Похождения полковника Скрыбочкина

– Гы-ы-ы! Оби-бятельна-а! Бу-у-и-им! Ы-ыпа-а-ац-ца-а!

Девушки в ответ ничего особенного не делали, но вели себя по-разному. Одни застывали на месте с разинутыми ртами и глядели на Тормоза как заворожённые, а другие, состроив скромные лица, наотрез отворачивались от него. И тем, и другим, и даже пожилым женщинам, на которых Тормоз не глядел, казалось, что перед ними бессмысленно шевелится человек, не сознающий себя. Но Тормоз сознавал. Оттого, стараясь не спотыкаться на сиюмоментных пустяках, продолжал струиться сквозь незаметное время, точно зверь, крадущийся в ночи сквозь хитроумно искажённые запахи и отражения самого себя в поисках неосторожной добычи.

Он пришёл к одиннадцатиэтажному дому, сверил его номер с тем, который был указан в телефонном справочнике – и, поднявшись на лифте, позвонил в нужную квартиру.

Звонок разбрызгал по лестничной клетке старческий дребезг – настолько противный, что, казалось, был способен поцарапать неподготовленные уши. Но Тормоз не слушал ничего, кроме собственных мыслей, а хозяева, похоже, давно обтерпелись – дверь ему без слов недовольства отворила молодая тонкошеяя женщина с бледными волосами и большими, широко расставленными глазницами, какие бывают у зажившихся на этом свете покойников:

– Вам кого? – удивилась она; и, отступив на шаг, позвала:

– Грыша! Это, должно, до тебя прыйшлы!

– Агы-гы-ы-ыу, – закивал Тормоз, энергично брызгая слюной. – Додибя брийшлы! Сиса дедаем бо-бо! Ха-ха! Бо-бо-бо! Ха-ха-ха-а-а! Бо-бо-бо-бо-бо-хы-хы-хы!

– Вы, молодой человек, не того мне тут, не нахальничайте, не надо придурюваться с порога… – встряхнув скудногабаритной грудью, попыталась по-хозяйски преградить ему путь женщина, опомнившаяся от неожиданного впечатления и теперь желавшая отчётливо продемонстрировать своё недовольство незваным кривоязыким незнакомцем. Она крупнозубо оскалилась и протестующе раздула щёки цвета варёной колбасы:

– А ну-к, не зашагивайте сюдыть с непомытыми ногами! Если очень надо, то дожидайте здесь. Сейчас он сам до вас выйдет!

– Пущай идёть с ногами бестревожно, ему теперя всё дозволено, – неслышным голосом прошелестела из-за спины Тормоза тень старой ведьмы, расплываясь на стене пятном близкого кошмара. И по коридору просквозил ветер предвкушения, поднятый крыльями мстительных загробных ангелов, доселе прятавшихся в скрытом воображении мира.

– Уз-зё м-мождна! – сквозь широкую улыбку повторил Тормоз, стараясь не забыть, что не он себя выдумал, оттого не ему и отвечать за свои поступки, если те кому-нибудь не понравятся.

Он решил более не тратить время и мысли на удовлетворение чужого любопытства, а просто убрал с лица улыбку и зажёг в глазах чёрное пламя оскорблённой невинности. После чего вынул из хозяйственной сумки большой кухонный нож с недавно тупой от рубки курятины режущей кромкой (перед выходом Тормоз не забыл тщательно наточить инструмент). И деловито полоснул супругу добровольного дружинника под кадыком. Несчастная, руководствуясь привычной женской логикой, хотела было нешуточным образом возмутиться и продемонстрировать максимальные возможности своего голоса. Однако вопреки намерению раздражённого ума ничего не успела. Только вытолкнула наружу быстрые струи крови из неудобного прореза и дряблотело рухнула на клетчатый коридорный половик. После чего сделала усталое лицо равнодушного ко всему человека и нерешительно – будто сомневалась в правомерности своего действия – закачала жилистыми ногами, расхристав полы короткого шёлкового халата с рисунком из крупноглазых зайчат и мохноухих медвежат.

