С бумагами работать не хотелось – это можно было поручить другим. А вот кого-то куда-то устроить – в тюрьму или на работу, кому-то из властных структур оказать любезность, кого-то выпустить, на кого-то прикрикнуть за то, что не сделано до сих пор то-то и то-то для нужного человека, успеть во время послать, кому следует подарок или цветы, заказать жене или подруге билеты в Большой театр – это настоящие дела настоящего прокурора, да и любого делового человека в Москве.
Москва сходила с ума от Филиппа Киркорова, Олега Газманова и вечно кривляющегося Валерия Леонтьева, молодые безголосые рок группы порой забивали громом гитар и затмевали огнями горящих на концертах зажигалок привычных голосистых певцов страны Советов Людмилу Зыкину, Иосифа Кобзона, Эдиту Пьеху, Муслима Магомаева, Валентину Толкунову, Льва Лещенко, Софию Ротару. Молодость врывалась на сцены, подражая далёкому западу, искажённо, как в кривом зеркале, ломая в музыкальном экстазе стулья, сгибая и скручивая микрофонные стойки, ходя перед зрителями в буквальном смысле на голове и порой безо всякой одежды или лишь с её признаками. Для одних молодых людей достаточно было экспериментов на театральных или эстрадных подмостках, для других, не умевших ни петь, ни танцевать, ни организовывать концертов, объектами шоу была вся остальная жизнь, по принципу: вся жизнь спектакль, а люди в ней актёры.
Один из таких молодых актёров жизни и позвонил по прямому телефону Герману Николаевичу, когда тот ещё не успел оторваться от своего носа. Он подскочил как ужаленный от резкого звонка, и обрадовано сказав себе: "О, наконец-то" схватил трубку. Как ответить по телефону, было очень важно. Скажешь "Слушаю!" сурово, как большой начальник, а вдруг звонят из министерства юстиции и скажут: "Ты чего это надуваешься как мыльный пузырь? Смотри, не лопни". Скажешь то же слово подобострастно с оттенком "слушаюсь", а вдруг звонит какой-то замухрышка и подумает, что с таким нечего церемониться, ему и четвертной хватит за услугу. Поэтому Герман Николаевич давно выработал интонацию занятого человека. Его "Слушаю" всегда звучало так, будто у него в кабинете именно сейчас проходит серьёзное совещание. Это позволяло быстро прервать разговор, с кем не хотелось его продолжать, ссылаясь на занятость, но не мешало тут же перейти на нормальную ленивую беседу, извинившись, что был слегка занят или взвинчен кем-то, но сейчас всё нормально и можно поговорить, если собеседник оказывался нужным человеком или из руководящего аппарата. Если таких уловок не выработаешь, то точно на месте не усидишь. Так что, подхватив трубку, Горохов сказал натренированным занятым голосом:
– Слушаю, – и добавил для большей важности: – Говорите.
Услыхав ответ с противоположного конца провода, расцвёл в улыбке – звонил сын приятеля из минюста, начинающий, но подающий надежды журналист, которого не без влияния папаши взяли на работу не куда-нибудь, а в журнал "Огонёк".
– Здравствуй, Алик! Рад слышать. Чем могу услужить прессе?
С другого конца донеслось:
– Здравствуйте, Герман Николаевич. Думаю, что можете в этот раз. Во всяком случае, надеюсь. У меня к вам деловое предложение. Мне нужен какой-нибудь сенсационный материал. Ну, вы же знаете, что сейчас идёт в печати? Я подумал, что возможно у вас есть какие-нибудь старые дела, которые я бы раскрутил. Из того, что ещё не раскрыто, конечно. Если бы вы предложили мне что-нибудь интересное в современном духе, то я готов немедленно заняться.
– Ишь ты, какой шустрый, – со смехом в голосе сказал Горохов. – Это тебе не горшки лепить. Тут поработать мозгами надо, посоображать.
– Гонорар пополам, Герман Николаевич.
– Ладно, подумаю.
