил, Михеев ни в жисть не отыщет. Мозгов ему на это не хватит. Вот он меня и прихватит. И улики найдет, и мотив отыщет, можете не сомневаться…

Я. Интересный господин этот следователь Михеев.

ПАША. Да уж куда интереснее!

Я. Я могу сделать ваше фото?

ПАША (удивленно). А это еще зачем?

Я. Схожу в закусочную. Порасспрошу персонал про вас. Может, кто-нибудь и найдется, кто видел вас в субботу… вечером.

ПАША. Ну, коли нужно…

Я снял Пашу на сотовый, на чем допрос его был закончен. Потом дал ему номер своего телефона. Так, на «всякий пожарный» случай.

Когда Паша уходил, он вдруг спросил:

– Вы что, правда возьметесь за расследование?

– Я обещал вашей сестре, – ответил я. – И уже взялся за него… Кроме того, мне сильно не нравится, когда люди садятся в тюрьму и тянут сроки за преступления, которые они не совершали.

– Маша говорила, что вы отличный следак.

– Смею надеяться. У меня иногда получается распутать то или иное дело, хотя я всего лишь криминальный репортер.

– Что ж, если у вас получится с этим расследованием, я буду вам благодарен по гроб жизни, – произнес Паша.

– Меня устроит, если вы просто будете мне благодарны, – ответил я. – Но пока об этом еще рано говорить.

Мы пожали друг другу руки, и он ушел. Ладонь у него оказалась сильная и сухая.

Я сделал себе кофейку, испил его с удовольствием, решив про себя, что первым делом мне нужно узнать три вещи.

Первое: где во время убийства жены находился господин Крохин и кто он, собственно, такой.

Второе: что конкретно пропало из квартиры Крохиных.

Третье: видел ли кто-либо из обслуживающего персонала Пашу Кочета, когда тот со своим корешем Борей Шалым пил вечером в субботу шестого декабря пиво в «Закусочной», что на Измайловском бульваре.

Ну а там видно будет…

Я уже нутром чувствовал, что дело, которое я по доброте душевной взвалил на свои плечи, будет ох каким непростым. Но раз взялся за гуж…

Глава 3
«Горничная» Алена в кружевной наколке, или Подробности убийства

«Закусочная» на Измайловском бульваре – это вам не ресторация под названием «Жбан» на Измайловском шоссе, больше похожая на плацкартный вагон, где и шаурма, и шашлыки, и небритая черноволосая обслуга, с трудом разговаривающая по-русски или просто не желающая этого делать. Это и не бар «Гурман-сити» на Первомайской, со стейком из тунца, который надо ждать минут сорок-пятьдесят, армянским салатом, яблочным штруделем, ванильной панакоттой и глинтвейном, по вкусу весьма напоминающим азербайджанскую краску-бормотуху кондовых советских времен под названием «Алабашлы». И хочешь не хочешь, а полторы штуки – выложи!

Не-ет, господа, «Закусочная» на Измайловском бульваре – это две минуты ходьбы от метро «Первомайская», «водяра» по шестьдесят рублей за сто грамм, бочковое пиво, холодное и неразбавленное (это вам не советские времена!), которое можно тянуть бесконечно, удобно расположившись на диванах из кожзаменителя или на стульях с высокими спинками.

«Закусочная» на Измайловском бульваре – это русский обед за три сотни с небольшим (если берете еще и салат), душевный разговор с приятелем и милая приветливая официантка Алена в белом фартучке и с белой кружевной заколкой в волосах, которые носили раньше горничные в дворянских и лучших купеческих домах. Она-то и поведала мне, что да, знает она Пашу Кочеткова, поскольку тот не единожды в их заведение хаживал, да и продолжает хаживать. И что видела она его в субботу шестого декабря вечером вместе с его закадычным дружком…

– Они с приятелем вон за тем столиком сидели, – указала она на небольшой квадратный стол в уголке и мило улыбнулась. – Пиво пили, разговаривали.

– И когда они пришли? – поинтересовался я.

– Где-то в девять. Может, чуть в десятом часу, – ответила Алена.

– А когда ушли?

