Я умру за вождя и отечество

Жадничать нацисты не стали, так что победу отмечали вместе с обитателями Леопольдкиц. Паулю показалось, что Андреас не слишком-то рад щедрости Рыжего, которого остальные штурмовики называют шарфюрером⁴. Раньше он был признанным вожаком, но рядом с коричневорубашечниками особо не забалуешь. Хочешь не хочешь, а дворовая компания на них посматривает с опаской.

– Эй, шпингалет! Хочешь заработать двадцать пфеннигов? – Обратил внимание на Пауля Рыжий, когда выставленное штурмовиками пиво потихоньку подходило к концу.

– Конечно!

Пауль не раздумывал ни секунды. Двадцать пфеннигов – деньги слишком серьезные, чтобы отказываться от нежданной удачи. Вот Фриц будет локти кусать, когда узнает, какого лишился счастья!

Приятель попойку штурмовиков пропустил не от хорошей жизни. Олуху хватило мозгов похвалиться перед папашей участием в драке с юнгтштурмом. Морген-старший дебюта отпрыска в трудном деле фронтовой разведки не оценил. А папаша у Фрица – тот еще подарок, полагающий, что наилучшими инструментами при воспитании сына были и остаются кулаки да ремень. Основательно поколоченный, Морген-младший теперь сидит взаперти. Впредь будет дураку наука, когда можно хвалиться, а когда лучше придержать язык за зубами.

– Держи. – Пауль получил увесистый тюк с одинаковыми газетами, отпечатанными на скверной желтоватой бумаге. – Раздай где-нибудь на Леопольдплац. Как вернешься – получишь свои пфенниги.

Леопольдплац – площадь неподалеку. Народу там днем толкается немало. Пауль с некоторым сомнением посмотрел на тяжелую стопку. Если хоть одна из тетушкиных подруг заметит его раздающим «Народный обозреватель»⁵ – жди беды. Настоящей. Тетушка Гретхен, конечно, не папаша Фрица, но с ремнем тоже обращаться умеет ой-ей. Но двадцать пфеннигов!..

– Чего застыл, шпингалет?

– Какой я тебе шпингалет. Я разведчик. – обиженно буркнул Пауль. Штурмовики ответили веселым гоготом.

– Вернешься с задания – произведу в обершпингалеты. Пошел! – Шарфюрер топнул ногой, и Пауль припустил бегом в направлении Леопольдплац.

– Да он их в ближайшую мусорку выбросит! – Долетел сзади смешок одного из штурмовиков. Кровь прилила к щекам от возмущения. Ничего он подобного вовсе не собирался делать! Несправедливость же!

Обида, правда, живо сменилась отступившей было тревогой. Обычно в это время местные кумушки уже вернулись с рынка и сидят по домам, а до вечерней службы в церкви еще далеко. А даже если кто и заметит – он тут же сделает вид, что не видит тетушкину подругу и двинется в противоположную сторону. Главное – чтобы не увидели, что именно он раздает. Мало ли газет в Берлине? Так что, если повезет, его еще и похвалят, что подработку нашел. Наверное.

Раздавать газеты оказалось далеко не таким тяжелым делом. Люди разбирают вполне охотно – только и успевай выхватывать из кипы все новые листы. Как бы весь этот ворох себе под ноги в грязь не уронить…

Многие берут по две-три штуки сразу, не сильно вглядываясь, что за газету им предлагают. У Пауля появилось подозрение, что жадные до прессы граждане совсем не читать ее собираются. Но его-то какое дело? Велено раздать газету – он и раздает газету, а как добропорядочный бюргер будет ее потом использовать – ему никаких инструкций не дадено.

Толстенная кипа успела похудеть раза в два, когда освоившегося с новым делом Пауля схватили за шиворот. Хвать! И вот он уже болтается, как каланча, привстав на цыпочки. Хватка у неведомого злодея – как в тиски зажали.

– Повырывайся мне! – Грубый мужской голос в корне пресек попытку дернуться в сторону. – Чего за макулатуру ты тут таскаешь?