Тут ему в голову пришла неожиданная мысль, и он сразу поделился ею:
– Ты знаешь, вспомнился вдруг один эпизод. Года два назад погиб в драке сын большого партийного босса. – И он назвал фамилию. – Помню, что дело закрыли по звонку, да оно и непонятное какое-то было. В принципе никто им не занимался по-настоящему. Можно глянуть, конечно, однако гарантию стопроцентную на сенсацию не даю. Это вот на первую вскидку, что пришло в голову, а так могу посмотреть ещё что-то.
– Нет, мне кажется, то, что вы сказали, может быть интересным. Фамилия говорит сама за себя. Давайте я сейчас и приеду. Чего тянуть?
Не прошло и часа, как молодой журналист по имени Алик и Горохов сидели за прокурорским столом, рассматривая дело с гибелью Вадима. В нём было много неясного. В постановлении о прекращении дела говорилось о смерти в результате пьяной драки. Что погибший был пьян, подтверждалось судебно-медицинской экспертизой. Причина смерти связана с сильным ударом, переломом шейных позвонков, большой потерей крови. Но не установлено как Вадим попал в эту драку, если все участники потасовки, вызванной ревностью, утверждали, что погибшего в глаза раньше не видели. Конечно, это могло быть ложью. Удивляло и другое, почему Вадим был обнажён, тогда как все остальные дравшиеся оказались одетыми.
Алик сумел, правда, сразу найти ответы на все вопросы.
– Здесь всё ясно. Сначала вместе пили. Потом не поделили девушку. Вадим забрал её в другую комнату, где и разделся, занимаясь с нею любовью. Кто-то из ревнивцев уговорил друзей: ворвались к занимающимся развратом, и началась драка. Кто-то хватил Вадима по шее железякой, ну, и пока трезвели да разбирались, он и скончался, тогда все и стали отказываться, что знают Вадима. Кто-то из вышестоящих не хотел публичного скандала, и дело быстренько закрыли. Из этого можно что-то слепить. Пусть небольшая, но сенсация с сынком большого партийного начальника получится.
– По тому, что у нас есть, наверное, так всё и было, – согласился Горохов. – Но я на твоём месте съездил бы ещё в университет.
– О чём речь, Герман Николаевич? Сейчас же и поеду.
Несколько дней спустя, в кабинете Горохова, когда тот по обыкновению потирал нос, раздался телефонный звонок и на привычное «Слушаю!» из трубки донёсся восторженный голос Алика:
– Герман Николаевич, ну вы удружили. Получается настоящая большая сенсация. Вы себе не представляете: там, оказывается, замешано КГБ. Я всё узнал. Пришлось помотаться. Говорил даже с работником ресторана, который обслуживал этот вечер в самом университете. Через неделю материал выйдет, читайте. В случае чего, не забудьте меня поддержать, а гонорар, как договорились.
В ответ Горохов не успел ничего ответить – запищали короткие гудки.
Через неделю действительно появилась большая статья за подписью Аликберова. Горохов, увидев подпись, рассмеялся. Фамилия Алика была Бербер. Он удачно, как подумал Горохов, соединил для своего псевдонима имя и часть фамилии. Сама же статья буквально кричала громким заголовком "Звонок КГБ – всё шито-крыто" и не менее звучные почти рекламные фразы через две страницы: "КГБ покрывает убийц. Наш корреспондент ведёт расследование".
В статье рассказывалось, как студент института имени Мориса Тореза Вадим Демьянов (настоящую фамилию газета решила не давать, превратив в неё отчество парня), сын большого партийного чиновника, пришёл в МГУ к своим друзьям студентам на празднование Рождества, оплатив весь шикарный стол из, можно сказать, народной кассы, поскольку сам ещё нигде не зарабатывал, в стельку напившись, с кем-то подрался из-за девушки и был зверски убит. В статье подробно описывался богато накрытый праздничный стол, весёлые поцелуи и объятия за столом. Но таковой, по мнению корреспондента, словно побывавшего на этом торжестве, оказалась лишь внешняя сторона дела. Корреспонденту удалось узнать, что за всем этим почему-то стоял всемогущий комитет государственной безопасности, по звонку которого, очевидно, и было закрыто нераскрытое дело. Читателю предлагалось следить за ходом журналистского расследования по следующим публикациям молодого талантливого журналиста Аликберова.
