– Здесь нет воздуха, – кивнул Азраил. – Здесь вообще нет законов природы, поэтому нет необходимости дышать. Но ты продолжай, просто чтобы не отвыкнуть, не учиться потом заново.
– Мы что, просто висим в пустоте?
– Не висим, плывём. Мы в Реке слёз, в самой толще Горькой воды.
– Я не вижу никакой воды, – неуверенно возразил Алька. – И слёз.
– Они повсюду. Они и есть Стикс. Разве ты не чувствуешь его безграничной грусти? Печаль бога есть всё, что нас окружает. Впрочем, считается, что почувствовать слёзы Бездетного бога способны только мы, проклятые. Или ты ещё попросту не обвыкся? Может быть, позже, когда доберёмся ближе к истоку…
Алька задрал голову вверх, обратив взгляд к тому, что в первую минуту счёл ночным звёздным небом. К россыпям молочных полос, бело-туманных завихрений, голубых аморфных медуз и радужных полупрозрачных шаров, состоящих из миллиардов искрящихся точек. Всё это плыло над головой, подобно звёздам, но не было похоже ни на какие из известных Альке звёзд.
Тогда он свесился за борт и посмотрел вниз, на то, что в первую минуту счёл отражением неба в воде. Никакой воды под лодкой не оказалось. Со всех сторон их окружала одинаковая завораживающая чернота, щедро пересыпанная огнями. Время от времени сквозь черноту проступали призраки берегов: гор, пустынь, городов, бушующих океанов. Ни Харон, ни Азраил не уделяли этим видениям ни капли внимания.
– Наш кормчий – единственный, кто умеет грести против течения Стикса. Так-то по-отдельности каждый способен плыть сам, лучше или хуже. Удержаться на плаву с грузом сумеют немногие, а провезти пассажиров к истоку – только он!
Алька взглянул на перевозчика. Тот, присев на корточки у кормы, озабоченно тыкал пальцем в борт. Хотя снаружи и не было видно воды, которая угрожала бы залить лодку, но Харон нашёл видимое только ему одному отверстие. Поцокав языком, выудил из-под пайола золотую монету и приладил её снаружи к обшивке.
Денег по днищу валялось немало. Кругляшей, квадратов, дырявых многогранников, нарубленных полосками пластин. Вполне возможно, на заделку дыры пошла одна из тех монет, которые заплатили за проезд Алька и Азраил, предварительно ограбив древний склеп под замком Феосфера. Харон происхождением золота не поинтересовался. Получив плату, равнодушно швырнул три монеты внутрь лодки, а четвертую воткнул в щель на обшивке – между двумя подобными.
Благодаря золотым чешуйкам, его лодка выглядела огромной рыбой, блестящей в любом, даже самом скудном источнике света. Как пояснил Азраил, это не просто проявление любви лодочника к шику, и не только способ издали увидеть Харона тем, кто взывал к нему с просьбами о помощи. Золото – непременный атрибут, благодаря которому судно уверенно держится в водах Стикса.
– Горькой воде чужды металлы. Металлы создают боги, чтобы их дети творили из металлов свои игрушки. Там, где ничто не может быть создано, чем тяжелее металл, тем сильнее стремнина выталкивает его обратно в божьи миры. Число монет, удерживающих лодку в равновесии, строго ограничено. Посмотри, с какой силой на них давит течение, аж чеканка стирается! Время от времени их отрывает волной и уносит на берега Стикса. Там их могут найти нуждающиеся, чтобы снова заплатить Харону. Такой вот круговорот.
– Может, подарить ему в следующий раз банку хорошего клея? – съязвил Алька, недоверчиво оценивая результаты ручного ремонта.
– А может, ты закончишь качать лодку и прижмёшь уже зад к банке?
– Ну чего ты сразу взъелся-то? – Алька послушал совета и опустился на узкую деревянную скамью.
– А ты не шути с вещами, которые в твоем мозгу не помещаются! – огрызнулся Азраил.
