У входа в парк Маркуса Гарви, раскинув ноги на одеяле, пьяно прислонился к ограде чернокожий босяк в грязноватой потёртой джинсе. Он что-то умиротворённо бурчал под нос, похлопывая себя по карманам, и время от времени взрывался кратко песней. Коробка с медяками стояла промеж ног. Две коробки побольше были сдвинуты в сторону, похоже, он тут и ночевал. Заметив меня, он усилил интонации, обретя слушателя. Я заехал в калитку, пропустив группу на роликах и, приковав велик к фонарю, огляделся.

«Довольно мирная атмосфера», – успокоил я себя, не обнаружив за пять минут хождения по дорожкам ни одного белого.

На пятачке курчавые седые старички играли в шахматы. На турниках, поблёскивая голыми чёрными торсами, трудились подкачанные ребята. Большая тусовка гоняла мяч на баскетбольной площадке. Десяток лоботрясов кучковалось в центре, заняв все скамьи. Пар сто глаз настороженно следили за моими перемещениями, пытаясь понять в чём подвох – а я всего лишь хотел сделать пару снимков. Хотя рука как-то и не поднималась под тяжёлыми взорами. Стараясь выглядеть спокойно, я беззаботно насвистывал популярную мелодию, делая вид, что любуюсь клумбами и пригорками. На повороте меня взглядом остановил приземистый крепыш в белой майке до колен. Из-под надбровных дуг блеснули белки:

– Ищешь чего, брат?

– Выход, – поспешил я оглядеться в поисках выхода.

– У меня есть для тебя выход! – тут же успокоил он и показал рукой двинувшимся от скамеек братьям, что разберётся с ситуацией.

В мгновенье ока у меня в руке оказался целлофановый пакетик.

– Что это? – настороженно поинтересовался я.

– Целебный чай с Гавайских островов, – отрекомендовал он. – Полтинник – и ты сразу обретёшь выход, брат!

– У меня есть только двадцать, – решил я не отказываться от экзотического сувенира, чтобы не расстраивать незнакомца.

«Заварю в отеле чай», – решил я и, поискав по карманам, достал двадцатку.

– Двадцать долларов? – недоумённо повертел он купюру в руках.

Я радостно кивнул.

– Долбаных двадцать долларов? – стал он слегка заводиться, покачивая обширным лбом.

Я решил, что лучше будет попросить чай в отеле на рецепшен и испуганно сунул ему пакетик обратно.

– Проклятая двадцатка за такой пакет? – он перешёл на возмущённый фальцет. – Да ты что, брат, хочешь ниггу кинуть? – повысил он голос ещё на пару тонов, двадцатку, впрочем, из рук не выпуская. Я попрощался с ней и поспешил рассеянно к выходу.

– Да ты что, сука, собрался ниггу наебать, блядский ты сын?! – раздался сорвавшийся крик.

Улепётывая, я заметил, как он в полном расстройстве опустился на колени и стал бить широкой ладонью в землю:

– Да я тут, может, с утра стою, а ты ниггу кинуть хочешь, падла? – раздавалось уже на весь парк.

Ретируясь, я всем видом выказывал, что тут недоразумение, бытовой конфликт между старыми друзьями на почве интереса к чайным культурам. Народ на лавочках провожал меня предельно возмущенными взглядами – кинуть ниггу в центре Гарлема, это вам не хрен собачий! Кем надо, в конце концов, быть!

Добравшись до фонаря, я отстегнул байк с проколотой шиной и, торопясь, повёл его в сторону калитки. Проколотое колесо телепалось, подпрыгивая металлическим ободом на камнях. Оборванец у выхода, заприметив меня, обрадовался, решив, что я одумался и вернулся дослушать концерт. Я снова воздержался и через два квартала наткнулся на веломастерскую.

– Двадцать долларов: новая камера и работа, – не спеша оценил труды чернокожий мастер в комбинезоне. – Погуляйте минут двадцать, мистер, – предложил он.

Отстояв на кассе, я занял место у окна в Макдональдсе напротив.

– Сто раз тебе говорил: не суй нос в мои дела! – ссорилась парочка за соседним столом. Нервный паренёк с золотым блестящим ртом отчитывал подругу с дредами.

