Родные

ГЛАВА 7. ВОЗДАЯНИЕ

Когда с детства пребываешь в служебном неблагоустроенном доме или общежитии, то позже с каждым годом воистину начинаешь всё сильнее ощущать ценность собственных квадратных метров.

Для нашей семьи после моего зачисления в институт самым наболевшим оставался квартирный вопрос. Мама, всю жизнь мечтавшая о своей полноценной квартире, приходила в исступление от перспективы выкупа в рассрочку занимаемых комнат в общаге. Я же, за свои без малого девятнадцать лет не имевший собственной комнаты, чрезвычайно хотел чем-нибудь помочь. Но на ближайшие пять лет моя помощь в лучшем случае могла исчисляться суммами академической стипендии или потенциальной скромной подработки.

Неожиданно, в один ничем не примечательный день, наша жилищная ситуация шевельнулась. Придя с работы, мама поделилась со мной надеждой на получение двухкомнатной квартиры, пускай и не в новом доме. В течение последнего года после череды переездов работников предприятия, где она трудилась уже двадцать лет, освобождалась долгожданная жилплощадь, которая в порядке очереди на улучшение жилищных условий, предоставлялась ей. Получение столь воодушевляющего известия, да ещё так своевременно, стало настоящим вознаграждением за все годы ожиданий и заставило нас с мамой поверить в Высшую справедливость. Что до отца, то очевидно, его всё устраивало и так, поскольку за годы работы он не соизволил даже предпринять попытку встать в очередь, когда ещё была такая возможность, несмотря на постоянные мамины просьбы.

В конце сентября наша надежда зашаталась. Мама узнала, что на долгожданную жилплощадь наложен арест за долги предприятия и квартира может быть изъята в муниципальную собственность. Пока отец убивал время хмельной беспечностью, мама, стиснув зубы, бегала по кругам бюрократического ада и оббивала пороги кабинетов различных ведомств, пытаясь убедить снять арест с уже почти своей двушки. Благодаря своему упорству и огромному желанию наконец-то пожить в полноценной квартире со своей кухней, она добилась и получила заветный ордер, за который впоследствии придется заплатить очень большую цену.

Получив ключи, мы отправились смотреть выстраданную двухкомнатную квартиру, которая располагалась в противоположном от нас районе города на пятом этаже панельной девятиэтажки. С порога квартиры я очутился в просторной прихожей, из которой направо и прямо двери вели в комнаты: большую с выходом на балкон и поменьше, как сразу представилось, мою. Выйдя на балкон, смотрящий застекленными рамами на восток, мой взгляд остановился, обращенным к умиротворяющему пейзажу. По другую сторону улицы располагались небольшие частные деревянные дома с садами и огородами, разбавляемые солидными коттеджами. Поодаль гладкой лентой лежала река, за которой до горизонта простиралось зелёное покрывало хвойных лесов, с жёлтыми пятнами осенней листвы. Весь этот простор укрывала долгая облачная шаль голубого неба. Чтобы не спугнуть мгновение, я тихо стоял, охваченный восхищённым оцепенением.

Из комнаты через прихожую я проследовал в ванную, где после многолетнего довольствования душевым поддоном, резервуар для купания казался неприлично большим. И, наконец, кухня – светлое пространство в девять квадратов, смотревшее оконным глазом на тот же бесконечный простор. Мама молча стояла и вытирала слёзы, катившиеся по лицу от выстраданного счастья, а по любопытному отцовскому лицу было понятно, что ему тут очень понравилось, хотя другого ожидать, было бы глупо.

В целом квартира выглядела довольно обжитой, местами со специфическим декором для очень тонких ценителей, но для нас это были сущие пустяки. Первым делом мама решила сразу подключить домашний телефон, чтобы в конце концов общаться с родными и близкими, не выходя из дома. А также, ввиду ограниченного семейного бюджета, сделать хотя бы косметический ремонт в комнате поменьше, которая в качестве личного угла становилась моей.