Пауль, извернувшись, успел разглядеть, что похититель щеголяет в зеленом полицейском мундире. Ой-ей… От одной мысли о том, как полицай за ухо притаскивает его к тетушке, потрясая отобранной пачкой, в коленках разлилась противная слабость. Надо ж было так вляпаться!

– Чего тут у тебя? – Второй рукой мужчина выхватил газеты. – Ааа… «Народный обозреватель». А я уж было подумал, ты какое-нибудь «Красное знамя»⁶ разносишь.

Железная хватка на шивороте разжалась. Первым порывом было задать стрекача подальше от страшного полицая. Но от этой идеи Пауль отказался. Во-первых, раз его выпустили – значит, ничего катастрофического впереди как будто не ждет. Во-вторых, если броситься удирать – как бы не догнали. Тогда-то уж точно будет хуже.

– На Рыжего Отто работаешь, парень? – Вполне дружелюбно спросил полицейский. Левая половина лица у него покрыта страшными шрамами. Жутковатая картина, как будто кто-то пытался живьем содрать с несчастного кожу, да так и бросил на полпути. Но улыбается полицай вполне благожелательно, и сошедшиеся было к переносице брови разошлись в стороны.

Пауль, однако, решил отмолчаться. Черт его знает, что у полицейского на уме. Рыжий – а речь наверняка о нем – парень, конечно, почти свой, и денег обещал, и за разведку похвалил. Но вряд ли шарфюрер сильно обрадуется, если узнает, что его сдали полиции. Хотя, как бы на такое молчание уже сам полицай не осерчал…

– Ба, да ты, никак, своих не сдаешь? – Вахмистра, вопреки опасениям, молчание лишь развеселило. – Ну, молодец. Ты вот что на носу заруби. По средам и пятницам тут дежурит обервахмистр Шмидт. Он из социал-демократов… И просто сволочь. По жизни. Так что в эти дни сюда даже носа не показывай, понял?

Пауль торопливо кивнул. Только дайте вылезти из этой передряги – он семь дней в неделю будет эту распроклятую площадь по широкому кругу обходить.

– Ну тогда давай газету и иди себе. – На какой-то момент показалось, что его разыгрывают. Но полицейский и впрямь взял протянутый листок, после чего потерял к мальчишке всякий интерес. Устроился на лавочке неподалеку, засмолил папироску. Пауль видит, как бегают туда-сюда серые глаза. Чтение вахмистра увлекает куда сильнее, чем разносчик с оставшимися газетами.

Первым порывом было плюнуть на опасное занятие и отправиться восвояси. Пауль не сразу сообразил, что уткнувшийся в свежий номер полицейский наверняка не будет возражать, если он быстренько раздаст остальное. Скорее уж наоборот – можно будет, если что, спрятаться за его спиной.

– Это был рябой Вальтер. – Спокойно ответил Отто, когда Пауль вывалил на него историю о своих приключениях. – Я его хорошо знаю. Боевой мужик, и с нашими крепко дружит.

Пауль наградил Рыжего сердитым взглядом. Хорошо ему говорить! Кабы на месте добряка Вальтера оказался тот самый вредный Шмидт, шарфюрер со своей компанией вызволять пойманного «агитатора», небось, не пошли бы. И потащили б его под гневные очи тетушки Гретхен. Вот это был бы переплет.

– Вообще, хорошего народу в полиции хватает, – задумчиво добавил Отто. – Начальство у них сволочное, под красную дудку пляшет – это факт. А обычные полицаи – нормальные мужики. Вон, того же Вальтера возьми. Всю войну в окопах просидел. Ему под конец американской шрапнелью в голову прилетело. Как уж там врачи его с того света выцарапали – одному Богу известно. Чудо, что глаз спасли, говорят.

– Неправильно это. – Неожиданно пробасил один из штурмовиков.

– Чего неправильно?

– Ну, как с Вальтером обошлись. Он же герой войны. Я так мыслю, страна ему должна приличное житье обеспечить. А он что? В постовых подвизается. Вахмистром. Знаешь, как им платят? Кошкины слезки!

– Эва куда тебя понесло! Он еще неплохо устроился. Сколько народу просто на улицу выкинули? И плевать они хотели, кто там герой войны. Чтобы нынешняя власть пеклась о тех, кто за Германию сражался? Жиды да красные? Да для них такой человек хуже преступника.