Настенька, встреченная на Курском вокзале своей сестрёнкой Верой и папой, уселась в папину машину, и через несколько минут была уже дома, где сначала попала в объятия бабушки, потом мамы, выскочивших для встречи в прихожую, а уж потом подбежала к деду, который неважно себя чувствовал и в последнее время не торопился уходить со своего кресла.
Настенька торопилась высказаться о своих впечатлениях, о том, что Ялта, которую раньше красиво называли Джалитой, стала самым счастливым городом в её жизни, самым изумительным и прекрасным. А дедушке она шепнула на ухо, что, если доведётся ей издать свои стихи, что она всерьёз решила попытаться сделать, пока сидела сутки в купе поезда, то подпишет сборник псевдонимом Джалита. Она бегала по комнатам, заглядывая во все уголки, сбрасывая с себя тёплые одежды и распевая:
– Джалита, Джалита, любимый мой ковчег.
Ты и сама прекрасна,
и чуден волн разбег.
Мама ходила за дочерью, безуспешно пробуя вставить хоть слово в нескончаемую тираду слов и песен Настеньки, подбирая разбрасываемые ею весело вещи, и, наконец, всё-таки сообщила, что телефон разрывается от звонков Насте. Всем она срочно понадобилась. Звонила Наташа, просила сообщить о приезде в первую очередь ей. Потом Вика. Звонил из КГБ какой-то лейтенант, но он перезвонит сам. Музей ждет, не дождётся звонка Насти. Звонил кто-то из министерства иностранных дел и тоже обещал перезвонить. А совсем только что спрашивал по телефону Миша.
– Ты что-нибудь натворила или собираешься стать кино звездой? – Спросила мама в заключение и тут же побежала на кухню, по привычке не дожидаясь ответа.
Настенька не могла ничего ответить, так как сама не понимала, почему, будучи в командировке, она вдруг всем понадобилась. На коленях у деда лежала статья, которую он только начал читать. В глаза бросился заголовок "Звонок КГБ – всё шито-крыто". Подумала: "Опять глупость какая-то". Но тут дедушка удивлённо поднял брови и, раздумывая, спросил:
– Настенька, не о том ли это Вадиме пишут? Тут, правда, фамилия Демьянов, но тоже учился в вашем институте и тоже убит был во время драки в университете?
– Где? – Настенька подлетела вихрем к деду и, на ходу бросив “Извини”, вырвала статью из рук, скоро глянула по строчкам и помчалась в свою комнату, в которой, впрочем, была теперь и Вера.
Там Настенька снова расплакалась, воссоздав в памяти злополучное Рождество, которое, как она поняла, как раз и описывалось в статье. Но, немного успокоившись на груди у Веры, которая, ни о чём не спрашивая, прижала к себе голову сестры и, почти убаюкивая, как маленькую, приговаривала:
– Чшш, чшш, малышка, ну не надо плакать. Ты же у меня умненькая.
– Ничего я не умненькая, Верунчик, – пробормотала сквозь слёзы Настенька. – Такая оказалась глупая, что, может, и умру скоро.
– Тьфу ты! – рассердилась Вера. – Типун тебе на язык.
– Лучше бы уж типун, чем такое.
И Настенька стала рассказывать впервые у себя дома родной сестре всё, что с нею произошло за то время, пока Веры не было в Москве.
Мама и бабушка заглядывали в комнату, приоткрывая дверь, чтобы позвать дочерей ужинать, но старшая дочь выразительно сердито махала рукой, прося не мешать разговору. Она сама готова была зареветь и с трудом сдерживалась, говоря:
– И зачем только я уехала? Чёрт бы с нею с этой загранкой. Но, Настенька, не всё, может быть, так страшно. Вообще, почему ты решила, что сама убила Вадима? Что в статье так написано? Дай почитаю.
Настенька отдала статью и, утирая слёзы, прокомментировала:
– Но то, что в ней написано – это сплошная чушь. Никаких студентов там не было и в помине. Это же аспирантское общежитие. И нас было всего шестеро. Никто не дрался. И КГБ совершенно не при чём. Что за выдумки?
В комнату решительно вошла бабушка.