В зале средь чернокожей тусовки попадались редкие мексиканские лица. Мой бледный мухомор, мне показалось, настораживал завсегдатаев. На столе завибрировал стакан, где-то неглубоко под землёй прошёл поезд сабвея вдоль Лексингтон-авеню.

– Будешь сосать у проклятых инопланетян, если я тебя брошу! – распалялся златозубый, продолжая поучать подружку. – Ты в курсе, что их сюда летит уже целая орава? По телеку с утра только и трубят об этом, все мозги выпотрошили.

У стены, положив голову на руки, дремал пьяный. С улицы шумно забежали детишки. С кухни тянуло жирными ароматами. Через стекло я видел, как происходит починка байка. Умелец насадил велик на держатель, снял колесо, намотал новую камеру, закрыл шиной, накачал.

– Всё готово, мистер! – похлопал он по сидению, когда я вернулся. – Прокатный велик из Бэттери-парка, – узнал он эмблему. – Будьте осторожны, сэр – в Даунтауне сегодня неспокойно, – заботливо предупредил он. – Хиппи-недоумки снова буянят в районе Уолл-стрит. Говорят, сегодня их разгонят! – приободрил он напоследок.

Я вырулил на набережную Ист-Ривер и покатил по течению вниз в сторону Даунтауна. Пора было сдать велик и вернуться в отель. Меня ждал ночной перелёт домой через океан, этнографическая поездка подходила к завершению.

За рекой мелькали пинкфлойдовские трубы и промзоны. У 15-го пирса сразу за Бруклинским мостом я вдруг уткнулся в возбуждённый людской поток. Густой караван лился откуда-то из глубин Мэйден-лейн, а с набережной обратно протекал такой же. Бурный круговорот сопровождался гулом и бурлением речей.

Я повернул и, достигнув с потоком Бродвея, упёрся в каменный мешок Зукотти-парка. Это и был улей этого пчелиного транспорта. Весь периметр был усеян палатками и спальниками, всё было запружено разноцветным людом. Под густыми ветвями царил страшный гомон. Кто-то вопил в мегафон, кто-то срывал глотку без него.

На всех углах орали, призывая присоединиться, выразить позицию, тут же подписать и направить петицию; тот час же телеграфировать прямо в Белый дом – лично президенту; или скорее сесть в кружок под деревьями – слушать лекцию о катастрофическом финансовом положении и узнать имена виновных в кризисе! Нижний Манхэттен сошёл с ума. Я приковал байк и побрёл шататься средь толпы.

Народ кучковался повсюду группами, везде проистекали бурные споры и обсуждения. Намитинговавшиеся отдыхали тут же под листвой вповалку прямо на картонных плакатах, коих повсюду было разбросано во множестве. Красная краска на мятых картонках призывала остановить войну против собственного народа. Отовсюду, смешиваясь, разносилась стихийная музыка, гремели там-тамы, гудели дудки, в углу со звоном прыгали кришнаиты. На импровизированной сцене паренёк с гитарой хрипел о нечистотах большого города и гнетущем одиночестве душ, затерянных в бетонных джунглях.

Неподалёку под низким брезентовым тентом, на раскиданных на асфальте подстилках расположилась небольшая группа.

– Нас девяносто девять процентов! – жарко убеждал лидер группы с белой повязкой на руке.

Прислушавшись, я присоединился. Кто-то протянул бутылку в пакете и кручёную сигаретку. Я хлебнул, пару раз затянулся и передал дальше.

Слева от подвязанного пригорюнилась, обхватив колени, миловидная шатенка в чёрном пуловере с высоким горлом; джинсы тесно сидели на худых ногах. Справа, подперев рукой щеку, развалился, словно тюлень, плотный увалень. Рядом с ним перебирали мятые бумажки две близняшки в одинаковых краповых кеппи. Рядом со мной подавленно ссутулился белобрысый очкарик. Несмотря на горячий тон подвязанного и общий ажиотаж, было видно, что кризис их в целом пугает своей неопределённостью. Повисла пауза.

