Вино
Я вспоминаю реакцию Пауэерса на новость о моей женитьбе.
– Мои соболезнования, друг.
Моя женитьба никогда не вызывала у меня соболезнований. До сегодняшнего дня я плохо представлял себе, что такое соболезнование. Лишь сейчас я начинаю соболезновать самому себе.
Мои запястья пахнут горелым. Мое тело болит. Уже одетый, я веду машину по ночным дорогам и не понимаю, что со мной происходит. Как во сне, я приезжаю в Кастро.
Я вбегаю по ступенькам и останавливаюсь у двери. Света нет. Окна завешены, но если бы в доме был свет, я бы это понял.
Я стучусь в дверь. Вдруг Пауэрс просто дрыхнет.
Мне никто не отвечает. Нажимаю на звонок, стучусь в дверь, стучусь сильно и долго.
Мне никто не отвечает.
Я сажусь на ступени возле входа и начинаю курить. Мое тело дрожит. Мои руки отекли, пока я висел в подвале, и отек еще не прошел.
Я смотрю на вывеску магазина одежды "Бинко" и думаю о том, куда завела меня моя душная жизнь.
"Бинко" закрыли в этом году за неоплату аренды. Та же участь постигла многие магазины в Кастро3. Пауэрс постоянно говорил, что этими магазинами владел один и тот же малоприятный тип с фамилией Ривьера, который спускал всю выручку на "черный" кокаин. Я уже успел представить черный порошок, но Пауэрс слегка разочаровал меня, сказав, что "черным" называют кокаин, у которого отсутствует какой-либо запах. У какого-то наркомана проблемы с бизнесом, где-то в Африке какой-то абориген поедает другого аборигена, а меня пытает женщина в латексном костюме. Чем мы трое, в сущности, друг от друга отличаемся? Наверное, только тем, что абориген и наркоман понимают, что с ними происходит, а я – нет.
Я кидаю окурок в пустую мусорную корзину возле дома Пауэрса и собираюсь уходить, но у меня звонит телефон.
Я задерживаюсь на пороге, смотрю на дисплей. Незнакомый номер. Я поднимаю трубку и спрашиваю:
– Кто это?
– Как тебя зовут?
Меня бросает в холод. Я узнаю голос женщины в латексе.
– Зачем ты меня пытала?
– Имя?
– Зачем пытать человека, имя которого ты даже не знаешь?
Короткие гудки. Я тупо смотрю на дисплей телефона. Пытаюсь набрать Сэнди, чтобы образно дать ей понять, что у меня небольшие проблемы, но затем передумываю. Не нахожу нужных слов. Я иду к машине, сижу в ней пару минут, смотрю в завешенные окна дома Пауэрса, жду неизвестно чего, затем завожу мотор и уезжаю прочь.
– Где ты был, дорогой? – спрашивает Сэнди.
Ее руки, холодные от воды, держат меня за запястья. В это время кончики моих обгоревших пальцев хватают всю влагу с холодных рук, какую только могут.
– Выключи воду, Сэнди.
Вода из-под крана отскакивает от грязной фритюрницы прямо в полупустую миску Гейси.
Сэнди закрывает кран, а я сажусь прямо на пол и чешу полусонного Гейси за ухом. Пальцы не болят от ожогов, это хорошо, но на своей груди и бедре я чувствую засохший воск.
– Видел картотеку с рабами?
Я пользуюсь тем, что Сэнди не всегда чувствует, когда я вру, и отвечаю:
– Называй Клэр не Мисс Занудством, а Мисс Занозой-В-Заднице.
– Это почти одно и то же, – улыбается Сэнди.
– В общем, она мне назвала какой-то адрес, уже не помню какой, мы приехали туда, и она решила устроить мне ужин при свечах. Я не изменял тебе, – тут же добавляю я, – я хотел убежать оттуда, и когда бежал, я ненароком задел ее дурацкие свечи. – Я показываю ей свои пальцы, ожоги, к счастью, почти не видны.
– То есть списки с рабами ты пропустил?
– Да, – просто отвечаю я.
– Но тебя долго не было.
Мне стыдно, что я обманываю свою Сэнди, и обманываю достаточно глупо, без вкуса, но радуюсь, что с этого момента получаю возможность говорить честно.
– Пауэрс пропал, – говорю я. – На звонки не отвечает, дома его нет.
Сэнди смотрит на меня с волнением. Над фритюрницей пролетает тощая муха.
– Думаешь, дело в искусствоведе?