– А ну-к, хватит секретничать. Настенька тебя Наташа к телефону просят.
С этого момента события стали раскручиваться и мелькать с калейдоскопической скоростью.
За Наташей, рассказавшей вкратце о приходе Поварова с каким-то парнем, раздался звонок Олега Викторовича, который попросил о встрече на завтра.
Ему свидание с Настенькой было крайне необходимо. С самого утра полковник вызвал в свой кабинет, сунул в руки статью Аликберова и, приказав сесть и читать, сам стал расхаживать длинными шагами по кабинету, возмущённо выговаривая:
– Что это там за умник выискался? Кто такой Аликберов? Кто ему позволил писать всякую белиберду о нас? Что за убийство? Кто в него вмешивался? Вы в курсе дела, товарищ лейтенант? Какое мы имеем отношение к этому делу? Из управления уже спрашивали. Скандал самый настоящий. Что ни день, то новый. Кому это надо, чёрт возьми?
– Разрешите ответить, товарищ полковник? – спросил Поваров, откладывая прочитанную быстро статью.
– Да, конечно, я жду.
– По вашему заданию я расследовал только вопрос о СПИДЕ. Мне говорили об убийстве в драке, но оно, как я понимаю, к нашему вопросу не имеет отношения. Девушку, которая была с иностранцем там, в университете, я нашёл. Сегодня она приезжает из командировки, и мы встретимся. А кто занимался делом об убийстве, я не знаю.
– Выяснить немедленно и доложить. Убеждён, что мы там и слухом и духом не причастны. Скорее всего, это опять что-то корреспонденты напутали. Их хлебом не корми – дай только куснуть кого-то, чтоб зазвенеть на всю страну. А может специально так сфабриковано. Разберитесь и сегодня же.
Поваров позвонил в университет, где мгновенно получил ответ на первый вопрос, волновавший полковника. Оттуда сообщили, что к ним приходил журналист, который расспрашивал об убийстве и, рассказывая о происшествии на Рождество, упомянули, что этим же интересовалось КГБ. Теперь в университете сами взбудоражены статьёй, полагая, что журналист сделал выводы, основываясь только на этой фразе.
Чтобы убедиться в этой версии, Поваров поехал сначала в прокуратуру к Горохову. Взяв второй раз дело, изучал его внимательнее, чем прежде, когда занимался вопросом СПИДа, и поинтересовался, кто же именно звонил с просьбой закрыть дело. Выяснилось, что звонили из МИДа и сам отец Вадима, которому не нужно было судебное разбирательство. Но он, как отец, имел на то право. А почему звонил МИД, Горохову было не известно.
Поваров поехал к Сокову. Теперь речь у них шла не о СПИДе, а об убийстве. Но Соков, прочитав статью, сам был изумлён, и сказал, что драка, возможно, была после того, как они с Аль-Саидом уже ушли.
– А где были в это время Настя и Вадим? – поинтересовался Поваров, помня, что двое других участников пирушки – Юра и Валя – ушли раньше. Они оставались?
– Они были в другой комнате.
– Вы хотите сказать, Борис Григорьевич, что Настя могла быть в любовной связи сначала с Вадимом, а потом с Аль-Саидом? Из наших предыдущих бесед я понял, что они могли встречаться уже без вашего присутствия, то есть после этой вечеринки. Но из беседы с подругой Насти, а нам удалось её найти, как и саму Настю, с которой, правда, я ещё не говорил, девушка была в любовной связи с Аль-Саидом именно в ту ночь празднования Рождества. Так с кем же она сначала спала? – Резковато, начиная раздражаться, спросил Поваров и посмотрел прямо в глаза Сокову.
Того опять бросило в пот, он достал платок и начал долго вытирать мелкие капельки пота со лба, носа щёк. Борис Григорьевич явно волновался и Поваров заметил, подумав: "Что же это он, чёрт, так потеет всё время? Может, есть, отчего переживать?"