– Какого чёрта они ведут против нас войну, а? Нас девяносто девять процентов! – начал опять подвязанный. – А их – всего один процент!

Близняшки встрепенулись. Пуловер тоже оживился.

– Что толку. С них всё, как с гуся вода! – развязано заметил увалень. – Не сегодня завтра весь этот дикий кампус разгонят. Копы уже смотрят на нас, как волки. Ждут команду, чтобы рвать. Меня сегодня остановили прямо на Юнион и попросили вывернуть карманы. Где вы про такое слышали пару месяцев назад, я вас спрашиваю?

– Мэр, сказал: мы имеем право собираться и выражать свои мысли, – обхватила колени шатенка в пуловере. – Я видела его речь по телеку. Он сказал: у нас должно быть место. Мы имеем право! – она посмотрела на подвязанного и потом на свои туфельки.

– Девяносто девять процентов! – хлопнул тот себя по бицепсу, взметнув вверх кулак.

– Девяносто девять процентов шансов, что ночевать мы будем в кутузке! – остудил увалень.

Белобрысый вздрогнул, поправил очки и подобрал под себя глубже ноги в белых носках. Кроссовки аккуратно стояли рядом на подстилке.

– Я слышал, сегодня могут лагерь к чертям разогнать, – продолжил толстяк. – Они начнут атаку, вот увидишь! Мы им поперёк горла уже, они на всё пойдут… Господи, как бы я хотел сейчас оказаться, где-нибудь в Калифорнии на берегу океана в одном из этих милых домиков на холмах.

– Бывал я, положим, в Сан-Франциско, – подхватил подвязанный, поглядывая на рисунок на груди пуловера. – Ветер на холмах кости выдувает. А в домиках этих фанерных, натурально, полы скрипят так, что соседу, под тобой живущему, ты враг уже только фактом своего существования. Спустя пару лет совместного жития, он вздрагивает от каждого твоего шага. Уж поверь, какие там драмы разворачиваются.

– Я видел на открытках, – продолжал тюлень, погружённый в свои мысли, – домики на склонах, – он повёл рукой в воздухе, – утопают в зелени…

– В пять утра в этой зелени просыпаются и начинают орать чёртовы птицы! – дожимал подвязанный. – Этот город набит невыспавшимися неврастениками.

– Почему бы и не вставать с птицами? – мечтательно продолжал тюлень. – Надо просто раньше ложиться. Я бы там быстро сбросил вес, бегая по холмам.

– Инопланетяне и так скоро всех выпотрошат! – не унимался бицепс.

– Да прекратите вы, наконец! – не выдержал очкарик. – Время на исходе. Нервы на пределе. Мы должны подписать какую-нибудь ещё петицию. Сколько мы ещё будем это терпеть!

– Петицию! – хором отозвались близняшки.

– Ты подпишешь с нами петицию? – сладко обратилась ко мне та, что была слева.

– Мы отправим её в Верхнюю палату, – добавила та, что справа.

Я радостно кивнул – с ними бы я точно подписал пару петиций.

– И в Нижнюю! – согласно возбудился очкарик.

– И в Нижнюю… – задумчиво протянул подвязанный, разглядывая джинсы пуловера. Она положила руку на плотно обтянутую синей тканью ногу.

Тюлень вдруг резко приподнялся. Очкарик схватил кроссовки и привстал тоже. Послышался гул и шум. Крики!

– Началось! – закричали тут же повсюду. – Разгоняют!

В воздух проник запах газа. Полыхнули файеры. Распространился дым. Все повалили в сторону пирсов. Где-то вспыхнули столкновения. Послышались вопли.

– Задерживают! – заорал кто-то.

– Позор! – доносилось отовсюду.

Мегафонный голос металлически-монотонно призывал немедленно разойтись и покинуть лагерь.

Я понял, что пора выбираться и, вскочив, вместе со всеми ринулся куда-то в гущу толпы. Последнее, что я помню – пуловер за руку с подвязанным впереди меня… и истошный крик очкарика, которому отдавили ногу. Или нет? Хотя да, верно…

«Верно…» – вдруг эхом отзвучало по всем закоулкам шелестящей головы и высоко истончилось, исчезнув. Перед глазами всё плыло. Я получил удар или сам во что-то воткнулся головой?