– Надеюсь, что в нем. Это многое бы объяснило.
– Надеешься? – Сэнди удивляется.
– Лучше пусть это будет один враг, имя которого ты знаешь, чем…
Я вздыхаю.
– Ты уловила суть.
Сэнди согласно кивает.
– Я об этом не задумывалась, но ты прав.
Она поворачивается к раковине, включает воду и принимается за фритюрницу. Если бы фритюрница была живой, с сознанием, даже при этих условиях, она, фритюрница не могла бы вспомнить, когда ее в последний раз мыли. Я и сам не помню, когда в последний раз ел картошку. Сэнди, думаю, тоже.
Гейси трется о ноги Сэнди. У моей Сэнди лосины достают до коленей. Ее бледная кожа – самая приятная кожа в мире. Лучше, чем кожа Клэр с липким искусственным загаром. Самая солнечная женщина на свете не любит солнца и постоянно его избегает.
– Нам надо уехать на пару дней, – говорю я.
Мне неприятно это говорить, потому что есть только одно место, где меня и мою Сэнди примут на время большее, чем для обычной вечеринки.
– Ты готов терпеть моего Папочку? – Сэнди улыбается.
Я знаю, под ее приятной кожей сейчас прячется не самый приятный вид волнения, но моя Сэнди всегда умела его скрыть.
– Обстоятельства вынуждают его терпеть, – говорю я.
В поместье Папочки всегда много солнца. Самая солнечная женщина на свете относится к солнцу так же, как я к Папочке.
Гейси что-то мурлычет.
– Было бы неплохо знать, что за обстоятельства, – добавляю я, поднимаюсь с пола и иду к шкафчику, где хранится кошачий корм.
Сэнди меня опережает. Она нежно наступает мне на ногу. Голая щиколотка трется об мою ногу, как Гейси терся об ее.
– Я сама. – Сэнди улыбается мне в глаза.
Я целую ее в губы.
Гейси мурлычет опять. Затем еще раз. А потом еще. Я отпускаю Сэнди. Та говорит коту со злостью:
– Подождешь! – Злость моей Сэнди добрее всякой добродетели. – Уже забыл, как уничтожил мой ковер?
– Я думаю, что он и не помнил, – говорю я. – Он же кот.
– Этому коту надо бы оторвать яйца. – Сэнди насыпает в миску корм, а не понимающий угроз Гейси благодарно на нее смотрит. Моя Сэнди выпрямляется, я говорю:
– С утра соберем вещи или лучше вечером?
– Надо же позвонить Папочке, разве нет?
– У нас нет выбора, дорогая. Это значит, что у Папочки нет выбора тоже.
Сэнди вздыхает.
– Все настолько серьезно? Думаешь, искусствовед не успокоится?
– Пока Пауэрс не объявился, лучше относиться ко всему серьезно.
Сэнди опять умудряется улыбнуться, она говорит:
– Надо бы Гейси оставить корм про запас.
Я киваю и говорю:
– Я поднимусь наверх, приготовлю кое-какие вещи.
– Окей, я позвоню твоему любимому тестю.
Но пока моя Сэнди возвращается к фритюрнице, которая, будь у нее сознание, возрадовалась бы от того, что о ней вспомнили.
Папочка производит вина. Домашние вина. Я всего лишь раз был на виноградниках Папочки, и, признаться, мне этого хватило. Вино, конечно, очень вкусное, но Папочка… Даже Сэнди кажется не такой прекрасной, когда Папочка рядом.
Мы подъезжаем к высокому забору. Не менее высокий мордоворот в черном пиджаке что-то говорит в свой наушник, и ворота перед нами раскрываются. Я паркую Форд Фокус рядом с коллекционным Роллс-Ройсом 53 года. Я бросаю взгляды на девушек, которые топчут виноград где-то в поле. Каждая, как одна, стройная и черноволосая, поворачивается в дубовых бочках – то попадает на свет солнца, то уходит в тень.
– Тетя Лорен в молодости была блондинкой? – спрашиваю я у Сэнди.
– Да. Почему ты спросил?
После смерти матери Сэнди я не вспоминаю о ней вслух – я почему-то решил, что Сэнди будет расстраиваться от этого. А сейчас – Сэнди удивляется, когда я вспоминаю о тете Лорен. Я не отрываюсь от девушек на виноградниках и думаю о том, куда завела меня моя душная жизнь.
– Олег?
Я возвращаюсь к реальности.
– Просто Папочка любит брюнеток, – говорю я и указываю на девушек.