– Мы уже закрываться надумали, клиентов потихоньку начали выпроваживать… По субботам мы ведь работаем только до двенадцати… Значит, было где-то без десяти двенадцать или около того. Это все видели, могут подтвердить.

– Спасибо, – искренне поблагодарил я доброжелательную и милую девушку в белом фартучке и кружевной заколке. Все бы такими были. Не в смысле фартучков и заколочек, а в смысле человеческого тепла и душевной доброты.

Что ж, это алиби Кочета. Полное и неотвратимое. Железное. Что означало: к убийству Аиды Крохиной и ограблению ее квартиры он не имеет ровным счетом никакого отношения.

Почему следователь Михеев не сделал то же самое, что я сделал только что: не побеседовал с милой официанткой Аленой? Остается только гадать. Он что, действительно хочет предъявить обвинение в убийстве человеку, у которого железобетонное алиби? Или, как думает сам Паша, держит его про запас и в случае неудачи с настоящим убийцей отыграется на нем? Но ведь есть суд, которому потребуются настоящие, реальные улики, а не версия следователя Михеева. Он что, не понимает этого?

Паша не убивал, это факт. И весьма жиденькая версия, что вор-«домушник» Паша Кочетков врет и что это он убил Крохину, когда застал ее в квартире, отпала, как созревшая короста.

Теперь мне надлежало узнать, кто такой Крохин и где он находился на момент совершения убийства. И вообще, неплохо было бы посмотреть материалы этого дела. Но кто мне их даст? Следователь Михеев? Это, как говорит Паша Кочет, «ни в жисть».

Может, поможет Володька?

– Привет.

– Привет, – услышал я голос майора юстиции Владимира Ивановича Коробова. – Давненько тебя не было слышно.

– Был в застое.

– А теперь застой кончился?

– Вроде того.

– Новое дело?

– Ага.

– И какое?

– Убийство замужней гражданки Аиды Крохиной шестого декабря, вечером, в ее собственной квартире на втором этаже элитного разноэтажного дома под номером пятьдесят пять, строение два, на Измайловском бульваре, – отрапортовал я как по писаному.

Володька молчал. Когда молчание затянулось, я спросил:

– Чего молчишь?

– Думаю, – ответил он.

– О чем?

– О том, на каком этапе расследования ты сломаешь себе башку.

– Это почему? Неужели так серьезно? – поинтересовался я, догадываясь уже, что заключает в себе последняя фраза моего друга. Вернее, кого заключает. Поэтому, чтобы не ходить вокруг да около, добавил: – Уж не потому ли, что это дело ведет ваш следователь Михеев?

– И поэтому тоже, – немного подумав, согласился Володька.

– А что, он такой страшный?

– Он не страшный, майор Михеев – отъявленный карьерист. И папа у него – генерал-лейтенант эмвэдэ. А это значит: что бы ни делал майор Михеев, это правильно. Понимаешь меня?

– Как никогда. То есть подглядеть в материалы дела мне не удастся никак.

– Никоим образом, – твердо ответил Коробов.

– И на тебя мне не приходится рассчитывать, – сказал я без малейшей вопросительной нотки в голосе.

– Не приходится. Совсем.

– Что ж, такая информация – тоже информация, – раздумчиво произнес я, и бодрости духа во мне заметно поубавилось.

– Слушай, а в этом деле ты не можешь дать задний ход? – неожиданно спросил Володька.

– Уже нет. Втянулся.

– Хорошо. Что тебе еще хотелось бы знать по этому делу?

– Всего-то пару деталей, – немного взбодрился я.

– А именно?

– Кто такой господин Крохин и где он находился во время убийства его супруги, – произнес я скороговоркой, боясь, что Коробов перебьет меня и наотрез откажется мне помогать. – Ну, и что пропало из квартиры убитой во время ограбления. Если оно, конечно, имело место быть. – Я чуть помолчал и добавил: – Сможешь, Володь?

– Постараюсь, хотя это будет непросто.

– Когда?

– Не раньше четверга, – подумав, ответил Володька.

– То есть восемнадцатого декабря? – задал я уточняющий вопрос.

– Именно.

– Спасибо.