Они плыли уже несколько часов подряд. Очень приблизительно, поскольку судить о времени приходилось исключительно по громкости урчания в Алькином животе. По крайней мере, Алька был уверен, что в мире Феосфера сейчас уже светает. Здесь же ни остановки, ни завтрака не намечалось. В компании Азраила это было делом обычным, но в его мешке ещё оставалось несколько кусков пирога и полфляги воды, вполне ведь можно устроить перекус?
Пялиться по сторонам, провожая взглядом целые хороводы галактик, Альке уже надоело. Когда на пути показывались более явные, материальные объекты, Харон шевелил веслом, подправляя курс и не давая лодке сближаться с ними.
– А почему здесь так темно? – спросил Алька.
– Потому что у Стикса нет Светоча. Другие боги не позволили Бездетному создать свой свет.
– Тогда почему здесь так красиво?
– Потому что другие боги не позволили Бездетному создать твердь. В этом мире нет ни земли, ни воды, ни неба. Ничто не заслоняет свет других миров. Чужие солнца не греют Горькую воду, зато раскрашивают её на радость пасынков.
Алька посидел ещё немного в тишине, слушая скрип уключины. Хотел спросить, как скрип, да и голоса тоже, могут быть слышимы в месте без воздуха. Потом вспомнил, что в Стиксе нет законов природы, всё здесь адаптируется под нужды просящего помощи. Он спросил о другом:
– Азраил, как ты понимаешь, что мир проклят?
– Привычка, – дьявол неопределенно пошевелил надбровными дугами. – Отсутствие бога ощущается на уровне интуиции. Признаков много. Рушатся социальные связи, рвутся законы и договоренности. Безнаказанно нарушаются формальности, обещания становятся пустым звуком. Твари ведут себя не по тем правилам, которые были установлены. Никто из высших не наблюдает и не поддерживает баланс. Наконец, мир накрывает отчаяние. Если к этому времени там уже подмыта грань пространства, перед выжившими может открыться Стикс.
– А что происходит с теми, кто войдёт в него?
– Ничего особенного. Они получают возможность найти себе другой мир. Или вернуться в свой. Или странствовать по Горькой воде за вечностью вечность, поскольку Стикс безграничен, в нём нет законов и запретов.
– И нет защиты?
– С какой бы стати? Это Стикс, здесь заботься о себе сам. Но ты знаешь, народ, переживший забвение бога, с этим-то как-нибудь справится. Большинство справляется.
Харон шевельнул веслом, и лодка ловко обогнула стаю зубастых существ, напоминающих одновременно и рыб, и птиц. Звери с интересом следили за путешественниками, но мастерство кормчего не давало им надежды попробовать лодку на клык.
– Если я… Если проклятые не справляются, местный бог не может взять их под свою защиту?
– Бог Стикса? Бездетный? Бог-отчим? Плачущий?
Азраил перечислял имена хлёстко, показывая всю абсурдность вопроса. Но всё же Альке показалось, его голос дрогнул на последнем слове.
– Единственное, что даётся всем новоприбывшим без исключения, – Азраил встал с банки и вгляделся в точку прямо по курсу. – Это понимание языка Стикса.
– Тут есть свой язык?
– Тут у всех один язык. Я с тобой на нём говорю.
Впереди на грани видимости появилась светлая точка. Не яркая, как окружающие звёзды, но и не черная, как остальной небосвод. Алька не мог пока разглядеть, живое это существо, берег одного из миров или какой-нибудь корабль. Харон тоже заметил эту точку, чуть сощурил взгляд на пару мгновений – и всё, больше никак не отреагировал.
– Азраил, ты говоришь так, словно во всей вселенной нет миров, где люди были бы счастливы.
– А их и нет.
– Но ты был не во всех мирах?
– Конечно.
– Тогда почему можешь утверждать?
– Дело не в числе миров, а в принципе их создания. Богам более по душе константы, чем переменные. База под эволюцию любого народа закладывается почти одинаковая. Человек должен постоянно стремиться к счастью, это его цель.
– Не достигать его, а стремиться?
