Хроника кровавого века – 2. Перед взрывом

– Но другую, более конкретную информацию, чем ту, что вы указали в статье о провокаторе Раскине, он дал вам? – спросил Азеф.

Теперь Бурцев пристально смотрел в глаза Азефу, но тот выдержал его взгляд, а Владимир Львович ответил:

– Нет, он рассказал мне только то, о чём я написал в статье

Ох и не нравился Евно Фишлевичу взгляд Бурцева. Азеф с ужасом начал осознавать, что тот подозревает именно его, от чего Евно Фишлевич терял контроль над собой.

– Этот инкогнито из полиции конкретного описания Раскина не даёт, поскольку тот считается в Охранке ценным агентом. На связь с ним выходит только директор Департамента полиции. Мой информатор об этом человеке может судить только по донесениям, которые со слов агента составляют чины полиции, – сказал Бурцев.

– То есть вы хотите сказать, что ваш информатор не имеет ни малейшего представления, кто этот самый Раскин? – спросил Чернов.

– Думаю, нет смысла далее утомлять расспросами Владимира Львовича, – предложил Азеф.

– Пожалуй, – согласился Михаил Гоц.

Бурцев встал, поклонился и сказал:

– Честь имею! – после чего вышел из комнаты.

– Абрам, – обратился Михаил Гоц к брату, – проводи нашего гостя.

Сидя в одном из многочисленных кафе на улице Ля Каруж, Бурцев анализировал весь разговор с членами ЦК партии эсеров, и не мог отделаться от ощущения, что агент Раскин – это Евно Азеф.

«Нужно ещё раз встретиться с этим человеком, – решил Бурцев, думая о своём информаторе, – я увеличу его гонорар и думаю, он будет более разговорчив со мной».

После публикации статьи о провокаторе полиции в руководстве партии эсеров, тираж журнала «Былое» разлетелся моментально, пришлось ещё допечатывать, так что с деньгами теперь у Бурцева проблем не было. Он отправился на вокзал покупать билет в Москву.

Пока Бурцев пил кофе на улице Ля Каруж, на квартире Шишко шли бурные обсуждения.

– Не кажется ли вам товарищи, что мы делаем одну ошибку? – спросил Азеф.

– Какую ошибку? – посмотрел на него Михаил Гоц.

– Мы всё время упираем на то, что провокатор Охранки в руководстве нашей партии, – продолжил Азеф, – однако ничто не указывает на это. Предлагаю рассмотреть обе кандидатуры на роль провокаторов.

Азеф указал на себя и на Бориса Савинкова, продолжил:

– Отправляя боевиков в Россию, я держал связь с группами Тютчева и Савинкова через Прасковью Ивановскую. Если она по моему доносу была арестована полицией и пошла на сотрудничество, то сдать она могла лишь Николая Тютчева и Бориса Савинкова. Между тем, в Петербурге была арестована вся группа Николая Тютчева, а в Москве только Дора Бриллиант, и никто из группы Савинкова не арестован. Это говорит об одном.

– О чём? – спросила Бреш-Брешковская.

– Провокатор был в группе Тютчева, причём такой, который был на связи у всей группы. Таких двое, это Татьяна Леонтьева, у которой был цветочный магазин использовавшийся группой Тютчева как «почтовый ящик» и связной всей группы Николай Татаров. Причём Леонтьева ещё работала тогда, когда в Петербурге группой руководил Максимилиан Швейцер. Арестовали всю группу, когда после гибели Швейцера, группу возглавил Тютчев. Именно он привлёк к работе Николая Татарова, после чего последовал арест группы.

– А почему вы не допускаете, что провокатором не мог быть сам Тютчев?! – спросил Чернов.

– Исключено! – воскликнул Савинков. Он посмотрел на Чернова и спокойно продолжил: – Ещё при Швейцере было заведено, что руководитель не поддерживает связь с боевиками напрямую. Всё через связного. Николай Тютчев, возглавив группу, всё оставил без изменений.

– Тютчев теперь в Женеве и его можно опросить по факту ареста его группы, – заметил Михаил Гоц.

– Мы так и сделаем, – пообещал Чернов.

