Пролог
Придя домой, после того разговора, Астерий Мун садится за стол. Комната освещена. Колышется занавесь. Он достает из кармана пальто клочок бумаги, разворачивает его и читает вслух написанное:
“…И в конце и вначале сыгранной роли,
Скажу – помни, помни, memento mori”.
Умер Астерий в своей комнате, не мучаясь и не жалея. Его похоронили в той могиле, которую он самолично выкопал, как святой монах, который сам выстрогал себе гроб и положил его в свою келью как напоминание о бренности земного бытия. Поговаривают будто в тот день слетелись сотни воронов, дабы почтить его, а одного по-прежнему можно увидеть возле того места, где поэт похоронен. О нем забыли, скоро и бесповоротно. Также и книга его позабыта, пылится в хранилищах библиотек. Но если вам посчастливится открыть ее, то увидите на первой странице посвящение девушке по имени Алисия. Никто, увы, теперь не сможет сказать вам кто она и откуда, но одно ясно, к ней он был неравнодушен, он питал к ней нежные чувства, любил ее, “Моей музе…”, так он написал. Он умер, будучи умиротворенным, зная, что помог ей хотя бы в чем-то и посвятил труды ей, да, он не в силах был сделать ее счастливой, и дать ей то, о чем она мечтала. Алисия хранила ту книгу, как сокровище, как его частицу. Их пути разошлись, однако душами они сплелись, и никому не разъединить их в вечности.
2010г.
Затворница
…Грехов юности моей и преступлений моих не вспоминай; по милости Твоей вспомни меня Ты, ради благости Твоей, Господи!…
Псалом 24:7.
Пролог
Еще долгие годы жители окрестных деревень и прихожане церкви настоятелем, которой и по сей день является отец Вильям, будут слагать, передавая из поколения в поколение легенды о замке герцога Краусвеа, ныне прозванного замком Даниэлы Затворницы. Многие люди склонные верить в сверхъестественные явления, представляют себе бестелесного холодного призрака сияющего кометой блуждающего посреди тьмы заброшенных стен. Где временами слышны завывания и молитвенные крики, нарушающие ту безмятежную тишину. В окнах изредка мелькают огни свечей, зажженные невидимой рукой, шелест женского платья и беззвучные причитания ожидают безрассудного путника, неудачно нашедшего себе ночлег в одной из многочисленных комнат замка. Но так ли правдивы рассказы, насквозь пропитанные страхом, можно ли верить в их истинность? Подскажет прошлое, в котором все в один короткий миг преобразятся, мертвые тела оживут, старицы помолодеют, замки станут вновь удивлять своей роскошью, пыль исчезнет, став вновь частью людей, многим событиям еще предстоит свершиться, но ничего, увы, невозможно изменить.
Историю эту знали лишь два человека, коими не одним из них я не являюсь. Но сыграв в ней малую, отведенную мне роль, изменил многие судьбы, разрушил, может быть, и стоя на смертном одре, я спрошу себя, а правильно ли я поступил; храню по-прежнему надежду на то, что Господь мне ответит, даровав, наконец, покой.
Глава первая
“Женщина – запретный плод, вкус которого подобен падению”.