На пустыре на миг воцарилась недобрая тишина. Пауль буквально кожей чувствует угрюмую злобу притихших гитлерюгендовцев. И в самом деле, несправедливо получается…

Глава 2

Дядюшка Вилли никогда не опаздывает с работы. Сколько Пауль себя ни помнит, всегда ровно в пять часов двадцать минут пополудни хлопает входная дверь. Хозяин чинно укладывает на полку дипломат, целует супругу. Приводятся в порядок ботинки, убирается в шкаф тщательно разглаженный пиджак. Все бытие Вильгельма Майера состоит из подобных застывших нерушимой догмой мелочей. Но сегодня стрелка часов продолжает настырно ползти по циферблату, а в небольшой квартирке царит тишина, нарушаемая лишь тихими шагами тетушки Гретхен.

Пауль пытается делать вид, что всецело поглощен математикой. Но сам украдкой подглядывает, как на строгом лице сменяют друг друга недоумение и досада. Когда длинная стрелка миновала отметку в тридцать пять минут, они сменились раздражением. Без пятнадцати шесть на лице фрау Майер явно проступили первые следы беспокойства.

Да и сам Пауль ощущает, как в глубине души зашевелилось что-то мрачное и неуютное. Размеренный порядок, так похожий на механизм ровно и бесстрастно тикающих часов, оказался нарушен, и дисгармония заставляет тревожно вжимать голову в плечи.

Входная дверь хлопнула, когда до шести часов осталось всего несколько минут. Дядюшка Вилли стоит в дверях. На раскрасневшемся от летней жары лице посверкивают круглые очки.

– Прости за опоздание Гретхен. Пришлось после работы зайти в банк.

Тетушка неодобрительно покачала головой, но от комментариев воздержалась. Пауль ни разу не видел, чтобы супруги ссорились. О том, что муж и жена вообще способны на бурное неудовольствие друг другом, он слышал исключительно от друзей – и порой у него возникало ощущение, что те его разыгрывают, выдумывая домашние скандалы. Но сейчас, похоже, тетушка как никогда близка, чтобы устроить опоздавшему супругу славную выволочку – ничуть не хуже тех, какие время от времени получает сам Пауль.

Отход от освященных постоянным повторением традиций всегда вызывает у фрау Майер немалое раздражение. Она молча смотрит, как дядюшка отчищает ботинки и укладывает на место шляпу. Покончив с одеждой, подхватил портфель из коричневой кожи. Обычно дипломат ставится на полку, где и стоит ровно до тех пор, пока не настанет время вновь отправляться на работу. На этот раз, однако, Вильгельм под недовольным взглядом супруги забрал его в комнату.

Щелкнули металлические застежки. Глаза тетушки Гретхен неожиданно округлились. Все недовольство с обрамленного седыми кудрями лица исчезло, словно его и не было.

– Ты снял деньги со счета?

– Петер из отдела финансовых новостей настоятельно рекомендовал немедленно забирать из банков вклады, – мрачно откликнулся дядюшка. Он сидит, понурившись. Пухлые плечи чуть опущены, на лице проступает незнакомое угрюмое выражение. – В Америке страшный обвал на бирже. Он уверен, что этот кошмар докатится и до нас. Те, кто вовремя не заберет из банков деньги, могут их вовсе никогда не увидеть. Хотел бы я, чтоб это было пустое паникерство, но Петер знает свое дело слишком хорошо, чтобы пугаться на ровном месте.

– Если будет, как в двадцать третьем, нам эти деньги не помогут, – тихо вздохнула тетушка.

Пауль неуютно поежился. Он, конечно, двадцать третьего не помнит – ему тогда исполнилось ровно четыре года. А вот взрослым то времечко заполнилось накрепко. Рабочим выдавали зарплату каждый день. Дневную выручку складывали в чемодан пообъемистее. Большой и вместительной сумки денег как раз хватало, чтобы купить капусты и хлеба для ужина. Пауль как-то раз отыскал под кроватью непонятно как завалявшуюся зеленоватую бумажку в пятьсот миллиардов марок.