– Гы-ы-а-а-а, – шевельнул горлом убийца. И, взяв её за волосы, в несколько продолговатых движений отделил ножом голову от бывшего женского тела.

Из двух отверстых концов переполовиненной шеи толчками хлюпала кровь; а сквозь тщившиеся превратиться в кристаллы глаза покойницы прорастал весь ужас прошедшего и будущего времени.

Тормоз поглядел на своё отражение в этих глазах, и ему стало понятно, что не каждый человек носит в себе только собственную смерть. Некоторые взращивают внутри шагающих за ними каждодневных теней также и разносрочные смерти других людей, подобно кукушкам, бескорыстно высиживающим в тесных гнёздах чужие яйца. К категории последних Тормоз причислил себя, и это придало ему гордости. А ещё он удивился мудрой природе, умеющей невероятно легко и справедливо устраивать всё к лучшему.

В это время в коридор выглянул Шмоналов. Который не то чтобы не умел приводить в активное движение своё мозговое вещество, а просто старался не злоупотреблять данным излишеством, поскольку не любил напрасного напряжения; оттого с возрастом, когда жизнь заставляла таки переступать через свои принципы, ему делать это становилось всё труднее.

– Шо там такое, а? – потревожил он душный воздух квартиры непрокашлянным после недавней сигареты горлом. – Ш-шо т-та-а-ако-о-о… – и осёкся, не веря подлому зрению.

– Ахфету зъив! – угрожающе двинулся на него Тормоз. – Мая-то… хохф-ф-ф… гогухфета була, бляха, дак ты ше зъив!

– Шо-шо? – пробормотал хозяин квартиры, попятившись. – Н-нед-доп-понял я, шо в-вам т-тута н-надоть г-граж-жданин?

Грозный вид кухонного ножа в слабоизвестных руках перевернул душу Шмоналова на сто восемьдесят градусов – и наверняка заставил бы его спасаться куда глаза глядят, однако места вокруг было мало ввиду ограниченности давно намозолившей глаза жилплощади. Несколько шагов добровольный дружинник отступал перед гостем, теряя тапочки и цокая ногтями по рыжему ламинату – пока не упёрся залубеневшими от ужаса ягодицами в старомодную финскую стенку.

– Побучи, фука! – на одном дыхании прошептал Тормоз. И, не медля более ни секунды, кривым движением замазанного лезвия распахнул живот своему обидчику. После чего бросил женскую голову в недалёкую сторону, взял освободившейся рукой торопливо выпучивавшийся наружу кишечник Шмоналова – и движениями фокусника, предполагающего извлечь из шляпы зайца или кролика, потянул его по комнате. Мимо стола, над креслом, вокруг телевизора…

– Господи-божечки, куда ж ты их, кишочки мои… – удивился хозяин квартиры. – Я тебе, незнакомый человек, никаких санкциев на медицинскую ревизию не давал, ты кем уполномоченный? Гля, вон, сколько кровяны на пол набрызгал – теперь делать уборку по-за твоими безобразностями!

Противясь изъятию, он схватился со своей стороны за похожую на змею красновато-перламутровую ленту, выползавшую из его чрева. И, не имея ответа на возникавшие без счёта безотлагательные вопросы, наконец закричал, не жалея горла – так, что хрустальная люстра над его головой закачалась, тонко позвякивая гранёными подвесками:

– Отдай, говорю, назад, ёпсель-дрюксель! Не имеешь права! Потом же ж ты сам спожалеешь! Да поздно будет! Нет, я спрашиваю, по какому праву?! Да я же ж тебя! Да мне же ж!.. О-о-ох-х-хо-о-оу-у-уй!..

Его голос быстро створаживался и чужел, однако Шмоналов был не в том расположении духа, когда задерживают внимание на столь косвенных явлениях. Ибо в затылок ему дышало неизъяснимое и страшное, а то, что разворачивалось перед глазами, казалось ещё страшнее.

Оба – хозяин квартиры и его насильственный гость – с напряжёнными раскрасневшимися лицами тянули кишечник в разные стороны и не прекращали наращивать усилия. Разумеется, это не могло продолжаться вечно. Скользкие кишки вырвались из рук Тормоза и ударили Шмоналова по обеим щекам сразу, с брызгами и отчётливым звуком обидного шлепка.