– Что касается провала Доры Бриллиант, – продолжил Савинков, – о её мастерской знали я и двое её охранников Адмирал⁵³ и Борис Вноровский. Однако Борис контактировал с Иваном Каляевым. Окажись он провокатором, то полиция смогла бы арестовать всю нашу группу, и предотвратить убийство великого князя Сергея Александровича. В то что провокатор Адмирал, тоже не верится.

– Тогда остаёшься только ты, – усмехнулся Азеф. Он откинулся на спинку кресла: – не кажется ли вам, что полиция случайно вышла на мастерскую Доры Бриллиант. Производство динамита требует много химикатов, а они издают резкий запах.

Азеф развёл руками и закончил:

– Кто-то донёс в полицию.

– Да, вероятно всё так и было, – согласился Борис Савинков. Он совершенно забыл, что сам назвал Евно Азефу адрес динамитной мастерской Доры Бриллиант.

– Следовательно, нам необходимо побеседовать с Николаем Татаровым, – кивнула Екатерина Бреш-Брешковская. Она посмотрела на Азефа и Савинкова: – Думаю, вам двоим необходимо разобраться с этим делом.

– Зачем двоим? – пожал плечами Азеф. Он посмотрел на Савинкова: – Борис, где сейчас Татаров?

– После освобождения по указу от 17 октября, он остался в Петербурге, – ответил Савинков.

– Ты всё равно едешь в Петербург, займись и Николаем Татаровым, – сказал Азеф. Евно Фишлевич развёл руками: – Всё сходится на Николае Татарове. Вероятно, он и есть тот провокатор, на которого в своей статье указывал Бурцев.

Первого марта Борис Савинков приехал в Петербург с боевиком Фёдором Назаровым. В октябре 1905 года они вместе в Нижнем Новгороде готовили покушение на губернатора Павла Унтерберга. Покушение сорвалось по той причине, что неожиданно Унтерберг получил назначение на Дальний Восток и уехал из Нижнего Новгорода. Именно тогда Фёдор Назаров, один из боевиков нижегородской боевой дружины, своей сообразительностью, обратил на себя внимание Бориса Савинкова.

Борис Савинков разыскал Николая Татарова и назначил ему встречу в ресторане «Зоологического сада» в Александровском парке, что неподалёку от Петропавловской крепости. Савинков и Назаров пришли в ресторан порознь, Фёдор направился в буфетную комнату, уселся у стойки и заказал себе бокал вина. Савинков разместился за столиком в общем зале. Он был хорошо виден Назарову из буфетной комнаты.

Татаров появился, едва официант накрыл стол Савинкова. Фёдор со своего места хорошо разглядел Татарова, (он не был знаком с ним). Спустя сорок минут Николай Татаров ушёл, а Назаров со своим бокалом вина, сел за столик к Савинкову.

– Он занервничал, когда я его спросил, как ему удалось сократить срок своей ссылки и приехать в Петербург в конце 1904 года, – сообщил Савинков. Он выпил рюмку водки, и продолжил: – Теперь уже совершенно точно, провокатор полиции, о котором в своей статье писал Бурцев, это Татаров.

– Что ты собираешься делать? – спросил Назаров.

– Предателей карают смертью, – ответил Борис Савинков, поедая салат оливье. Он посмотрел на Фёдора Назарова: – Ты согласен со мной?

– Вполне, – кивнул Назаров и допил своё вино.

– Свяжись с Пинхусом Ротенбергом, – продолжил Савинков. Он отставил пустую тарелку из-под салата: – Пусть он снимет дачу где-то в Сиверской или в Озерках.

– Я всё понял, – ответил Фёдор Назаров. Он встал и направился к гардеробной.

Николай Татаров, возвращаясь к себе на квартиру, думал о том, что он излишне нервничал при разговоре с Савинковым.

«Борис наверняка решил, что провокатор, о котором упоминал Бурцев в своей статье, это я», – размышлял он. Татаров оглянулся, пытаясь определить, не следят ли за ним?

«Но Бурцев писал, что провокатор входит в руководство партии, – продолжал он размышлять. Татаров горько усмехнулся: – Кто сейчас будет задумываться над этим?! Моя нервозность выдала меня с головой!»

Он оглянулся ещё раз, проверяя, не ли слежки.

«Бежать! Немедленно уезжать из Петербурга в Киев. Спрячусь у родителей, меня никто не найдёт».