– Да. Сначала он счастлив минимальной безопасностью, затем достатком, затем комфортом, возможностью самореализации и так далее. Ставит всё новые и новые горизонты. Если в какой-то момент один из народов сочтёт, что достигнутого уже достаточно, можно просто наслаждаться достигнутым, это останавливает развитие. Отводит на второй план обязательные нужды, в том числе борьбу за выживание. Как только подобное происходит, приходит другой народ, более сильный и менее довольный. Случается резня, цикл повторяется.
– А если нет такого народа? Если все народы мира одинаково счастливы?
– Тогда развитие всего мира останавливается. И такой мир богу становится не интересен.
Алька не уступал.
– Даже в этом случае можно позволить людям развиваться, прогрессировать, жить лучше.
– Да? А что ты понимаешь под словами жить лучше? Насколько я знаю людей, для большинства из них это значит сидеть на жопе ровно, ублажать свои органы чувств и обрастать материальными благами. Да, желательно при этом самому ничего не делать, ублажать и производить блага должны окружающие.
– Ты передергиваешь!
– Приведи пример из истории, скажем, своего мира, который противоречил бы моим словам.
Алька попробовал было воззвать к своей памяти, но в ответ получил лишь приступ головной боли.
– Ты же знаешь, что я не помню своего мира! – буркнул он дьяволу.
– Разумеется, – осклабился тот, – потому и предложил. Короче будет спор. Хотя ты всё равно не смог бы подобрать ни одного примера.
Алька набычился и из принципа решил стоять на своём.
– Бог не должен закладывать такую модель мироздания. Он должен учить людей добру, гуманизму…
– С какой стати? – расхохотался Азраил. – Вы, люди, постоянно обожествляете тварей и очеловечиваете богов, вот в чем ваша проблема. Ты ещё заяви, что боги должны откликаться на молитвы людей!
– А разве нет? Ведь для этого и нужны молитвы!
Азраил издал низкий короткий звук. То ли хмыкнул, то ли рыкнул. С его вытянутой мордой и гортанным выговором – поди разбери. Может, просто кашлянул.
– Ты это всерьёз сейчас сказал? Или одна из дурацких шуточек, которых я все равно не понимаю?
– Совершенно всерьёз!
– Тогда задай вопрос ещё раз, медленно, осмысливая значение каждого слова. Ответ кроется в вопросе.
Алька повторил, потом ещё раз, но не удовлетворил дьявола и не понял нравоучения. Он лишь покачал головой и произнёс фразу сам.
– Почему боги – он выделил это слово голосом, но пиетета такое выделение не прибавило – должны откликаться на молитвы людей?
Последнее слово, тоже произнесенное громче других, прозвучало и вовсе презрительно. Интонация хорошо показывала мнение Азраила о первых и вторых.
– А почему они должны реагировать на ваши молитвы? – Он сделал упор на слове «почему». – Если бог создаёт мир, создаёт всех тварей на нем, почему именно на ваши просьбы он должен обращать внимание? А не на мольбу шакала, чтобы ты повернулся спиной и позволил впиться зубами в загривок? Не на молитву мухи, чтобы кто-нибудь поскорее сдох и позволил ей продолжить род? Кто решил, что именно вы – вершина божественного творения и его любимые существа, по прихоти которых он должен сразу бросать все дела и нестись ублажать вас?
– Ну, например потому, что только нас он наделил разумом.
– Да-а-а-а? – Удивление Азраила выглядело весьма искренним. – Я бы на твоем месте не был так уверен. Ни в отношении только вас, ни в отношении разумности. Задумывался, насколько разумна корова и считает ли она человека умнее себя? Хватает ли её мозга на то, чтобы осознать разумность своих хозяев?
– Нет, как-то не доводилось.
– Тогда почему смеешь утверждать, что вы – единственные разумные существа в своем мире? А может, презренная Gastropoda Pulmonata в высшей степени разумнее людей, но вы просто не в состоянии этого понять?
– Ты серьёзно?
– Я давно не был настолько серьёзен. Ваша гордыня и самомнение кого угодно выведут из себя. И здесь мы подходим ко второй части вопроса. А разумны ли вы вообще?
– Ну это уж…
– Что? – Азраил рычал, обрубки крыльев у него подрагивали. – «Это уж» – что? Уметь построить дом, обеспечить себя жратвой на зиму или подчинить соплеменников? Это достижимо для многих животных, то есть вообще не признак разумности.