– А-а-ахль, – задышал кровью добровольный дружинник. – Хмы-ы-ыхбль…

Потом, сделав непреднамеренное лицо, взглянул на часы – и, встав на четвереньки, заторопился к двери, будто давно опаздывал на работу. Животная растерянность вытекала из него на пол, расползалась горячей лужей и тянулась следом за его ногами, быстро меняя оттенки – от лимонного к чёрному… Шмоналов не желал развивать драматический конфликт: собственная жизнь была ему пока дороже всего остального, и он не планировал тратить её столь неожиданно дешёвым способом в неурочное время, без каких-либо предварительных знаков судьбы и соответствующей моральной подготовки. Не переставая двигаться на четвереньках, добровольный дружинник попытался заплакать, чтобы пожалеть себя. Но это у него не получилось, и он только зря поперхнулся, выпустив изо рта гроздь не соответствовавших случаю весёлых розовых пузырей.

Тормоз догнал Шмоналова в коридоре. И привычными уже движениями отрезал всхрапывавшую и не скупившуюся на прочие звуки протеста голову.

Затем он вздохнул, громко улыбнулся и, опустившись на дно своей улыбки, почувствовал себя настолько спокойно и уютно, что захотелось там если не остаться, то хотя бы задержаться надолго. Однако сомневаться не приходилось, что задерживаться нельзя. Потому, оглядевшись по сторонам, Тормоз сходил в комнату – отереть занавеской кровь с лица и рук. В упомянутый момент из кухни донеслось протяжное гудение водопроводных труб, словно в этом единственно подвернувшемся направлении пытался скрыться здешний домовой, приняв нападение на свой счёт, да и застрял – а теперь отчаянно призывал на помощь. Как будто могли найтись желающие вытягивать его из ржавого нутра внутридомовых коммуникаций. А в заоконном пространстве произошло быстрое движение чёрных крыльев, и на подоконник опустилась крупная птица с незнакомой внешностью и умными глазами. Как большинство городских жителей, Тормоз хорошо представлял себе лишь воробьёв, голубей и ворон. С которыми чернопёрая гостья не имела достаточного сходства; оттого для приблизительной простоты Тормоз у себя в уме окрестил её офигабелью. Энергичными движениями головы и рук он поприветствовал незваную летунью, потому что она была ни в чём не виновата, а только хотела посмотреть – это нормальному человеку не обидно: смотреть можно куда угодно любыми глазами, раз уж зрение придумано для всех, кроме слепых попрошаек на базаре.

Время как бы задержалось на месте, пока человек и птица-офигабель, склоняя головы с боку на бок, делились любознательными взглядами. Потом уличная случайница оттолкнула подоконник и покрылила прочь по своим небесным неотложностям. А Тормоз помедлил немного, придумывая, чего бы ему ещё захотеть, дабы продолжать жить дальше… Тут его взгляд упал на стоявшую в стенке, на стеклянной полочке, объёмистую хрустальную вазу. Которая была доверху наполнена конфетами.

Тормоз хлопнул себя ладонями по коленям и, широко расставив щёки, залился сухим деревянным хохотом. Который продолжался целую минуту, а то и больше – до тех пор, пока не угасла до переносимой степени колючая пена предвкушения. Затем, прекратив звуки, схватил вазу, бросился в коридор, где лежали отрезанные головы, и принялся набивать их бестревожно-податливые рты «Гулливером», «Южной звездой» и «Белочкой». За короткое время наполнил их до отказа – так, что конфеты торчали между зубов и вываливались наружу. Завершив дело, медленно отёр пот со лба случайно подвернувшимся женским тапочком. И, взяв бывшего Шмоналова и его жену за волосы, пошёл на улицу.