Эхо наполнило тревогой гулкие патрубки мозговых извилин: «Наверное…» – снова вспыхнуло оно, странно как-то по дороге видоизменившись.

«Нужно куда-то идти или ехать. Я ведь куда-то ехал…» – попытался я хоть что-то вспомнить. Надо мной проплыла голова. Прохожий обернулся.

«Я сказал это вслух?» – взметнулся я испуганно.

Молодая парочка отшатнулась и ускорила шаг. Уже совсем стемнело. Я сидел в одиночестве на тротуаре.

Продавец сосисок спешно закрыл торговлю, собрал тележку и быстро потолкал её куда-то вбок, пропав из виду. Куда-то мимо пробежали люди. Снова крики!

«Что за нервная обстановка?» – я судорожно огляделся.

«Хотя, зачем куда-то ехать?» – навязчиво посетила снова тревожная мысль: «Может, я уже приехал… Я же куда-то собирался приехать? Наверное, я сюда и хотел приехать, вот на эту улицу», – силился я сфокусироваться, пытаясь узнать улицу и вспомнить, куда я, вообще, ехал.

«Куда я, кстати, вообще, ехал?» – думал я, старясь сконцентрироваться на этой мысли. Я, наверное, потерял очки – вывески слегка расплывались. Поднёс руку к переносице: «Нет, переносица чуть левее. Пустая!» – точно, потерял очки. Хотя нет, вот они – под ногами.

«Куда же я, в самом деле, приехал?» – продолжал я оглядываться, совсем запутавшись окончательно.

– Да ты, чувак, видать, совсем приехал! – протянул кто-то, выглянув вдруг на меня из тумана.

Над его головой возгорелся ореол фонаря. Простоволосое иконическое лицо в полумраке. Я огляделся – как быстро стемнело… Он протянул мне из тумана руку.

Поднявшись, я двинул искать велик. Через минут двадцать я уже стоял у причалов Бэттери-парка. В толпе мелькнул знакомый велосипедный шлем: «Элиза!».

Она, заметив меня, остановилась тоже.

– Центральный парк… Как же! Я тебя помню. Спасибо за насос! – она улыбнулась.

Я замер не в силах оторваться. Её улыбка завораживала.

Она, видно, заметила моё состояние и задержалась, заинтересовавшись.

– Слушай… мы сегодня уезжаем на океан. Далеко. Там будем месяца три. Большая тусовка. Большой дом, кэмпинг, места всем хватит. Будут выставки и фестивали. Я напишу тебе адрес и телефон.

Она расправила клочок бумаги на парапете и карандашом быстро написала. Я машинально убрал в карман. Она засмеялась и, вскочив на велосипед, пропала в толпе гуляющих.

С залива дунул ветерок. Я постоял пару минут, потом, спохватившись, дёрнул из кармана бумажку. Она, зацепившись за молнию, разорвалась пополам; спустя секунду я хватал в воздухе оторвавшуюся половину, и провожал её взглядом, пока она не пропала в темноте над водой. Со стороны Статен-Айленда раздался гудок парома, полыхнуло лучом прожектора. Я расправил то, что осталось, там было начертано: «… bay. 101, 3^rd st.» – и четыре последние цифры телефона.

«Какая удача…» – я опустился на скамейку: «Она будет на океане в заливе без названия. На улице, которая есть в каждом городе. На каком хоть берегу?».

Я повертел бумажку и снова сунул в карман, но она жгла и там.

Добравшись до отеля, я свалился и спал час, как убитый.

За десять минут до полуночи с чемоданом спустился на рецепшен.

Предстояло вызвать такси и добраться до аэропорта. Китаец в униформе заканчивал процедуру, отмечая моё выселение. Я вышел во внутренний дворик, где располагалась стоянка прокатной компании. Ночи наступили свежие. Похолодало.

Я стоял, пребывая в лёгкой прострации. На стоянке под фонарём блестел одинокий серебристый кроссовер.