– Не говори об этом Папочке, – советует Сэнди. – Он и так не в настроении.
Вчера Сэнди позвонила Папочке и предупредила его о нашем визите. Чтобы там Папочка не кряхтел по телефону, самую важную фразу он произнес – поэтому у меня и Сэнди есть два дня для свежего вина.
Про себя я надеюсь, что наш домик в Пасифик Хайтс не навестит женщина в латексе. Там остался Гейси, я за него волнуюсь. Перед моими глазами мелькают мозги на коврике. Я натыкаюсь глазами на белую дверь с золотым декором.
– Долго мы будем топтаться у двери? – спрашивает Сэнди и улыбается.
Моя Сэнди частенько улыбается, когда чувствует мою неловкость, связанную с Папочкой. Она думает, что чувствует ее и сейчас, но нет – во мне не неловкость, а страх. В уме я пытаюсь сложить мозги, женщину в латексе, искусствоведа и пропажу Пауэрса в одно уравнение.
– Идем, – говорю я Сэнди, и Сэнди открывает дверь.
Папочка сидит в гостиной. Он курит сигару, попивает собственное вино и смотрит телевизор. Типичный папочка для многих – но только у немногих в доме покрытые позолотой лестничные перила, гаванские сигары и собственные вина. Папочка поворачивается к нам. Я киваю – более теплое приветствие выжать из себя я не в состоянии. Сэнди подходит к нему, целует в щеку и желает ему здоровья. Папочка что-то кряхтит в ответ и попыхивает сигарой.
Возле, наверное, стосемнадцатидюймовой плазмы стоит фотография тети Лорен в темной рамке. Когда-то ее поставила Сэнди, Папочке такое и в голову бы не пришло. Я знаю, что теплые отношения Папочки и тети Лорен были теплыми только для их многозначительных родственников. Папочка развлекался с молодыми девицами еще при живой тети Лорен – не мне его судить, конечно, но не думаю, что Папочка изменил себе и после ее смерти.
Папочка кряхтит что-то недовольное, я так понимаю, что он обращается ко мне. Странно, но нет – он спрашивает у Сэнди, зачем мы здесь.
– Вам не хватает денег? – Я разбираю, и разбираю с трудом только эту фразу Папочки, зато отчетливо понимаю, что в этой фразе скрывается злорадство.
Я про себя спрашиваю, как этот семидесятилетний старик, который не может даже членораздельно говорить, способен удовлетворять молодых девиц? Виагра творит чудеса? Затем спрашиваю себя – будь я молодой девицей, лег бы я под осыпающееся песком бесформенное тело Папочки ради его денег? Сэнди тем временем врет, что в нашем домике проводят детоксикацию от огненных муравьев. Папочка грузно поворачивается на диване, затем поворачивается еще раз, только после этого встает и уходит в туалет. Даже не удостаивает меня своим недовольным взглядом – я-то радуюсь, конечно, но это странно.
Похоже, это замечает и Сэнди.
– Совсем обрюзг, – говорит она без грусти.
Она не особо любит своего Папочку – конечно, не ненавидит его, в отличие от меня, но не любит однозначно. Не любит – пожалуй, самое верное определение. Папочка обожает свою старшую дочь Клэр за то, что она занимается ювелирным бизнесом и удачно инвестирует Папочкин капитал в полутеневые кампании – чего нельзя сказать о "бесполезной мазне" Сэнди, которая, вдобавок, подобрала за Клэр ее нищего "славянского мигранта"… Хорошо что мне хватает ума не цитировать Папочку при Сэнди – иначе ее "не любит" стало бы сопоставимо с моим "ненавидит".
И Клэр… Что с ней? О ней я умудряюсь не думать – наверное оттого, что я забыл включить ее в уравнение "мозги + женщина в латексе + искусствовед + пропажа Пауэрса = ?".
Но сейчас я о ней вспоминаю, и пока Папочки нет рядом, говорю Сэнди, что нужно ей позвонить.
– Мисс Занудство? – Сэнди возводит глаза к потолку – к потолку с четырьмя хрустальными люстрами. – О нет…
– Я волнуюсь за нее, – честно говорю я.
И правда, как бы меня не бесила Мисс-Заноза-В-Заднице, я чувствую, что поступаю правильно. Сэнди должна позвонить Клэр. Вряд ли Клэр скажет Сэнди, что между нами было, но я со слов Сэнди смогу понять, сохраняется ли странное поведение у Клэр или нет. Может, у нее действительно бред отрицательного двойника, глупо думаю я.