Николай Татаров так обрадовался простоте решения, что совершенно забыл, как однажды сказал Николаю Тютчеву, что его отец служит священником в Киеве.

– Мил человек, не подскажешь который час? – отвлёк Татарова от мыслей чей-то голос. Николай оглянулся, сбоку от него стоял невысокий, длинноволосый человек в пальто и шляпе. Лицо его показалась Николаю знакомым.

«Где я его видел?» – подумал он, доставая часы из кармана.

– Четверть третьего, – ответил Татаров и пошёл своей дорогой.

Николай был слишком озабочен своими мыслями, иначе бы он сразу узнал в этом длинноволосом типе Георгия Гапона – человеку благодаря которому и началась первая русская революция. После неудачной попытки ввезти партию оружия в Россию в августе 1905 года, Гапон уехал в Монте-Карло, и несколько месяцев жил там со своей гражданской женой Сашенькой Уздалёвой.

В 1902 году Георгий Гапон, ещё будучи священником, преподавал Слово Божие воспитанницам приюта Синего Креста в Петербурге. Там он соблазнил шестнадцатилетнюю Сашеньку Уздалёву. Когда это вскрылось, разразился большой скандал, и запахло лишением сана. На выручку Гапону пришёл тогда ещё только что назначенный заведующим Особым отделом Департамента полиции Сергей Зубатов. В обмен на сотрудничество с полицией, Зубатов добился у Петербургского митрополита Антония прощения отцу Гапону. Ему даже разрешено было жить с Сашенькой Уздалёвой в гражданском браке. Когда Сашеньке в 1904 году исполнилось восемнадцать лет, события закрутились с такой стремительностью, что им с Гапоном было уже не до венчания.

Осенью 1905 года Сергей Юльевич Витте был назначен председателем Совета министров Российской империи. Он добился от царя, напуганого революцией, широких полномочий для себя. Витте понимал, что революцию в России спровоцировал Георгий Гапон со своей идеей подать петицию царю, 9 января 1905 года. Именно расстрел этого шествия рабочих Петербурга, вызвал революцию в России. Не забыл Витте и своих бесед с заведующим Особого отдела Департамента полиции Зубатовым, по поводу легальных рабочих организаций. Тогда в 1903 году Витте был не согласен с Зубатовым, но в конце 1905 года он понял, что тот был прав. Легальная рабочая организация в России нужна, и лидером её должен быть человек далёкий от революционных партий, но которого бы уважали рабочие. Витте вспомнил о Георгии Гапоне.

Свои идеи о легальной рабочей организации, Витте обсуждал с вице-директором Департамента полиции Петром Рачковским. Тот направил в Монте-Карло к Гапону, сотрудника Заграничной агентуры Департамента полиции Ивана Фёдоровича Манусевича-Мануйлова. Через него Витте передал предложение Гапону – вернуться в Россию и начать создавать организацию рабочих. На эти цели Витте выделил Гапону тридцать тысяч рублей из специального правительственного фонда.

В январе 1906 года Гапон вернулся в Петербург и стал возрождать свою организация « Собрание фабрично-заводских рабочих». При этом Гапон держал постоянный контакт с Петром Рачковским. Гапон весьма преуспел в организации своего «Собрания». В Петербурге среди рабочих оно вновь стало набирать популярность. При этом Георгий Гапон перед рабочими ставил одно условие – никаких контактов с революционными партиями. Социал-демократов (большевики и меньшевики) и эсеров это не устраивало, но поделать они с Гапоном ничего не могли, тот был очень популярен среди рабочих.

Пока Гапон организовывал своё «Собрание» в Петербурге, в Женеве на контакт с руководителем Заграничной агентуры Департамента полиции Аркадием Гартингом вышел Евно Азеф и передал, что ЦК партии эсеров приняло решение убить министра МВД Пётра Дурново. Передав это сообщение, Азеф исчез из Женевы. На контакт он больше не выходил.