Соков же был в панике. Он не мог рассказать всего, но понял, что дела его идут в этом смысле всё хуже и хуже. Убийство Вадима его волновало мало. Но то, что он, Соков, ответственный работник МИДа, которого прочат уже в заведующие сектором, может оказаться обвинённым в групповом изнасиловании, а иначе то, что произошло квалифицировать нельзя, это может стать крахом не только карьеры, но и удачной семейной жизни – молодая жена Сокова была дочерью заместителя министра. Настю уже нашли. И если она расскажет обо всём, как было, это крах всему. Он долго обдумывал, что сказать, вытирая пот, предлагая чашечку кофе, доставая кофейный сервиз из шкафа.
Наконец, решив, что часть правды лучше, чем ничего, начал говорить:
– Хорошо, Олег Викторович. Вы меня, можно сказать, прижали в угол. Не хотелось об этом говорить – дело то интимное, оно обычно на совести самих участников, поэтому не хотелось вдаваться в подробности, тем более что мне мало что известно.
Соков, не торопясь, разливал кипяток из подогретого чайника, немецкого производства, насыпал растворимый кофе в чашки и продолжал:
– Когда мы праздновали, Настенька немного перебрала и пошла в другую комнату отдохнуть. Аль-Саид через некоторое время сказал, что посмотрит, как она себя чувствует. А я ушёл в фойе позвонить домой, сказать, что скоро уже приеду. Говорил долго, когда вернулся Аль-Саид был с Вадимом. Ну, мы попрощались, а Вадим пошёл в комнату к Насте. Так что спал кто-то с кем-то, как вы сказали, или нет, я утверждать не могу. Позже, конечно, Настя могла встречаться с алжирцем, если они договаривались. Тут уж я не мог проконтролировать.
Поваров почувствовал, что Соков успокоился. Видимо легенда, придуманная им, его устраивала. Но Олегу пока ничего не оставалось, как поверить сказанному и он спросил, пытаясь прояснить другое:
– Всё хорошо, Борис Григорьевич, но зачем вы звонили в прокуратуру с просьбой закрыть дело?
– Ну, вы же должны понять, что мы не могли впутывать туда иностранца, который ничего не знал об этом. Шум был бы большой, а толку никакого. Кстати, вы не смогли бы мне дать телефон Насти? Она очень хорошая переводчица и я бы с удовольствием предложил ей работу секретаря в какой-нибудь стране. Я ей обещал, но не успел узнать, ни адреса, ни телефона.
Поваров дал домашний телефон девушки, поблагодарил за кофе и ушёл докладывать о результатах полковнику. Вечером позвонил Насте.
А вслед за ним по тому же телефону звонил Соков. Представился просто:
– Соков из МИДа. Вы, наверное, меня не помните, Настя. С возвращением вас из командировки. Я сегодня второй раз звоню, сказали, что вы ещё не приехали.
Соков очень надеялся, что Настя его забыла. Ему мечталось, что она не вспомнит и его объятий, ведь так сильно опьянела – мало ли что могло ей показаться? Проблема СПИДа его не очень волновала теперь, так как после первой встречи с Поваровым, когда выяснилось, что Аль-Саид болен СПИДом, который мог передаться через Настю и ему, он, не откладывая дела в долгий ящик, сдал кровь на анализ, как бы на всякий случай, и в ней ничего не обнаружили. Так что в этом смысле он был спокоен. Сейчас его беспокоило, будет ли Настя говорить об их интимной связи вместе с другими и помнит ли вообще.
Настя помнила всё и сразу доказала это, назвав по имени отчеству:
– Здравствуйте, Борис Григорьевич. Помню вас, конечно. Вы оставили сильное впечатление о себе. Такой, знаете ли, серьёзный и в то же время любвеобильный человек.
Соков понял, что отпираться не будет смысла и надо решать всё иначе.
– Хорошо-хорошо, Настенька, не надо сарказма. Мы не будем враждовать, я надеюсь. К сожалению, не мог вас найти раньше, поскольку не было адреса, и фамилию вашу до сих пор не знаю. У меня был сегодня работник органов госбезопасности и дал ваш телефон. Так что теперь мы можем встретиться с вами, и я готов выполнить обещание и помочь поехать на работу за рубеж. Собственно для этого и звоню. Вы мне очень понравились как переводчица.
– По-моему не только как переводчица, – съязвила Настя.