***

В четырёх шагах от подъезда какой-то человек в захлюстанном спортивном костюме спал на газоне, мучительно присвистывая при каждом вздохе и любовно обнимая полупустую бутылку синего стекла с невнятной винной этикеткой. Пробка на бутылке отсутствовала, и та с едва уловимой, как бы издевательской медлительностью клонилась к земле. По мере обострения угла наклона содержимое бутылки капельно вытекало на заскорузлую землю. Тормоз приветливо подмигнул лежавшему ничком человеку, словно у того имелся замаскированный глаз на затылке; затем аккуратно поправил свободной ногой бутылку, чтобы поберечь будущее чужое удовольствие. И покинул газон, беззвучно шевеля губами с видом телевизионного диктора, не желающего в свободное от работы время растрачивать интересные слова бесплатным образом.

Вечер заканчивался, и небо теперь казалось совсем близким; не хватало лишь стремянки, чтобы взобраться наверх и почувствовать его тёплый мрак, где, наверное, нет ещё перенаселения и квартиры могут продаваться не только беженцам из горячих точек. Бледно-жёлтая, похожая на недозрелую алычу луна над его головой струила мягкий свет, а звёзды мерцали с непритворной ласковостью, не требуя ничего взамен. И Тормоз, пользуясь возможностью, усваивал энергию вселенной своим, в сущности, слабым и незащищённым телом. Он чувствовал себя прозрачно и невесомо. Ему казалось, что он готов оторваться от подножной тротуарной плитки – на один-два, а то, может быть, и на все десять сантиметров – и двигаться дальше по воздушной пустоте. Однако Тормоз не рискнул отрываться, чтобы не тратить усилий на непривычное. И отправился в приятную неизвестность грядущего обыкновенным пешеходным способом.

Он был весь как невозмутимая вода мелкодонного сельского пруда, на котором не случается не только заметных волнений, но даже едва приметная зыбь является большой редкостью. Машинально перебирая ногами, Тормоз шёл мимо жидкой человеческой мешанины. Мельком угадывал потайные знаки чужих судеб, просачивавшиеся сквозь вёрткие глаза прохожих, и не читал в них ничего отрицательного для себя лично, а просто возвышался над разношёрстной людской суетой, точно вековой мраморный утёс, ощущая своё отличие от нерушимого камня лишь в том, что имел возможность перемещаться на доступные расстояния. Его окружали чужие многоэтажные дома, похожие на могилы древних пещерных царей. Повсюду горели холоднокровным огнём окна и фонари. А деревья слегка раскачивались на неопределённом сквозняке, словно раскоряченные скелеты порождений стороннего разума, готовые в любой момент рухнуть на асфальт. И Тормоз, шагая своим путём, улыбался окнам, фонарям и раскоряченным скелетам, хотя не переставал держать зрение в растопыренном состоянии из привычки к безопасности и самосохранению.

…Пятнадцать минут спустя он уже ехал домой в троллейбусе, сидя на месте для инвалидов и положив обе головы себе на колени. Люди вокруг старались не приближаться вплотную, чтобы не испачкать одежду кровью. Но была обычная теснота, поэтому нет-нет да и прижимался кто-нибудь плащом или юбкой, неодобрительно ворча и пихаясь локтями по сторонам. Головы Шмоналова и его супруги, разумеется, не обращали ни на кого внимания: они спали окончательным сном и видели прозрачные грёзы, наполненные прекрасной беззвучной музыкой, среди которой хотелось снова умереть и больше никогда не рождаться. Тормоза подмывало постучать костяшками пальцев по лбу аннулированного добровольного дружинника, дабы услышать хотя бы искажённое эхо этой музыки. Но он сдерживался, понимая, что осуществить своё желание ему будет гораздо удобнее дома, вдали от чужих глаз и ушей.

Троллейбус лязгал дверцами на остановках; в него набивалось всё больше и больше народу, словно некто снаружи брал могучей рукой человечьи тела и запихивал их в салон, ожидая, когда потная масса достигнет критического размера и взорвётся кровавой звездой. Однако взрыва не получалось, и транспортное средство продолжало с похоронной скоростью благополучно двигаться по своему обыкновенному маршруту. Тормоз ощущал себя так, будто плыл в подводном царстве, внутри битком набитой консервной банки с ещё живыми рыбами, перемещаясь относительно себя самого, прежнего, – гораздо медленнее, нежели можно было предположить, не глядя по сторонам.