Дурново, узнав о готовящемся на него покушении, занервничал и вызвал к себе вице-директора Департамента полиции Рачковского, начальника Петербургского охранного отделения полиции полковника Герасимова. Он потребовал от них обнаружить и арестовать боевиков, готовящих на него покушение. Однако ни Герасимов, ни Рачковский никакими сведениями об этой группе не располагали. Николай Татаров ничего пояснить не мог, а других информаторов среди эсеров у них не было. Вот тогда-то Рачковскому и пришла мысль сделать информатором в среде эсеров Георгия Гапона. Пётр Рачковский знал о дружбе Георгия Гапона с эсером Пинхусом Ротенбергом. Он решил строить свою комбинацию на этом. Рачковский назначил Гапону встречу на конспиративной квартире, на Каменноостровском проспекте. На эту встречу и спешил Георгий Гапон.

– Георгий Аполлонович, положение очень серьёзное, – без обиняков начал Рачковский, – эсеры направили в Петербург группу бомбистов для убийства министра Дурново. Мы не можем позволить им совершить это!

– Я-то здесь причём?! – удивился Гапон.

– Георгий Аполлонович, мы осведомлены о том, каким влиянием вы пользуетесь у эсеров. Помогите нам предотвратить убийство Дурново!

– Иными словами, вы предлагаете мне стать вашим агентом? – усмехнулся Гапон.

– Пётр Николаевич Дурново будет вам признателен за помощь оказанную полиции в этом деле, – ответил Рачковский.

«А с Дурново можно сейчас денег слупить!» – усмехнулся про себя Гапон.

Его «Собрание» испытывало трудности. Из переданных Манусевичем-Мануйловым тридцати тысяч рублей, Георгий Гапон себе оставил семь тысяч на жизнь, а двадцать три тысячи передал кассиру «Собрания» Ивану Матюшенскому, а тот благополучно сбежал с деньгами. Теперь на нужды собрания Гапон вынужден был тратить оставшиеся семь тысяч рублей. Денег не хватало.

– Пётр Иванович, я готов помочь вам, но не бескорыстно, – ответил Гапон, – я могу повлиять на одного из знакомых мне эсеров, и он пойдёт на сотрудничество с вами, поможет вам спасти Дурново. Но ему нужно будет заплатить.

– О ком вы ведёте речь?

– Пинхус Ротенберг, – ответил Гапон, – он большой человек в партии эсеров.

– Сколько вы просите за свою услугу?

– Пятьдесят тысяч мне на мою организацию, и пятьдесят тысяч Ротенбергу, – назвал сумму Гапон.

– Двадцать пять тысяч обоим, и не копейки больше, – заявил Рачковский

– Вы ломаете цену как барышник за лошадь, – усмехнулся Гапон, – однако забыли, что речь идёт о жизни министра МВД. Хорошо, раз не сошлись в цене, значит, разговора не было.

Гапон встал и направился в прихожую.

– Одну минуточку Георгий Аполлонович, – останови его Рачковский, – мне нужно позвонить по телефону.

Пётр Рачковский вышел в соседнюю комнату, там был телефонный аппарат. Он позвонил Витте и назвал сумму Гапона. Сергей Юльевич порекомендовал Рачковскому не торговаться с Гапоном.

– Пусть начинает беседу с Ротенбергом, – говорил Витте, – там поглядим на результат.

В это же время в кабинете министра внутренних дел Петра Николаевича Дурново находился полковник Герасимов. Зазвонил телефон, Дурново взял трубку, это был Витте, он передал министру МВД о разговоре Рачковского с Гапоном. Пётр Николаевич в свою очередь рассказал Герасимову.

– Каково ваше мнение Александр Васильевич обо всём этом? – спросил жандармского полковника министр.

– Ваше высокопревосходительство, мне не доводилось лично беседовать с Гапоном, – ответил Герасимов, – судить о нём я могу только по донесениям агентуры, а это вещь субъективная. Однако, я лично знаком с Пинхусом Ротенбергом. Это убеждённый революционер и вряд ли он пойдёт на предательство. Из донесений агентуры, мне известно, что кассир Гапона некий Иван Матюшенский сбежал вместе с деньгами организации Гапона. Боюсь как бы Гапон, получив деньги от Рачковского, не сбежал бы следом за своим кассиром.

Дурново в задумчивости шагал по своему кабинету.

– Александр Васильевич, переговорите с Гапоном в присутствие Рачковского, после чего ещё раз выскажите мне своё мнение. Тогда и решим относительно денег, – сказал министр.