Теперь по выходным, выбрав на свой в меру изысканный вкус обои и краску, я с родителями проводил время в ремонте, привыкая и проявляя в квартире своё присутствие. После учебных пар понемногу я перевозил небольшие вещи, открывая дверь своим ключом. Каждый раз это был настоящий восторг, который может понять и испытать тот, кто очень долго ждал и, почти потеряв надежду, всё равно тихо верил.

Через пару месяцев, декабрьским вечером мама обнаружила в правой груди уплотнение. Забеспокоившись, она обратилась к врачу, который сразу дал направление на консультацию к онкологу. После анализов и обследований ей диагностировали мастопатию и назначили двухмесячное медикаментозное лечение с последующим наблюдением за состоянием.

Близилось завершение 2003 года, и мы впервые за многие годы, вопреки устоявшейся семейной традиции, решили встречать новый год не у бабушки с дедом, а в своей квартире втроём. Приехав 31 декабря в компании двух бутылок шампанского и салатника с оливье, мы уселись за стол, сооруженный из подручных вещей, и под бой курантов по радио встретили новый 2004 год, который станет роковым для всех нас.

С телефоном под рукой, сидя на полу, мама сразу набрала межгород, чтобы поговорить с бабушкой, а затем позвонила друзьям и знакомым, искренне поздравляя всех с новым годом. Счастливыми, мы доели оливье, а после под залпы и грохот уличных фейерверков, доносившихся из всех дворов, направились к бабушке и деду продолжать празднование.

Около половины второго ночи мы позвонили в дверь, за которой сразу раздался громкий собачий лай.

– О, с новым годом! Добрались? Проходите, – с улыбкой произнес уже пьяненький дед, оттаскивая от двери возбужденного пса. – Ну, как встретили?

– С новым годом, батя! Добрались, как под обстрелами. Кругом фейерверки пускают, – сказала мама, поцеловав деда в щеку. – Встретили замечательно, главное в своей квартире!

– С новым годом, дед! – пожимая руку, произнес я.

– Пап, да ты, я смотрю уже хороший, – сказал отец, как мне показалось, завидуя, поскольку ему лично пришлось довольствоваться пока лишь парой бокалов шампанского.

– Проходите в комнату к столу, все там, – пригласил дед.

Войдя в большую комнату, за праздничным столом сидели бабушка, сестра со своим спутником Игорем, с которым ранее мы уже встречались на семейных застольях, и тётя с незнакомым человеком рядом.

– Здравствуйте! С новым годом! Знакомьтесь, Константин, мой друг, – вальяжно сообщила тётка, положа руку на плечо незнакомца.

Ещё летом, однажды я видел свою тётку в компании молодого человека, с которым она садилась в машину, и их общение не очень походило на деловое. А в конце осени мы узнали, что она разводится, оставляя их совместную квартиру себе, а мужа определяет в съёмную общежитскую комнату.

Слегка опешив, все познакомились и уселись за общий стол. Позже станет известно, что Константин моложе тёти на десять лет, а судьба свела их около шести лет назад, когда они были ещё коллегами.

Дружно подняв бокалы, чтобы выпить за начало отсчета 2004 года, я подметил, что у сестры вместо традиционного игристого, налит сок. Ночь новогодних сюрпризов не думала заканчиваться. За столом периодически повисало молчание и ощущалась некая напряженность. Одно из таких коллективных молчаний прервала бабушка.

– Вот молодые сейчас не особо спешат создавать семьи и рожать детей. Все очень заняты собой и хотят пожить для себя. А мне, например, так хочется уже с лялькой понянчиться, увидеть правнука или правнучку. Вот я им говорю: «Взяли бы и родили ляльку!» – произнесла довольным голосом бабушка, показывая рукой на сестру и Игоря. – А они мне и отвечают: «А мы уже!».

– В смысле «уже»? – изумлённо спросила мама.

– Вот и я не поняла сначала, – отозвался бабушкин голос. – А они оказываются ждут ребёнка! Уже два с половиной месяца.

– Да. Вот ждём, – потупив взгляд в стол, произнесла сестра и её лицо стало медленно краснеть.