– Откуль конфеты, сынок? – поинтересовалась свисавшая сверху старушка где-то между Ленина и Мира.

– С поминок, – буркнул Тормоз, посмотрев на бабку. И, удивившись собственной внятности, строго отвернулся к окну.

Ему было спокойно и одинаково. Потому что трудный день благополучно завершился, а завтра настанет новый день, такой же, как все остальные дни, и в то же время другой, ведь сколько бы ни существовало на свете похожих вещей и понятий, рождённых от единоначального корня, они, тем не менее, обязательно должны разойтись в разные стороны, как земля и небо, и налиться собственными красками.

Улицы неторопливо двигались мимо. А Тормоз ехал, вздрагивая вместе с сиденьем для детей и инвалидов, и размышлял о необычайной существительности мира. Тихий и усталый человек нового века.

На службе трёх разведок

Считаясь неистребимым среди женщин, Скрыбочкин ещё не каждой позволял себя предъявить. Тем обиднее казалось их пренебрежение сегодня, в новогоднюю ночь. А всё из-за поганого куска мяса… Собаки, увеличиваясь в числе, бежали следом. В знак своей несъедобности Скрыбочкин лупил животных по мордам и удивлялся: «Надо же, как тут живут: за скотиной и людей почти не видать…»

Лиссабон ему не нравился. Особенно после того, как кто-то спустил через форточку протухшую свиную рульку, которая уничтожила Скрыбочкину причёску – и теперь его преследовал по запаху весь животный мир города.

Отовсюду из окон и дверей доносилась музыка: одна мелодия перебивала другую, другая – третью, и всё сливалось в невменяемую какофонию. Извращённые и перемешанные звуки лезли в уши Скрыбочкина против его воли подобно пучкам настырных червей-паразитов, желающих устроить между его органов внутриутробное общежитие для себя и своего предполагаемого потомства.

«Как жить дальше? Где проведать дальнейшее направление? Кто бы подсказал, да разве я кому здесь нужен? Нет, никому не нужен. Обидно, хоть землю грызи!» – так думал Скрыбочкин, блуждая по португальской столице с сомневающимся видом. Он уже сожалел, что решился на турпоездку в эту неприветливую местность, и опасался в скором времени исчерпать свой человеческий облик, обернувшись кем-нибудь скудоумным и нечленораздельным.

А может, в самом деле, сейчас лучше всего было бы изолироваться от самого себя, потерять память и стать похожим на добродушное животное, имеющее пределом мечтаний тёплую нору с посильным запасом разных удобоваримостей в продовольственной корзине? Впрочем, этот вопрос пересовывался в его уме по риторической окружности, ибо никакой ясности в обозримом будущем ему не светило; и Скрыбочкин продолжал одиночное движение в машинальном режиме, без особенной охоты оставаясь в образе лишнего человека.

– Трам-там-тарата-там! Умца-турубумца-барабумца! Тарарам-парарам! – штыряли ему в левое ухо звуки сразу нескольких электронных оркестров.

– Пиририм-бирибирим-тирибирим-пирибиририм! Тыц-пырыц-тырымбыц-пырымбыц! Шалаламбу-балаламбу-тарамбаламбу! – вдрючивалось ему без спросу в правое ухо струнное, духовое и ударно-трещоточное безобразие.

…Сотрудники израильского Моссада вели Скрыбочкина от самого аэропорта. Вчера ими была перехвачена шифровка из Москвы, предписывавшая русской резидентуре выкрасть перевозимую через Португалию стратегическую жидкость М-13 вместе с новыми узлами для военного спутника. Также в шифровке сообщалось, что для оперативного содействия в Лиссабон кружным путём пришлют суперагента ГРУ майора Гниду – убийцу-невидимку, в совершенстве владеющего искусством мимикрии.

Из всех пассажиров единственным попавшим в поле подозрения сотрудников Моссада оказался Скрыбочкин.