За двадцать пфеннигов можно купить целую пачку сигарет. За марку – большую коробку дорогих конфет. Что можно купить на пятьсот миллиардов? Берлин? Всю Германию? А тетушка равнодушно скомкала принесенную находку и бросила в мусорное ведро.

– Может быть, еще обойдется, – высказал Вильгельм робкую надежду. Непохоже, чтобы он сам верил в то, что говорит.

Пауль, конечно, пробовал расспрашивать дядюшку, что такое этот самый «кризис», и откуда он взялся. Вот только от долгих объяснений о товаре, деньгах и том, как одно превращается в другое, ситуация совершенно не стала яснее. А вот рыжий шарфюрер по имени Отто сумел донести суть проблемы буквально парой фраз.

– Жиды воду мутят. Не успокоятся, пока Германию на куски не разорвут.

Знакомство Пауля с евреями ограничивается семейством глуховатого Абрама Хермана из соседнего дома. И семейство это совсем не производит впечатления зловещей силы, что медленно подкрадывается к истекающему кровью отечеству. Старьевщик, потерявший на фронте четыре пальца на правой руке, слывет туповатым, но добрым малым. Рыжий Отто на попытку прояснить этот вопрос ответил затрещиной. Не сильной, но Пауль на будущее сделал зарубку: шарфюрер, конечно, свой в доску парень, и регулярно подкидывает монетки за раздачу газет, но с вопросами к нему лишний раз лезть не стоит. Одни говорят – всему виной евреи, другие винят буржуев, третьи уточняют, что евреи-то и есть главные буржуи… Пойди разберись.

А вот кто происходящим остался вполне доволен, так это Фриц. Завод, на котором работал его папаша-фронтовик, взялся сокращать производство. Старик Морген оказался среди тех, кого вытолкали на улицу, чтобы урезать расходы. Однако, не растерялся, поднял связи среди старых военных товарищей, и теперь щеголяет в коричневой армейской рубашке, на левом рукаве – красная повязка с черной свастикой. Штурмовые отряды охотно берут бывших военных, так что теперь Морген-старший охраняет нацистские собрания от коммунистов. Впрочем, еще чаще он вместе с товарищами-фронтовиками сам наведывается на митинги красных. После таких визитов у коммунистов добавляется сломанных носов и выбитых зубов, да и сам Морген частенько появляется на публике с подбитым глазом. Тетушка Гретхен при виде такого соседа недовольно поджимает губы, а вот Фриц ходит, довольный, как монета в пятьдесят пфеннигов: еще бы, папаша-штурмовик!

Отто время от времени заходит в гости. Пауль и Фриц обычно получают по десять-двадцать пфеннигов и кипу газет, которые следует раздать всем желающим, покуда штурмовики вместе с парнями с Леопольдкиц пьют пиво на знакомом пустыре. Время от времени в голове мелькает мысль, что если вырученные таким образом деньги откладывать, то к следующему лету можно будет подумать о покупке велосипеда. Но когда довольный Фриц, справившись со своей пачкой газет, отправляется в ларек за сигаретами, Пауль, как правило, бредет следом. И обязательно дает себе твердое обещание: сейчас куплю одну сигарету за два пфеннига, но остальное отложу, и в следующий раз… Вот только к следующему разу вся выручка оказывается потрачена. И к следующему после следующего в карманах тоже ни гроша. Такая вот рутина.

Пауль так и не понял, зачем они с Фрицем потащились следом за штурмовиками. Шарфюрер Отто с остальными направляются к Данатбанку.

– Там сегодня большой шухер будет. Надо присмотреть, – пояснил Рыжий.

Кризис, о котором все судачат, старательно чистит карманы обитателей Леопольдкиц. Паулю этот самый кризис представляется злобным седовласым карликом в американском красно-белом полосатом цилиндре с пятиконечными звездами. А стараниями Отто и его приятелей, из-под цилиндра во все стороны торчат еврейские пейсы. Злобный старикашка бродит по Берлину, закрывает мастерские, оставляет людей без работы. Вроде как для сокращения расходов, но обычному работяге не все ли равно, за что выперли на улицу?

А теперь тот самый кризис подобрался к Данатбанку.