На следующий день Гапон, Рачковский и Герасимов встретились в кафе «Де Пари» на Невском проспекте. Рачковский для разговора снял отдельный кабинет и заказал изысканные закуски. Герасимов видел Гапона год назад, когда тот ещё был священником.

«Костюм не только красит человека, но может его изуродовать, – усмехнулся жандармский полковник, – в рясе Гапон выглядел истинным пастырем душ человеческих, а теперь какой-то фигляр».

Был Гапон в дорогом костюме, но при этом имел потасканный вид – мятый пиджак и грязный воротничок рубашки, волосы растрёпаны и торчат в разные стороны, словно никогда не знали расчёски. Как говорится: «Встречают по одёжке…», потому всё сказанное Гапоном полковник Герасимов воспринял критически, и не поверил ни одному его слову.

В 23.00 он, распрощавшись с Гапоном и Рачковским, отправился на Фонтанку в Департамент полиции, в этом здании была также квартира министра МВД Дурново. Пётр Николаевич пригласил его в свой домашний кабинет..

– Гапон не принесёт нам никакой пользы, – заявил Герасимов, – нет необходимости платить ему деньги

– Хорошо,– задумчиво ответил Дурново, – в этом деле не будем доверяться Гапону.

Однако утром следующего дня на приём к министру МВД пришёл Пётр Рачковский, и убедил его что Гапон сможет завербовать Пинхуса Ротенберга.

***

Савинков и Фёдор Назаров приехали в Петербург не для того что бы разобраться с Николаем Татаровым. Основной их задачей была подготовка убийства министра внутренних дел Дурново. В Петербурге к ним присоединились – Владимир Зензинов, который в декабре 1905 года участвовал в восстании в Москве, а после его подавления перебрался в Петербург. Зензинов привёл в группу Сергея Ильинского, тот входил в Москве в боевую дружину эсеров, базировавшуюся в Фидлеровском училище. При разгроме этой дружины Ильинский был арестован и два месяца просидел в Бутырской тюрьме. Так как во время ареста оружия при нём обнаружено не было, через два месяца он был отпущен. После освобождения Ильинский перебрался в Петербург, где и повстречал Зинзинова. К группе присоединился Адмирал (Лев Зильберберг), который привёл с собой Ивана Двойникова, Евгения Кудрявцева и Рашель Лурье по кличке Катя. Группа тотчас же начала наблюдение за Дурново по уже отработанной схеме – стали извозчиками, газетчиками, посыльными и папиросниками. В этот раз динамитную мастерскую решили организовать в Гельсингфорсе⁵⁴. Финляндия хоть и входила в состав Российской империи, но финская полиция смотрела сквозь пальцы на деятельность русских революционеров. Они ничего не сообщали своим русским коллегам про русских революционеров в Финляндии.

В Гельсингфорсе жил эсер-боевик Борис Моисеенко по кличке Опанас. Он в 1905 году он был в группе Савинкова, когда готовили покушение на великого князя Сергея Александровича. В марте 1905 года по доносу Зинаиды Жученко-Гернгросс, Опанас был арестован, однако следствию не удалось доказать его причастность к убийству великого князя Сергея Александровича. Просидев полгода в Бутырке, Борис Моисеенко-Опанас 21 октября 1905 года был амнистирован по Манифесту царя от 17 октября 1905 года. Моисеенко вместе со своей женой Марией Беневской (партийная кличка Генриетта), поселились в Гельсингфорсе. В январе к ним приехал член Боёвки эсеров по кличке Семён Семёнович⁵⁵. Мария Беневская в 1905 году обучалась в Париже, в мастерской Биллита, изготовлению бомб. Именно по этой причине Семён Семёнович приехал к Опанасу и Генриетте. Они должны были организовать динамитную мастерскую. Фёдора Назарова Савинков в слежке за Дурново не задействовал, а держал в резерве.

Пятого марта Пинхус Ротенберг сообщил Савинкову, что он снял дачу у вдовы Звержинской.

– Отличное место, – улыбнулся Ротенберг, – дача стоит на отшибе, на углу улиц Ольгинская и Варварьинская в Озёрках⁵⁶.

– Что ты сказал хозяйке? Для чего тебе дача в марте месяце? – спросил Азеф. Он как раз в этот день приехал в Петербург и посетил Савинкова на его конспиративной квартире.