Входить в контакт с агентом не торопились, поскольку уже видели его в деле: когда португальцы захотели досмотреть чемодан гостя, тот устроил групповой акт насилия, после которого таможенники, вероятно, долго не сумеют описать его внешность… Никто не знал, что предшествовало данному событию. А вышло так, что Скрыбочкин следовал в «Боинге» из России и оказался приятно удивлён стюардессой, вышедшей раздавать бесплатное питание и выпивку. На время полёта он задержал щедрую девушку подле себя. А дюжину подносов вместе с одноразовой посудой укрыл простой нечаянностью рук в своём чемодане, поскольку везти обратно в Россию выгодно что угодно. На металлические подносы потом и загудел прибор у таможенников. Слава богу, рукопашный бой был знаком Скрыбочкину не понаслышке, и ему удалось покинуть здание аэропорта в безубыточном образе.

Оказавшись на твёрдой почве, он решил для начала побродить по незнакомой столице, подышать воздухом и посмотреть на местные достопримечательности. Однако ничего хорошего не увидел, а только получил по голове свиной рулькой, потратил зряшные силы на прилипчивых собак и наконец, почувствовав накопившуюся усталость, направился отдохнуть в первый подвернувшийся ресторан. Через час Скрыбочкин уже невразумительно зыбился перед приплясывавшей сценой со скудно одетыми тонкомослыми бабами, а его голова подле девятой бутылки мадеры приближалась к нулевой отметке стола, покрытого зелёной скатертью с жирными растительными узорами, среди которых вялыми насекомыми ползали незаметные стороннему глазу обрывки его воспоминаний, готовых в любую минуту разорвать свою связь с реальным прошлым и превратиться в фантастические сны усталого разума.

Момент был сочтён подходящим, и к Скрыбочкину подсел майор-психолог Менахем Жмуркинд (за соседним столиком его страховали капитаны Хавкин и Штырьман).

– Простите, кажется, вы чувствуете себя не в своей тарелке… – попытался завязать разговор Жмуркинд.

– Тарелки? Не б-брал, – растопырил веки Скрыбочкин, у которого заплетался язык, отчего слова с трудом сцеплялись друг с дружкой. – Ты хто такой? А-а?

На мгновение он ощутил накипевшую тщету и предательскую тягу к непротивлению. Правда, тотчас устыдился этих поползновений – и, налив в стакан, торопливо осушил его, дабы преодолеть слабость и вернуть себя в равновесное состояние мысли. После чего грохнул кулаком по тёмному блюду с недоеденной фейжоадой из осьминога и загустил голос в требовательном наклоне:

– Нет, я не понимаю, по какому праву ты здесь появился любопытствовать? А ну-ка, хос-с-сподин хороший, предъяви документы!

– Это ни к чему, – твёрдым тоном заверил его майор. – Вы засыпались, товарищ э-э-э… Гнида.

– Ежли я подносы приватизировал, дак не в твоём же самолете, – схватился за чемодан оскорблённый гость португальской столицы. – Нарушения законности в том нету! А за гниду счас ответишь, падлюка!

При последнем слове он ударил психолога под столом обеими ногами. Пока тот вместе с обломками мебели кувыркался через зал, Скрыбочкин взмахнул табуреткой и сшиб изготовившихся к стрельбе Хавкина и Штырьмана. Потом, не обращая внимания на поднявшуюся вокруг суматоху, воротился на две секунды к своему столику, чтобы допить мадеру. И поторопился исчезнуть за дверью, среди порывов пыльного ветра и уличной темноты, в которой оставались различимыми лишь бесприютные целлофановые пакеты, волочившиеся по мостовой с жалобным шелестом, словно души забытых предков, не умеющие самостоятельно проводить себя в последний путь.

***

Утром резидент русской разведки в Лиссабоне полковник Бык бросил на стол пачку фотографий:

– Взгляните. Если и теперь станете утверждать, что в городе всё тихо, то отправитесь служить на Новую Землю! Имейте в виду: сам генерал-лейтенант сориентировал нас на эту жидкость, – он налил в стакан из графина и залпом выпил. – Слышали, что такое М-13?

– Нет! – вытянулся майор Кожвенников (присутствовавшие в кабинете подполковники Тверёзый и Шовкопряд принялись перебирать фотографии. На них был снят мужик с чрезмерным чемоданом – то в окружении собак, то в гуще новогодней толпы, то в ресторане с израильскими агентами, а то – допивающим мадеру, снова среди агентов, валявшихся под столами с обезоруженным удивлением на лицах).