Папочка возвращается из сортира. Сэнди тут же говорит ему правильные слова:
– Мы с Олегом не хотим отвлекать тебя от телевизора, можно мы прогуляемся по твоим виноградникам?
Под телевизору шел какой-то черно-белый детектив. Картинка подрагивает, пленка шумит. Я удивляюсь, что это фильм со звуком, причем звуком более членораздельным, чем тот, что у Папочки зовется речью.
Папочка, может, оставил бы меня на съедение своим старым глазам, но не в день, когда показывают довоенные фильмы. Мы с Сэнди покидаем дом и отправляемся к винограднику, вдоль забора с живыми охранниками и живой изгородью.
Я напоминаю Сэнди, что нужно позвонить Клэр.
– Ты мне что-то не договариваешь?
– Хм?
– Да. Клэр себя так не ведет. Ужин при свечах. Картотека с рабами… Это какой-то бред.
– Я думаю точно так же и поэтому волнуюсь.
Сэнди останавливается возле бочек. Она приветливо улыбается девушкам, топчущим виноград, те улыбаются ей.
– Я напишу Клэр в hooklove, – говорит Сэнди. – У всех незамужних женщин есть там аккаунт.
Сэнди немного лукавит – аккаунт в hooklove есть даже у меня. Hooklove это больше, чем сайт знакомств. Сейчас люди зависимы от него гораздо сильнее, чем от потребления. Что-то уберегает меня и Сэнди от этой зависимости. Сэнди, наверное, спасает ее творчество. А меня, наверное, спасает Сэнди. Я киваю ей головой.
– Хорошо. – Сэнди достает телефон. – Черкану ее пару слов…
Она черкает пару слов, убирает телефон в карман, но к ее ногам падает другой телефон.
Одна из девушек выпрыгивает из бочки и подбегает к телефону. Подбирает, смотрит на дисплей. Остальные девушки недовольно на нее смотрят.
Девушка с телефоном натыкается взглядом на нас с Сэнди и мигом соображает, что натыкается на родственников Папочки.
– Это брат, он сейчас болеет, – оправдывается девушка.
Сэнди сочувственно качает головой и говорит.
– Поговори со своим братом, а я пока займусь виноградом.
Девушка смотрит на Сэнди взглядом, которым ребенок награждает пожарного, вытащившего из огня маленького котенка.
– Спасибо большое. Не знаю, как и благодарить вас…
– Не благодари, говори с братом сколько нужно, – говорит Сэнди.
Девушка кивает и отходит в сторону. Сэнди снимает босоножки, отдает мне свою серую накидку и становится в бочку с виноградом.
– Не волнуйтесь, ноги у меня чистые, – говорит Сэнди другим девушкам.
Сэнди не может просто давить виноград – она начинает танцевать. Поворачивается вокруг оси, улыбается, что-то напевает, улыбается. Девушки по соседству невольно веселеют и как-то бодрее перебирают ногами. Я не свожу с Сэнди глаз. Я не могу думать о мозгах и женщине в латексе, когда моя Сэнди радуется жизни.
Девушка, у которой больной брат, проходит мимо меня. Я успеваю заметить, что в глазах девушки стоят слезы. Девушка подходит к бочке, где танцует Сэнди, благодарит ее и говорит, что дальше она сама.
– Нет, дорогая, я вошла в ритм, – отвечает Сэнди, делает очередной круг, потом останавливается. Замечает то, что я уже заметил.
– Что-то серьезное? – спрашивает Сэнди.
Девушка не сразу понимает, о чем речь, но затем смахивает слезы и отвечает:
– Нет, все хорошо.
– Люди, у которых все хорошо, плачут по-другому.
Девушка вздыхает. Полоса из виноградных следов за ее спиной начинает напоминать мне кровь.
– У моего брата лейкемия, – говорит девушка. – Ему нужны деньги на операцию.
Сэнди замирает в бочке. Другие девушки не останавливаются – по всей видимости, они обо этом знают.
– Поэтому ты работаешь здесь? – спрашивает Сэнди.
Девушка кивает.
– Сколько тебе платят?
– Семьдесят долларов в день.
Сэнди возмущенно стучит ногой. Виноградный сок попадает ей на блузку.
– Это же очень мало! Он в состоянии потратить огромные деньги на ресторан в Хосе4, но не в состоянии помочь бедной девочке?
Разумеется, моя Сэнди имеет в виду Папочку.