Когда дорожная пыль рассеялась, и тени начали наполняться формой, средь дневного летного освещения и на фоне лесного массива нам предстает молодой джентльмен, так научно изучающий со всем любопытством ту картину, что написана будто бы только в его искушенном воображении или плодом чужой фантазии. Он чувствовал на себе всю тяжесть обратной перспективы, образ, сошедший со страниц готического романа, и замок Отранто навеял ему о былом величии. Замок, открыв ставни своих глаз, смотрел на человека и пытался постичь потаенную душу нового гостя. Имя ему Геральд, он, стоит в черном плаще, из-под которого выглядывает ворот чересчур белой рубашки, также серый камзол дает о себе знать; поправляет на руках перчатки и легко вращает трость, томится от ожидания, готовый вступить в неизвестный ему доселе мир, преградой в который служили большие запечатанные ворота. Отпереть порыжевшие замки должны были с минуту на минуту. Экипаж позади джентльмена одиноко жил своей жизнью и кучер уже успел свернуть табак, закурить, пуститься в странствия по своим простым и не столь важным грезам. Время шло. Должный прием не был оказан, начало казаться, что неведомая сила не позволяет полностью войти в свои права и владения Геральду Краусвеа, хозяину сего замка и окрестных угодий, лесов и других мест. И не забудем объявить тот факт, что всё это старинное, но от того не потерявшееся великолепие, с недавних пор приобретено на законных основаниях за некую баснословную сумму, чью цифру теперь не скажет вам никто, одно ясно, очень даже кругленькую. Отныне финансовые затраты позади.
Джентльмен ходит взад-вперед, убрав руки за спину и смотря под ноги, будто уже начиная шагами измерять свои владения. Солнце пекло и лишь ветер усмирял жар. Лошадь копытами рыла землю, так им наскучила та сцена, что разыгралась перед ними или их роли третьего плана им были не по душе.
Еще один час и Геральд останавливается, поворачивается к кучеру и приказывает ему перелезть через ворота и отворить их. Терпение его иссякло, правила приличия потеряли всякую силу. Небритый мужчина с коричневато-земляной шляпой на голове, невнятно обрадовался порученной ему работе. Но вскоре ему предстояло огорчиться, ведь он оказался, бесполезным, когда влезая на прутья ворот, они чудесным образом отворились, под тяжестью груза на них повисшего; ржавые замки сломались, они оказались не запертыми. Джентльмена это положение вещей огорчило и в то же время разозлило, та глупость, которая не позволила ему прикоснуться к преграде и то безрассудство дворецкого, не соизволившего должно запереть ворота и встретить своего хозяина. Но как бы то ни было, путь был чист и Геральд сев в карету, продолжил движение дальше, к замку.
Сквозь окошко, взору его показались более явные и не менее атмосферные притязания, того оплота одиночества и скорби, того недвижимого памятника чьей-то потерянной навеки тайны, создатель которой унес все ответы в могилу. Черной кляксой на белой бумаге казался замок, чьи очертания постепенно открывались и строгость форм, строений, поражали своей монументальностью. Даже летняя свежесть и яркость красок не могли унять неприкаянный дух этого места; будто бы грозовые тучи наполнены сверкающими молниями и зарядами грома стращались над величественными башнями, словно зловещий туман, поднимаемый из подвалов-катакомб вот-вот соединившись с воздухом, откроет незримую дверь между живыми и мертвыми. Но возложив представления на успокоение, из-за долгого пути, Геральд. без интереса, пустым взглядом приветствовал замок Краусвеа, мысли его наполнены лишь воспоминаниями о былой забытой жизни, в которой пульсировало всё и в то же время ничего. Он, уже не заметив для себя, перешел на третий десяток лет, привыкший к однообразности повседневного движения бытия, он испытал страх, узнав о неожиданном и столь многозначительном повороте судьбы. И это страх утраты, в меньшей степени, чем может показаться, также молниеносный и долгоиграющий, и лекарством ему послужат отвлечения, что теперь в изобилии обитают вокруг.
Если бы мы встали возле входной двери и незаметно для чужих глаз посмотрели в маленькую замочную скважину, то увидели бы подъезжающую карету, запряженную двумя серыми лошадьми. И наш любопытный взгляд приковал бы к себе без смущения, тот задумчивый и безрадостный человек, который окинув серыми глазами остов средневековья, медленно выходит из экипажа. Сопровождая выход тростью, другой рукой он приглаживал слегка растрепанные чернильные волосы, когда-то аккуратно уложенные в хвост, а потом еще долго не решался подойти ближе к замку, хотя недавно готов был ветром пронестись по уголкам, столь странно-сказочных мест, но то был лишь порыв.