Рядом за приоткрытой дверью в гараже раздавались глухие голоса:

– Говорю тебе, маячок на неё поставят только завтра. Под задним сидением товара на триста кусков. Завтра наш человек доставит её к твоему дому, и ты перегонишь её через всю страну на тот берег. Сейчас придёт китаец с ключами. Он всё оформит на тебя. Всё сам проверишь. Пойдём, покажу остальной багаж.

«Показалось? Что они там несут?» – не мог я никак выйти из состояния острой тоски.

На пороге очутился китаец, сменивший в полночь того, что оформлял моё выселение. Он прикатил чемодан и протянул ключи:

– Я всё оформил на вас, сэр, как мне передали. Подпишите вот здесь. Мы воспользуемся вашей кредиткой.

Я глянул в бумаги, там везде стояла моя фамилия и номер моей карты. Возможно, китаец ошибся, перепутав меня с тем, кто забронировал эту тачку на завтра.

«Доеду до аэропорта и сдам машину в прокатную компанию. Завтра она снова будет в распоряжении отеля», – решил я и быстро подписал все бумаги.

Через пару минут я уже выруливал из ворот на улицу в Ист-Виллидж. Дальнейшее помню, как в тумане.

Вместо шоссе, ведущего на восток на мост в Бруклин и в аэропорт, я вдруг оказался перед тоннелем Линкольна, который ведёт на запад в Джерси.

Выскочив на другой стороне Гудзона, я остановился на обочине у светофора, пытаясь осознать, что происходит.

«… bay. 101, 3^rd st.» – вспомнил я.

«Сколько в этой стране бухт? Что, если поехать по берегу, проверяя каждый городок, в названии которого есть: „… bay“. Проверить в каждом улицу номер три, дом номер 101. В отель позвонить, предупредить насчёт машины – найдут на завтра другую…».

Вдалеке светила огнями заправка. Я включил радио. В эфир, стуча низами, вкатил гипнотизирующий даб. За открытыми окнами чернели промзоны Нью-Джерси. Где-то в темноте на тысячи миль на запад простирались североамериканские штаты. Четыре часовых пояса. И полная неопределённость.

Зажёгся зелёный. Сердце пропустило удар.

Я сделал погромче. И нажал на газ.

Глава 11. Нью-Йорк – Атлантик-Сити – Кейп-Мэй

– Омлет с ветчиной и сыром?

Чернокожая официантка в форменной синей рубашке достала блокнот и оправила разноцветный фартук.

– Яблочный пай с черничным джемом и стакан апельсинового сока, верно? – повторила она мой заказ.

Я кивнул.

Вдоль стены у раковин и жаркой плиты лихо управлялись две худощавые белые старушки. Бойкий персонал, вовсю улыбаясь, задавал оптимистичное утреннее настроение.

Я протёр глаза, пытаясь окончательно проснуться.

За стеклом на парковке «Ваффель Хауз», бликуя в утреннем солнце, стояла малышка «Тутси» – кроссовер, который я так внезапно увёл из отеля. Утренний звонок разрешил все вопросы: «Нет проблем, сэр. Здесь два джентльмена интересовались вашим маршрутом, они хотели бы забрать из багажника оставшиеся случайно вещи».

Вещей в багажнике никаких не оказалось, я пообещал связаться с прокатной компанией, если что-то обнаружу.

В кафе на соседнем диванчике у окна девушка в потёртой кожаной косухе отхлебнула кофе и, достав телефон, принялась нажимать кнопки. Музыкальный аппарат в углу в ожидании квотеров скучал, переливаясь огнями.

Ночью я проехал насквозь Нью-Джерси, запарковался и, откинув задние сидения, отрубился прямо в машине. Утром оказалось, что я стою под окнами «Ваффель Хауз».

Официантка принесла омлет. Девушка на соседнем диванчике набрала номер:

– Простите, могу я перенести собеседование на три часа? Спасибо!

О, этот акцент легко узнать! Эту острую сексуальность и бэби-фейс ни с чем не спутаешь. Русская чувиха на задворках Нью-Джерси! Я представился. Она тоже перешла на русский.

– Правда?! Тоже в Атлантик-Сити направляешься? Меня Кира зовут. Подбросишь? На собеседование в казино еду.