Девушка шмыгает носом и говорит:
– Я заработаю. Все честно. Не хочу быть никому обязанной.
– Дело в другом. Лучше сделать доброе дело, чем инвестировать в бессмысленную роскошь. Правда, Олег?
– Правда, – искренне (но без фанатизма) соглашаюсь я.
Сэнди слезает с бочки. Виноградные отпечатки ее ног шлейфом следуют за ней.
– Как тебя зовут? – спрашивает она у девушки.
– Тая. Тая Фингертипс.
– Вот что, Тая, сейчас ты и я, мы вместе пойдем к мистеру Ашесу и попросим, даже потребуем у него деньги на операцию.
Никогда не воспринимал Папочку как мистера Ашеса. Из него же сыплется песок, а не пепел5.
– Может, лучше не стоит? – пугается Тая.
Тая выглядит так молодо, что кажется мне несовершеннолетней. Сэнди ободряюще ей улыбается, и она тихонько кивает головой.
– Олег, дорогой, ты с нами?
– Да. И… попробую еще раз позвонить Пауэрсу.
– Хорошо.
Сэнди и Тая идут впереди, я отстаю и слушаю длинные гудки. После уверенной поступи Сэнди и скованных шагов Таи остаются одинаковые виноградные отпечатки, трубку никто не поднимает. Девушки продолжают работу на солнцепеке, трубку никто не поднимает. Тая ищет, обо что можно вытереть ноги, но Сэнди хватает ее за локоть и ведет к двери.
Трубку никто не поднял.
– Что за вздор ты несешь?
– Жизнь человека – это вздор?
– Почему вы не вымыли ноги?
– Па…
– Сэнди, ты что, топтала виноград?
Кричит Папочка всегда отчетливо. Когда ему что-то надо, он перестает кряхтеть.
– А что, это запрещено? – спрашивает Сэнди.
Папочка кряхтит, что в топтании винограда есть особая техника, и что только с этой техникой необходимо топтать его виноград, но Сэнди перебивает:
– Помоги девочке. Ты же не обеднеешь.
Папочка окидывает взглядом Таю, которая боязливо прячется за спиной Сэнди.
– Деньги надо зарабатывать, – кряхтит Папочка, – а не получать их просто так.
Сэнди повышает голос:
– Пока Тая будет собирать те крохи, что ты ей платишь, ее брат может умереть! И в чем смысл такого заработка?
Затем моя Сэнди бросает взгляд на совсем смутившуюся Таю и добавляет:
– Семьдесят долларов в день… Ну ты и скряга!
Папочка что-то кряхтит про хамство Сэнди, про то, что он воспитывал ее и Клэр одинаково, однако из Клэр выросла достойная женщина, а Сэнди занимается псевдоискусством и цепляет в подворотне всяких славянских нахлебников.
Разумеется, я познакомился с Сэнди не в подворотне. И разумеется, я не говорю Папочке, что вчера его Клэр пыталась передернуть мне в моей машине. Я просто киваю Папочке – к его выходкам я давно привык.
Сэнди говорит Папочке, что под старость Папочка останется один и в нищете. Клэр захватит своими загорелыми ручками бизнес Папочки и избавиться от него так же, как сейчас избавляется от конкурентов на ювелирном рынке. Разумеется, Папочка и сейчас не молодой, под "старостью" Сэнди имеет в виду то время, когда Папочка начнет ходить под себя. И разумеется, если учитывать характер Клэр, предсказание Сэнди имеет все шансы сбыться, поэтому Папочка против своей воли кряхтит, что подберет для Таи другой, более доходный способ заработка.
– Так бы сразу, – довольно отвечает Сэнди и идет на улицу, к бассейну, сполоснуть ноги. Тая возвращается к виноградникам – этот день, как я понимаю, ей придется доработать. Я тоже ухожу на улицу, чтобы не терпеть общество Папочки. Мне приходит сообщение в hooklove. Сообщение от Клэр. Я удивляюсь. Читаю сообщение, в котором Клэр во всех языковых изысках описывает, как же хочет меня. Этому я уже не удивляюсь.
5
Вечером служанка Папочки по имени Венди зовет меня и Сэнди к обеденному столу. У служанки тоже черный цвет волос, как у Таи, как у всех топтуний винограда, и я думаю, что у Папочки чересчур подчеркнутая любовь к брюнеткам.
Покойная тетя Лорен была блондинкой.
Клэр – брюнетка. Женщина в латексе – брюнетка. Я не знаю, в чем здесь связь, но брюнетки, определенно, приносят мне несчастье.