– Настенька, давайте об этом не сейчас. Конечно, вы вообще прекрасная девушка. Так можем мы с вами встретиться? Хотите, приезжайте завтра в МИД? Я закажу на вас пропуск.
– Уверена, что не пройду медкомиссию, Борис Григорьевич, да и вы, наверное.
– А почему вы так думаете, Настенька? Вы сдавали кровь? Я, например, проверялся, у меня всё в норме.
Настенька уставилась в трубку, не веря своим ушам. Может и правда все её переживания напрасны?
– Хорошо, я подумаю о вашем предложении и позвоню. У меня есть ваши координаты. Карточку не потеряла. – И положила трубку.
"Как хорошо было в Ялте, в старой Джалите – подумала она. – А здесь снова начинаются проблемы".
МОСКВА 1988 ГОДА
В этот же день, но лишь к самому вечеру, Горохов дозвонился в редакцию Берберу:
– Алик, Горохов звонит. Слушай, ты что мне устроил своей статьёй? Откуда ты взял связь с КГБ? Теперь будут неприятности. Мне, конечно, приятно, что ты мою фамилию вставил, а не взял всю славу себе, но меня могут и скинуть ко всем чертям. Из госбезопасности уже приходили.
– Не тушуйтесь, шеф, – засмеялся в трубку Бербер. – Нам уже и из КГБ звонили с опровержением по этому вопросу, но вы уловите главное: для нас важно не то, как было в этот раз, а как обычно бывает. Сейчас для всех важно раскрытие сути системы, а не частности. Университетские тоже возмущались. Сказали, что я их не так понял.
– Тебя же за обман привлечь можно.
– Да что вы, Герман Николаевич? Мой зав отделом доволен, как медведь, облизавший мёд с улья. Наш главный звонил в верха, и там поддержали. А если вас кто-то тронет, мы такое закатим! Так что принимайте славу без страха. К нам сегодня водитель погибшего приходил. Тоже кое-что рассказал. Оказывается, там ещё девушка играла роль. Так что в следующем номере новая статья выйдет. Читайте.
На следующий день Настенька встретилась в музее с Поваровым. По просьбе директора Галины Ивановны, которая считала, что любому гостю, прежде всего, надо показать музей, Настенька осуществила настоящую экскурсию, проведя Олега Викторовича не только в мемориальную квартиру, но и по всем залам, и, рассказав биографию писателя, как она была известна сотрудникам. Поваров вспомнил, что бывал здесь в школьные годы, но никто так интересно не вёл экскурсию. Затем они уединились на втором этаже в маленькой библиотеке.
Только тогда Настенька узнала, что сотрудника КГБ интересует в принципе всего один вопрос, была ли она с Аль-Саидом в интимных отношениях и то лишь потому, что в случае её болезни могли заболеть СПИДом другие, которых следует уберечь.
На это Настенька сразу возразила, что вот вчера ей звонил один из тех, кто был с нею после Аль-Саида, но он, оказывается, не болен. Поваров мгновенно сориентировался, кто мог звонить Настеньке, и спросил:
– Вы имеете в виду Бориса Григорьевича?
– Да, – смущённо ответила Настенька, не ожидав такой быстрой реакции. – А вы откуда знаете?
– Мы с ним встречались по этому вопросу.
– И он вам сам всё рассказал об этом?
– Да нет, он ничего такого не сказал.
"Но я должен был догадаться, – подумал с досадой на себя Поваров".
– Вы бы не могли мне рассказать, как это произошло? Мы подозреваем, что вирус мог к вам попасть. Как вы думаете?
Молодой человек с симпатичными глазами, детскими ямочками на щеках и застенчивой улыбкой внушал Настеньке доверие, и она стала рассказывать всё, чтоб это только выглядело прилично в рассказе:
– С Вадимом мы знакомы давно. Ещё в восемьдесят четвёртом году я надавала ему по щекам, когда он оскорбил моего дедушку, назвав его дворнягой за то, что он работал ватёром в гостинице. Но позже Вадим стал приставать ко мне со своей любовью. Я поверила ему и согласилась пойти на празднование Рождества в университет.