– Обычное дело, – развёл руками Пинхус, – ближе к лету дачу не найдёшь. Многие снимают в марте дачи на лето. Пока я плачу за неё двадцать рублей в месяц, потом цена вырастет.

– До лета нам дача не понадобиться, – рассмеялся Савинков, – так что ты Пинхус не слишком потратишься. Завтра ты покажешь дачу Фёдору. Она нам нужна будет через два дня.

Выпроводив из своей конспиративной квартиры Пинхуса Ротенберга и Евно Азефа, Борис Савинков отправился в Заячий переулок, где снимал квартиру Николай Татаров. Всю дорогу он обдумывал, под каким предлогом выманить Татарова в Озерки. Однако врать не пришлось, квартирная хозяйка сообщила, что Татаров позавчера съехал из квартиры. Савинков отправился на Малую Луговую улицу, где снял квартиру Евно Азеф, сообщил ему, что Николай Татаров исчез. Азеф тотчас же пошёл на телеграф и дал телеграмму Шишко в Женеву: « Наш племянник уехал. Адреса не оставил».

Через два дня в Петербург приехал Борис Моисеенко. Он сообщил, что пришли данные из Женевы – отца Николая Татарова зовут Юрий. Он священник в одной из церквей в Киева.

– Поедешь в Киев, – сказал Савинков Фёдору Назарову, – обойдёшь там все церкви. Найдёшь священника Юрия Татарова

– Скорее всего его зовут отец Георгий, – предположил Назаров. Он рассмеялся: – Церквей в Киеве много, но разыскать там священника плёвое дело.

Однако в Киеве Фёдору Назарову потребовалось десять дней, чтобы установить адрес священника отца Георгия Татарова. После чего Фёдор отправился на железнодорожный вокзал и взял билет до Петербурга на 21 марта. Он решил убить Николая Татарова именно в этот день. Назаров уже точно знал, что тот живёт в квартире родителей.

В десять часов утра Назаров подошёл к дому, где жили Татаровы, и вошёл в подъезд.

– Куда идёте господин? – спросил его швейцар.

Отец Георгий Татаров жил в пятой квартире, потому Фёдор сказал:

– В шестую квартиру.

– А, к протоирею Гусеву, – кивнул швейцар.

– Да, к нему, – кивнул Фёдор и стал подниматься по лестнице. Назаров оглянулся и увидел, что швейцар вышел на улицу.

Подойдя к двери, Фёдор позвонил. Дверь открыла седая женщина лет пятидесяти.

– Вам кого сударь? – спросила она.

– Можно увидеть Николая Юрьевича? – улыбаясь, спросил Назаров.

– Зачем он вам?! – тревожно спросила женщина.

– У меня к нему дело чрезвычайной важности, – всё по прежнему мило улыбаясь, ответил Фёдор. Он осторожно, бочком протиснулся в прихожую: – А вы вероятно матушка Николая?

В прихожую вошёл невысокого роста, длинноволосый, седой мужчина. Это был священник отец Георгий. Впрочем, сейчас он был в косоворотке и домашних туфлях.

– Вам кого сударь? – спросил отец Георгий.

– Мне Николая Юрьевича, – ответил Фёдор Назаров.

– Его видеть нельзя, – ответил священник.

В этот момент в прихожую вышел Николай Татаров. Назаров вытащил из кармана пальто револьвер, но отец Георгий схватил его за руку.

– Что вы делаете сударь?! – заорал священник.

Не ожидавший такой прыти от старого священника, Фёдор Назаров нечаянно нажал на курок и грохнул выстрел, пуля ушла в пол.

– Убивают! – закричала мать Татарова и вцепилась в левую руку Фёдора.

В это время Николай Татаров бросился на помощь отцу и вцепился в правую руку Назарова.

