Ангелы не курят. Откровения начинающего грешника

– За шесть дней. Бог сотворил мир за шесть дней, на седьмой день Он объявил, что сотворенное Им хорошо. Скажите, Валерий Иванович, а в Библии сказано, что дни исчислялись сутками в 24 часа? Ответьте на вопрос: сколько длятся сутки, например, на Венере? 243 земных дня. А Нептун совершает оборот вокруг Солнца за 164 земных года. Масштабы же Вселенной, как Вам известно, и вовсе исчисляются расстоянием в миллиарды световых лет. Я не отрицаю эволюции, но почему Вы не допускаете мысли, что она – один из инструментов в руках Божих. Посмотрите, как все продумано и гениально в природе. Бездумное «нечто», которое Вы называете эволюцией, не могло так красиво и гениально расставить все в мире по своим местам. И потом, Вы только что сами зашли в тупик, упершись в стену непонимания теории Большого взрыва. Некоторые вещи сокрыты от понимания природы человека и должны восприниматься нами на веру. Предположим, если бы сто лет назад Вам кто-то взялся рассказать про строение атома, уверен, Вы реагировали бы, как сейчас, сомневаясь и требуя доказательств.

– Все это рассуждения, не более того. Я убежденный материалист и верю только в то, что могу пощупать руками.

Любимый ученик откровенно разочаровал своего наставника. Как опытный педагог он сгладил неминуемо назревающий конфликт двух антагонистов, сменив тему разговора. Еще немного они поговорили про особенности современной доктрины системы просвещения, вспомнили старых педагогов и ребят из класса Веденского. На этом и попрощались.

Валерий Иванович долго не мог уснуть, все еще прокручивая в голове сегодняшний разговор. Дело уже было не в разочаровании заблуждениями талантливого ученика. В душе старого материалиста поселилось зерно сомнения. Как говорят в таких случаях математики, докажем теорему от противного и предположим, что высказанная гипотеза есть истина. В таком случае доказательство должно было неминуемо зайти в тупик. Но в голове Валерия Ивановича оно никак туда не попадало, как он не старался. Он где-то даже позавидовал своему воспитаннику.

Конечно, к своему умозаключению несостоявшийся космонавт пришел не эмпирическим методом. Но если предположить, что он все-таки прав, получается, что в стремлении постичь тайны Вселенной ученик превзошел своего учителя. Пока последний все еще топчется у завесы непонимания теории Большого взрыва, Валентин, выходит, открыл для себя тайну мироздания. Эта завеса всю жизнь удручала педагога. По этой причине, несмотря на торжество разума, прогресса и науки, он ощущал никчемность человеческой природы, потому что не мог заглянуть за пелену. А Валентин смело и как-то даже дерзко раздвинул ее своей рукой и, как пить дать, увидел там что-то новое, какой-то другой мир. Что же ему, опытному исследователю, не позволяет сделать этот шаг. Материализм, выработанный годами, рефлекс жить чужими догмами. Может быть, вся жизнь ушла не на изучение законов физики, а на переосмысление чужих открытий. Нужно согласиться, что Веденский оказался не только более талантливым, но, очевидно, и более смелым учеником.

Валерий Иванович твердо пообещал себе, что ради попытки понять слова Валентина назавтра он обязательно прочитает это самое Евангелие от Иоанна. Ради постижения истины он также решил продолжить начатый разговор еще с одним своим «заблуждающимся» учеником Денисом Петровым, который вот уже пятый год, как стал священником. Интересно, что он скажет о сотворении мира и теории Большого взрыва? Что ж это за Евангелие такое, которое раздвигает законы пространства и времени?

Пропавшая часть рождественского гуся

Несколько лет кряду у нас с Казанцевым на Рождество сложилась традиция ездить семьями отмечать праздник к нему в глухомань в село Казанское. В ту ночь мороз стоял трескучий, градусов 30. Мы собрались в храме в половине двенадцатого. Отстояли праздничную службу, а по окончании, сев по машинам, выдвинулись. Путь неблизкий – семьдесят километров строго на север. На дворе два часа ночи, автомобильный термометр показывает минус 31 градус по Цельсию. Едем по лесной зимней дороге, кругом ни души, ни одного встречного автомобиля. Термометр показал минус 32.

«Не дай Бог, что случится с машиной», – эта мысль сильно напугала меня.

Но тревогу разогнало праздничное настроение, предвкушение скорого застолья и красивый ночной пейзаж зимнего леса. Высокие ели стояли, припорошенные недавним обильным снегопадом. Лесная дорога то и дело петляла, и в свете фар деревья играли тенями, словно танцуя и кружась в праздничном хороводе. В мороз небо всегда ясное, а в эту рождественскую ночь звезды и месяц казались еще ярче и ближе. На подъезде к Казанскому мой бортовой термометр показывал уже минус 33 градуса. Тревоги были позади, слава Богу, мы добрались.