Словно меланхоличный аскет, стоя перед вратами Данте, двумя руками опираясь на трость, Геральд потупив голову, ожидал чего-то, то ли прилива уверенности, или дуновения ветра, направившего его к двери. Но замок был пуст, и поэтому ни одна живая душа не желала сопроводить прибывшего гостя. И тогда издав неслышный вздох, он направился в замок, со всей решительностью и интересом, что в последние минуты преобладали над другими его первостепенными чувствами. Несколько шагов. Дверь отворилась; без скрипа и других звуков; будто давно ожидая лучи солнца, годы, не посещавшие те пустоты. И должно быть Геральд испытал тоже ощущение покоя, когда после смерти тела люди видят свет, но ему во всей красе заиграла тьма. Он нарушил безмятежный покой пыли и запустения, злых духов и забытых покровителей. Свет со стороны двери оживил все те проявления, что так непосильно пугают людей-суеты и имя их – старость и одиночество. Джентльмен нисколько не устрашился, а живо представил иную картину, нечеткую, но от того столь заманчивую. Сняв плащ, он повесил сей черное покрывало на спинку аккуратно шитого красным бархатом и сукном кресла. Поставил трость к столику возле заколоченного окна, столь неаккуратно обитого прогнутыми досками, должно быть в спешке, сквозь щели просачивались прядки белого света, на все том же предмете интерьера стояла ваза с высохшими цветами, а именно то были багровые розы, лепестки коих померкли, частично опали, истлели, давным-давно потеряв свой первоначальный аромат. Ко всему уже прикоснулась старуха ветхость, но каждый предмет таил в себе память о былых свершениях. Найдя старый канделябр, с тремя чашечками со свечами, от которых осталась лишь четверть, Геральд чиркнул спичкой и зажег закоптившийся подсвечник. Ему не терпелось увидеть столь таинственное место, покуда не явится хотя бы кто-нибудь.
Знаток истории и любитель не открытых островов, ему редко доводилось быть первооткрывателем, и тогда ему представился удобный момент, закрыть пробел в жизни.
Чье-то леденящее душу дыхание колыхало огни свечей, отчего тени двигались и перемещались по комнате, фантом, имеющий схожие очертания медленно, но ровно двигался в такт за преследуемым господином. Из мрака выплывали люди, что словно в клетке находятся в пределах резных позолоченных рам, кои со временем осыплются, превратившись в труху, быть лишь образами они обречены. Из глубин старины величаво, со всей гордостью возносилась архитектура, а именно резьба, арки, лестницы, амфитеатры, загромождение комнат задуманные как обитель минотавра. Архитектура была когда-то изящна и кокетлива, словно реверанс неопытной леди, при этом крепка, долговечна и непоколебима как вера праведника. Так бывает, когда буря и штиль постепенно утихают, волны более не испытывают жажду накрыть друг друга, а ветер излив всю свою ярость, тяжело дыша, наконец успокаивается, тогда видны горестные обломки недавно затонувшего корабля, мачта пронзая море устремляется вверх, но ничто уже не сможет помочь ей вновь распустить паруса и веять на фоне безоблачного неба. Также и джентльмену, то умершее, но не потерявшее дух зрелище, по-прежнему не внемлет пророчествам времени. Просыпаясь утром, мы открываем глаза, снова закрываем, моргая и морщась, видя солнечный свет, он так незыблем, таким же образом, окружение слепло от неяркого огня. Шаги гулко отдавались, половицы изредка поскрипывали, ковры шелестели, и очередной звук заставлял напрячься каждый нерв. Тьма расступалась, за спиной снова сгущалась. Бесформенные колебания возрождали некогда забытые страхи детства, тех темных углов, шкафов, одежд висевших на спинке стула, явственно напоминающие очертания необъяснимого. Но с годами соорудив в себе крепость мировоззрения и храм духовности, делаем один простой, но в то же время многозначительный вывод – что мы боимся не темноты, а то, что в ней способно скрываться.