Она взяла чашку и пересела ко мне, расположившись на диванчике напротив.

Мы быстро познакомились и через двадцать минут, загрузившись в машину, вырулили на хайвэй.

Итак, первым пунктом в маршруте был Атлантик-Сити. Оттуда вниз на юг вдоль берега. Кира пила кофе из большого закрытого стакана и быстро щебетала. Очень скоро я узнал о ней многое.

Двадцать пять лет. Из Питера. Педагогический институт. Ночные смены в казино, пока их не закрыли. Персонал казино по всей стране почти весь состоял из студентов, аспирантов и кандидатов наук. На собеседовании нужно показать хорошие математические навыки. В уме нужно быстро перемножать трёхзначные числа.

В Америке казино существуют почти двести лет, объясняла она, и персонал здесь спокойно работает до пенсии. В американских казино сплошь и рядом за игровыми столами стоят весьма почтенные и пожилые крупье: натурально старички и старушки. Закон и профсоюзы защищают их. После того как казино в российских городах в один день были закрыты – из России в игровые страны потянулся поток крупье-беженцев. Кира была одним из них. Крупье устремились в Европу, Эмираты, на круизные корабли Карибского бассейна, в Лас-Вегас и Атлантик-Сити.

Кира выправила документы и по программе «Work&Travel» отправилась за океан. Отработав две смены в летнем лагере, она подкопила деньжат и, сняв комнатку в Бруклине, стала размышлять о дальнейших этапах жизненного пути. Тут на беду ей попался – он! Красивый, вальяжный, подающий надежды рок-музыкант из Братиславы. Длинноволосый повеса и наркоман. Он жил на третьем этаже ветхого дома. Она переехала к нему. По вечерам они выползали на тёплую крышу и пили вино, разглядывая огни даунтауна. Очень быстро он спустил все её деньги на кокаин и, бросив хату, свалил куда-то на юг. А она через старых знакомых устроилась в стрип-клуб в Квинсе. Спать она с клиентами не соглашалась и в итоге вылила коктейль за шиворот агрессивному итальянцу. Охрана успела оттащить рассвирепевшего мафиозо, но из клуба её попёрли. И вот она ехала в Атлантик-Сити на собеседование в казино.

– Скоплю денег и поступлю в художественный колледж. Мужа найду с фермой и телятами. Всё впереди! – болтала Кира. Она не была похожа на человека, способного унывать.

До города оставалось миль двадцать. Мы ехали по просёлочным дорогам. Где-то рядом дышал океан. Впереди вдруг показалась небольшая пробка. На рекламном щите в тумане мелькали отблески полицейской мигалки. Встречные машины сгрудились вдоль высокой обочины. С холмов нависали плакучие ивы. Дорога была перекрыта жёлтой лентой. Офицер указал к краю, и мы притормозили, прижавшись к пригорку.

Заглушив машину, я вышел. Кира вышла с другой стороны. Из своих машин вышли почти все. Никто не мог спокойно оставаться внутри автомобилей – столь необычайная картина открывалась взору. От неё пробирало холодком. На несколько сот метров дорога была усеяна телами птиц.

За нами припарковался ржавый трейлер, из него выпрыгнул долговязый мужик в красной бейсболке. Я подошёл к группе возле офицера. Он протирал лоб платком:

– Чертовщина какая-то… Мы получили сигнал минут двадцать назад. Здесь, похоже, случился какой-то аномальный птицепад, – он оглядел дорогу. – Они все мертвы! Очевидцы говорят: птицы падали прямо с неба. Бам-бам! Прямо под колёса. Прямо на крыши! На юге штата зафиксировали ещё два таких случая. Не знаю, что и думать.

К нему подошёл напарник. Он в растерянности заломил шляпу с круглыми полями и упёр руки в пояс, оглядывая место происшествия:

– Дрозды. Сотни дроздов! Какого чёрта с ними тут приключилось?

Рядом стоявший мужчина из соседнего пикапа медленно поглаживал профессорского вида седую бородку:

– По радио передают: на заливе наблюдали массовый мор какой-то мелкой рыбёшки. Рыба выбрасывается на берег.