– Ну что, отбой?

– Отбой.

Восемнадцатое не за горами. Подожду…

Есть такие дома, в которых хочется жить. Конечно, это не «хрущевки» с обшарпанными фасадами, заколоченными фанерой окнами подъездов и сонмом вечно недовольных старух (стариков нет, поскольку они все умерли, ибо мужики у нас долго не живут), несших бдительную вахту на лавочках возле подъездов. Но это и не высотные и продуваемые всеми ветрами монолитные башни с одним подъездом, где никто никого не знает и знать не желает…

Дом № 55 на Измайловском бульваре был красив и ухожен, что оказалось приятной неожиданностью. Небольшой чистый дворик, один из тех, что закладываются сегодня в проекты домов, «обслуживал» аж четыре дома, окружавших его с разных сторон. Оно и понятно: детей нынче рождается мало, и одного двора с парой горок и песочниц вполне хватает, чтобы было где погулять и порезвиться детям из четырех-пяти домов.

Пятьдесят пятый дом и правда был разноэтажный. Его левый край, завернутый на 10-ю Парковую улицу, имел сначала четыре, потом пять, а потом девять этажей. Затем дом поворачивал и шел параллельно Измайловскому бульвару, также меняя этажность: девять-пять-четыре. Вот такая математика. Дом со стороны бульвара окружал кованый заборчик с будкой охранника, который спокойно можно было обойти со стороны 10-й и 11-й Парковых улиц или со стороны Верхней Первомайской.

Я приехал на автобусе. Вышел. Зашел во двор со стороны 11-й Парковой, обойдя 16-этажную панельку. Ни квартиры, где произошло убийство, ни даже подъезда, где находилась эта квартира, я не знал, поэтому решил наладить контакт с местными аборигеншами в образе бабушек и теток, что сгруппировались на одной из лавочек во дворе.

Я подошел к ним и, напрягая все свое мужское обаяние, энергично поздоровался.

– И вам не хворать, – бойко ответила одна из молодящихся дам в большом мохеровом берете, остро и колюче оглядев меня с ног до головы. – Что, гражданин, невесту выбираете? Так мы и не прочь.

Бабульки дружно рассмеялись. Для них это было забавой, глядишь, и день весело пролетит.

– Увы, обручен, – вполне искренне пожалел я. – Я по другому делу…

– Это по какому же? – подозрительно спросила женщина. – Может, вы из тех самых… Высматриваете, какую бы еще квартирку, как у вас говорят, подломить?

– Подломить в смысле украсть? – недоуменно спросил я, с удивлением посмотрев на нее.

– Подломить в смысле ограбить, – поправила меня женщина в мохеровом берете, весьма осведомленная в воровском сленге. – И не прикидывайтесь тут эдакой непонятливой овечкой. Видали мы таких…

– Да я никем и не прикидываюсь, – с некоторой долей обиды произнес я. – Тем более овечкой… А что, в вашем доме такое уже случалось, что грабили квартиры?

– А почему это вас так живо интересует? – задала мне вопрос другая пожилая женщина с ярко-красными губами и искусственным румянцем на пожелтелых сморщенных щечках.

– Видите ли… – начал было я, но договорить мне не дали.

– Да ты, вообще-то, кто такой? – заговорила самая молодая из стайки пожилых женщин, которой едва перевалило за шестьдесят. – Чего ты здесь всё вынюхиваешь?

– Я – телевизионный журналист, – ответил я.

– А где твоя телекамера, господин телевизионный журналист? – ехидно поинтересовалась «молодка». – Видали мы таких!

– Я пока без камеры пришел. Разведать кое-что…

– А чего разведать? – снова подала голос женщина в мохеровом берете. – Кто в нашем доме живет, чтобы побогаче? Ну-ка я вот сейчас мили… полицию вызову… – С этими словами она полезла в карман и достала довольно навороченный смартфон.

– Да погодите вы, Амалия Сигизмундовна, полицию вызывать, – остановила ее старушка с ярко-красными губами и искусственным румянцем на щечках и повернулась ко мне: – При вас, молодой человек, документики какие-нибудь имеются?