Монотонность окружения сдавливало органы чувств, в этот момент могло со всей легкостью пригрезиться, что угодно и что-либо имело право стать грезами. Блеклые видения могли бы инсценировать прошлую жизнь, и без особого промедления услышали бы со стороны зрителей бурные овации в виде криков и воплей пощады. Но столь редкие сцены не посещали более замок, или…
Дверь отварилась, единственная незапертая во всем массиве комнат, по велению руки отнюдь не призрака, а Геральда, на ощупь нашедшего заветную ручку. Минуту, две, он еще стоял, не решаясь переступить порог, словно злое существо, жаждущее приглашения, ведь только так оно сможет войти. Свеча мерцала. Решимость возрастала, и вскоре, шагнув, он вступил во всю ту же темноту, но то место было иным. Запах цветов, что-то еще, божественное. Струйки ветерка проникали сквозь доски, колыхалась занавесь, виднелись очертания кровати, туалетного столика, скромного шкафчика. Он поставил подсвечник на столик, и теперь лишь некоторая часть комнаты стала освещена. Определенно женская по своей внешности комната, но некоторые ее детали казались довольно странными. А именно занавешенное черным покрывалом зеркало висело на стене, будто траур давно миновал, но скорбь, научившись у любви бессмертию, вечно будет пускать здесь свои корни.
В стороне двери мелькнула тень, стук шагов эхом прозвучал в тиши. Геральд обернулся, но ничего не увидел. Затем снова простучали призрачные сапоги. Выглянув из комнаты, джентльмен увидел черный силуэт, сначала тот стоял неподвижно, но потом будто учуяв добычу, направился навстречу не званному гостью, по лицу которого танцевали лишь несколько бликов.
– Так, хотя бы кто-нибудь соизволил приехать вслед за нами? – быстро произнес Геральд.
– Боюсь, нет, ни одной живой души я не видел. – сказал кучер, приняв, наконец, очертания человека.
– А ключи, вы нашли их?
– Нет. Слишком темно или они вообще здесь не водятся.
– Теперь я действительно чувствую себя вором, проникшего в чужие владения, а точнее обманутым вором, ведь здесь словно склеп, лишь останки.
– И что прикажете делать…
– …В столь неприятнейшей ситуации? Вижу только один выход, заночевать в одной из незапертых комнат замка, а утром уже решить эту проблему. Помимо прочего можно снова преодолеть проделанный нами ранее путь и остановиться в какой-нибудь более благоприятном и гостеприимном месте. – говорил джентльмен всматриваясь в сверкающие глаза кучера. – Вижу, вам приятен этот исход, но усталость и ваше мастерство до добра не доведут. Так что, располагайтесь.
Слова оказались пророческими. День сменил вечер в мгновении ока, и сумерки опустились на окрестности замка Краусвеа. Зловещей стала сей обитель, зримо становилось то, что растворяется при солнечных лучах, как только пропоет петух; зажигаются первые звезды, шум листвы темнеющих лесов восхваляет приближение скорой ночи. И лишь в одной комнате догорает последняя свеча, остатки ускользающего света.
Не сняв одежду, он лег на кровать, с долей тревоги, взирая на угасающий огарок. Кучер тем временем остановился где-то в замке, в общем, его местонахождение оказалось тайной, должно быть, изрядно опустошив флягу, с чем-то по-пиратски едким, он уснул в укромном уголке, коих великое множество. Как бы то ни было, все признаки жизни в замке исчезли, а когда погасла свеча, то воцарились безмолвие с бесконечной однотонностью часов. Геральд оцепенел, закрыл глаза, пытаясь заснуть; даже когда отрекался от всех мыслей, ничто не уводило его в забытье. Ведь ветер сокрушал заколоченные окна, будто дыхание великана сотрясало хрупкое человеческое жилище, надвигающаяся гроза, далекие, но узнаваемые раскаты грома, соединившись в единое целое, вселяли знойное беспокойство, трепет. Только начало, и как же долго тянутся часы.