– И как вы это объясняете? – обернулся к нему полицейский.

Из-за его плеча, с ужасом разглядывая птиц, выглядывал водитель трейлера.

– Всё это странно, конечно, – помолчав, произнёс бородач. – Я слышал, птицы могут реагировать на волны сотовой связи. Но, рыбы? – он пожал плечами. – Нефтяное пятно из Мексиканского залива, говорят, распространилось уже до наших берегов. Кто знает…

– Это всё проклятые пришельцы! – надсадно зашипел вдруг водитель трейлера. – Какого чёрта им здесь надо? Скоро и мы все передохнем прямо в своих домах!

– Я прошу пройти всех в свои машины, – поспешил остановить панику старший по званию. – Дорога сейчас будет свободна.

Подъехавшая санитарная служба быстро сдвинула чёрные тушки на обочину, и полицейские открыли дорогу. Вереница машин медленно поползла мимо жуткого зрелища, освещаемого всполохами полицейских огней. Эксперты в перчатках собирали тела в полиэтиленовые пакеты.

Мы медленно проехали мимо водителя трейлера. Он провожал пристальным взглядом каждый автомобиль. Я прибавил газу.

– Мы все сдохнем! – раздался его крик где-то сзади.

– Жуть, – помолчав, произнесла Кира, когда мы прилично отъехали.

Поёживаясь, она поёрзала в кресле и укуталась пледом. Через десять минут посреди равнины вдоль берега выросли высотные отели Атлантик-Сити. Мы въехали в город, и я высадил Киру возле служебного входа в казино «Тадж-Махал». Попрощавшись, она оставила номер телефона и упорхнула.

Я высунулся из машины и оглядел помпезное здание. В строительство «Трамп-Махала», как его все окрестили, Дональд Трамп вложил миллиард. В кризис конца 80-х он не смог погашать займы, взятые на строительство. Кредиторы понимали, что если они обанкротят Трампа, то потеряют всё. Ему дали возможность выкрутиться. Трампу это стоило половину акций развлекательного комплекса.

Оставив машину на парковке, я прошёл меж плотно стоящих зданий и вышел на набережную.

Вдоль берега протянулся старинный дощатый променад, хорошо известный по сериалу «Boardwalk». В одноимённом концертном зале «Boardwalk Hall» находится самый большой орган в мире. Широкие пляжи усеяны ракушкой, крикливо расхаживают чайки. Они глядят в океан, словно ожидая из Европы корабли, набитые рыбой. В 20-е такие корабли под грузом вяленой рыбы везли в Новый Свет запретный алкоголь. Америку мучила жажда. Рос и процветал бизнес бутлегеров. Боссы кланов облюбовали Атлантик-Сити, через который они сбывали контрабандное пойло и отмывали деньги.

А сейчас без страха можно пропустить стаканчик-другой. В шезлонгах на берегу после порции двойного скотча дремлют пенсионеры. Отоспавшись, они поднимаются обратно в игровые залы. На многочисленных этажах раскинулись огромные поля слот-машин. Рулетка, покер, блэкджек – всего вдоволь, чтобы пощекотать нервишки.

От стола блэкджека со ставками в десять центов отделилась пожилая дама с сумочкой. Я занял освободившееся место.

Только что сменился крупье. Инспектор с блокнотом в руках проверял количество фишек в слотах. Крупье вытащил из «шуза» все колоды и принялся тасовать. Игроки за столом, пользуясь перерывом, подводили баланс и вели посторонние разговоры. Фиолетовая старушка потягивала коктейль. Рядом сидел её дедушка.

На нем был синий свитер, спину он держал по-армейски прямо. Рядом со мной перебирал фишки нервный лысеватый мужичок лет пятидесяти. Я среди них был неприлично молод.

– Сил уже нет слушать всю эту лабуду про инопланетян, – произнёс лысеватый. – Что они там себе думают эти телевизионщики. Раздули опять сенсацию из прыща.

– Хотят отвлечь нас от проблем армии во Вьетнаме, – охотно откликнулся военный дедушка.

– В Ираке, – заботливо поправила фиолетовая леди.