Опешив ещё раз, мы, конечно, сразу поздравили обоих с этим знаменательным событием. Впрочем, тётку поздравили тоже, что скоро у неё появиться новое звание «бабушка», которое ей было не совсем кстати рядом с молодым Костей.

– А свадьба? Сначала же жениться надо, – разразился дед недовольным, нетрезвым голосом. – Что как нехристи!

– Перестань! Молодые сами разберутся, – строго отрезала бабушка.

После чего между бабушкой и дедом последовала полемика на коми языке, дословное содержание которой для меня осталось неведомым.

– Сейчас все так живут! Никто не бежит в ЗАГС, – подытожила тётка. – Захотят, узаконят отношения.

За столом в очередной раз воцарилось молчание. Все сидели и с вдумчивым видом таращились в телевизионную коробку, где транслировалась новогодняя вакханалия.

– А вы же, наверно, ещё не знаете? – вдруг начал дед, прищуривая глаза. – Несколько дней назад мы покрестились в церкви. Смыли с себя все грехи перед новым годом!

«Это уже было чересчур для одного застолья! Надеюсь, что на сегодня семейный блок новостей исчерпан!», – думал я, с трудом собирая в кучу своё лицо от удивления.

– А мы это кто? – спросил я.

– Я с бабулей и твоя тётя с сестрой – вчетвером, все разом! – ответил довольный дед.

– Какая-то возникла потребность в этом? Или почему? – поинтересовался я, не понимая, что их могло побудить к такому решению.

– Просто решили. Собрались и пошли, – произнес дед.

– Да, нет! Мы давно всё хотели, но как-то не получалось, а тут вот собрались, – добавила бабушка.

Мой пытливый ум остался без удовлетворения. Я сидел и размышлял: «Что касается тёти и сестры, то они могли креститься, что называется «за компанию». Но дед и бабушка? В их почтенном возрасте, когда пройден семидесятилетний рубеж, должно быть что-то более весомое для такого шага. По крайней мере, мне так казалось. Тем более, я никогда не слышал от них упоминая о Боге или церкви, если только они не разговаривали об этом на своём родном языке…».

– Бать, теперь тебе и пить нельзя! – язвительно произнес некрещенный отец. – И жить по-христиански!

– Я и так живу по-христиански, – недовольным голосом ответил дед.

– Ну и хорошо! Раз так решили, значит так надо, – произнесла мама. – Главное, чтобы на пользу.

Мы ещё недолго дружно посидели за столом, а потом стали собираться кто куда. Сестра, теперь уже, видимо, со своим сожителем, поехали к друзьям, тётка с Константином поехали на городскую площадь, а мы с ворохом информации в головах отправлялись домой, в общагу.

– Ну вот, все расходитесь! Нас одних оставляете, – с грустью произнесла бабушка, провожая нас в прихожей.

– Мам, так все выросли. Мы вернемся где-то через час, – произнесла тётя. – Так что ложитесь спасть, не ждите. Ключ я взяла.

Утром 1 января я сел с конспектами лекций готовиться к первой сессии, которая начиналась через два дня с экзамена по высшей математике. В то время, когда все продолжали праздновать и смотреть новые или старые фильмы по телевизору, я вынужденно всматривался в строки математических символов, что было мучительно несправедливым.

Экзаменационная сессия и последовавшие за ней каникулы пролетели, а вместе с ними завершился январь. Мама пошла на приём к врачу после двухмесячного лечения. Придя из больницы, растерянной и подавленной, она рассказала мне, что улучшений нет, и её отправляют на гистологический анализ и дополнительное обследование. Спустя несколько дней ей поставили подозрение на рак.

После начала нового года отец не просыхал, приходя с работы еле стоявшим на ногах. Одним утром, когда он продрал глаза и выпил пару кружек воды, с трудом собираясь на работу, мама сообщила:

– Я обследовалась, у меня подозрение на злокачественную опухоль. Возможно, предстоит длительное лечение, что потом не знаю.

– Чего? – переспросил отец, тараща свои мутные бельма. – Врешь ты всё! Нет у тебя ничего! Ты же здоровая, как лошадь!

