Анри все еще жил в замке дяди епископа. Мальчик опять за уроком, но этот урок его не утомляет: глаза мальчика горят, он припал к карте с явным вниманием… Учитель пользуется этой удобной минутой:

– Земля наша, – говорить он, – занимает средину мира; а в средине земли…

Анри его не слушает: водя пальцем по красной линии, обозначающей путь крестоносцев, он уже миновал Константинополь…

– Иерусалим! Иерусалим! – воскликнул он уже вслух, перебивая своего наставника.

– Да. Сюда именно Пётр Пустынник, в первый крестовый поход, привёл всех рыцарей христианского мира.

– Я знаю это лучше вас: мой родной дед пал в сражении под стенами Иерусалима! – говорил юноша. – Он один убил двадцать турок.

– Ну вот, видите ли! – продолжал монах. – Значит, славный предок ваш пролил кровь за гроб Господень. Истинно верующие и теперь не жалеют ни трудов, ни средств… Да вот – посмотреть бы на это чудо из чудесь, о котором говорить теперь вся страна!

– Что такое? Какое чудо? Расскажите, пожалуйста, – говорил Анри, нетерпеливо теребя его за руку.

– Как! Неужели вы ничего не слыхали о крестовом походе детей, которые проходят теперь невдалеке отсюда?

Жерар смотрел на него во все глаза и не мог вымолвить ни слова: сердце у него билось, как пойманная птичка; в ушах звенело; в голове его сразу столпились все думы, вызванные в душе его неожиданной и тяжкой разлукой с родным домом, со всем, что ему было близко и дорого…

– Да, – продолжал монах, не замечая его волнения, – это занимательная новость; все только и говорят, что об этом походе. Ребятишки презабавные! Представьте себе: тысячи детей с десятилетнего возраста… Идут себе стройно, распевая священные гимны, все в белых одеждах, с красным крестом на груди – точно и в правду крестоносцы, – с посохами в руках, и впереди несут распятие…

– Но кто же они? Откуда они? – наконец выговорил Анри.

– О, одни идут из Кёльна, а созвал их мальчик лет десяти, по имени Николай. Другие двинулись из Франции, и ведёт их мальчик Стефан. Третьи… Четвёртые… Идут ещё из иных масть. Их, одним словом, неисчислимое множество. Но пока прощайте, – заторопился учитель. Совсем у меня из головы вон выпало, что дядюшка ваш строго-настрого запретил мне говорить вам об этом походе. Ведь знаете ли, – прибавил он, – понизив голос, – вас и отправили-то сюда затем, чтобы вы не ушли с французскими детьми из ваших мест…

И, не дав Анри опомниться от изумления, монах выбежал из комнаты.

VIII. Бегство

Анри остался один. Вспомнились ему отец и мать, широкая, привольная жизнь дома, охоты, прогулки… и вдруг этот необъяснимый отъезд, в ночь, по приказанию отца… Анри никогда не осуждал отца, но как ни старался он разъяснить себе, зачем ему понадобилось отправление сына в дом дяди, причина всегда оставалась для Анри неразгаданною; и в молодой душе его не раз шевелилось что-то, похожее на упрёк…

Только теперь всё стало мальчику ясно: его удалили нарочно. Но для чего же? Почему отец его испугался похода детей? Почему ему хотелось отклонить от него Анри?

– Да, да! – мысленно говорил он себе, – отец всегда знает, что у меня на сердце: он понимал, что я ушёл бы с ними. Я и не могу теперь поступить иначе. А отец думал скрыть меня в этих стенах, среди монахов!.. Нет, никогда этого не будет!

Бедный мальчик весь отдался страстному желанию примкнуть к походу крестоносцев. Он решил бежать в эту же ночь, не откладывая. Кстати, епископа не было дома. Но, возвращаясь двадцать раз к этому решению, он переживал мучительную душевную тревогу. Прежде всего, его угнетала мысль об отце и матери, которых, как громом, поразить известие о его побеге. Анри схватил перо и написал матери письмо длиннее обыкновенного: ему хотелось оправдать в глазах родителей свой поступок, и он пространно писал о рыцарях, отличившихся подвигами в святой земле; а о самом себе он ничего не сказал…

– Догадаются сами о судьбе моей! – заключил он.

Покончив с письмом, он вспомнил и о дяде. Прав ли он перед дядей? Ведь дядя будет очень беспокоиться, пошлёт его везде разыскивать. Нет, дядя не станет слишком горевать о нём: дядя такой сухой, мрачный старик…

– Да, наконец, о чём я рассуждаю? – говорил себе Анри, – какой-то внутренний голос зовёт меня, твердит мне всё одно и то же… И это решено…

Затем Анри начал спокойно обдумывать план бегства – сегодня же; он осмотрел свой небольшой меч и самострел с колчаном: это оружие давно уже подарил ему отец, и оно составляло его неотъемлемую собственность, его всегдашнюю гордость. Хотелось ещё ему уехать отсюда на своём собственном коне. Но как вывести его и оседлать? Анри сумел бы это сделать сам, но ему было как-то стыдно, крадучись, идти в конюшню, обманывать конюха. Как бы то ни было, приходилось уйти тайно; и это сделать было не трудно: в отсутствие дяди прислуга разбрелась, кто куда; можно было свободно вывести не только лошадь Анри, но свести и всю конюшню. Собственно за Анри присмотра не было. В девять часов вечера слуга пришёл приготовить Анри постель и не нашёл его в комнате. Весь дом поднялся на ноги, Анри искали и звали…

Но тот скакал уже по большой дороге, далеко за пределами города.

IX. Опять в глуши

Заглянем ещё раз в ту мирную страну, откуда выбыли Франциск и молодой граф Анри. Там всё было по-старому. Только дядя Жозеф зорко и сердито смотрел за тем, чтобы не ходили в деревню разные странники: «Опять, – ворчал он, – сманят кого-нибудь из хороших ребят», – в числе которых, по мнению Жозефа, Франциск всегда стоял первым.

– Уж только сбеги ты от меня! – говорил он младшему из своих сыновей, толстенькому, кудрявому мальчугану лет четырёх. – Милый мой, царство небесное от нас не за горами: Бога помни, будь честен, трудись, отца и мать хворых побереги, не обижай никого, и, поверь, Господь зачтёт тебе это за крестовый поход!

Речь эту, обращенную к ребенку, к любимчику большой семьи, внимательно и в почтительном молчании слушали и старшие сыновья дяди Жозефа.

– Не за тридевять земель Бога нам искать, – заключил он, – и, оставаясь во Франции, я могу во всем творить Его волю…

Бабушка с внучкой Николеттой жили почти впроголодь, а просить у кого-нибудь помощи они не хотели. Кроме нужды, неизвестность о судьбе любимого Франциска подтачивала слабое здоровье старушки. Наконец, она совсем слегла. Умирая, она все звала Франциска и благословляла его. Добрый дядя Жозеф, похоронив сестру, предложил Николетте поселиться у него, хоть на время. Тронутая его участием, она, однако ж, не согласилась и прямо с кладбища вернулась в своё бедное, опустелое жилище. Теперь она была одна, совсем одна на свете. Убогая, полутемная хижина, из которой только что вынесли последнее дорогое ей существо, наводила на неё ужас. Что она будет делать здесь одна, вечно одна? Да и кому она нужна теперь? В молодой головке её уже созревало решение идти по следам брата, идти и разыскать его.