Здесь, в таежной тиши и темноте, ощущение рождественской сказки усилилось. Золоченый купол деревянного Казанско-Богородицкого храма отливал отражением лунного света, в окнах дома хозяина горел свет, из трубы шел дым с запахом хлеба. По всему было видно, что нас здесь ждут и готовятся к празднику. Едва мы зашли в натопленную избу, окутанные белыми клубами морозного воздуха, как на нас пахнуло ароматом деревенского хлеба и праздничной снеди. Все знают, как Михаил умеет и любит встречать гостей. Хлеб здесь пекут сами в русской печи. Оттого и пахнет хлебом дым. На плите в деревенском чугуне уже, наверняка, часов десять томится лосятина пополам со свининой, приправленная овощами. Это свое фирменное блюдо Казанцев всегда готовит по случаю приезда дорогих гостей. Словом, все было на высоте: настроение, аппетит, закуски.

Однако нас не спешили усадить за стол. Еще по одной традиции мы всегда ходили в рождественскую ночь на пасеку. Она метрах в двухстах от дома, возле леса и представляет собой поляну, на которой летом стоят ульи, с восточной стороны посадки кустарника, прикрывающие пчел от ветра, и аккуратный сарайчик, где Казанцев хранит бортнический скарб и колдует над пчелами. Не припомню, с чего началась эта пасечная «обязаловка», но там мы всегда жарили яичницу. По окончании поста хочется скушать яичко. В Пасху все понятно, их разноцветное множество. А в Рождество яйца не красят. Вот, видимо, мы и придумали жарить их на пасеке.

– Я все предусмотрел. Во-первых, недолго, а во-вторых, утепляемся, – сказал Казанцев и выдал нам по тулупу.

Мы живо надели их сверху на наши городские пуховики, замотались шарфами, обули валенки, словом, смотрелись весьма комично.

К слову сказать, в тот год на Рождество в Казанское мы взяли с собой нашего общего друга Павла Поверина. Он мой ровесник, человек православный и всю свою сознательную жизнь служит в армии. Пасека нас встречала в новогоднем убранстве. От установленных дополнительно фонарей было светло, стоявшая рядом с сарайчиком невысокая живая елка была наряжена игрушками и светилась электрическими гирляндами. Одну из стеклянных игрушек я аккуратно взял в руки, рассмотрел и понял, что это очень старая вещь. От моего дыхания она тут же заиндевела. А рядом висели зеркальные шары, точь-в-точь как в моем детстве. Сейчас таких не выпускают. Ветви елки украшали стеклянные бусы на ниточке, диковинные птицы из толстой фольги и прочие предметы антиквариата. Михаил, заметив мое удивление, рассказал:

– Не поверишь, накануне праздника нашел целую коробку на чердаке. Выходит, мне их продали вместе с домом. Решил использовать по назначению и порадовать гостей. Поди знай, сколько рождественских праздников они пропустили. Пусть тоже порадуются.

Помощник Казанцева по строительству церкви, местный житель, молодой парень Алексей поддерживал огонь в заранее установленной на поляне буржуйке. Наверное, поэтому он не мерз. Алексей уже начал было прокаливать сковороду, как вдруг из тайги мы услышали слабое: «Люди!» Затем еще раз. Через мгновение сквозь силуэты елок блеснул огонек и снова тревожное: «Люди!»

Мать честная! На дворе три часа ночи, минус тридцать с лишним, а по лесу бродит человек! Наверное, он заблудился! Скорее всего, еще засветло ушел. Сколько же он на морозе? Получается, не час и не два. Да он же мог погибнуть! Тревога обуяла нас не на шутку. С военным другом Повериным тут же кинулись навстречу этому несчастному. Но пока мы неуклюже пытались ползти по сугробам, он внезапно оказался возле буржуйки под фонарем. Мы забыли про мороз, тревога за незнакомца охватила нас с головой.

Перед нами стоял очень не молодой военный. Я слыхал, что где-то там, далеко в лесу, стоит секретная ракетная часть. Но по моим расчетам, это минимум километров пятьдесят отсюда. Милый человек, как он выжил! На нем был белый, как у нас, тулуп, валенки, погоны лейтенанта авиации, черная шапка с кокардой, на плече ружье, на ремне нож. В руках он держал горящую керосиновую лампу.

– Здравия желаю! Мне нужен майор Поверин, – бодрым голосом доложил незнакомец.

– Я! Я майор Поверин! Откуда ты, родной?