– Да пошёл ты, – тихо проговорила мама, и из её глаз брызнули слёзы.

– Урод тупорылый! – крикнул я. – Вали отсюда!

– Закрой свой рот, сопляк! – оскалившись выдавил отец, а после оделся и ушёл.

Я подошёл к маме, стоящей возле окна, и, обняв её, пытался сообразить, как и чем я могу помочь. Но мои мысли окутывались туманом ненависти и безапелляционными обвинениями во всём случившемся отца.

На выходных с мамой мы отправились к бабушке и деду, чтобы поделиться своими невесёлыми новостями. Пройдя в большую комнату, мама с бабушкой сели в большие кресла, а я и дед опустились на диван.

– Мам, у меня скорее всего диагностируют рак, – дрожащим голос произнесла мама, после чего, закрыв руками лицо, заплакала в голос.

Мама всегда называла свою свекровь «мамой» не потому, что ей так хотелось или между ними, были очень тёплые взаимоотношения, а потому что на свадьбе бабушкой сразу было поставлено условие – называть и обращаться к ней «мама». Естественно, мама не пришла в восторг от такого условия. У неё была своя единственная мама, которая к слову, тоже присутствовала на свадьбе, но, перешагнув через себя, стала называть.

– О, Господи! – глубоко выдохнув, произнесла бабушка. Потом уставилась на меня, будто в ожидании моей реакции.

– Ваш сын правда не поверил. Сказал, что вру и, что здоровая как лошадь, – успокоившись, продолжила мама.

– Ой-ой-ой, – залепетал дед, сидящий рядом со мной.

Мама сама вкратце рассказала, что и как произошло, не дожидаясь встречных вопросов или хотя бы вменяемого сочувствия.

– Мам, у меня будет к вам одна просьба. Пусть ваш сын пока поживет у вас, – произнесла она. – Эти бесконечные пьянки и нервотрёпки, мне сейчас не до этого. Надо собраться с мыслями и настроиться на дополнительное обследование, после которого уже определятся с лечением.

– Ну ладно, пусть поживет пока, – с явным отсутствием энтузиазма ответила бабушка.

Попрощавшись, мы с мамой вышли на тёмную заснеженную улицу. Стоял небольшой мороз, а вокруг медленно скользили хлопья снежного пуха.

– Давай пойдем пешком! – предложил я. – Прогуляемся, погода хорошая.

– Давай, – согласилась мама. Молчком пройдя около пяти минут, мама озвучила. – Зря я рассказала им про себя. Не надо было!

– Почему?

– К чему им утруждать себя чьими-то проблемами, тем более нашими. Они и раньше не особо волновались за нас. Дура! Зачем уж пошла!

– Ладно тебе, успокойся! Рано или поздно всё равно бы узнали. Ерунда! Скажи, ты думаешь отец согласится пожить у них? – поинтересовался я. – Я думаю никуда он не пойдет. Его тут всё устраивает, сготовлено, убрано!

– Не знаю. Предложу ему, а там посмотрим, – с сомнением произнесла мама. – Ещё ведь переехать надо! В конце месяца ложиться в больницу на две недели, надо собрать и перевезти вещи, чтобы хоть жить уж в квартире!

– Мам, успокойся. Если получится, договорись на работе с машиной и коллегами, а переезжать я буду сам. Ты занимайся своим здоровьем и лечением! – решительно произнес я. Помолчав, продолжил. – Я думаю, переезжать мы будем вдвоём, без отца.

– Как? А его куда?

– Соберём вещи, пусть живет у бабушки с дедом! Им трёхкомнатную квартиру давали на всех, в том числе и на него. Для меня важнее сейчас твоё состояние, а его ничего не волнует и не беспокоит! Хватит! – ответил я. – Или ты хочешь, чтобы он с нами жил?

– Нет. Не хочу. У меня уже сил нет, – наотрез отозвалась мама.

– Тогда всё! – хладнокровно добавил я.