«Вот чёрт, сейчас свалят с ног, тут и повяжет полиция!» – в отчаянии думал Назаров, пытаясь, освободится от повиснувшего на нём семейства Татаровых. Пока отец и сын вырывали револьвер у Фёдора, он ещё два раза выстрелил, и пули опять ушли в пол. Однако эти выстрелы напугали мать Татарова, и она слегка ослабила хватку, этого Фёдору хватило, что бы освободить от неё левую руку. Он ударил кулаком левой руки женщину в лицо, она упала на пол. Фёдор левой рукой вынул из кармана пальто нож, и вонзил его в Николая Татарова. Удар пришёлся точно в сердце и на пол Николай Татаров падал уже мёртвым. Фёдор отшвырнул от себя священника, навёл на него револьвер и сказал:

– Лежи тихо поп, а то пристрелю!

Священник в страхе закрыл руками голову, вероятно Назаров сильно ударил женщину, она, охая, пыталась подняться, но не могла. Фёдор нагнулся к Николаю Татарову, посмотрел на него.

«Кажется, готов!» – подумал Назаров. Из нагрудного кармана пальто он достал записку, в которой большими печатными буквами было написано: «Б.О.П.С-Р».⁵⁷ Он сунул записку в карман брюк Татарова, и быстро покинул квартиру священника. Швейцар в подъезде по-прежнему отсутствовал, и Фёдор незамеченным вышел на улицу.

Родители Николая Татарова вызвали полицию, и её агенты нашли записку в брюках покойного. В четыре часа дня в Департамент полиции поступила телеграмма из Киевского охранного отделения полиции, об убийстве Николая Татарова, и что вероятно это дело рук боевиков эсеров. В это время Фёдор Назаров на поезде ехал в Петербург.

Полковник Герасимов находился в кабинете вице-директора Департамента полиции Рачковского на Фонтанке, когда дежурный жандармский офицер принёс телеграмму об убийстве в Киеве Николая Татарова.

– Киевское охранное отделение считает, что это дело рук эсеров-боевиков. У покойного была обнаружена записка с буквами «БОПСР», – докладывал дежурный офицер.

– Это ужасно! – вздохнул Рачковский. Он кивнул офицеру, что тот может быть свободным. Офицер, щёлкнув каблуками, вышел. Рачковский сказал после его ухода: – Николай Татаров был ценнейшим нашим агентом. Каким образом революционеры узнали о нём?

– Некий Бурцев выпускает журнал «Былое», – ответил Герасимов, – он написал статью о провокаторах полиции. Вероятно, каким-то образом эсеры связали факты, указанные в этой статье с Николаем Татаровым.

– Вы читали эту статью?

– Да, – кивнул жандармский полковник, – конкретных данных Бурцев не приводил, но некоторые факты наводят на грустные размышления. Господин Бурцев слишком хорошо осведомлён о некоторых аспектах работы Департамента полиции.

– Эка вы, куда хватили сударь! – покачал головой Рачковский.

– Я лишь хочу одного Пётр Иванович, что бы вы уразумели, враг наш коварен и умён, – вздохнул Герасимов, – а вы, слишком слепо доверяете этому попу-расстриге Гапону.

– Вы ещё слишком молоды Александр Васильевич, – улыбнулся Рачковский. Он откинулся на спинку кресла и продолжил: – И потом, вам до конца не известны все аспекты этого дела. Потому вы и судите так опрометчиво..

Рачковский не мог сказать Герасимову, что с помощью Гапона они с Витте планировали создать крупную рабочую организацию, по тому типу, которые в своё время хотел сделать Сергей Зубатов. На своей конспиративной квартире Рачковский устроил встречу Гапона и Витте. Там Гапон заявил, что находясь в эмиграции, он хорошо изучил революционеров. Многих из них можно склонить к сотрудничеству с российским правительством.

Когда Гапон верил в то, что говорил, он становился необычайно харизматичным. Гапон был проповедником по своей натуре, в момент его проповедей люди, попадая под его обаяние, верили ему. Поверил Гапону и Сергей Юльевич Витте, а видя, что Витте верит ему, и сам Гапон искренне уверовал, что сможет склонить Пинхуса Ротенберга, а через него и других эсеров к сотрудничеству с правительством. Вдохновлённый проповедями Гапона, Витте пообещал Рачковскому выделить сто тысяч рублей из секретного правительственного фонда, для Георгия Гапона. Всего этого Рачковский сказать полковнику Герасимову не мог.