– После банкротства «Нордволле» дела у них идут скверно. А еще хуже, что об этом узнали люди на улицах. – Еще вчера объяснял дядюшка сосредоточенно жующему тушеную капусту Паулю. На его вкус, ужину сильно не хватает сосиски, а лучше – сразу двух. Но сосиску тоже съел кризис.

– Кто ж захочет оставлять деньги в банке, если он на грани банкротства? – Вступилась за неудачливых вкладчиков тетушка Гретхен.

– Конечно, никто. Только, думается мне, они и деньги не спасут, и банк добьют окончательно. – Нерадостно отвечает дядюшка.

Вчера вокруг банка собралась преизрядная толпа. К гадалке не ходи – новость уже расползлась по всему Берлину, и сегодня к резным дверям сбежится еще больше народу. Шарфюрера судьба банка волнует не сильно, но где большая толпа – там появляются агитаторы-коммунисты. И вот эту братию Рыжий на берлинских улицах терпеть не собирается.

Присутствие Фрица и Пауля шарфюрера не слишком вдохновило.

– Вас там еще не хватало, мелюзга. Бегай за вами, да следи, чтоб толпа не потоптала, – процедил Отто, смерив притихших мальчишек раздраженным взглядом. Но когда приятели все-таки поплелись следом за ватагой штурмовиков, прогонять не стал.

– А на кой черт мы туда премся? – Спросил Пауль у довольного Фрица.

– Не знаю. Какая разница?

Не то чтобы ответ его удовлетворил, но, наверное, это и впрямь малость поинтереснее, чем пинать старую консервную банку во дворе.

Дошли до Мюллерштрассе. Там вся компания загрузилась в трамвай. Пауль было забеспокоился, что их с Моргеном вытурят как безбилетников, а купить билет не на что. Но парень в кондукторской фуражке смерил штурмовиков настороженным взглядом и решил не подходить. А те не слишком-то стремятся расставаться с наличностью. За окном проплывает серая городская монотонность, перемежаемая яркими вывесками.

Вышли через пару остановок, в глаза бросилась ярко размалеванная стеклянная витрина бара. Здоровенная надпись «Друзья и подруги», а рядом со входом – слащавый парень в белой рубашке с черной бабочкой. Ничего себе, богатенькое место.

Пауль не сразу сообразил, что аляповатая внешность официанта дополняется совсем уж безумной деталью: губами, накрашенными сочной ярко-красной помадой. Тот в ответ наградил мальчишку высокомерно-пренебрежительным взглядом. Спесивая мина сменилась откровенным страхом, когда из трамвая горохом посыпались штурмовики в коричневых рубашках.

Крашеный при виде такого подкрепления поспешил ретироваться внутрь заведения. Теперь таращится тревожно из-за раскрашенной в аляповатые цвета витрины.

– Мусор биологический, – процедил Рыжий, проследив за взглядом Пауля. – Со всех сторон жиды заходят. Мало того, что в Рейхстаге коммунисты сидят, так скоро прямо на улицах мужики друг друга сношать начнут.

– Поучим жизни этих дегенератов? – Предложил один из штурмовиков, поигрывая тяжелым кастетом.

– Не… Полиция кругом. Проблем не оберемся, – неохотно отозвался Отто после недолгого раздумья. – Эй, шпингалет, куда грабли тянешь?!

Пауль, как раз примерившийся стянуть с ближайшего лотка цветастый журнал с обнимающимися дамочками, спешно отдернул руку.

– Нечего детям такое читать. Эту дрянь вообще жечь надо. Вместе с теми, кто ее печатает. – Шарфюрер громко харкнул прямо на яркую обложку. – Пошли.

Дальше шли, обсуждая кафе и его посетителей. Пауль прислушивается к горячей речи Отто, доказывающего поддакивающим слушателям, что долг мужчины – защищать страну, быть отцом и воином, а не дегенератом, умеющим только прыгать по чужим задницам. Странное дело, но разговоры эти удивительным образом совпадают с сетованиями тетушки Гретхен о падении нравов. Правда, она, в отличие от штурмовиков, никогда не предлагала собрать подобных персонажей в одну кучу и закопать живьем. А вот рыжий Отто полагает, что таким нехитрым способом можно избавить Германию от доброй половины проблем.