Отец лежал дома на диване пред телевизором, пребывая в состоянии отходняка. В этот вечер мама не стала заводить никаких разговоров с ним. Наверное, осмысливала и переваривала наш разговор, а я старался ничем не отвлекать её. Только кошка весь вечер не слазила с мамы, располагаясь то на груди, то на коленях.

Проснувшись утром, лёжа на кресле-кровати, я услышал разговор родителей.

– Поживешь пока у матери с отцом, – решительно сказала мама. – Мы вчера были у них. Мне тяжело и скоро надо ложиться в больницу!

– Зачем?

– Я тебе уже говорила! Если не помнишь, можешь спросить у родителей!

В соседней комнате повисло гробовое молчание, в котором, как пить дать, отец пытался лихорадочно вспомнить, что ему говорили и о чём.

– Никуда я пойду!

– Я тебе ещё раз говорю, мне тяжело! У меня нет сил смотреть на твои постоянные пьянки!

– У тебя, что всё так серьёзно? – видимо, нарыв в своей памяти мамины слова, произнес отец. – Я не буду пить.

– Да? Долго ли?

Ответа от отца не последовало. За годы он не однократно зарекался и клялся, но всё повторялось снова и снова. На этот раз его заверения хватило на неделю, по истечении которой отец ушел в беспробудный запой.

После учёбы я запаковывал вещи и частично разбирал мебель, которой мы располагали. Вечерами, к столь предвкушаемому процессу переезда, присоединялась мама, но, вместо ожидаемого удовольствия, мне это больше напоминало отчаянное отбытие в неизвестность.

В конце февраля мы покидали общежитскую гавань, к которой были пришвартованы двенадцать лет, и где я рос и взрослел. В назначенный день, к общаге подъехал грузовик с мамиными коллегами в количестве пяти человек, которые из уважения к ней на протяжении многолетней совместной работы, вызвались помочь нам. Мы сделали первую ходку до квартиры, погрузив для начала крупные предметы нашего скромного быта. Ближе к обеду, когда были погружены оставшиеся вещи, из поликлиники прибежала мама. Вытащив перепуганную от шума и грохота кошку из запертого туалета, я аккуратно усадил её в сумку и взял на руки. Вдруг на пороге появился нетрезвый отец, вглядывавшийся в пустые комнаты.

– Всё. Мы уезжаем, – произнесла мама, вручив ему сумку с одеждой. – Вечером иди к родителям.

С кошкой на руках я закрыл дверь, и мы с мамой стали спускаться по лестнице вниз к грузовику, когда за спиной услышали пронзительное и протяжное «Не-е-ет!».

Вечером, едва обживая квартиру, на скорую руку, мы сварили пельмени и сели ужинать, мучаемые сомнениями и чувством вины. Через два дня мама легла в онкологический диспансер для обследования и подтверждения неутешительного диагноза. После учебы каждый день я навещал её, а вечерами распаковывал вещи и занимался обустройством нового жилища.

Спустя неделю, в очередной приезд, мы с мамой сели в конце длинного больничного коридора, и она произнесла: «Пришли результаты моих анализов. У меня рак молочной железы. Третья стадия». После этих слов мой мир рухнул. Та тонкая надежда на возможный положительный исход, которую я до последнего вынашивал, оборвалась. Я заплакал, не сумев сдержать своих слёз, и уткнулся в мамину грудь, которая когда-то вскормила меня, а теперь превратилась в убийцу самого родного для меня человека.

– Господи, эти идиоты упустили столько времени! Два месяца! – рыдая, произнес я.

– Не плачь. Что теперь говорить, так получилось. Я не собираюсь сдаваться! Буду лечиться! – стала успокаивать меня мама, гладя рукой по голове. – Лечащий врач сказал, что сначала надо будет сделать три курса химиотерапии, потом операцию, затем снова курсы химиотерапии и ещё пройти облучение.

– Извини, это я должен тебя успокаивать. Это надолго? Лечение? – вытирая слёзы, спросил я.

– Сказали, что до конца года придется лечиться, а там посмотрят, что и как дальше, – растерянно произнесла мама. – Надеюсь только, что на больничные выживем как-нибудь.