Мой друг Павел кинулся к престарелому военному, жестом заботливого отца-командира схватил его за плечи и начал было выяснять, при каких обстоятельствах тот очутился здесь. Но лейтенант опередил майора, как ни в чем не бывало продолжая рапортовать командно-строевым голосом:

– Разрешите обратиться, товарищ майор?

– Да говори ты уже!

– У меня секретный пакет. Приказано доставить и передать лично в руки майору Поверину. – Лейтенант достал из-за пазухи смятую бумагу, поправил очки и начал нарочито выразительно читать голосом Левитана: – Приказом Верховного главнокомандующего от 7 января 1943 года по случаю праздника поручено зачитать поздравление майору Поверину П. В. и вручить рождественские подарки!

Военный бодро скинул с плеч вещмешок и достал оттуда бутылку водки, шматок сала, алюминиевую армейскую кружку. Вручив подарки Поверину, отдал честь. Майор стоял по стойке смирно навытяжку, с очень серьезным выражением лица. Павел ответил лейтенанту на воинское приветствие, приложив к норковой шапке правую руку и приняв подарки.

В этот момент я обратил внимание, что у посыльного на плече висит старая ржавая берданка, перевязанная обычной веревкой. Ремень вовсе не военный, а обычный брючный, за который воткнут большой кухонный нож. Сомнения закрались столь же неожиданно, как появился этот не по уставу престарелый лейтенант. Я было хотел высказать свои сомнения моим друзьям, но, едва повернув в их сторону голову, обнаружил, что они буквально корчатся от смеха. И судя по всему, эта истерия началась у них не только что. Хохотали все вокруг, только лейтенант, я и Поверин, отдавая честь, стояли навытяжку.

В лейтенанте я тут же узнал еще одного местного жителя. Как не догадался сразу, что это розыгрыш! Казанцев много лет отработал в отрасли культуры и любит всякие такие веселые штуки. Вдоволь насмеявшись, мы поблагодарили старика за безупречно сыгранную роль, а хозяев за доброе рождественское представление. Мороз, впрочем, не жалел никого. Мы быстро зажарили и съели заветную яичницу, после чего пулей, по-военному, побежали в дом, где нас всех ждал настоящий рождественский стол.

Напившись горячего чаю и все же отведав лосятины из русской печки, приготовленной в чугуне, мы взялись за песни. Казанцев любит тряхнуть стариной и в хорошей компании всегда берет в руки гитару. Спать улеглись ближе к утру, но еще затемно. Почивали недолго. Встав, отправились в баню. Затем обед, и пора собираться домой. Я прогрел машину, сложил в нее сумки, и мы уже стояли одетые перед дверью, как Казанцев нарочито громко произнес:

– Минуточку! А теперь подарки!

Сей же момент в дом зашли вчерашние Алексей и лейтенант, держа в руках большой фанерный ящик. «Сюрпризы продолжаются», – подумал я. Что еще Михаил придумал, мало ли что он мог найти у себя на чердаке? Я был готов увидеть все что угодно, но только не это. Крышку ящика сдвинули в сторону, и оттуда показалась гусиная голова, а за ней вторая. Первая громко прокричала «га-га», вторая, ощетинившись на нас, зашипела.

– Это вам по подарку. Рождественский гусь, – глядя на наши недоуменные лица, произнес Михаил.

Мы попытались было отказаться. Ну, согласитесь, зачем мне гусь да еще живой. Мой дом – двухкомнатная хрущевка, где мне его держать? На балконе, что ли? У Павла такая же история.

– Зажарите, – отмахнулся Казанцев. – Я же от чистого сердца приготовил.

Деваться было некуда.

Всю дорогу гуси бодро гагакали в багажнике, а мы с Павлом тем временем ломали голову, что делать с домашней птицей, ибо дома для них в городе не было. Я, казалось, нашел быстрый выход из положения. Как только появилась сотовая связь, набрал своего отца, опытного охотника.

– Нет проблем, – сказал он. – Вези своих гусей. Дробь есть, застрелю.

– Что значит застрелю? А разделывать кто будет? – уточнил я.

– Не знаю, не знаю. Дальше сам давай. У меня такого опыта нет.

Знакомые Поверину охотники нас тоже не утешили. Между тем, вечерело, а огни города уже замерцали на горизонте. Что нам с этими гусями делать? Мы оба не выпускали телефоны из рук в надежде найти хоть чью-то помощь, потому что ни я, ни мой бравый военный друг гусей отродясь не резали, и при всей безысходности ситуации осваивать эту науку на ночь глядя мы не собирались.

Нас выручил мой сосед по даче, сельский житель Петрович. Он, матерый крестьянин, всю жизнь держал скотину, в том числе и гусей. Петрович согласился принять нашу птицу на постой в своем хлеву до утра и пообещал помочь забить, ощипать ее и разделать с одним, однако, условием, что мы примем в этом процессе непосредственное участие.