– Куда ни плюнь, либо в извращенца попадешь, либо в астролога. У меня сестра любит на этих долбаных шарлатанов зарплату спускать. – Пожаловался один из штурмовиков. – Понакупит книжек со своей галиматьей, а ее муженек потом у меня бегает деньги до получки одалживать, подкаблучник несчастный…

– А я вот слыхал, Гиммлер из СС этими делами оккультными сильно увлекается, – поделился кто-то незнакомый.

Штурмовики возбужденно загалдели, обсуждая удивительную новость.

– Брехня. – Пресек обсуждение шарфюрер. – Не астрологией он занимается, а древними верованиями. Настоящими, народными, которые потом жиды на христианство свое подменили. Понимать разницу надо!

Так, перемежая разговоры о высоком с обсуждениями извращенцев, добрались до массивного здания, вокруг которого успела скопиться изрядная толпа. От внимания Пауля не укрылось, что Фриц, всю дорогу сиявший, будто начищенная монета, заметно приуныл. От толпы впереди веет тревогой и угрюмым ожиданием. Новоприбывшие особого внимания не удостоились: люди то и дело привстают на цыпочки, пытаясь разглядеть, что происходит впереди. Все взгляды направлены в сторону массивных дверей банка. Может быть, изначально люди и пытались образовать какое-то подобие очереди, но сейчас возле тяжелых створок клубится бесформенная толпа.

– Чего мы сюда приперлись вообще? – Пробормотал один из штурмовиков. – Плевать тут все хотели и на нас, и на красных. Им бы деньги спасти.

Коммунисты, кстати, тоже объявились. Юнгштурмовцы в куртках-штурмовках с красными повязками на рукавах выглядят такими же потерянными, как и Отто со своими парнями. И окружающие точно так же не обращают на них внимания.

Над площадью повисло угрюмое ожидание. Кое-где переругиваются вкладчики с мешками и чемоданами, пытаются протиснуться поближе к заветным дверям, но большинство молча стоит, ожидая непонятно чего. Рыжий заметно приуныл, да и остальные выглядят безрадостно. Попытались было играть в гляделки с коммунистами, но вскоре махнули друг на друга рукой: противников разделяет тревожно гудящая толпа, через которую друг к другу еще пойди протолкайся.

Пауль уже подумывал, как бы незаметно слинять из скучного места, когда по толпе прошелся невнятный ропот. Источник его обнаружился легко: десяток полицейских в зеленых мундирах оттесняют людей от входа. За спинами полицаев клерки спешно закрывают двери.

– Верните людям деньги, воры!

Истошный крик взбудоражил толпу. Человеческая масса, подавшаяся было назад, угрожающе качнулась вперед.

– Бей буржуев! – Возглас откуда-то со стороны коммунистов.

– Деньги верните!

– Долой!

– А ну прекратить! – Рявкнул здоровенный полицай. – Не чинить беззакония! Деньги вкладчикам будут возвращены согласно закону! Никуда ваши сбережения не пропадут! Перерыв объявляется для обеспечения порядка!

– Врешь!

– Деньги верните!

– Бей буржуев!

Толпа заволновалась.

– Плакали теперь денежки… Что же я жене скажу… – Пробормотал стоявший неподалеку мужчина в потертом пиджаке. Поникшие плечи, опущенная голова. Пауль на миг поймал его взгляд: равнодушный, усталый и отстраненный.

– Что делается, что делается!

– Воров защищаете, мерзавцы!

– Граждане, сохраняйте порядок и подчиняйтесь законным требованиям полиции!

Люди бестолково мечутся из стороны в сторону. Толпа то подается вперед, то отступает обратно от орущих и требующих соблюдать закон полицейских. Пауль, зажатый среди штурмовиков, ощущает себя крохотной щепкой. Волны швыряют беспомощную игрушку в разные стороны. Мелькнула физиономия Фрица. На побледневшем лице огромные, полные страха глаза-плошки. Штурмовики осыпают окружающих бранью, но ничего не могут поделать с беспокойным человеческим потоком.

– Ррразойдись, кому говорю!