Настенька который раз восстанавливала в памяти ту страшную ночь, всякий раз как бы пытаясь в ней разобраться, найти в чём была сама виновата, где могла остановиться, и не находила ответа. Она рассказывала, стараясь очистить свою душу признанием, но и это не получалось. Смерть Вадима тяжёлой виной продолжала лежать на её плечах.
– Там я первый раз столько пила. Я пробовала отказаться, но Вадим и все настаивали. А потом Вадим, как я понимаю, налил мне в бокал шампанского водки, потому что я помню, что выпила и чуть не задохнулась, так как он не отпускал бокал от моего рта. И сразу у меня зашумело в голове, и стоял такой звон в ушах, что я, наверное, упала, не знаю. Помню, что очнулась от боли, когда со мной был Аль-Саид. Затем опять потеряла сознание и очнулась, когда со мной оказался Борис Григорьевич. Снова уснула и проснулась с Вадимом. Тогда я думала, что всё кошмарный сон, но Вадим рассмеялся и сказал, что это его месть мне за мои пощёчины ему. Не пойму, что со мной произошло в тот момент. Я была взбешена. Ведь я думала, что он любит меня, а он оказывается, меня продал или пропил, или предал. Короче, я сбросила его и возможно убила, так как он упал, и магнитофон перестал работать. Наверное, всё-таки убила. – Задумчиво проговорила в заключение Настенька.
– Вы не должны так думать, Настя, – мягко возразил Поваров. – Если всё было так, как вы рассказали, то это, во-первых, если убийство, то неумышленное, а, во-вторых, это самооборона при изнасиловании, что совсем другое. А третье и главное, что я хотел вам сказать, вы обязательно должны сдать кровь на анализ, так как другой человек, с которым вы, к сожалению, занимались любовью в квартире своей подруги, Наташи, оказался заражённым вирусом СПИДа. Его, я думаю, вы помните.
– Андрей? – вскрикнула Настенька.
– Да, он.
– Но я же предупреждала его.
– Он тоже об этом говорил и совсем не винит вас. Мы не уверены на сто процентов, что вирус перешёл к нему от вас, поэтому прошу срочно провериться. Я обязан сообщить медикам о вас, так как мы вместе занимаемся проблемой распространения СПИДа в нашей стране.
– Я обязательно пойду сегодня, – обречёно согласилась Настенька.
Через неделю появилась новая статья Аликберова с не менее броским заголовком "КГБ отрицает участие в убийстве, но…". Это многозначительное многоточие в конце заголовка интриговало читателя, позволяя думать, что всё же госбезопасность виновна не только в покрытии убийц, но может и в самом убийстве. Теперь в репортаже рассказывалось о возмущённых телефонных звонках с площади Дзержинского, о том, что найден водитель Миша (как будто он не сам пришёл), что дело об убийстве принимает новый ход, так как появилась девушка, имя которой пока не известно редакции и которое не фигурирует по странным обстоятельствам в протоколе о причинах смерти сына высокопоставленного партийного бюрократа, и что расследование продолжается.
Настенька не выдержала, и, не смотря на все протесты старшей сестры и родителей, которые, наконец, тоже оказались посвящёнными в трагедию дочки, пошла в редакцию сама. Там она нашла Аликберова, становящегося звездой журналистики, и потребовала, прежде всего, прекратить писать небылицы о том, чего он совершенно не знает.
Бербер хитро посмотрел на возмущённую посетительницу и спросил:
– Вы, наверное, Болотина Александра, или Настя, как вас ещё зовут?
"Да что же это такое? – подумала Настенька. – Все её знают. Даже имя по паспорту назвали правильно. Но ведь в статье же ясно написано, что имя девушки не известно".
– Конечно, мы не знали вашей фамилии, – ответил журналист, упиваясь собой, как детективом, – но я занимаюсь расследованием не один. Нам удалось вычислить вас, и я даже звонил вам уже, но дома сказали, что вы ушли в редакцию. Так что всё равно я бы вас вытащил.
Бербер не стал рассказывать о том, что прокурор позвонил Сокову и тот дал телефон Настеньки, а по телефону узнали и адрес, и кто по нему проживает. Сначала решили, что речь идёт о Вере, но быстро выяснили, что Настя – это младшая Александра.