– Я могу взять академический отпуск и пойти работать.

– Нет! Даже не думай! Тебе учиться надо, – испуганно произнесла мама. – Ладно, если бы ты на последних курсах был, а у тебя только первый. Сам же говорил, что у вас отчислили некоторых после первой сессии. Даже не смей! Выкарабкаемся!

Покинув больницу, я стоял на обочине возле автобусной остановки, уставившись отрешенным взглядом на серую ледяную колею зимней дороги, по которой мимо спешили машины. Зайдя в последнюю дверь подъехавшего автобуса, я встал возле окна, закусив губы. Дорога к дому тянулась около получаса, и пока я ехал, вытирая рукой слёзы, которые никак не могли остановиться, в голове заезженной пластинкой крутились вопросы «ну почему?» и «за что?».

ГЛАВА 8. ПРЕОДОЛЕНИЕ

Любому человеку в течение жизни приходится преодолевать испытания и трудности, которые выпадают на его долю, кому-то больше, кому-то меньше, кому-то легче, кому-то тяжелее. Жизненные обстоятельства и ситуации бывают разные, но по возможности следует постараться понять и найти ответ на вопрос «для чего это?». Существует расхожее мнение, что человеку посылают столько испытаний, сколько он может вынести. Хочется верить, что это действительно так, но в жизни случается, что по каким-то причинам некоторые могут начинать искать ответы на дне бутылки, погружаться в депрессию, сходить с ума или хуже того, сводить счёты с жизнью. И можно ли в таких случаях утверждать, что эти некоторые не выдержали того, что им было уготовано?..

В середине марта, сделав первый курс химиотерапии, мама выписалась из больницы, где её сразу предупредили, что на второй курс лечения необходим другой дорогостоящий препарат, который надлежало приобрести за свой счёт, поскольку больница им не располагала.

Осваивая вузовские дисциплины, я как мог, поддерживал и настраивал маму на благополучный результат. Временами домашний телефон подавал сигналы от друзей и бабушки из другого города, которая будто чувствовала что-то неладное, но по-нашему с мамой решению, находилась в неведении, дабы оградить её от лишних волнений и переживаний.

После второй химии мама приехала домой измождённой и бледной. Без того сильно похудевшая, теперь испытывая регулярные приступы тошноты, она не могла толком ничего есть. От большинства запахов подступало к горлу, а готовка еды превратилась в настоящую экзекуцию. Домашнюю стряпню мне пришлось взять на себя и начать вариться, учитывая мамины гастрономические возможности и вкусы.

Субботним днём раздался стук в дверь, через глазок которой, я разглядел отца.

– Привет, – сказал я, открыв дверь.

– Привет, – ответил отец, будучи трезвым. – Мама дома?

– Дома. Ей плохо, она отдыхает.

– Ты как? – спросил отец, войдя в большую комнату, где на диване лежала мама.

– Не очень, тошнит, – медленно ответила мама.

– Почему? – поинтересовался отец.

– Химию сделали! – ответил я.

– Это что? – недоумевая, вопросил отец.

– Лечение! – глубоко выдохнув, сквозь зубы произнёс я.

Выйдя из комнаты в соседнюю, я оставил дверь открытой, чтобы слышать разговор родителей.

– И долго тебе проходить это? – продолжал отец.

– Пока назначили три курса. Прошла второй. Потом не знаю, чего ждать…

В комнате повисло молчание, во время которого кошка тихо проследовала на своих мягких лапах из большой комнаты в кухню.

– Меня попросили с работы, – время спустя продолжил отец. – Теперь вот хочу пройти обучение и устроиться охранником. Мне только прописка нужна, может пропишешь?

«Кто бы сомневался! Вместо поддержки очередные проблемы и просьбы!», – сидя в соседней комнате, мысленно негодовал я от услышанного.

– А родители не могут прописать что ли? – произнесла мама.

– Нет. Они сказали, что не будут.

– Мне сейчас не до этого. Очень плохо…

– Ну ладно! Я может потом зайду, – произнес обнадёженный отец. – Когда лучше-то?