Алька все смотрел на торчащий из-за спины обломок плечевой кости. Там из-под единственного уцелевшего рудиментарного когтя выступила капелька крови.
– И скажу тебе, – продолжал Азраил, – что повидал на своем веку многих homo sapiens, чьи пределы разумности вряд ли раздвинулись шире, чем у той обезьяны, из которой бог их, собственно, создал. А некоторые индивиды так всю жизнь и остаются на уровне дождевого червя.
Алька молчал. Доводы для возражения как-то не шли в голову. Мысль о том, что многотысячелетняя история человеческой цивилизации, на взгляд других существ, вовсе не является доказательством разумности, – поражала.
– Подумай ещё и вот над чем. В большинстве обжитых миров считают, что бог справедлив. Тогда какую просьбу к нему ты мог бы обратить, чтобы она не нанесла вред ближнему твоему? Вот барон молит о новых землях. А не кровью ли будут они оплачены? Вот торгаш молит о больших деньгах. Помнит ли он, что вымоленный барыш разорит конкурентов, поднимет цены, усилит нищету? Вот цеховой староста молит о расширении производства, а интересует ли его, сколько леса нужно вырубить, сколько земель отнять у крестьян и превратить в овраги ради руды? Вот отец вымаливает здоровье для приболевшей дочери и молодого жениха с соседней улицы, а не значит ли это, что у ее подруги, которой сейчас благоволит жених, не будет мужа и не родятся дети? Наконец, лесной дикарь молит о доброй охоте, но справедливо ли это для зверей, тварей божьих, достойных сострадания?
Азраил шумно выдохнул, выхватил изниоткуда пучеглазую рыбёшку и отправил себе в пасть.
– Понимаешь, ревнитель разумных, – сказал он уже не так экспрессивно. – Богов мало, а миров много. Созданы они с разной целью и по разным причинам. И предназначение живущих там разное. Никого не хочу обидеть, но есть виды, созданные вообще просто так, со скуки. Или для практики молодого неопытного божества, или на спор, или ради эксперимента, а то и вовсе – как побочный продукт совершенно иной идеи.
– Получается, богам в большинстве случаев наплевать на своих детей?
– Тьфу, вот ты опять. Ну какие дети? Боги живут другими этическими и философскими категориями. Их творения нужно расценивать именно как творения. Удалось – поставил в витрину, подписал, бережешь и хвастаешься перед друзьями. Не удалось – скомкал, выкинул и забыл.
– Ну, общий смысл твоей теории я уловил. Молиться бесполезно, потому что богам наплевать на мольбы пыли из-под их ногтей.
– А вот это уже твои домыслы, этого я не говорил.
– Как так? Разве это не очевидный вывод?
– Только для слепых, возможно. Или для глухих, типа тебя. Я говорил, что боги – творцы. И как любые творческие личности, они связаны в душе – или что там у них вместо души? – со своим творчеством. Их вполне может интересовать, что же происходит с успешными работами. А специфика божественного внимания такова, что именно молитвы являются лучшим каналом связи между миром и его богом. Только искренние молитвы не дают божественной искре покинуть материю даже брошенного и забытого мира. И они же позволяют богам смотреть на свои миры, не являясь туда лично, править то, что требует вмешательства.
– Так я не понял, молиться надо или нет?
– Я тебе поражаюсь. Ты спрашиваешь дьявола, надо ли молиться богу?
– Ну… Да!
– Тьфу на тебя. Да молись, если хочешь. Если тебе это нужно, если ты не уверен в собственных силах, или же – если это разжигает огонь в твоей душе. Но молись искренне, совершенно точно понимая, что бог не считает твои просьбы достойными внимания. И помогать тебе не прибежит. Молись, чтобы быть со своим богом, но живи сам, своими мозгами и своими силами.
Азраил показал самые дальние клыки, что могло бы означать улыбку.
– Если решишься, помолись за эту проклятую реку. А лучше, заткнись и ложись спать. У нас впереди ещё день пути. Не хочу, чтобы ты у самого истока заныл и запросил отдыха.