– Вообще М-13 служит для очищения стекла в истребителях, – сказал Бык. – Её основа – спирт. Но есть химдобавки, которые… Короче, не знаю, как со стеклоочищением, но если употребить этой жидкости граммов сто – будешь бухой недели две, – он снова налил из графина и выпил. – В конце девяностых добывали мы М-12. На космические нужды. А теперь вон насколько прогресс продвинулся: следующий номер изобрели… Ладно, оставим лирику, дело не терпит отлагательств. Запомните мужика на фотографиях. На нём сейчас задействована вся израильская резидентура. И этот чемодан – обратите внимание на размеры – неотлучно при нём.

– А собаки? – уточнил Шовкопряд.

– Не знаю. Вероятно, какие-то отвлекающие финты, двойная страховка… Не скажу насчёт космических узлов, но касаемо М-13 у этого чемодана на рыле написано, что он имеет к ней отношение, – полковник ударил кулаком по столу. – А вы куда глядите: такого агента проморгать! В общем, чтобы завтра М-13 добыли. А курьера – перевербовать. Или убрать к чертям собачьим, чтобы концы в воду.

Когда за подчинёнными закрылась дверь, Бык поднял трубку телефона:

– Секретный отдел мне. Кто у аппарата?

– У аппарата дипломат второго ранга капитан Плодовоягоднов!

– Сколько в аппарате?

– Литров пять визуально.

– Прикажи дежурному не стрелять. Я зайду с графином.

…Тем временем Скрыбочкин обнаружил себя в незнакомом портовом кабаке вдрызг пьяным и почти без одежды на теле. Вокруг него увивался одноглазый вербовщик с отпечатком подошвы на щеке. Он уговаривал Скрыбочкина наняться кочегаром для плаванья на каком-то подозрительном голландце, суля море хереса и сутки на разграбление любого встречного. Впрочем, долго обдумывать упомянутое предложение не позволила внезапная блондинка с чувствительными влажными глазами. Которая отпихнула назойливого вербовщика и легкодоступным женским способом завладела вниманием Скрыбочкина. Среди поцелуев и чужого языка он не заметил, как очутился в гостиничном «люксе» с неординарно чистой постелью и прочими незамедлительными удовольствиями.

Чего ещё мог пожелать себе покинутый удачей бесхитростный человек в далёком краю, кроме мягкой двуспальной кровати и жарких объятий представительницы слабого пола? И Скрыбочкин поспешил воспользоваться тем, что паче чаяния вытанцовывалось в пределах осязаемости его органов чувств. Он вливался в негаданную блондинку, как водка вливается в пиво, когда одно нисколько не умаляет достоинств другого, и обе жидкости, смешавшись, только усиливают действие друг друга. И, конечно, ему уже ни о чём не приходилось жалеть и сокрушаться, ибо у любого нормального человека в подобной ситуации не могло возникнуть позывов к негативному умонастроению.

Блондинка стонала под Скрыбочкиным, выгибалась на постели и, царапая ему спину ногтями, отрывисто сотрясала воздух нутряным зыком наслаждающейся женщины:

– Garanhão!¹

– Machão!²

– Fodedor!³

Нет, Скрыбочкин, конечно, не понимал благодарных слов партнёрши, однако ему и без этого не приходилось скучать среди собственных ощущений, похожих на горячий бред наяву, переходящий в оглушительную агонию страсти.

…Вскоре перед полковником Быком стоял давешний вербовщик.

– Значит, упустил объект, майор? – зловеще прохрипел Бык, тщательно разглядывая белый потолок, точно предполагая отыскать на нём знаки скрытого рельефа, способные дать ему ключ к безошибочному пониманию оперативного прошлого и будущего.

– Никак нет, не упустил! – выструнился одноглазый. – Ситуация остаётся под нашим полным контролем!

– Тогда докладывай: где сейчас находится курьер?

– В гостинице.

– Чем занимается?

– Понятное дело, – смутился одноглазый, – на то она и проститутка, чтобы высасывать из него валюту.