– Потом! Сказала же, что плохо чувствует себя, – резко ответил я, показавшись из соседней комнаты. – Всё мам, отдыхай. Хватит!

Закрыв дверь за отцом, я сел возле мамы.

– Я не хочу и не буду его прописывать, – начала она. – Его родители потом будут сюда же гнать, по месту прописки. Надо их знать. Как они мне уже все надоели!

– Успокойся и отдыхай, – с улыбкой произнес я. – Это твоя квартира, и твоё право прописывать или нет.

– Из них никто даже не звонит. Ладно мне, но тебе-то могут позвонить?

– Зачем? – смеясь, спросил я. – Ты что! У них сейчас много приятных хлопот и ожиданий. Во-первых, они все в ожидании правнука или правнучки, а во-вторых, думаю, они ждут, что мы первыми позвоним. Так сказать, попросим о помощи.

Я никогда не мог назвать себя баловнем судьбы и весь мой, пусть и небольшой, жизненный опыт показывал, что в жизни лучше всегда рассчитывать только на себя и свои силы.

Спустя неделю вновь раздался отцовский стук в дверь. Я пригласил его пройти в кухню, поскольку мама уснула в комнате.

– Есть будешь? – предложил я. – Есть куриный суп или тушёная капуста.

– Да, давай. А кто готовил-то? – поинтересовался отец.

– А это имеет значение? Допустим, я.

– Ладно, я просто спросил. Твоя сестра с Игорем ждут пацана. Позвонили бабуле, рассказали, – хлебая суп, сказал отец. – А эти двое, твоя тётка с Костей, вроде собираются летом расписаться. Потом хотят переезжать то ли в Германию, то ли ещё куда-то…

– Мои поздравления и тем, и другим, – равнодушно ответил я. – Хоть у кого-то в жизни всё нормально!

Пока отец доедал суп, я налили в кружки чай и присел за стол. Отец нервничал, а по лицу читалась мучительная озабоченность.

– Попроси маму прописать меня, – тряся ногой под столом, произнёс он. – Мне очень надо!

– Эту квартиру дали ей! Она сама решит, – ответил я. – Я ничего говорить и просить не буду! Ты хоть понимаешь, что с ней, и через что ей надо пройти? Или тебе в принципе плевать?

– Мне плевать? Вы меня значит выкинули, а сами жируете здесь! – возмущённо заголосил отец. – Устроились тут!

Опешив от услышанного, я уставился на него с полным недоумением.

– Я понял тебя, – ответил я отрешенно, понимая, что разговаривать без толку. – Да, жируем… Я бы даже сказал, зажрались мы тут!

Видимо, услышав наш громкий разговор, в кухню вошла мама.

– Привет! В чём дело? – поздоровавшись с отцом, спросила она.

– Всё те же, и всё о том же! – гневно произнес я.

– Мне прописаться надо! – нервно произнес отец. – Пропишешь или нет?

– Нет, не хочу, – тихо произнесла мама.

Отец резко вскочил, отшвырнув в сторону табурет, и твёрдой походкой направился к двери, оставив на столе кружку с недопитым чаем, а после нескольких секунд возни в прихожей раздался гулкий дверной хлопок.

Время текло безбрежной туманной рекой. Домашний телефон звонил реже, а мы не каждый раз обрывали его звучание. В четырёх стенах нашего квартирного мира безжизненно падали гладкие тёмно-пшеничные волосы, и мама купила себе новую причёску.

Мама окончила третий курс химиотерапии, а я первый курс института, где обучение диктовало потребность в компьютере, для покупки которого требовалась достаточная сумма. Поэтому на предстоящее лето, я, в срочном порядке, озадачился поиском временной работы. Выбор, конечно, был не велик, и я устроился в бригаду слесарей-электриков Главной канализационно-насосной станции города, расположенной недалеко от дома. Мои трудовые обязанности не требовали каких-то уникальных знаний и навыков, а преимущественно сводились к должному выполнению поручений бригадира, доверяющему мне, как самому «зелёному», всю грязную работу, которая в силу специфики места, абсолютно точно имела ни с чем не спутываемый запах. По началу меня мутило, а приходя домой, я чувствовал зловонный аромат от своих волос и кожи, но человек привыкает ко всему. Кроме того, у этой работы было преимущество – доплата за вредность, которая в моём случае являлась важной необходимостью.