Таю тоже зовут к обеденному столу. Папочка становится добрее – слова Сэнди, видимо, оказали на него необходимое воздействие. Тая тоже брюнетка, и довольно милая, она никак не может принести мне несчастье, так что гипотезу о коварности брюнеток я мысленно и пока только на время разрываю в пух и прах.
Служанка подносит домашнее вино. То, что год, а может и два, настаивалось в подвале Папочкиного подвала. Тем временем в hooklove Клэр пишет, что мне и ей нужно срочно увидеться. Я просто отключаю интернет в телефоне и берусь за говяжью отбивную. Папочка терпеть не может свинину.
– Как тебя зовут? – спрашивает Папочка у Таи, и спрашивает, наверное, раз в третий.
– Тая.
– Тая… А фамилия?
– Фингертипс.
– Странная фамилия, – говорит Папочка и запивает какого-то моллюска собственным вином.
Да, Папочка деликатностью не отличается.
– Завтра будет ответ, – добавляет Папочка и отхлебывает еще вина. – Мои компаньоны готовят новый проект.
Никаких пояснений – трапеза продолжается в молчании. Папочка ничего не поясняет, когда рядом находится "славянский нахлебник". Я считаю часы, я хочу вернуться в наш с Сэнди домик на Пасифик Хайтс. Хочу почесать этого пушистого засранца Гейси за ухом. Конечно, перспектива быть вновь повешенным на пентаграмме меня не устраивает, но это лучше, чем ходить под тенью Папочки. Серьезно. Два дня в одном с ним доме длятся как две недели в Сан-Франциско. Я подумываю назначить встречу с искусствоведом – я все еще считаю, что мозги на пороге нашего с Сэнди дома, оказались по его вине – но контакты искусствоведа находятся у Пауэрса. А вот где находится сам Пауэрс?
Можно, конечно, воспользоваться влиянием Папочки, и через какого-нибудь знакомого из ФБР, который наверняка у Папочки имеется, выяснить о Пауэрсе все, что только можно выяснить. Папочка не обеднеет, как любит говорить Сэнди. Но, опять же, лучше я окажусь вновь привязанным к пентаграмме, чем окажусь в долгу перед Папочкой. Можно, конечно попросить Сэнди поговорить с Папочкой о поисках Пауэрса… но мы и так обязаны многим Папочке… Мы два дня проведем в его доме. И это уже очень многое.
Мы собираемся уезжать рано вечером. Я курю "Clyde's Heaven" возле бассейна и смотрю, как Сэнди и Тая прохаживаются вдоль забора. Моя Сэнди подружится даже со змеей – подружиться с милой девушкой, такой, как Тая, все равно что для меня выкурить очередную сигарету.
Тая уже не работает на виноградниках. Я не знаю, какую должность она получила у Папочки, но в порядке безобидного любопытства было бы неплохо узнать.
Мне приходит сообщение в hooklove.
"Я хочу тебя трахнуть как животное"
От Клэр, само собой.
Я хочу ткнуть сообщение Папочке в морду – но Сэнди меня учила перенаправлять свою агрессию на что-то более приятное, пусть даже на то, что в данный момент кажется ненужным. Золотые слова… Я «перенаправляю» агрессию, подхожу к Сэнди и Клэр. Сэнди курит, Тая ей что-то рассказывает – она уже не кажется такой тихоней, какой казалась вчера. Но увидев меня, Тая смущенно прерывается, но Сэнди, улыбаясь, говорит:
– Не волнуйся, мистеру Ревности можно доверять.
– Мистер Ревность? – Тая смотрит на меня и не знает, улыбаться ей или нет. – Но мы же… мы не…
– Конечно, вы не, – смеется Сэнди. – У Олега прозвище такое. Я его сама придумала. Поводов так называть Олега нет, но с другой стороны, может, мне тоже уже не идет имя Сэнди. Это же не повод называть меня по-другому? – Сэнди смотрит на Таю.
– Наверное, не повод, – соглашается Тая. – Ты же Сэнди6, – она смотрит на рыжую половину волос, – Ашес, – она смотрит на серую половину.
– Сразу сообразила, молодец! – Сэнди игриво смотрит на меня. – Мистер Ревность догадывался неделю, и не догадался бы без моих подсказок.
Я улыбаюсь своей Сэнди и спрашиваю у Таи:
– Куда тебя устроил, Пап…мистер Ашес?