Устав, осознав, что ему сегодня светит лишь бессонница, Геральд открыл глаза, он снова увидел всё тот же темно-серый потолок, при свете дня белоснежно белый, затем перевел взгляд на саму комнату и пожалел о том, что сделал. А именно рядом с кроватью он увидел очертания человека, или скорее духа, женский силуэт читался на темном фоне. От нее исходит тусклое, и в то же время ясное свечение, но ни лица, ни другие опознавательные аспекты ее внешности разглядеть казалось невозможным. Одиноко и молчаливо дева стояла, не шевелясь, миражом забытых видений. Не описать словами каков был страх в душе джентльмена, ко всему прочему еще прибавилось подобие призрака…
Он опустил веки, дабы не видеть всего происходящего. И когда, осмелев, снова прозрел, призрака как небывало, но словно при вирусной болезни, его по-прежнему бросало в дрожь, кожа стала пузырчатой как у жабы, а сердце наподобие влюбленного мечтало выпрыгнуть наружу. Время окончательно остановило свой ежедневный ход. И ночь воистину оказалась мрачной.
Глава вторая
“Гениально значит безумно”.
Всё земное имеет начало и конец. Восходящее солнце медленно, но верно выплывало из-за горизонта. Рассвет без преувеличений прекрасен, много ли людей восхищаются его неповторимой красотой, немногие, ведь мы, насытившись прекрасным, отрекаемся от многих его форм и проявлений, слишком привычным, однообразным кажется оно нам, лишь страх потерять заставит заново, под старым углом взглянуть на красоты мира. Зачем творить, если всё уже создано? Для восхищения и трепета перед божественным замыслом, и конечно ради сохранения ускользающих образов.
Словно в сатире в это утро проснулся раньше обычного кучер, должно быть его голова столь болезненно ныла, а части всего уже немолодого тела окаменели от лежания на полу, отчего он прорвался сквозь тонкие слои сна с первыми лучами, проникшими в замок. Первым делом он решает навестить хозяина, ведь местоположение его, ему вполне известно. Но велико было удивление кучера, когда он, осмотрев комнату, не обнаружил в ней ни одной живой души. “Неужто духи унесли в свое логово господина”– подумал он, и поспешил обследовать каждый коридор, зная, что детектив из него получился бы, честно говоря, неважный.
Если бы мы встали со стороны кареты и без умысла созерцали входную дверь замка, то нашим очам предстал бы интереснейший эпизод, а вернее сказать сцена, конечно же, будоражащую ум своим замыслом и не вызывающую слезы своей сентиментальностью, о нет, всё было исключительно проще. Мы бы увидели, как дверь с шумом распахнулась и выбегающий кучер, растерянный, крестящийся, при этом из уст которого невольно вылетают бранные слова, который в собственной суматохе вскакивает на козлы, и будто уже готов ударом хлыста встрепенуть лошадей, дабы поскорей покинуть столь ужасающее место. Неведомо, что послужило причиной кучерского страха, то ли он увидел ускользающее привидение, или алкогольные пары еще давали о себе знать, неизвестно, в общем, и не столь важно. Он вскидывает поводья, но тут слышит шуршание в карете, несколько ударов о стенку, которые чуть было, не повалили его на землю. Спрыгивает и дрожащей рукой, смотря в окошко, отворяет дверку, и видит, как его хозяин лежит, поджав ноги, мирно спит, забыв обо всех приличиях, и о своем положение.
– Сэр, проснитесь. – прошептал кучер стуча тыльной стороной руки по дереву.
– Разве уже утро? – проговорил Геральд, подняв голову. – Значит больше не должно бояться за сохранность своей души. И даже не спрашивайте, это была ужаснейшая ночь в моей не столь длинной жизни, но боюсь, она за те часы, проводимые в том замке, стала значительно короче, и я даже не удивлюсь седым волосам на своей голове.