– А ты что же?
– Я позавчера уже спал, мне не хочется.
Пока они философствовали, одинокая точка приблизилась и теперь быстро превращалась в серо-бежевую гору, оплывающую по краям крупными гладкими холмами. Склоны бугрились, колыхалась покрывавшая их растительность – толстые чешуйчатые стволы без веток и листьев.
Азраил, указывая на остров посреди пустоты, обратился к Харону.
– Держи правее! Не хочу, чтобы он нас снова закружил и донимал вопросами!
Алька напряг глаза и только теперь понял, что гора имела явные признаки живого существа.
– Кто это?
– Да так… Сфинкс, – махнул лапой дьявол. – Последняя жертва эксперимента по продолжительности жизни человекоподобных.
– Это… Это человек?!
– Когда-то был. Их почти всех истребили, кто сам не помер от голода, когда вес и возраст уже не позволяли двигаться. Этот вот остался здесь, на границе между молодыми мирами и главным руслом Горькой реки. Про его мудрость ходит много легенд, но я бы не очень верил. Как по мне, он просто двинулся тут от тоски, вот и мучает встречных загадками.
Азраил сложил руки рупором и прокричал:
– Привет, пролежень! Сколько лет, сколько зим?
Лесистый холм у основания белой горы пришёл в движение. В нём прорезался глаз. До Альки только теперь дошло, что необычная трава на этом титаническом организме – не простая растительность, а толстые, веками не стриженные волосы.
– Здравствуй, Азраил! – донёсся в ответ медленный, низкий резонирующий в пустоте голос. – Сто сорок девять!
– Вот откуда знает? – удивился, явно не в первый раз, дьявол. – Часы что ли проглотил?
– Может, врёт?
– Вряд ли. Примерно столько и выходит, если средними людскими годами считать. – Азраил опять перешёл на крик. – Что нового в Стиксе?
– Нового много. Важное одно! – ответил голос. – Придёшь ко мне послушать?
– Ага, чтобы ты опять попытался меня сожрать? Ну уж нет, говори так! У меня в последнее время нет секретов.
Гора плоти, отвыкшей от активного и долгого движения, вздохнула и пошла рябью.
– Я не стану орать на весь Стикс про Четыре буквы! Но золото слишком тяжело, если осело в карманах, а не пущено в дело. Поэтому ты всё равно вернёшься ко мне. Тогда и поговорим.
Живая гора успокоилась, замолчала. Через пару взмахов весла она уже стремительно удалялась и больше не выглядела опасной. Но Азраил всё поглядывал назад, напряженно повторяя услышанное и заметно нервничая.
– Слишком тяжело… Золото слишком тяжело… Ты что-нибудь понял?
– Нет, – признался Алька.
– Вот с ним всегда так. Пробубнит какую-то ерунду, а пока разберешься, уже поздно.
– Что поздно?
– Что-нибудь! – не менее бессмысленно, чем недавно Сфинкс, буркнул Азраил.
– А что за эти ваши «Четыре буквы», про которые все знают, но никто не может мне объяснить?
– Это название самой древней террористической организации во вселенной.
Алька присвистнул.
– Межмирового масштаба? Как такое возможно? Ей бы понадобились миллиарды сторонников. И какие цели может преследовать такая организация?
– Нарушение баланса, конечно же.
– Баланса? Между чем и чем?
– Между Стиксом, который охватывает всё и не может ничего породить, и мирами, где родится всё, но нельзя выйти из берегов. Четыре буквы – это тайное сообщество высших, которые хотят усмирить Стикс, прекратить его проникновение в миры. Случится это только при одном условии: если Бог-отчим перестанет плакать.
– А он может?
– Конечно. Если у него появится своя земля и свои дети. Это случится, только если другие боги откажутся от своих слов и снимут проклятье.
– Как этого добиться?
– Никак. За всю бесконечную историю миров не известно ни одного случая, чтобы боги меняли свое решение. Но фанатики из Четырех букв борются, ищут способы и методы победить Горькую воду. Как и непроклятые, демоны Стикса тоже разделены на два лагеря. Одни поддерживают Четыре буквы, втайне надеясь на передел власти в дни всеобщего кризиса. Другие стараются помешать, понимая, что им больше не будет выхода в старые миры, а в новые не сможет проникать Горькая вода.