– Проститутка? Гм… Это ещё не худший вариант развития событий. А ты уверен, что она та, за кого себя выдаёт?

– Так точно. В номере присутствует наш человек. Капитан Зачатьев, под кроватью.

– Ладно, частности трогать не стану. Но учти, Медвежуев: не завербуешь агента – поедешь дослуживать на Новую Землю!

– Да говорю же, товарищ полковник: всё под контролем, от Зачатьева ещё никто не уходил!

***

Из сто семнадцатого номера Скрыбочкин появился на подгибающихся от недавнего удовольствия ногах. В голове у него было жидко, почти как в безвоздушном пространстве. Словно волна дезинфицирующего средства прокатилась сквозь его мозг, вытянув из каждой извилины всё мало-мальски живомысленное…

Некоторое время Скрыбочкин раздумчиво раскачивался на месте, точно опасался от неосторожного движения утратить свою вертикальную составляющую; а затем начал медленно перемещаться по гостиничному коридору, сопутствуемый неизменной ручной кладью, которая увеличилась за счёт тяжёлых оконных гардин и затейливого белья сегодняшней случайной знакомой. Тут в проёме одного из номеров вырисовалась жгучая брюнетка в растворённом халатике и поманила его рукой. Смущаясь и тщась объяснить на пальцах, что он в текущем месяце ещё не мылся, Скрыбочкин шагнул за отступившей девушкой… В тёмной прихожей невероятный удар опустился ему на голову, кратковременно вызвездив перед глазами неприкаянного путешественника отсутствующее наяву небо.

…В описываемый момент капитан Зачатьев, проснувшись под кроватью от собственного храпа, обнаружил на вверенном ему ложе единственную спящую шлюху. Он оставил пост на лейтенанта Мордорезова и заметался по коридору. Встретив упомянутую брюнетку, капитан осведомился, не проходил ли мимо гад с чемоданом, которому надо теперь башку оторвать. Девушка смерила его преувеличенно равнодушным взглядом и указала на дверцы грузового лифта. Зачатьев, вынув пистолет, ворвался в лифт с не успевшими открыться дверцами на теле. И рухнул в шахту, ибо лифт отсутствовал в связи с плановым ремонтом.

…Скрыбочкина между тем били, пока он не воротился в сознание.

– Хосподи, боже ж ты мой, – прошептал он, с трудом раздвинув распухшие глазные щели. – Дозвольте поинтересуваться, што это за страшный сон вокруг меня происходит? Игде я нахожуся?

– В руках германской разведки, – сверкнул очками сидевший на диване незнакомец со вздыбившимися лохмотьями бакенбард. И, приняв официальный вид, представился:

– Майор фон Трупп.

– Доннерветтер! – попытался проявить понимание Скрыбочкин, осторожно дёрнув руками и обнаружив, что они связаны. – Што вам надобно, хфашисты?

Его с треском подхватил за ворот куртки некто смутный и вновь принялся бить. По почкам и прочим органам, которых можно достигнуть старательными ударами со спины.

– Для начала уточним: вас зовут – э-э-э, как это правильно выразиться… – невозмутимо продолжал майор фон Трупп. – Вас зовут Гнида, не так ли?

– Пускай буду гнидой, пока обретаюсь тут под принуждением, – заплакал Скрыбочкин безответными слезами. – Всё?

– Отдохни, Ганс, – поднял руку майор.

Тотчас чужие руки, прекратив избиение, отпустили ворот пленника; и из-за его спины вышел волосатый детина с засученными рукавами. Фон Трупп, словно решив переменить маску, вдруг побагровел щеками, резко склонился вперёд и взрезал воздух угрожающим ором:

– Встать! Говори, быстро: явки, пароли, адреса! Ну?!

Скрыбочкин вскочил. В голове у него шумело с тонким призвоном на грани ультразвука. Все предметы вокруг раздваивались, и было трудно сфокусироваться сознанием на вопросах и ответах, не утеряв нити разбегавшихся в разные стороны смыслов и форм.

– С нами в молчанку играть не получится! – наседал фон Трупп. – Мы и не таких ломали! Ну что, будем говорить или нет?