– Я искал вас повсюду, но не надеялся уже найти.
– Страх способен поглотить, увести человека с правильного пути, может стать причиной для отречения, мести, лжи и свершенного злодейства. Но как видите, меня он увел не так далеко, как должно быть надеялся. Не пойму одного, мне приснился кошмар или…, неважно, одно ясно с научной точностью, таким способом можно заработать простуду. Мы немедленно отправляемся в город!
– Как сложно. Я и сам не желаю здесь больше оставаться. – пробубнил кучер, принимаясь выполнять свои обычные обязанности.
Карета тронулась с места, вскоре покинула владение, на которых навсегда останется отпечаток сверхъестественного впечатления, неслась по проторенной дороге, взмывая пыль, разрезая свежий здешний воздух. Лошади без должного ухода на удивление двигались резво, должно быть они и сами ощущали необъяснимое вокруг себя, видимо представляли, что они запряжены в колесницу, от быстроты которой зависит жизнь хозяев. Геральд тем временем окончательно пришел в себя, сел и по привычке стал изредка поглядывать в окошко, на всё тот же однообразный лесной массив, что был виден ему. Достав из кармана брюк округлые часы на бесцветной цепочке, он подивился столь раннему пробуждению, и тут же пожалел о том “пустяке”, плащ, с которым он не расставался весь прошедший год, спасавший его от палящего солнца, морозных ветров и леденящих метелей, оказался бесцеремонно забыт, но иначе не могло и быть. Встречный ветер проникал в экипаж, словно загнанный в клетку зверь не щадил никого, а вернее джентльмена, чьи руки покраснели, по коже выступили мурашки, да и чувство голода, стало обостряться, в общем поездка оказалась неувлекательной, не столь интересной, чтобы заострять на ней внимание. Как только они миновали графство, солнце уже достаточно поднялось, чтобы согреть всё живое, кому суждено ползать по поверхности. Начали вырастать, словно из-под земли домики и спасительные таверны, со съестными припасами и доброжелательными хозяевами, чья отзывчивость зависит от количества звонких монет в их липких руках. Леса становились реже, и светлей, согнутые люди уже работали в огородах, на полях стояли пугала, они словно качали своими соломенными руками вслед ускользающей за поворот очередной карете. Они так быстро неслись, будто часы должны пробить полночь, превратившись в тыкву, скоро былые надежды и планы рухнут. Но как бы ни так; оставалось несколько миль до города, когда Геральд приказал остановиться.
– Навестим адвоката после. После того как посетим здешнюю церковь, у меня возник более важный вопрос, ответ на который я получу только там. – сказал кратко джентльмен и экипаж снова пришел в движение.
Кучеру ничего не оставалось, как озираться по сторонам, выискивая заветное здание. Город не велик по размеру, достопримечательностей, населению, это некий перевалочный пункт между графствами. Одинокие улочки, тоскливые серые здания, с еле осязаемым зачатком ренессанса, рыночная площадь и храм, словно жемчужина в этой поросшей водорослями и тиной раковине. Шпили домов, выстроенные в ряд, преграждали путь порывам ветра, громоотводы содрогались, а занавешенные гардинами окна мирно спали ослепленные утренним сиянием. Безмятежно жил сей обитаемый остров, окруженный темно-зелеными океанами, на дне которого обитают неведомые человеку существа. Бесследно и безлюдно храня жалкое существование, уповая на вечность, и прислушиваясь к шуму издаваемой коляской. Лишь изредка возле порогов лежали свернувшиеся на полу дремлющие кошки, в основном черного окраса, они как любой другой зверек, грелись под лучами светила и мастерски выражали на своих мордочках кошачью мудрость с легким оттенком хитрости. Но не было ни одного белого создания, что может считаться знаком близкой кончины несчастного зрителя, если верить древней примете. Вот и показался первый человек, встретившийся им на пути, трубочист, невольно вымазанный в саже, чернеет на фоне безоблачного неба, он таким образом на крыше одного из домов с помощью профессиональных приспособлений работает не покладая рук. Он оказался не единственным горожанином давно проснувшимся, по выложенному камнем тротуару шла молодая леди, в одежде гувернантки и с плетеной корзиной в правой руке. Управляющий каретой незамедлительно справился о месторасположении церкви, на что получил удовлетворительный ответ, указав кистью руки на окраину города, она поклонилась, и как небывало, не сбавляя шаг, скрылась из виду. Церковь действительно располагалась на околице, но при этом была существенно незаменимой частью города. Путешествие утомило Геральда, он, облокотившись о дверцу, лишь изредка посматривал на результат векового зодчества, чей изменчивый характерный строй по-прежнему дает о себе знать во все времена.