– Папочка, – поправляет Сэнди. – Тая знает, ей нравится.
Тая опять смущается:
– Он свяжется с каким-то министром – или прокурором. Мистер Ашес не знает, кто первым ответит, но у того, кто первым ответит, я и буду первой помощницей.
– Секретарь? – уточняю я.
– Думаю, да.
Тая краснеет. Впору создавать шкалу по степеням красноты на ее милом лице. Уже 8 из 12. Личико уже похоже на вишенку, но я откуда-то знаю, что для Таи это не предел.
– Мне Сэнди рассказывала, чем вы занимаетесь, – говорит Тая. – Рисуете картины. Должно быть, это здорово.
– Ага, – соглашаюсь я. – Только рисует Сэнди, а я ее представитель.
– Промоутер, – поправляет Сэнди.
– Точно.
Хорошо, что моя Сэнди умалчивает о нашем бизнесе по созданию реплик, думаю я.
Снова вспоминаю мозги. Снова вспоминаю женщину в латексе.
– Тебе, Тая, надо побывать в нашей студии, – говорит Сэнди. – Увидишь, что живопись – труд тяжелый, но приятный.
Тая кивает головой, с уважением – так кивают, когда отказываются во время застолья от добавки.
– Моя последняя картина называется "Последнее человечество". Ты мне очень понравилась, Тая, хочу, чтобы ты одна из первых ее увидела.
– Приму это за честь, – улыбается Тая.
А я впервые слышу, что Сэнди все это время работала над своей собственной картиной.
Рано вечером мы приезжаем в студию, где рождаются творческие демоны Сэнди. Я радуюсь, что избавился от общества Папочки. Моя Сэнди радуется моей радости.
Сейчас где-то восемь часов. Тая успела позвонить и с извинениями сообщить, что ей не удастся увидеть "Последнее человечество". Папочке позвонил министр – или прокурор – поэтому Тая осталась у Папочки в ожидании своей новой работы.
Сэнди говорит, что ей не терпится узнать, что же это за работа такая. Я говорю, что мне тоже.
Сэнди показывает мне свою картину. Нарочито небрежное полотно, на нем – розы, заточенные в выложенные на грязи камни, под камнями – грязные сплющенные сломанные розы.
– Символ внутреннего добра, – Сэнди указывает на розы, – правды, – указывает на камни, – зла и лжи каждого человека, живущего на земле, – указывает на грязь. Про сломанные розы ты и сам все понял.
Я искренне говорю, что понял и что картина получилась просто великолепной.
– Красота делает ненужное нужным, – говорю я – я знаю, что Сэнди любит, когда заявляют о бесполезности искусства, как о самом важном его достоинстве.
Сэнди целует меня.
– Во лжи утопает все добро, она пачкает ту оболочку правды, в которой все добро и спрятано, – добавляю я с намеком на то, что мое восхищение картиной вызвано блестяще воплощенным в жизнь замыслом Сэнди, а не моим желанием получить от нее поцелуй.
Сэнди целует меня еще раз и говорит:
– Надо идти домой. Гейси, бедняжечка, там уже воет на луну.
Я знаю, что котики в представлении Сэнди видят луну даже при дневном свете. Я не считаю нужным лишний раз говорить об этом вслух. Я киваю Сэнди, и мы возвращаемся в наш домик на Пасифик Хайтс…
…где Гейси, наш пушистый засранец, мирно спит возле пустой миски. Сэнди притворно огорчается и насыпает котику много сухого корма. Пушистый засранец тут же просыпается.
Я выхожу в интернет и вижу в hooklove двадцать пять сообщений от Клэр. Хватит это терпеть, думаю я, и говорю Сэнди:
– Я покурю на улице.
– Я тоже.
Мы вместе курим на улице. В три затяжки я скуриваю не самые лайтовые "…Heaven", затем говорю:
– Мне надо отойти, – и указываю на ту часть стены, за которой скрывается ванная комната, сдвоенная с туалетом.
– Я поняла, мог бы не указывать, – улыбается Сэнди, и спустя мгновение я запираюсь в ванной комнате. Набираю номер Клэр и шепотом рычу – рычу примерно так, как рычит Гейси, когда его голодного гладят, а не кормят.
– Ты с ума сошла? Что с тобой происходит? Ты ни на чем не сидишь?
– Если я скажу тебе правду, ты не поверишь, – отвечает Клэр, и отвечает неожиданно грозно.