– Но ведь тогда создать новые миры для них сможет Бог-отчим?
– Ты уверен? Если проклятие снять, он перестанет быть богом-отчимом. Он получит власть создавать не только миры, но и своих детей. Будет ли ему тогда дело до чужих? Не знаешь? И никто не знает. Поэтому с Четырьмя буквами всё так сложно и запутанно.
Азраил отмахнулся, давая понять, что разговор пока следует прервать. С лодкой Харона явно происходили какие-то изменения. Алька не улавливал глазом, что именно случилось. То ли скопища миров придвинулись и стали вращаться быстрее, то ли в лицо подул свежий ветер, которому неоткуда взяться в безвоздушном пространстве Стикса. И гул, непрерывный гул, похожий на одновременный разговор многих тысяч людей вдали, стал доноситься до бортов лодки.
– Мы миновали излучину, – пояснил Азраил. – Выходим в главное русло, к порогам. Здесь течение быстрое, масса промоин в миры, да к тому же полно проклятых мест, заселённых беженцами. Настоящий кипящий бульон. Харону сейчас действительно тяжело, но он в этом деле мастер, он справится. Ты только крепче держись.
Алька посмотрел на корму. Волнение Азраила немедленно передалось и ему. Харон грёб быстро, короткими рывками весла поочередно справа и слева. Поминутно выглядывал за борт и громко ругался. Дважды он бросал рукоять и затыкал открывшиеся пробоины в золотой обшивке судна, а потом с удвоенной силой налегал на весло, борясь с невидимыми волнами.
Что-то явно шло не так. Алька увидел, что позади, за кормой постепенно увеличивается в размерах белая гора. Лодка не просто перестала двигаться, течение быстро несло её обратно.
– Золото… Слишком тяжелое золото в карманах… – пробубнил себе под нос Азраил и, догадавшись, прожёг Альку взглядом. – А скажи-ка мне, жадная лысая обезьяна, когда я спускал тебя на верёвке в склеп, ты чётко следовал моим инструкциям? Ты же взял у мертвецов только четыре золотых монеты, правда?
Алька замялся, помедлил с ответом. И от этой заминки лицо дьявола на глазах стало меняться, превратилось в злую острую оскаленную маску.
– Сколько золота ты взял? Говори! – заорал Азраил.
– В-в-вот… – выдавил из себя Алька, доставая из кармана пригоршню в пять или шесть блестящих кругляшей. – Ну а что? Одной больше, одной меньше, мертвецам всё равно, а нам пригодится же в дороге?
Азраил не слушал оправданий. Он встал на носовой банке в полный рост и скорбно склонил голову перед Хароном.
– Прости, кормчий, я не знал! Обещаю, что отработаю это оскорбление, когда мы увидимся в следующий раз!
И бросился за борт.
Вконец обалдевший от такого поворота событий Алька увидел, как он исчезает, растворяется в призрачных струях Стикса. Повернулся к Харону, чтобы, на всякий случай, тоже попросить прощения. Но не успел. Широкая влажная лопасть весла, знаменуя конец поездки, уже летела к нему навстречу.
* * *
От удара кулаком в солнечное сплетение Алька согнулся.
Сложился вчетверо. Можно сказать, удачно, поскольку сразу же последовал новый удар, справа в голову. Алька уже был слишком низко, чтобы получить его в полную силу и вырубиться.
Из-за промаха тот, кто бил, повредил свои пальцы сильнее, чем задетый вскользь затылок. Но не расстроился и компенсировал ногой в бок, Алька едва-едва успел прикрыть локтем почку. И только четвертый удар, прилетевший с другой стороны, тяжёлым ботинком прямо в висок, выбил из его глаз сноп искр и погасил разум.
Когда сознание вернулось, первыми в голове всплыли слова: «Ну, вот и всё!» Это были давно уже не нужные слова, не для этого момента. Просто они не успели подуматься до того, как Альку принялись избивать, поэтому дожидались своей очереди где-то в глубине сознания и выскочили теперь, совершенно не к месту.