– А как же без них, – ответил я, доставая удостоверение телекомпании «Авокадо», и протянул его старушке с красными губами.

– Фальшивое небось, – произнесла «молодка». – Сейчас такими в каждом подземном переходе торгуют.

– Да непохоже, – произнесла старушка и, взяв мое удостоверение, принялась его тщательно рассматривать. – Телеканал «Авокадо», говорите?

– Да.

– Точно, «Авокадо»! – воскликнула еще одна старушка из стайки, которая во все время моего разговора с аборигеншами молчала и не отводила от меня пристального взора. – Я его узнала! Он еще в прошлом годе передачу про актера Игоря Санина вел. Ну, как Санина убили, и все такое… Интересная передача. А актер-то был какой хороший! Я была в него даже немного влюблена.

– Вы совершенно уверены в этом, Зинаида Степановна? – спросила старушка с красными губами.

– В том, что была влюблена? А то как же! Сердце, оно не обманывает!

– Да ну тебя, Зинаида Степановна! Ты все о том же. Я спрашиваю, действительно ли он передачу вел?

– Абсолютно уверена, Гортензия Никитична, – заверила красногубую аборигеншу Зинаида Степановна. – Русаков его фамилия.

– Даже фамилию запомнила?

– А чего тут не запомнить? У моего парня, с которым я в юности встречалась, такая же фамилия была.

– Совершенно верно, Русаков он, – удовлетворенно произнесла старушка, возвращая мне удостоверение. – Ну, и что вас интересует, господин Русаков?

– Меня интересует недавнее убийство в вашем доме, – уже без всяких выкрутасов произнес я.

– Это у Крохиных, что ли?

– Ага. Кто вообще эти Крохины?

– Сам работает в правительстве Москвы, главным инспектором по недвижимости, а Аида была домохозяйкой, – ответила «молодка». – Ох, как не повезло людям. Не дай бог!

– Если быть точнее, – поправила ее Гортензия Никитична, – то Юрий Сергеевич Крохин служит начальником Государственной инспекции по надзору за московскими объектами недвижимости. Должность весьма ответственная и, сами понимаете, доходная. А потому Аида Владимировна не работала, была домохозяйкой и сидела дома…

– Как же, сидела она дома, – с сарказмом заметила женщина в мохеровом берете, которую Гортензия Никитична назвала Амалией Сигизмундовной. – Она все по бутикам да фитнес-клубам шастала. И любовник у нее имелся… Молодой!

– Не слушайте вы ее, – тронула меня за рукав пальто Гортензия Никитична. – Не было у нее никакого любовника… Это она от зависти!

– А что они лаялись тогда каженный день? – не согласилась с ней «молодка». – В последнее время дня не проходило, чтобы они не скандалили.

– Вы это сами слышали?

– А то! Я, чай, за стенкой живу. Мне все слышно.

– Небось ухо к стенке прикладывала, чтобы лучше было слышно, как они там бранятся? – заметила ей не без ехидства Амалия Сигизмундовна. – Так, что ли?

– И прикладывала, так что с того? – огрызнулась в ответ «молодка». – Да и прикладываться не нужно было, и так все хорошо слышно.

– А в тот день, в субботу шестого декабря, Крохины тоже ругались? – осторожно поинтересовался я.

– Ругались! – ответила «молодка». – И еще как! Когда полицейский майор меня допрашивал, я так ему и сказала.

– А в какое время они ругались?

– Начали около восьми, а закончили уже в девятом часу. Они долго ругались… На совесть…

– А потом?

– А потом все разом стихло, вроде бы помирились.

– Так может, этот начальник Государственной инспекции сам ее и убил? – спросил я как бы мимоходом.

– Нет, – не сразу ответила «молодка». – Он в половине девятого ушел, а она телевизор громко включила, я слышала.

– Она телевизор включила сразу, как ушел Крохин, или еще до его ухода?

– До ухода, кажись, чтоб его не слышать, наверное. Так телевизор у них и работал, покуда полиция не приехала.

– А когда приехала полиция?

– В первом часу уже.

– А кто ее вызвал?