– К чему все эти сообщения, ты же знаешь, что кроме Сэнди мне никто не нужен…
– Я это знаю. Но не знаю, как еще привлечь к себе внимания…
Затем, видимо, задумывается.
– Приезжай в дом Пауэрса завтра. В любое время. Он будет дома.
Я уверен, что сферы деятельности Пауэрса и Клэр, равно как и их характеры, настолько разные, что даже с учетом их общего знакомства со мной и моей Сэнди, им просто не суждено пересечься в этом мире.
– Откуда ты знаешь Пауэрса? – спрашиваю я в недоумении.
Клэр не отвечает. Не отвечает долго.
– Клэр?
Только после моего вопроса Клэр вешает трубку.
Я еще долго смотрю на себя в зеркале, на свои волосы, торчащие вверх от обилия геля для укладки волос – торчащие вверх и в разные стороны, все, как любит Сэнди. Смотрю на себя и думаю, почему моя Сэнди и Клэр, являясь родными сестрами, столь непохожи друг на друга. И тут же себе отвечаю, объясняю их непохожесть унаследованным Сэнди изяществом тети Лорен при полном отсутствии Папочкиного кретинизма – и полным отсутствием изящества тети Лорен у Клэр при унаследованным Папочкином…
Продолжать не обязательно.
Я покидаю ванную комнату, иду на кухню и вижу расстроенную Сэнди с телефоном в руке. Я тут же вспоминаю о мозгах на коврике и женщине в латексе, прибавляю к этой чертовщине похотливый маразм Клэр и в испуге спрашиваю:
– Что случилось? Кто-то звонил?
– Тая, – тихо говорит Сэнди. – Ее брат… он серьезно болел…
– Да, я знаю. Ему стало хуже?
– Он умер.
Я не знаю, что сказать, да и в данной ситуации, думаю, будет уместнее промолчать.
– Тае уже не нужна новая работа, – Сэнди спокойна, стало быть, очень расстроена. – А Папочка… Папочка сказал ей, что менять что-либо поздно. Он договорился с министром или прокурором, и если Тая передумает, то он станет в их глазах посмешищем.
Я молчу. Тая, конечно, девочка милая, но не настолько мне близкая, чтобы мое сердце обливалось кровью от ее горя. Сэнди продолжает:
– Папочка говорит, что работа у Таи начнется завтра. А завтра ее брата будут хоронить.
Сэнди берет крохотную паузу, затем так же спокойно продолжает:
– Папочка разрешил Тае остаться в Америке еще на один день, для похорон. Потом Тае придется уехать в Иокогаму, в Японию – министр или прокурор, со слов Папочки, большую часть времени проводит там.
– Работа, должно быть, высокооплачиваемая…
– Да какая разница! Уже поздно. Брата уже не вернуть…
Я киваю головой и думаю о возможностях Папочки. Никогда не хотелось обращаться к нему за помощью, но можно же не просить помощи – можно, например, шантажировать… Низко, конечно, но вдруг один звонок Папочке разом решит все проблемы с Клэр, искусствоведом и всей этой связанной с искусствоведом – и в связи этой я не сомневаюсь – чертовщиной.
– Извини за цинизм, – говорю я, – ты сама сказала, что брата Таи уже не вернуть. А деньги нужны всегда. Каким бы Папочка не был, для Таи получить работу у министра или прокурора – шанс, извини за клише, выбиться в люди, а не стаптывать ноги на Папочкиных плантациях.
Сэнди недолго думает, затем говорит:
– Может, ты и прав, но, Олег, если бы ты волновался исключительно о деньгах, то ты не женился бы на мне, ты бы ориентировался на более успешную женщину – например, на Клэр.
Я киваю и думаю о похотливом маразме Клэр и заодно думаю, что циник из меня и вправду хреновый.
– Кое-кто и без Клэр считает меня славянским нахлебником.
Моя Сэнди находит в себе силы улыбнуться. Улыбка милая, как и всегда, дырочка между двумя передними зубами. Я радуюсь, что она не полностью погружена в чужое горе, и обнимаю ее.
Вилка
Новый день. Радостное солнце стучится в окна нашего домика на Пасифик Хайтс. Стучится напрасно – моя солнечная миссис Страсть не фанатка солнца, наши окна всегда завешены. Я просыпаюсь, вернее, меня будит Сэнди. Я протираю заспанные глаза и любуюсь своей миссис Страсть. Она одета в любимую и потому дырявую от буйства творческих идей серую накидку. Она говорит, и говорит спокойно, так она обычно говорит о не самых приятных вещах: