Глава вторая
“Если я станусь нем, то книги мои возопиют”.
Незваные гости, ожидаемо ли их внезапное появление или неожиданность приходит вслед за ними? Как бы то ни было, мистер Мун задумавшись на секунду над одной строчкой, услышал, как поворачивается ручка входной двери. Цоканье каблуков, шарканье о коврик для обуви, два раза правой ногой, один раз левой, затем звук вешалки, на которую повесили пальто, тихие женские, но уверенные шаги. Заиграла музыка, и на сцену выходит миссис Чойс, но зал не встретил ее бурными овациями, ведь в комнате находится один человек и тот слишком задумчив, чтобы отвлекаться по пустякам. Однако может отвлечься, он позволил себя побаловать произнеся несколько слов, того требовали приличия, и желание самого оратора.
– Доброе утро. Что-то вы сегодня рано, неужели в вас так сильно желание убирать весь мой беспорядок. Хотя всё лежит на своем месте, если убрать тот листок, то поэма станет неполной. Да, каждый имеет свое место в мире, а вы, миссис Чойс, нашли себя?
– Мне сегодня необходимо по некоторым делам успеть вовремя, поэтому справиться о вашем состоянии я решила как можно раньше. Вашу бумагу я не трогаю, вы знаете, а что касательно другого, позвольте не мешать. И мое место везде, но точно не здесь. Надеюсь скоро положение дел улучшиться, и я смогу покинуть эту службу.
– Я сегодня ужасно выгляжу, не так ли?
– Как обычно, сэр. – невозмутимо проговорила леди.
– Вы пришли узнать как мое состояние, разве я болен? Может и так, я гнойник на теле общества, постоянно раскрываюсь, мешаю и всё никак не успокаиваюсь.
Миссис Чойс пропустила эту фразу мимо ушей, не впервой ей слышать подобное принижение достоинства. Стала прибирать раскиданные вещи с пола, со стульев, работа всюду, куда ни глянь. Разговор нужно было поддерживать, пока мистер Мун снова не принялся писать.
– Вот жду, когда вы перестанете пачкать чернилами ни в чем не повинные листы бумаги. Приобретите себе печатную машинку, и станете, наконец, настоящим писателем. – заявила мисси Чойс в который раз.
– Нет. Все эти современные новшества не для меня, к тому же нажимать на кнопки искусственно, мертво, посмотрите, как она скучно выглядит, машина никогда не заменит перо, я надеюсь. Один недостаток всё же есть, он заключается в написании текста, довольно часто я не могу разобрать свой подчерк, ведь чтобы успеть за мыслями нужно быстро черкать, от того расшифровка занимает много времени. Единожды я пробовал печатать, но занятие, скажу я вам, утомительное, и мысли гораздо быстрее пальцев, особенно видения, например, идешь куда-нибудь, возникает идея, а записать не можешь, потому что так привык нажимать на клавиши, потому что разучился писать. Лучше я останусь при своем.
– Над чем работаете? – сразу же произвела второй вопрос она вслед за первым, словно заучено.
– Обыкновенно я задаю себе вопросы, вот перед вашим приходом, подумал и …не могу найти нужное решение. – он задумался, чуть ли не сел на стуле в позу лотоса, готовый отрешиться от всего, но вдруг его разум вновь отворился и он продолжил. – Мой любимый вопрос – а что если? А что если Адам и Ева не продолжили человеческий род, что было бы тогда? Как вы решите эту задачу?
– По-моему это полная чушь, извините, конечно, во-первых, противоречит Библии, и во вторых если бы так было, то мы бы сейчас с вами не разговаривали, нас бы просто-напросто не существовало.
– Еще им была дана заповедь, одну они нарушили, а вторую решили исполнить, что ж, вполне разумно, и богобоязненно. Могли ли они выбирать, и думали ли, что их потомки станут такими чудовищными?
– Мистер Мун, вы сегодня чересчур дурно мыслите, вам нужно выйти на свежий воздух, немного прогуляться, пообщаться с дамами, давно пора покончить с холостяцкой бесполезной жизнью, распрощаться с отшельничеством.
– Обязательно пройдусь, но не сейчас. Нет, слишком поздно. Вся моя личная жизнь здесь, на этих страницах, сверху донизу исписанных каракулями, там я весь, все мои пороки как на ладони, без ужимок и оправданий. А женщина, пожалуй, мне достаточно одного вашего присутствия и беседы миссис Чойс, равных вам нет, так для чего мне другие?
– Я научилась не обращать внимания на ваши комплименты. И мне придется огорчить вас, одной новостью личного характера. Скоро я перестану быть миссис Чойс.
– Это неожиданно для меня слышать. Иногда я воображаю себе, что мы вот так еще минимум полсотни лет будем выворачивать друг другу души. – Астерий явно впал в недовольство и почти саркастически спросил. – И кто тот счастливчик?
– Вы его не знаете. Ведь вы вообще никого не знаете.
– Я имел в виду, как зовут, выглядит, должно быть скроенный дугой старик со ставной челюстью ревматизмом и похотливым нравом, с сорока фунтами дохода и прекрасным именьем. Таков портрет вашего избранника?
– Чуть старше меня, всего на несколько лет, красив, на мой взгляд, небогат, это точно, полностью подходит мне, вредных привычек не имеет и главное, ни на каплю не похож на вас, сэр.
– Вы любите его?
– Я…
– Один, два, три. – отсчитывал Астерий загибая пальцы поочередно. – Нет, не любите. Если б любили, ответили бы сразу, без запинок и промедлений, ведь нужно-то всего сказать – да, а что я слышу в ответ. Миссис Чойс боюсь, вы лишь увлечены, но не любимы.
– Да как вы смеете обвинять меня во лжи! Что вы знаете про любовь, вы даже сами себя не любите, никого не любите, ваши сказки это не жизнь, ничто, отголосок, вы ничего не знаете! – с горячностью молвила леди.
– Хватит! А сейчас серьезней. – громко сказал мистер Мун.
В начале диалога Астерий был похож на большого ребенка, наивного и насмешливого, но то была лишь игра. Когда он встал со стула, выпрямился во весь рост, расправил плечи, перестал ощупывать свои кости и, забрав руки на груди, спросив, предстал перед леди в обличье зрелого джентльмена, тогда она немного присмирела и приготовилась слушать.
– Я не обвиняю вас, однако вы всё время провоцируете меня, отвлекаете и всячески заставляете нервничать. Простите за то, что словами вывел вас из себя, не сомневайтесь, я верю вам, вы всегда честны. Однако противлюсь этой истине, потому что не в силах согласиться с вашим выбором, миссис Чойс, обещаю, ваш выбор будет иным, когда вы узнаете мои чувства.
– Я не хочу ничего знать, даже не приближайтесь. – возгласила леди.
Астерий окончательно пробудился от заклятия, посредством эфирного поцелуя, но из-за сна пропустил столько возможностей.
– Не волнуйтесь, выслушайте меня.
– Замолчите! – почти прокричала леди, сделала шаг назад и отворила дверь.
– Я… – только и смог сказать Астерий и дверь за ним захлопнулась, миссис Чойс ушла безвозвратно.
Один, два, три. По иронии судьбы он также не смог должно ответить, признаться.
Порой так обживаемся, свыкаемся с прямолинейными контактами с людьми, одни и те же диалоги (не темы, а эмоциональное повторение), в общем, отношения, стоит немного пошатнуть, изменить, сразу негодуем, отворачиваемся, иных это приводит в отчаяние. Как человек душевный, он довольствовался однообразными вопросами с леди, пара фраз и наступала удовлетворенность. Поэтому не стоит и описывать, что было ранее, сей кусочек, поворотный роковой как вы заметили, очень важен, сильно отличается от всех предыдущих событий, теперь та привычная придуманная схема повседневности разрушена, единственный актер в его пьесе уходит. И что остается? Лишь безжизненные декорации и сырой текст. Линия жизни некогда изящная, отныне превратилась в цепь, сулящая одни неприятности.
Астерий достаточно раним, и раны эти не заживут в отличие от стойких людей. Отнимите у ребенка игрушку, и жизнь для него перестанет иметь всякий смысл. Это пристрастие, безусловно, но вот в чем отличие, эта страсть неосознанная и заслуживает снисхождения, она не плоха и не хороша, она отвлекает от истинно значимого, или наоборот подталкивает к вышним ценностям. Подвох заключается в невольном поощрении, это есть постоянство желаемого. Изгладить факт можно посредством понижения значимости, как предмета воздыханий и себя. Всегда нужно помнить о своей недостойности чего-либо и кого-либо, тогда ослабеет влечение и иссякнет желание владеть чем-то или кем-то. Он надеялся тешить себя иллюзиями, еще долгие годы платонически воздыхать. Когда прошлое, настоящее, будущее станут единым целым. Они всего лишь состарятся со временем, но ничего не изменится. Он из тех людей кто не смотрит вперед, а потупив глаза, опустив голову, идет, не зная куда, или по проторенной дороге, такой знакомой, что малейшие перемены непоправимо скажутся на жизни в целом. Астерий из тех, кто застыл, стоит на месте. Может потому что боится пошевелиться, боится нового, скорее движение его эфемерно на неосязаемых уровнях. В творчестве постоянное постоянство скорости, а вот внешнее светское положение для других подобно лежачему камню.
Рассказал бы нам все тонкости каждой человеческой души, кто-нибудь, а ведь они есть, они среди нас, вводит в недоверие их отстраненность, то, что они обладают знаниями, как правильно жить, как поступать, что не делать, что есть добро, что есть зло. Они всё ведают, по их внешнему виду и делам прекрасно видно. Но боимся, что если впустим в свою жизнь, выслушаем, то получим кипу своих грехов, тогда человек осознает свое несовершенство, неправильность пути по которому движется. А ведь раньше думали, зачем столько проблем, как замечательно жить, как мне хочется, этот ненормальный чего он добьется, что получит, ни удовольствий, ни радости, одно только постоянное думанье о всякого рода наставлений, потому и держится на дистанции от жизни. Свершения его остаются в тени, такие люди могут запустить в нас переворот, поэтому делая из них изгоев, мы обрекаем себя на необратимость.
У всякого творения есть два или более исходов, дар, хранение и уничтожение. Поначалу мистер Мун снискал двоякое употребление своих сочинений, теперь же подошел черед третьего. Это всегда происходит во время разочарования, понимания бесталанности своих трудов, либо из-за отделения лучшего от худшего. Астерий решил в один короткий как мысль миг сжечь все бумаги, исписанные и только начатые, безжалостно истребить, дабы покончить с тем непосильным грузом. Оказывается, он писал для нее, хотя многие могут предположить, что для себя, просто так, на самом деле желание произвести впечатление, имело не последнюю роль, его книги это дневник всех переживаний, чувств, это тайник его сердца. Мы всегда делаем что-либо, для кого-то, даже если не осознаем этот неоспоримый факт. А когда человек уходит?
Несколько часов мистер Мун просидел в меланхолии, смотря на белоснежный лист бумаги, рядом горит одна свеча, огонек отражается в стекле, чуть колышась, глаза поэта то вспыхивают, то потухают. Кажется, он видит необъятные сказочные миры и вновь видит тень одиночества, что своей холодной рукой замораживает сердце, ни одной строчки, буквы, он так и не смог написать, он опустел. Наступил кризис, что значит суд, свершился над самим собой, чувство высвобождения пропало, всё потеряло смысл, предстало кучей хлама. Воображение, столкнувшись с упрямой действительностью, потерпело крах, столкнувшись с реальностью, сковала правдой, связала режущими слух приговорами.
Посмотрите на окружающих и увидите, как каждый мнит, возвышает себя, считает что достоин почитания и уважения, заслуживает того чтобы с ним говорили, слушали, любили, будто маленькая крупинка золота в мутном песке. Безусловно, все мы уникальны, каждый имеет свое место, предназначение, выбор, и в отношении с людьми нужно всячески это подчеркивать, находить индивидуальность, то, чего нет в других. К примеру, вы решили приготовить рис, вот два действа, необходимо положить в воду крупу, первый способ – сразу высыпать одной общей массой, второй способ – брать по зернышку, так дольше, зато вы осмотрите, продумаете каждую, каждого человека, таково самое оптимальное отношение к людям. Но, взгляните, сколько гордости, будто сооружаются при жизни памятники, сколько желания понравиться, дабы потешать себя мыслью о знатности, они придумали жизненный путь, по которому слепо движутся, боясь придумать нечто новое, страшатся выйти за пределы рамок, что моментально приведет к непониманию, неодобрению, осуждению, тех, кто прежде поддерживал. Страшно?
Растопив камин сухими поленьями, Астерий мирно уселся возле огня, день пролетел незаметно, белый лист так и не вкусил чернил. Собрав свои записи в определенные стопки, он по странице без доли сожаления бросал их в пламя, что медленно, но верно уничтожались, превращались в пепел, в прах. Можно все разом сжечь, однако камин не выдержит столь чудовищной нагрузки, тогда может сгореть не только бумага, да и какое тогда из этой сцены таинство. Как на исповеди мы говорим, каемся в каждом грехе, перечисляя их, начиная с самых тяжких, так и мистер Мун, в порядке очереди отправлял свои рукописные мысли в последний путь. Теряя с очередным кусочком частицу себя.
И чтобы люди не говорили, как бы ни любили или ненавидели свою жизнь, мы ищем бессмертие, зачастую это стремление “вечного земледелия” заключается в продолжение рода, думаем, что наши дети будут помнить о нас, затем внуки, правнуки, будет составлено семейное древо, да и кровь ваша расселиться по миру, и будет жить; еще один поиск бессмертия обусловлен заключением своей души, то есть своих размышлений, всего духовного в нечто вещественное, например, в книгу, вас будут читать веками, и имя ваше будут произносить вслух еще не раз; не стоит загадывать, ведь мы не знаем будущего, родим ребенка, будем надеяться на то, что он продлит род, подарит внуков, но вместо этого он уйдет в монастырь, примет обет безбрачия и ваша мечта рухнет, сын ваш умрет не оставив потомков и о вас забудут; напишите книгу, но ее запретят, или она окажется неинтересной, скучной, не подходящей под нынешнее время и всё, вы смертны.
Beati paupers spiritu, quoniam ipsorum est regnum caelorum (Блаженные нищие духом, ибо им принадлежит царство небесное), чем дальше, тем ближе он подходил к сей истине.
Стемнело. Огонь в камине работал не покладая рук, вернее углей и пучков пламени. Запас творений иссекал, внутренний мир пустел, казалось вот-вот должно произойти нечто важное. В полумраке ночи, тускло горело всего одно окно, некоторые горожане выглядывали и сонными глазами смотрели сквозь стекло, говоря про себя – “Должно быть мистер Мун вновь пишет, сколько же терпения ему нужно. Он вообще когда-нибудь отдыхает?” – спрашивали они у луны, но она слыла молчанием, сияла в виде золотой броши, слегка посмеиваясь над не спящими людьми, над тем как они заблуждаются.
Глава третья
“Разве можно считать человека сумасшедшим лишь за то, что он видит то, чего другие не видят, то, что они не желают видеть, но о чем забыли, и то, о чем молчат”.
Комната стала наполняться дымом, несильно, но запах не оставил выбора, ему пришлось распахнуть окно. Осенняя пора на удивление веяла прохладой, дождей не так много, зато понижение температуры мучило горожан, особенно бедняков. Мы всегда недовольны погодой, что ж, нам не угодить, как и для урожая, или слишком много солнца, либо слишком мало, засуха, безветрие, наводнение, ураганы вырывающие побеги с корнем, всегда есть к чему придраться. И когда нас спросят, почему мы не поступили по-доброму, почему именно так, найдем кучу оправданий, помешало то-то, не оказалось того-то и тому подобное, не привыкли мириться с тем, что дается, и порой не хотим задуматься над нравственностью решений. Астерия мало волновали капризы природы, дым рассеялся под натиском свежего, хотя и городского воздуха. Впрочем, у него наступил некий эпилог, огонь почти погас, а в руке его последний листок, примерно до пяти часов он с добросовестностью палача избавлялся от своих творений, и вот, стоит бросить бумагу в угли, и, можно попрощаться…но, что-то не дает ему привести свой приговор в исполнение. Он прочел заглавие и оцепенел, одно слово, не позволяющее опустить руку, разжать и отпустить.
“Ad memorandum Alicia.”
Душа его дрогнула, потухшие чувства воспылали из пепла подобно фениксу. Этот клочок бумаги оказался дороже, чем все сочинения, одно имя имеет больше смысла, чем во всех сгоревших афоризмах.
Мы желаем большего, чем способны осилить, требуем кучу талантов, земные блага, богатство и любовь людей, святость и бесстрастие, непоколебимую веру, удачу и сочувствие ближних, но Господь дарует семена, которые мы должны вырастить, даже, тогда, когда считаем себя ничтожными. Он копил все эти тома, оказавшиеся ничем, по сравнению со страничкой, это именно то малое, что способно стать большим. Начал читать, чуть шевеля губами, плавно переходя к одной строчки на другую. От волнения его руки задрожали, будто держал любовное письмо, написанное женской рукой, жаль, что писатель пишет для всех, ему же никто не пишет, и ни одна дама не удостоит его хотя бы долей своего внимания, немного драгоценного времени.
Астерий не заметил, как в распахнутое окно влетел черный ворон, сначала он стоял на подоконнике боком, чуть нагибая голову и разглядывая человека. Затем перемахнув через стол, взлетел, взмахивая огромными крыльями, плавно приземлился на запястье руки мистера Муна, впившись когтями в плоть. Затем ловко выхватывает клювом последний лист сочинений и, хлыстнув крылом ему по лицу, тем самым пробуждая поэта, улетает восвояси. Не дочитав несколько строк, он оборачивается и, осознавая, что произошло, бежит к окну, и видит: повсюду особенно на деревьях сидят десятки воронов, тот злосчастный с обрывком в клюве присоединился к своей стае, и хвалится украденной вещью. Рассветало. Различить птицу было достаточно трудно, однако такое немыслимое количество не заметить просто невозможно. Безусловно, сей выходка привела его в ярость, дорогая вещь украдена, невообразимо дерзко. Недолго думая, ведь дорога каждая минута, что взбредет этой птице в ее маленькую душонку, самое что ни на есть коварное, безо всяких сомнений, поэт накидывает второпях на себя пальто, шарф. Наспех обувая правый ботинок, он потушил остатки огня в камине, и, закрыв дверь на один поворот, когда нужно три, выбегает на улицу в возбужденном и подавленном состоянии, хотя недавно походил на спокойную восковую статую.
Вороны облюбовали небольшой скверик, уместились на фонарях, некоторые на припаркованных автомобилях, в общем, чувствовали себя как дома, что есть правда, они свободны, бездомны, но от этого не несчастны, они странники в черных одеждах. Они все разом обратились в его сторону, будто следя за ним, а тот воришка, не упуская добычу, смело прохаживался по дороге. Астерий, дабы не спугнуть птицу медленно зашагал к ворону, протянув руку вперед, чтобы схватить свое сокровище, если выдастся удобный случай и если он окажется, достаточно ловок. Когда он стал приближаться к птицам, они навострились, некоторые перелетели на более безопасные места, меняя точку обзора.
Город спит, на улице ни души, не считая слегка безумного мистера Муна. Утренний туман завесой уходит вдаль, размывая крайний план. Слышен лишь лай собаки несколько кварталов к востоку и шум пекарни на западе. Странно увидеть стольких воронов в одном месте, некоторых бы это испугало, немало удивило. И вправду, определенно картина выглядит мистически зловеще. Ведь это маленькие голуби разлетаются от малейшего движения, вороны в свою очередь, иные пернатые создания, их нрав самоуверен и упрям. Не забудем и об их размерах, конечно, они не павлины, но всё же выглядят внушительно, не говоря еще и о колдовских мифах связанных с воронами. Поговаривают (может даже они сами) что они могут говорить, тем самым заводить людей в самые неприятные ситуации и ловушки. В городах их не часто встретишь, поэтому эффект неожиданности всегда парализует, а может даже пугает нежданного очевидца.
Движимый одной целью, вернуть “свою прелесть” мистер Мун шел, не особо вникая в детали происходящего. Ворон же сделал следующий шаг, немного потоптавшись на месте, совершил взмах крыльями и улетел прочь. Далее Астерий переходит на бег и пытается не упустить из виду черное пятнышко, жалея о том, что у него нет крыльев, или хотя бы воздушного шара. Остальные вороны вслед за вожаком разлетелись на все четыре стороны света, словно рой пчел, издавая не особо приятное карканье. Он мог бы с лихвой сойти за умалишенного, в такой-то час, да еще и преследуя птицу, бежит сломя голову, будто за ним гонится сама смерть, но к счастью обвинить или вынести диагноз ему никто не смел, не хотел, да и отказался бы, если того потребовали. Сонливым казалось всё, начиная от закрытых магазинчиков вдоль тротуара с вывеской chose, оканчивая тихими не в привычку кабаками и борделями. Иногда Астерий выбиваясь из сил, намеревался бросить погоню, сбавлял шаг, ворон пропадал, на минуту, и вновь появлялся кротко сидящий силуэт на дереве или вывеске, нахально смотрел на мистера и вновь улетал, как только расстояние между ними сокращалось до нескольких метров. На первый взгляд поступок Астерия покажется глупым, стоит ли так убиваться из-за такой мелочи? Но второй более снисходительный укажет на весомые доводы, которые разом рухнут под харизмой расчетливости и здравого рассудка, третий же творческий уловит мельчайшие нити скрепляющие смысл с выбором, с ним и держится вся конструкция на столпе провидения. Этому есть объяснение, которое не поддается объяснению. Бездействие тоже действие, но правильно или оно, не всегда, потому что под маской порой скрывается безразличие. Всё же одно ясно, бег его не напрасен, иногда стоит остановиться и задуматься взвесить, иногда просто необходимо бежать из-за всех сил, потому что можно не успеть, былого не вернуть, нужно торопиться, ведь времени так мало.
Ускользающая тень проносилась вдоль домов, почти беззвучный стук ботинок и пение воронов, кои не внушали доверия. Ворон через несколько кварталов начал медленно, но верно пикировать вниз, что, несомненно, обрадовало мистера Муна, не уставшего, ведь в затворнической жизни силовых нагрузок мало, отчего он даже не стал роптать, что ему пришлось размять свои застоявшиеся косточки. Однако перебирать ногами до потери пульса, не входило в его планы. Всему есть предел или нет, зависит от объекта изучений, в нашем случае гораздо легче полагать, что молодой человек вскоре замедлили шаг окончательно. Сначала не замечая, шел туда, где приземлилась птица, увидеть которую не было возможным, так как, придя в эпицентр тумана, трудно было из него выбраться, он стелился по земле, и матовой дымкой обволакивал те немногие постройки, что здесь располагались. Лучше рассмотрев окружение Астерий, понимает, что стоит он посреди кладбища. Высятся кресты и надгробия, леденящее душу зрелище, если быть впечатлительным и иметь не по-детски развитую фантазию, то тогда совокупность вещей обогащается еще некоторыми, порою причудливыми подробностями, придумываются множество вариантов развертывающихся будущих событий, определяется прошлое, в общем, пишется роман из ничего. Так бывает когда предстоит встреча с кем-то, например, с любимым человеком. Вы готовитесь и мысленно, в душе продумываете речь, место, время суток, это я скажу так, или таким образом, особенно после долгой разлуки, сказать нужно так много. И вот слова выстроены, не раз повторены, и здесь начинается самое интересное, вы встречаетесь, но те заготовки бесследно исчезают, вместо приятного вымеренного диалога, выходит как всегда нечто несуразное, но от всего сердца. Скажете, что это обстоятельство происходит у застенчивых людей, которые никогда не опаздывают, и весь день у них записан ежеминутно, думаю не только у них, у всех, мы так любим, забегать вперед, прогнозировать будущее, чуть-чуть погадать не упустим такой заманчивой возможности. Но обернется ли жизнь, такой как мы, себе ее придумали?
На вездесущий зов ворона Астерий шел, осторожно, прислушиваясь, ступая по сухим листьям, будто позолоченные медальоны лежали они на сырой земле, пока что украшая и скрывая непристойную наготу земли. Ощутить глубинную тишину кладбища, тот безмятежный покой за оболочкой нетерпимости он не мог, так как влюбленный не замечает других женщин, что толкутся возле него, он мало уделял внимание обстановки, ведомый поиском, абстрагировался от нежелательных воззрений. Из тумана, словно корабль постепенно, неторопливо выплывало белокаменное здание, с куполом наверху. Мистер Мун приблизился к загадочному сооружению, и что он видит? Дверь открыта и на переднем уголке сидит ворон, чуть прищурив глазки, не отрываясь, смотрит на украденный листок, который просто лежит на каменистом грунте, промокший и помятый, Астерий подбегает, поднимает записку, кладет бережно ее в карман. А птица, каркнув, взлетает, делает круг и снова опускается на прежнее место, не пугаясь человека и не думая спасаться бегством от мщения. Конечно, мистеру хотелось что-нибудь сделать с птицей, что-нибудь нехорошее, но теперь он снискал в себе снисхождение для этого живого существа, вполне мирного.