– Я и вызвала… А что, если в квартире большой начальник проживает, значит, и законы не надо соблюдать, что ли? И телевизор пусть работает на полную катушку, когда время уже после одиннадцати? Есть закон о тишине, так там черным по белому прописано, что с одиннадцати и до семи шуметь нельзя, потому что люди спят, им отдыхать надо, а не слушать работающий у соседей на всю мощность телевизор.

– Не закон о тишине, а раздел о тишине в законе, который называется «О санитарно-эпидемиологическом благополучии населения», – поправила «молодку» Гортензия Никитична.

– Не важно, как называется этот закон, главное, что он есть. И в нем написано, что шуметь после одиннадцати вечера – нельзя! – «Молодка» победно посмотрела на меня и замолчала.

– Вы совершенно правы, – сказал я. – Громко шуметь после одиннадцати запрещено.

– Ну вот! Я терпела, терпела… Но ведь любому терпению приходит конец. Вот я и вызвала полицию, чтобы урезонили эту Аиду.

– А они приехали и обнаружили труп, так?

– Так, – выдохнула «молодка». – Дверь-то в квартиру Крохиных незапертая оказалась. А потом и еще наряд приехал.

– Вы имеете в виду следственно-оперативную группу?

– Я не знаю, как они там все прозываются.

– Ну а судмедэксперт среди них был?

– В смысле доктор?

– Да, доктор.

– Доктор был. Женщина.

– Ясно, – констатировал я. – И когда они приехали?

– Да через четверть часа после первых полицейских, – последовал ответ.

– А где в это время был сам Крохин?

– Почем же мне знать? Но он вскоре приехал, потому что его вызвала полиция.

– Каким образом?

– Они позвонили ему по сотовому его жены и попросили приехать.

– Вы что, в это время были в квартире Крохиных? – догадался я.

– Была, – ответила «молодка». – Меня пригласили как понятую.

– Вот как… И что вы там увидели?

– В квартире все было перевернуто вверх дном, вещи валялись на полу, в спальне вообще был полный бедлам. Грабитель явно торопился…

– Откуда вы это знаете? – заинтересованно спросил я.

– Так сказали полицейские.

– Ясно. И что унес грабитель? Ну, что у Крохиных пропало? Вы, как понятая, должны это знать.

– Это выяснилось только тогда, когда приехал сам Крохин, – ответила женщина.

– А когда он приехал?

– Около часу ночи, – последовал ответ.

– И что пропало из вещей? – задал я новый вопрос.

– Это я запомнила точно, – произнесла «молодка».

– Еще бы, – перебила ее Амалия Сигизмундовна. – Вам-то уж как это не запомнить…

– Да, запомнила! Вор унес жемчужные бусы, вернее, ожерелье из жемчуга, бриллиантовое колье с сапфирами, золотое кольцо с крупным бриллиантом и золотые сережки с сапфирами. И еще деньги: семьдесят тысяч евро, тридцать пять тысяч долларов и один миллион семьсот пятьдесят тысяч рублей пятитысячными купюрами.

– Не хило, – покачал я головой.

– И я говорю: за какие такие заслуги у них невиданное богачество? – возмутилась «молодка». – Мы все здесь не бедствуем, но жемчужных ожерелий и бриллиантовых колье у нас отродясь не водилось.

– У меня есть бриллиантовое колье, – объявила Амалия Сигизмундовна. – Муж купил в девяносто втором. Когда еще был жив и работал в МИДе.

– Я бы на вашем месте об этом не стала во дворе распространяться, – заметила Гортензия Никитична. – Не ровен час, до чужих ушей дойдет.

– А что, были еще случаи подобных краж? – спросил я, обращаясь скорее к Гортензии Никитичне.

– Были, и целых три! – ответила женщина с ярко-красными губами. – Ограбили квартиру на Верхней Первомайской и две «сталинки» на Пятнадцатой Парковой. И это только за два последних месяца!

– А что он за человек, Крохин? – поинтересовался я у Гортензии Никитичны. Но вместо нее ответила «молодка»:

– Да нормальный он мужик. Терпеливый. Все выкрутасы Аиды поначалу сносил молча и спокойно. Это только последние года два-три они стали лаяться.