Какое-то время они беспомощно барахтались в толпе. Люди вот-вот устремятся на штурм закрытых дверей. Хлипкую цепь из полицаев снесут с пути, вышибут двери, ворвутся внутрь. Вокруг ярость и злоба на весь мир. На банкиров, что присваивают чужие деньги, наплевав на нужды простых людей. На власти, что равнодушно попустительствуют грабежу. На полицейских, что вроде бы должны защищать закон, а на деле стоят все за тех же банкиров. Злоба копится, но для того, чтобы выплеснуться наружу, нужен прилив храбрости, импульс отчаяния, который поведет вперед… А вместо него приходит страх. И Пауль вдруг с необъяснимой ясностью ощутил, как нерешительность перед затянутыми в зеленые мундиры полицаями берет верх. Толпа подалась назад, распадаясь на отдельные группки людей, опустошенных, раздавленных, медленно расходящихся прочь. Чемоданы, в которые так и не удалось сложить доверенные банку деньги, бестолково болтаются в руках у владельцев.

Штурмовики медленно бредут по улице. Пауль идет неподалеку от рыжего Отто, рядом шагает притихший Фриц.

– Все просрали! – С неожиданной яростью процедил шарфюрер. – Войну просрали. Страну просрали. Прямо из-под носа Германию стащили, а теперь деньги с них стригут, как с баранов. А чего бы не стричь? Рявкнул разок – и все. Расползлись по домам, ныть и жаловаться на плохие времена. А как временам стать лучше, если за них не бороться?

– Как мы только могли докатиться до жизни такой. Правительство обирает собственных граждан. Что дальше? Начнут, как в России, отбирать у людей дома и имущество? Отправят в колхозы и лагеря?

– Не сгущай краски, Гретхен, – тихо вздохнул дядюшка Вилли, с растерянным видом опуская сахар в кофе.

Герр и фрау Майер ухитряются в любой ситуации сохранять внутри небольшой квартирки покой и благополучие. Как будто кирпичные стены и окна с белыми занавесками нерушимым рубежом отсекли большой и страшный мир. Правда, иногда Паулю кажется, что благочинная устроенность, в которой есть место кофе, сахару и степенным разговорам на кухне, больше похожа на ракушку, в которой прячется улитка. И пытается забыть, насколько хрупки на самом деле стены ее жилища.

Тетушка гневно сверкнула глазами. В эти дни правительство не ругает только ленивый, да еще дядюшка Вилли сохраняет каменное спокойствие. После случая с Данатбанком люди по всему Берлину бросились снимать деньги со счетов: рассудили, что завтра обманутыми вкладчиками могут оказаться уже они сами. Лучше проявить благоразумие и подсуетиться заранее.

В результате улицы забиты этими «благоразумными и подсуетившимися». У каждой банковской конторы очередь с мешками и чемоданами, тревожные слухи распространяются, словно пожар. Тут и там раздаются беспокойные шепотки: деньги из Берлина по ночам вывозят товарными вагонами в Вильгельмсхафен, откуда пароходами отправляют в Америку, чтобы компенсировать расходы Рокфеллера и его «Стандарт Ойл».

А вчера банки закрылись сразу по всей стране. Правительство объявило следующие дни «банковскими праздниками». Редкие счастливчики, кому удалось спасти деньги, чаще помалкивают: не желают злить налившееся угрюмой злобой большинство.

– Брюнинг⁷, конечно, обозлил на себя всех. Банкиров – тем, что урезал прибыли и заставил отчитываться перед государством. Народ – за то, что спас банкиров за счет простых людей. Но, все-таки, он спас экономику от полного коллапса. Спас ценой собственной карьеры. Даже думать не хочу, кто в итоге выйдет победителем из этого хаоса…

Последние слова дядя Вилли произнес тихо, словно страшится, что таинственный злодей немедля выскочит из-под дивана.

– Евреи? – Высказал предположение Пауль. И получил в ответ полный растерянного удивления взгляд.

– Евреи? При чем тут евреи?

– Ну… люди так говорят, – пробурчал Пауль, уставившись на носки домашних тапочек.