«Как же может быть всё, если до сих пор так больно?» – вытеснила их следующая мысль. Разум проверил, убедился в правоте. Осознал, насколько именно это больно. И отреагировал жалобным хриплым стоном.
– Гляди-ка, живой! – послышался голос сверху.
Алька решил, что сейчас его снова станут бить, обругал себя за неосторожность и попробовал сгруппироваться. Тело отозвалось новой вспышкой боли, в гораздо большем числе мест, чем до потери сознания. Отметив, что били или долго, или умеючи, он снова не вытерпел, застонал.
– Точно, живой. Надо глянуть, может это у него призыв?
– Эй ты, там! Письмо у тебя? – новый голос был немного моложе.
Ответить Алька не мог, перехватывало дыхание. А кивнуть… тоже не мог, потому что из-за движения головой наверное отвалилась бы голова, ну точно. Он ещё раз застонал.
– Мор, не трогай его. Вдруг не он? Дай, я сам.
Чьи-то грубые руки опрокинули скорченное тело на спину и прошлись по одежде. Зашуршала бумага – нашли письмо.
– Вот, так и есть. Он додумался, конечно, засунуть. На пузо под ремень. Вот ему при первом же ударе все четыре печати разом и раздавили.
– А я же вам говорил, мне не показалось! Я позже вас вошёл. А вы всё «ритуал-ритуал», – передразнил молодой голос.
Смысла в диалоге Алька не улавливал, но его это не беспокоило. Пока не бьют, вот и хорошо, вот и славно.
– Он так не скоро очухается. Жор, можешь его поднять?
Что за имена такие? Мор, Жор… Напрашивалось продолжение ряда, такое же короткое, на глухую согласную и с «р» на конце, но Алька не стал озвучивать. Концовку анекдота про вмёрзший в землю меч он хорошо помнил.
Лба коснулась ладонь. Маленькая, словно детская, с тонкими длинными пальцами, но очень горячая и потная. Коснулась неприятно, грубо – и тут же боль отступила. Не прошла, куда там! Но отошла на второй план, стала почти терпимой.
Алька напрягся и открыл глаза. Глаз. Открывался только один. Второй после удара ботинком заплыл и склеился кровавым сгустком.
Их было четверо. И тех четверо, и других. Только тех, первых, которые били, уже вроде как не было. Они валялись на земле в ужасном виде, словно нечто злое и огромное лупило их… наковальней? Паровым молотом? Гружёной булыжниками телегой? В общем, неприятное зрелище.
– Тошнит! – резюмировал Алька.
– Это нормально. Это из-за трещины в черепе.
Говоривший был крепок, скуласт и рыж. Носил тёртые, но идеально сидящие кожаные штаны, коричневую куртку с широкой кожаной же перевязью, остроносые подкованные сапоги и красный бархатный плащ.
– Тебе еще повезло, – добавил обладатель молодого голоса и некультурно показал пальцем на алькин глаз. – После такого удара люди обычно оставляют в канаве весь обед, а потом до утра не могут подняться на ноги. И потом еще год страдают головными болями.
Жгучий брюнет от рождения, этот парень был ещё и смуглым, а плотный загар делал кожу вообще тёмной, словно у мавра. Одежда была подобрана под стать, в тёмных тонах, но подобрана плохо. Словно с чужого плеча, всё висело мешком, отчего очень худощавый мужчина казался совсем тощим. Особенно нескладным было его лицо с блестящими, глубоко посаженными глазами и чуть припухлыми синяками вокруг глазниц. Как у нескладного подростка, чьё тело пошло в бурный рост из-за гормонального взрыва.
– Обед? Это мне не грозит, – Алька качнул головой и охнул. – Я не обедал. Я уже два дня…
От мысли о еде Альку моментально согнуло пополам.
– Жора, мальчик мой, а ты не переборщил?