Разговор с Петром Рачковским удручающе подействовал на Герасимова. Из департамента полиции он решил идти пешком. Семья Герасимова по-прежнему жила в Харькове, а сам он в конспиративной квартире, на Итальянской улице, в доходном доме Пентешиной⁵⁸. На противоположной стороне улицы он заметил знакомое лицо.

«Уж, не Пинхус Ротенберг это?» – подумал Герасимов, и на всякий случай прошёл мимо своего дома.

Это был действительно Пинхус Ротенберг, но на Герасимова, шедшего по противоположному тротуару, он не обратил никакого внимания. На Итальянской улице была конспиративная квартира Бориса Савинкова. Пинхус шёл к нему.

– Что случилось? Почему ты пришёл сюда?! – спросил его Борис, пропуская в квартиру.

– Нужно посоветоваться, – сказал Пинхус, снимая пальто.

– Говори.

– Со мной встретился Гапон. Стал нести всякую чушь о непротивлении злу насилием, – сообщил Пинхус.

– А что ты ещё хотел от попа?! – рассмеялся Савинков.

– Это ещё не всё, – ответил Ротенберг, усаживаясь на диван, – он сказал мне, что встречался с Витте, и тот согласен на смягчение позиции правительства. Гапон сказал, что Витте и сам видит необходимость улучшения жизни крестьян и рабочих.

– Как этот поп мог встречаться с сами председателем Совета министров?! – Савинков потёр ладонью лоб.

– Ему оказал в этом содействие вице-директор Департамента полиции Пётр Рачковский, – ответил Пинхус Ротенберг, – он обещает выделить на нужды нашей партии пятьдесят тысяч рублей, если мы откажемся от террора, и возьмёмся за легальные методы борьбы.

Борис Савинков заходил по комнате. После подавления восстания в Москве, разгрома Советов народных депутатов в Петербурге и других городах России, многие в партии эсеров стали говорить об отказе от террора, и переходе на легальные методы борьбы. Если сам Витте, через посредничество Гапона предлагает сотрудничество партии эсеров с правительством, то в партии за этим попом многие пойдут. Савинков знал, как Гапон умеет убеждать. Он может нанести их Боёвке гораздо больший вред, чем Охранка и жандармы.

– Ты говоришь, Гапон тебе пятьдесят тысяч предлагал? – задумчиво спросил Савинков.

– Не мне, – покачал головой Пинхус, – понимаешь…

– Именно так нужно понимать его предложение! – прервал Савинков. Он подошёл к Пинхусу, глядя ему в глаза сказал: – Этот фарисей предложил тебе тридцать сребреников за предательство Пинхус. Пятьдесят тысяч рублей за то, что бы ты стал провокатором полиции и начал предавать своих товарищей.

– Ты считаешь меня способным на предательство?! – Пинхус Ротенберг вскочил на ноги.

– Сядь! – толкнул его на диван Савинков. Пинхус упал на диван, Савинков сел рядом: – Я не сомневаюсь в твоей порядочности, иначе ты не рассказал бы мне о предложении Гапона, просто взял бы деньги и начал предавать. Дело тут не в тебе, а в том, что Гапон пошёл на сотрудничество с Охранкой, и нашему делу он нанесёт огромный вред.

Савинков улыбнулся и спросил:

– Ты за дачу в Озерках на месяц вперёд заплатил? – Ротенберг кивнул. Савинков, немного подумав, продолжил: – Мы её для Кострова⁵⁹ приготовили, да вот не пригодилась. Используем дачу для Гапона. Через несколько дней ты свяжешься с ним, и скажешь, что всё это время думал над его предложением. Согласишься пойти на сотрудничество с полицией, но потребуй у Гапона, что бы он организовал твою встречу с Рачковским. Всё иди, и сюда больше не приходи. Связь через Катю.

Катя (Рашель Лурье) открыла цветочный магазин на Невском проспекте, и боевики группы Савинкова использовали его в качестве «почтового ящика». Двадцать шестого марта Пинхус Ротенберг пришёл на квартиру Гапона в Териоках⁶⁰ и сказал, что он согласен принять его предложение. Однако требуется всё обсудить, и не только с Гапоном , но и с Рачковским.

– В Петербурге это делать опасно, – заметил Пинхус, – много нежелательных свидетелей. Предлагаю встретиться в доме вдовы Звержинской в Озерках. Скажем двадцать восьмого марта.