Рабочая коммуникация здесь выстраивались на великом и могучем, но совершенно нецензурном русском языке, поэтому моё привычное общение сюда не подходило и заставляло коллег постоянно подбирать слова. Но через пару-тройку недель языковой барьер мной был успешно преодолён, и я освоил «правильные» названия и прозвища всех необходимых для работы вещей и людей, которые искренне пришлись мне по душе.

В июле мама легла в больницу на операцию, исход которой был непонятен. Врачи не давали никаких прогнозов, а я каждый день находился один на один со своими мыслями и страхами. К моим душевным терзаниям добавилась телесная постоянно ноющая боль от кожной инфекции. Я умудрился подцепить её на своей далеко нестерильной работе, и которая к моему облегчению не была заразной. Я существовал в перманентном мучительном и изматывающем состоянии, начиная теряться. Навещая каждый день маму после работы, я изо всех сил старался улыбаться и не показывать своей тревоги, тогда как мама чрезвычайно переживала и не столько за себя, сколько за меня. Вечерами я не мог найти себе места до тех пор, пока мой мозг не отключался от перенапряжения, и я не погружался в непродолжительный сон на диване или в кресле. А просыпаясь в три–четыре часа ночи, ко мне начинали подкрадываться чёрные пугающие мысли. Я вспоминал девятый этаж и открытый чердачный люк, ведущий на крышу дома. Казалось, что я постоянно вращаюсь в беличьем колесе, хотелось остановиться…

Душным воскресным днём, возвращаясь из больницы, я вышел на конечной остановке и взял привычное направление в сторону дома. Еле перебирая ногами от усталости, наверное, впервые за многие месяцы, я поднял голову, чтобы посмотреть вверх. Некогда голубым, небо было затянуто дымкой. В помутневшем воздухе я увидел золотое свечение куполов кафедрального собора и, остановившись, решил туда зайти.

Будучи крещёным в раннем детстве, иногда я посещал православную церковь или присутствовал на богослужениях вместе с мамой, но всегда ощущал себя там не в своей тарелке. Находясь в полутьме, окруженный горящими перед образами свечами и бормочущими молитвы людьми, я пребывал в состоянии подавляющей растерянности. Конечно, мама мне объясняла, что делать, как и для чего, но я никогда не стремился сам посетить церковь.

Войдя в храм, я почувствовал освежающую прохладу и, проследовав через притвор, ступил в среднюю часть, остановившись перед алтарём. Никого не было. Молитвенная тишина освещалась солнечными лучами, проникающими внутрь через подкупольные прорезные окна. Я опустился на одну из лавок, стоящих вдоль стен и уставившись на иконостас, мысленно начал просить и рассказывать о своих проблемах, слабостях и страхах. В какой-то момент я задремал или просто отключился, а когда открыл глаза, небрежно привалившимся спиной к стене, вокруг по-прежнему не было ни души. Перекрестившись, я вышел на улицу и посмотрел на часы. Прошёл час. Не знаю, что произошло за это время, но домой я вернулся другим. Туман в голове развеялся, мысли упорядочились, и, успокоившись внутренне, я понимал, что мне по силам всё преодолеть.

Через день я позвонил с работы в больницу, чтобы дрожащим голосом справиться о состоянии мамы после операции.

– Операция проведена, длилась четыре с половиной часа. Пациент в реанимации. Состояние тяжёлое. Звоните завтра, – ответил строгий безразличный голос на том конце.

Через два дня маму перевели в палату. Несмотря на чрезвычайно усталый вид, она продолжала улыбаться и не собиралась сдаваться. В день её рождения я приехал с букетом цветов, которые она очень любила, а спустя три недели маму выписали, и вместе мы были дома.

– Отец-то не звонили тебе? – поинтересовалась мама. – Или может бабушка с дедом?