Голос третьего выдавал почтенный возраст, но звучал неприятно, словно перекатывание костей в железном ведре. Старик был светловолос и худ. Его куртка и штаны, фасоном почти как у первого спутника, были сильно вытертыми и выгоревшими на солнце. Вместо плаща он носил пепельно-серую накидку, а длинные свои седые пряди закреплял тонким металлическим обручем с прозрачным камнем на лбу.
– Не-не-не, нормально, сейчас всё пройдёт, – с усмешкой ответил ему молодой. – Сейчас почувствует!
Алька не знал, что должен почувствовать. Его прекратило корчить, чувства вообще все притупились, осталась только странная, неуместная резь в животе.
– Тогда не надо терять время. Проясните уже у него, почему призыв был открыт не вовремя и не к месту.
Рыжий подошёл и легко, как котёнка, за шкирку поднял Альку из канавы. Поставил на ноги.
– Ну? – сказал старик, уверенный, что собеседник поймёт суть вопроса.
– Я был голоден. – Алька не мог собрать мысли, поэтому решил рассказать всё, а там уж сами пусть решают. – У меня не осталось денег. И скрипки не было.
– Музыкант? – радостно хлопнул себя по ноге молодой.
– Жора! – старик укоризненно покачал головой. – Это всё потом. Сперва дело!
– Да, музыкант, – подтвердил Алька. – Но скрипку мою испортили, а больше я ничего не умею. И тогда подошёл человек, предложил заработать.
– Как?
– Отнести письмо.
– Это? – рыжий показал комок мятой бумаги со сбитыми печатями.
– Да. Он сказал, что это очень ценное письмо. Я должен был спрятать его и пронести с собой…
Тут Алька задумался, стоит ли упоминать при этих людях про Стикс? Вдруг это не просто загулявшие горожане, а какая-нибудь местная инквизиция?
– Пронести куда? – старик растянул последнее слово так, что сомнения пропали.
– В соседний… город. За большой черной рекой. И там отдать одному… Моему знакомому.
– Как вы думаете, mea equites, он дурачка валяет или на самом деле не осознает, что произошло? – спросил рыжий у своих друзей.
– Благородные доны, я сейчас вообще мало что осознаю, – Алька не запомнил, как обратился к товарищам рыжий, поэтому ляпнул первый титул, пришедший в голову. – Мне бы, с вашего позволения, присесть. А лучше прилечь, а еще лучше – выпить как следует. Я бы тогда вам всё рассказал, что хотите. Я бы и вас с удовольствием угостил, потому что тут рядом в кабаке есть просто прекрасное пиво. Но у меня денег нет. Я потому-то и попал в историю, что человек, давший мне письмо, обещал хорошо заплатить. Но уже там, на месте.
Четвертый из их жутковатой компании, пока что молча стоявший в стороне, сделал пару больших шагов к месту расправы. Вот уж кто был самым странным из всех! Широкоплечий, грузный, с кожей настолько бледной, что не надо было смотреть в лицо, чтобы определить мутацию. Волосы, рядом с которыми седые пряди старика казались грязно-серыми, два бездонных колодца зрачков, в свете факела изменивших цвет с бело-ледяного на кровавый рубин… Albus oculocutaneous (*самая тяжелая форма альбинизма, поражающая кожу, волосы и глаза). Понятно, почему он носит просторный балахон и прячет голову под капюшоном. Бледное лицо, всегда находясь в тени, выглядит серой маской мертвеца, зато лишенная пигмента кожа не пойдёт волдырями на свету.
Альбинос встал над трупами, подумал немного, выбрал ближайший. Поднял одной рукой и швырнул на дорогу.
– Спасибо, Зверь! – кивнул рыжий. – Так что, милейший, этот человек тебя нанял?
Опознать было трудно, разве что по некоторым деталям одежды. Алька подтвердил.
– Только я не понимаю. Зачем же он тогда?..
– Поздравляю вас, друзья, мы установили посредника, но по привычке пришибли его. И теперь вряд ли сможем найти заказчика.
– Между прочим, Меч, это не «мы пришибли», – поправил рыжего старик. – Это ты его пришиб. Хотя я просил не усердствовать, оставить хоть одного языка.
– Отбивная! Из языка! – неожиданно вырвалось у Альки.