Мы приехали в Кругловское. Хлев не отапливался, но там было не холодно. Гуси вылезли из ящика и по-хозяйски принялись обживать свое последнее пристанище. Один, который погорластей и крупней, принялся с важным видом обходить углы. Другой оказался потрусливее, то и дело шипел, грозно вытягивая на нас шею. Петрович их накормил, налил воды, выключил в хлеве свет и закрыл дверь. Мы сговорились утром встретиться и забить птицу.

Я не спал всю ночь, переживая. Никогда еще в своей жизни я никого не убивал, разве что мух. А тут гуси. Я даже к ним как-то привык, начал отличать одного от другого. Но мой разум был в порядке, и здравый прагматизм говорил, что пощады быть не может. Поверин, видимо, тоже не спал и волновался. Наутро, проявив чудеса армейской смекалки, он убедительно сообщил мне по телефону, что у него срочно появились неотложные дела по службе, сообщить подробности которых он мне не может, поскольку они составляют военную тайну. Пришлось мне ехать в Кругловское одному.

Нужно отдать должное моему соседу. Прежде чем взяться за дело, он грамотно прочитал мне теоретический курс забоя и разделки домашней птицы. Мы приготовили кипяток, ножи, топор.

– Не нервируй животину перед забоем, – наставлял он. – Спокойно и крепко берешь птицу под левую руку. Наклоняешь ее боком, она сама голову на плаху положит, а правой рукой бей. Затем подвешивай, чтобы стекла кровь, и сразу в кипяток на несколько минут. Перо и пух легко теребить будет.

Легко теребить – это легко сказать. Руки у меня ходили ходуном. Мы пошли в хлев. Гуси радостно выбежали нам навстречу, правда, нет-нет да шипели для острастки. Первого Петрович решил забить сам в качестве примера, схватив за шею того, который расхаживал вчера вечером с хозяйским видом. Он умело управился с птицей. Гусь, и правда, даже не пикнул, не кричал и не бился в предсмертных судорогах. Второго предстояло бить мне. Я мысленно прочитал «Отче наш» и сделал все, как наставлял Петрович. Хладнокровно прижал птицу к подмышке, наклонил. В последний момент гусь, в самом деле, наклонил голову на бок, удобно для меня вытянув шею. Удар топором, и дело сделано. «Такая их судьба, – утешал и оправдывал я себя. – На то она и домашняя птица». Хорошо еще, что Казанцев не подарил нам живого поросенка или корову.

Мы ощипали гусей и опалили тушки. Затем последовал еще один теоретический курс по разделке. Все-таки крестьяне – люди умные и от природы сноровистые. Не будь рядом Петровича, я разухабил бы обоих топором на равные куски. Ан нет, оказалось, сначала ювелирно достаем потроха, затем обрезаем крылья, потом отделяем бедра. Оставшуюся тушку уже не ножом, а топором разрубаем вдоль хребта на две половины, а иначе кости не дадут.

В итоге у меня получилось шесть пакетов. В одном потроха на суп, в другом шеи и крылья. Тут ножки и еще четыре полутушки. Половину увезу Поверину, пусть своего гуся получает и готовит. Невелика, нужно признать, кучка мяса получилась – всего шесть пакетов, разложенных на столе. В этом суповом наборе чего-то явно недоставало. Пропала какая-то очень важная часть этих двух гусей, которые еще несколько часов назад ходили по хлеву, гагакали и шипели. Может быть, перья и пух? Нет.

Чисто математически, если произвести взвешивание, не считая перьев, конечно, оба гуся в разобранном, правда, состоянии никуда не делись и лежали на столе. Но уже не было их голосов, таких разных характеров. Каждый из них, наверное, был целый мир. Маленький, гусиный, но индивидуальный и неповторимо свой. Может быть, у домашней птицы и нет никакой души. Не знаю. Но у человека она, точно, есть.

Есть у каждого из нас свой характер, своя судьба. А конец у всех один.

Чисто математически, если произвести взвешивание, после смерти человек ведь тоже никуда не девается. Только пребывает себе в полном покое. Но, как и у этих гусей, исчезает что-то очень важное. То, что отличает нас друг от друга и позволяет быть человеком. Это наша душа и дух, огромный мир, Вселенная. Не может она бесследно исчезнуть. Во всяком случае, я не хочу в это верить.

В углу стоял фанерный ящик, в котором наши гуси приехали из села Казанское. Все, что осталось от их жизни. Кому он теперь нужен? Глядя на него, я вспомнил одну из поговорок моего друга Михаила Казанцева, которую он нет-нет да и скажет порой: «В гробу карманов нет».