Вообще-то так говорит Рыжий – что весь кризис придумали жиды, чтобы погубить Германию. Но не рассказывать же при тетушке, что знается с штурмовиками?

– У людей в голове вечно каша напополам с желанием скинуть на кого-нибудь ответственность за свои беды. – Недовольно покачал головой дядюшка. – А еще – жажда железной руки, которая наведет порядок, раз и навсегда избавив от потребности самостоятельно определять свою жизнь.

– И это очень разумное и вполне понятное желание, – немедленно отозвалась тетушка. – При кайзере мы потому и жили по-людски, что голытьбу и мошенников держали стальной хваткой и не позволяли мешать приличным людям устраивать свой быт.

– Именно подобная ностальгия и льет воду на мельницу нацистов. – Тяжело вздохнул дядюшка. Супруга в ответ лишь раздраженно пожала плечами. На лице проступило такое выражение, будто она увидела жирного таракана посреди свежей простыни.

– Дуболом-ефрейтор – спаситель отечества? Нонсенс! Что он, что грузчик Тельман⁸ с его семью классами образования сидят в Рейхстаге лишь потому, что собрали голоса городских сумасшедших со всей Германии.

– Боюсь, на предстоящих выборах за Гитлера с Тельманом проголосуют не только городские сумасшедшие.

Отрывной календарь на стене в прихожей потихоньку худеет. Тетушка методично и размеренно отрывает каждый день по одному листку. Вот миновал август, начался сентябрь, однако даже школьная рутина не может отвлечь от гнетущего чувства, все вернее разливающегося по берлинским улицам. Напряжение растет с каждым днем. А вместе с ним непрестанно увеличивается количество пробитых голов. Штурмовики и ротфронтовцы словно с цепи сорвались, бьют друг друга по каждому поводу.

– А ведь были времена, когда партии и политики перед выборами не превращали улицы в одну сплошную потасовку, – время от времени замечает тетушка. И косится на дядюшку Вилли. Он раньше голосовал за социал-демократов, устроивших в девятнадцатом году революцию и свергнувших кайзера. Фрау Майер твердо убеждена, что именно тогда-то благополучная жизнь немецкого обывателя и покатилась в бездну. И не устает напоминать об этом супругу, хотя тот на всех последних выборах исправно голосует за Партию Центра. Насколько Пауль смог понять, дядюшка Вилли циничнейшим образом променял политические убеждения на семейное благополучие. В конце концов, тетушку он видит каждый день, а Рейхстаг выбирает раз в два года.

Сам Пауль тоже с удовольствием проголосовал бы на выборах, но ждать этого события придется еще почти семь лет. Бездна времени…

А вот Рыжий Отто к избирательному процессу относится с нескрываемым презрением.

– Выборы жиды придумали. – Объясняет он в очередной раз собравшимся на пивные посиделки парням с Леопольдкиц. – Демократия, ха! Наплодили два десятка партий, которые только и делают, что обещают. То обещают, это обещают… А как в Рейхстаге задницы умастят – враз склерозом обзаводятся. А попробуй поймать такого – найдет сотню отговорок и свалит вину на соседа. Вот так они и валят друг на друга. Воруют и отбрехиваются, отбрехиваются и воруют. Одно слово – паразиты.

– А чего ж нацисты вместе со всеми на выборы идут? – Подколол шарфюрера один из слушателей.

– Мы бьем врага его же оружием! – Не полез за словом в карман Отто. – Когда победим, враз со всей этой кутерьмой покончим. А все почему?

На этом месте Рыжий окинул рассевшихся вокруг парней суровым взглядом. Прям как настоящий оратор в какой-нибудь пивной. Нацисты вечно собираются в огромных пивных и выступают перед собравшимися. Не забывая брать деньги за вход. А гитлерюгенд в это время с молодежью работает. Правда, не в пивной, а на скамеечках в пустырях. Пауля такое положение дел только радует: в пивную его пока не пускают, а с пустыря никто не гонит.

– Потому что наша, подлинная, немецкая демократия – это фюрер, которого мы слушаемся беспрекословно. Как командира на фронте. Он – лучший из нас, усекли? Побольше других понимает. И ответственность вся на нем. Он один за все отвечает. И никаких тебе уверток.