Мысли его блуждали сквозь сомнения и предрассудки, его разум воспален, душа, будто не на месте.
Внезапный толчок пробудил джентльмена от раздумий. Экипаж остановился у ворот церкви, послышался обыденный выдох кучера и ропот усталых лошадей. Геральд уверенной поступью направился в храм, его желанием было свидеться со священником, но вскоре его ждало разочарование в собственном замысле, справившись о нем у одной из прихожанок, ему поведали о том, что отец Вильям сейчас провожает бренное тело ныне покойного в последний путь, успокаивая и помогая молитвой вездесущей душе. Это ритуальное действо происходило на кладбище прямо за сводами церкви, то была печальная и в то же время с надеждой на светлую загробную жизнь сцена, которую Геральд вовсе не хотел лицезреть, особенно после ночных скитаний по замку в поисках укромного убежища. Он только встал в тени старого дуба, росшего поблизости с крестами, дерево с морщинисто-коричневой корой и высокими ветвями колено преклонного призрака, а вернее согнутого под бременем ветхости. Словно неприкаянный дух, согласившийся на столь неблагодарную и тяжелую работу, как созерцание покоя мертвых. Ту ни с чем несравнимую тишину, нарушали лишь голос священнослужителя и редкие всхлипывания дамы в черном платье, также и в вуали поверх лица, лишь белый платок нарушал гармонию ее траура, с помощью которого она вытирала вновь и вновь появляющиеся слезы. Помимо удрученно неизгладимой скорбью леди, в похоронах участвовали еще несколько человек, но они вели себя более сдержанно, и от того были менее интересны созерцателю. Прошло несколько десятков минут, прежде чем всё закончилось. Геральд уже от нетерпения начинал считать желуди, что лежали на земле, но увидев как, родственники покойного посыпают землей гроб и произносят слова прощания, он тут же осекся, уж слишком неподходящий был момент.
После всех прощаний, процессия двинулась прочь от кладбища. Тем временем Геральд наблюдал за одной особой, той дамой не по-христиански скорбящей, ведь смерть это только начало пути. Неведомое притягивало его любопытные глаза. Следом шагал отец Вильям, он не слишком стар и давно не юн, со светлой седеющей бородой, с природной залысиной, взглядом филантропа, в скромной рясе священнослужителя и крестом на груди. Джентльмен не теряя ни секунды, вышел из тени дуба и предстал перед священником. Незамедлительно вопросил.
– Доброе утро. Вы, я предполагаю, отец Вильям?
– Да, чем я могу быть полезен. – ответил немного удивленный священник.
– Видите ли, меня постигла проблема, которую сможете решить только вы. Я не грамотен в подобных вещах, потому смею дерзостно обратиться к вам за помощью. – говорил Геральд. – И позвольте представиться – Геральд Краусвеа.
– Вам необходимо исповедаться? – пророчествуя, осведомился священник.
– Нет, лишь совет.
– Тогда пройдем в более уединенное место.