Не знала Настенька и того, что в связи с публикациями Аликберова возбуждено уголовное дело об убийстве Вадима. Его родители согласились выступить в качестве заявителей. Поэтому её появление в редакции было совсем не в её пользу. И она стала говорить:
– Прежде всего, обещайте мне ничего не публиковать. Я расскажу, как это было, но прекратите эти дурацкие статьи.
– Конечно, если вы думаете, что всё неправда, мы перестанем об этом писать.
Настенька была неопытна в игре слов и мыслей, потому рассказала коротко, что Вадим пригласил её к своим друзьям в университет, затем ей стало плохо от выпитого, Вадим отвёл её в другую комнату, разделся и стал к ней приставать. Она оттолкнула его, тот упал на магнитофон затылком и вероятно потерял сознание и умер. А потом дерущиеся действительно туда попали – их она видела, уходя.
Настенька думала, что такой рассказ будет и правдоподобным и полностью оправдывающим её, так как свидетелей нет, поэтому, высказавшись, она вздохнула с облегчением и спросила:
– Вам всё понятно?
– Абсолютно, – согласился Бербер. – Скажите только, вы знаете Поварова?
– Из КГБ? Знаю. Он со мной разговаривал. А что?
– Нет, ничего. Не хочу спрашивать, о чём вы говорили. Это не моё дело.
– Я могу идти?
– Не смею задерживать.
Настенька ушла.
Бербер ликовал. Он знал то, о чём никто не догадывался.
Через две недели вышла статья. Теперь она называлась: "КГБ в трансе – дело раскрыто". В очередной публикации были названы все своими именами. В изложении автора получалось, что Настя Болотина, которая на самом деле Александра, по заданию КГБ или по собственной инициативе, в чём ещё предстоит разобраться, так как следы по прежнему ведут в дом на Дзержинке, подъехала к Вадиму, соблазнила его, уговорив пригласить на празднование Рождества, и потом, уединившись с ним в комнате, зверски била хорошо выпившего любовника головой о магнитофон, пока юноша не потерял сознание. Читателям напоминалось, что отец сына не просто большой партийный работник, но смещённый со своего поста в период власти Андропова и мешавший кому-то. Так что смерть сына, скорее всего, была ему предупреждением. Партия не может разобраться в своих рядах. Идёт борьба за власть. Называлась фамилия офицера КГБ Поварова, навещавшего последние дни девушку с подробными инструкциями, что и как делать. Она сама пришла в редакцию с просьбой прекратить публикации и с этой целью придумала сама или ей написали ловкую легенду, по которой никто, кроме убитого не виноват.
В статье говорилось, что принципиальный прокурор Горохов готов довести дело до конца и преступники будут на скамье подсудимых.
Настенька, сдавшая кровь на анализ в тот день, когда говорила с Поваровым, через неделю получила ответ, что никаких признаков вируса СПИДа у неё не обнаружено. Счастливая, как никогда прежде от сознания того, что её жизни ничто не угрожает, всю неделю она пела песни, играла с Верой на пианино в две руки, бегали играть в волейбол и настольный теннис. Приехал из Ялты Володя Усатов по пути во Францию, куда его направили на повышение квалификации по селекции винограда. Приехал на неделю Евгений Николаевич, которого пригласили на работу в Москву для работы в книжном издательстве. Ему нужно было принять участие в конкурсе. Каждый вечер собирались вместе у Настеньки. Стало удивительно весело. Жизнь забила ключом с новой силой.
Тогда-то и появилась новая разоблачительная статья Аликберова. В этот день Настенька прибежала счастливая домой, ворвалась в комнату и остановилась, поражённая какой-то мёртвой тишиной. Дедушка, понятно, был в своём кресле. Глаза закрыты, руки на подлокотниках. Может спит. Но бабушка, всегда встречавшая в прихожей, тоже сидит в другом кресле какая-то опущенная, сгорбленная. Мама лежит на диване с мокрым полотенцем на голове. Вода стекает по переносице и щекам к губам. Папа ходит по комнате. Только он и бросился к Настеньке и молча прижал её голову к груди. Она почувствовала, что он сейчас заплачет.