Джентльмен поразила та отзывчивость и наблюдательность священника, он словно читал его мысли. Они направились немного поодаль от церкви и, выйдя за предел кладбища, вышли к остову беседки, от коей остались скамья и несколько стенок, окруженная охраняемая двумя дубами близнецами. Отец Вильям пригласил присесть Геральда, а затем поднял испытывающие глаза на него; граф начал рассказывать.
– Смею предупредить вас, что могут показаться странными мои слова и, в общем, всё мое короткое, но от того важное повествование. Это произошло вчерашней ночью. Окутанный сетями бессонницы, я безропотно взирал в темноту, и тут в ней виденье словно в кошмаре передо мной предстало. Дева в призрачном ореоле. О, не описать. Затем лишь страх, молитвы и побег. Не обладая даром рассказчика я не могу в полной мере истолковать происшедшее, хотя история типична и Вальтер Скотт, определенно уличил бы меня в посредственном построении сюжета, но всё было именно так. Что теперь? Не знаю, смогу ли я вернуться в замок, тем более провести там еще одну неспокойную ночь, даже думать об этом страшно. И поэтому жду от вас отец Вильям, объяснений.
– Я знаю не понаслышке ваш знатный род сэр Краусвеа, как только увидел вас, сразу заметил схожие черты, словно соединились все те портреты в едином лике, что юношей мне однажды посчастливилось видеть в свежих красках. Но сейчас не об этом. Во всем есть промысел Божий, пути сплетаются, расходятся, мне нужно было более ревностно заботиться о замке, и смею сказать, что я не мог и помыслить о том, что кто-нибудь приобретет сей оплот скорби, говоря без преувеличения, ведь тот неумолимый дух по-прежнему витает средь стен и комнат. Но, так как вы, последний человек носящий знамя мертвого рода. Я предположу, что вы не получили его по наследству, бюрократия вступает в силу в подобных ситуациях. – Отец Вильям говорил ровно, словно читал проповедь. – Боюсь, мне придется разочаровать вас, сэр, вы видели не привидение, не злого духа, а живого человека. Скажу больше, там живет живая чистейшей души затворница по собственной воле, молитвы которой помогают нам. Господь оберегает ее, великой верой одарена Даниэла, таково ее имя и вам, сэр, не нужно страшиться ее.
– И давно она заточена в замке?
– Десять лет минуло с тех пор. Обычно она проводит всё время в своеобразной келье, что на нижнем этаже, в комнате слуги, а тогда приходила в свою комнату, должно быть поразмыслить и вспомнить навсегда ушедшее прошлое.
– Значит, она как-то связана со мной, она может быть моей родственницей?
– Так оно и есть. Далекое родство вас связывает, и поэтому вы должны с уважением и добротой относиться к Даниэле, помогать в ее нелегком поприще. Она станет для вас обузой, но со смирением, терпимостью, вы соизволили жить с нею под одной крышей, не побоюсь этого слова, праведницей.
– Прошу вас отец Вильям не думать обо мне предвзято. Необъяснимое пугает сильней, чем весть о воскресшей из пепла родственнице. Я удивлен, чрезмерно, что даже выразить не могу как.
– Я помогу вам, я нередко навещаю Даниэлу, миссионерская служба моя такова. Предрекаю, что вы сэр спросите меня, по какой причине юная особа из знатного рода обрекла себя на столь серьезное решение, при этом знаю – Господь позволил ей выбрать, и она решила; надеюсь, вы когда-нибудь узнаете истинную причину. Родители отреклись от нее, ибо не смогли смириться, понять ее. Их дальнейшая судьба неизвестна. Если только она сама расскажет вам, однако она ни с кем не говорит, слушает безмолвно. Не волнуйтесь, я скоро навещу вас и Даниэлу; не страшитесь зла, ведь чистые сердцем да не убояться, ведь мы найдем прибежище под покровом Всевышнего. – после этих слов священник простился и ушел служить.