По навигатору до лагеря около четырех километров. Если по прямой. С учетом рельефа – все шесть. Ливер и ребра придется оставить, остальное вполне реально перетащить за пару ходок. Если одну сделать сейчас, а вторую с наступлением сумерек, то есть шанс закончить с мясом по холодку. Да, придется поднапрячься, но дело того стоит. Тушенка, она же закончится когда-то.
Я решительно направился к лосю. И чуть не потоп сам. Еле выполз на четырех костях, чавкающая грязь не имела дна. Чертыхаясь, сливал из сапогов бурую жидкость. Чтобы добраться до тела, пришлось строить гать. Я махал ножом до боли в плече, подрубая заскорузлые елочки. Тут топор пришелся бы кстати, да где ж его взять? Лося засосало по середину пуза. Извлечь или хотя бы пошевелить его не представлялось возможным совершенно, проще было поднять себя за волосы. Тушу пришлось пилить прямо в трясине. Чтобы хоть как-то отогнать гнуса и мух, я развел два костра-дымокура. Ни о какой технике разделки речь не шла. В грязи, в крови, со слезящимися в дыму глазами я с остервенением маньяка, расчленяющего труп, месил плоть и кости, выталкивая сквозь зубы нецензурные союзы и предлоги, с помощью которых пытался достичь максимальной концентрации. Своего первого лося я не забуду никогда.
С горем пополам мне удалось отделить от туловища задние ноги. С великим трудом я извлекал из топкой каши каждую по-отдельности, и мне казалось, что они ушли раздвоенными копытами куда-то в глубь земли, в нефтяной пласт, в преисподнюю. Сходства с последней аналогией добавилось, когда я отрезал голову с еще не затвердевшими рогами, и потекла кровь, окрашивая болотину красным.
Балабан поедал обрезки и урчал от удовольствия. Собачье счастье не могло испортить ничто. Я отнял шею, передние ноги с лопатками и снял полоски мяса со спины. От лося остался каркас из ребер, напоминающий бочку. Чтобы не переть лишнего, отпиленные ноги я укоротил до скакательных суставов, ниже колена – там ничего вкусного. Передние связал меж собой веревочкой, так их можно перекинуть через плечо. Это – на первый рейс. В нагрузку еще побросал в рюкзак мелкие куски. Больше не утащу.
Остальное снес подальше в сторону. На уровне головы между деревцами приладил сучковатую еловую жердь, на ней развесил мясо. Сверху прикрыл лапником от птиц, и подле закурил еще один костерок. Так оно надежнее будет. Забил в навигатор точку, но, не сильно полагаясь на прибор, дополнительно отметил место затесами на стволах. И, не мешкая, отправился к лагерю.
Пока шел по болоту, путь свой также помечал засечками. Гаджеты – оно, конечно, хорошо. А вот, если батарейка сядет или спутники не найдутся в требуемом количестве, как я впотьмах свой схрон отыщу?
Говорят, своя ноша не тянет. Трудно выразить, как я был не согласен с оратором! Мне лопатки лосиные мои родные лопатки истерли до рубцов. Я замечал ориентир и исступленно шагал до него. Там падал на четвереньки, не замечая ничего, ни грязи, ни комаров, лезущих в лицо, и стоял так, как тот загнанный лось, ожидая, что меня кто-нибудь пристрелит. А предстояло же еще туда-обратно сгонять. Вот, же отдых я себе устроил!
Добычу я сгрузил в выварку, которую определил в ручей, в ледяную воду. Переобулся в сухие сапоги и немного перевел дух. Взял с собой пару капроновых мешков, заполнил пластиковую бутылку, которую использовал вместо фляги, и пока не до конца стемнело, и не задеревенели гудящие ноги, пошел добирать остатки. Раздумывал, не оставить ли ружье: тяжелое оно и нести неудобно, но не решился. Гулять с мясом по ночному лесу, это же все равно, что в прериях дикого запада перевозить золото без охраны.
Без ноши шагалось легко. И вот же как удивительно устроен человек: я стал раздумывать, не сделать ли мне еще третью ходку – за ребрами. Их же закоптить можно, или шурпу сварганить, с чесночком – эх! Что б ложку не ввернуть. Или борщ…. Я давался диву собственной жадности. Точно, в роду не обошлось без выходцев с незалежной.
Но едва я по собственным следам углубился в болото, и под ногами привычно зачавкало, все мои кулинарно-этнические размышления развеялись разом. Июньские ночи короткие, светлые. За кромкой гор стоит закатное зарево, плавно переходящее в зарево восходное. В лесу темновато, а на открытой местности видно все. Пожалуй, в сумерках их нетрудно было принять за собак, если бы не длинные ноги, на которых они бесшумно и легко, с эдакой небрежной ленцой, переносились с места на место.
Засечки теперь высматривать смысла не имело, санитары леса кучковались именно там, куда и лежал мой путь. Ружье в миг стало легким и удобным. Оттуда, где я оставил недоразобранную туша лося доносились взрыкивания и визги. Там пировала знать. Особи попроще мотались рядом, терпеливо дожидаясь своей очереди. С моей заначки уже стащили лапник, и время от времени, встав на задние лапы, пытались дотянуться до содержимого.
Волки держались на расстоянии. Не нападали, но и не разбегались в рассыпную. Старясь двигаться уверенно, я шел прямо на них. Балабан, выглядевший массивней, коренастее, время от времени с лаем бросался на ближайшего, тот играючи отскакивал, внешне не выказывая никакой агрессии. Но я знал, что впечатление это обманчиво. Нас незаметно обступили со спины, поджимали с боков. Стая, словно общаясь по беспроводной сети, нащупывала критическую точку, момент, когда можно наброситься всей сворой.
– Давайте, обезьяны дикие, – предупредил я вслух, перекатывая в кармане патроны. – Геноцид устрою без зазрения совести.
С тридцати метров порву в лоскуты. Картечь: россыпь девятимиллиметровых свинцовых шариков, с такого расстояния шансов на спасение не оставит. И волки понимали. Готов побиться о заклад, понимали. Стараясь не выпускать блуждающих хищников из вида, я закидал мясо в мешки, наскоро перехватил общим узлом и закинул на плечо. Волки нехотя расступались, пригибая к земле свои лобастые головы. Я ощущал затылком их горящие взгляды.
Когда отошел на приличное расстояние, вслед мне донесся леденящий душу вой. Я оглядывался до самого лагеря, пытаясь высмотреть в складках местности преследующие меня серые тени. Но напрасно. Тени варили из ребер холодец.
С мясом я колыванился всю ночь. Отобрал немного филе на котлеты, остальное пластал на лоскуты, и, скипидаря сразу два котелка, обваривал в соляном кипятке и развешивал в дыму. Не оставался в стороне и Балабан, получив приличную поленницу мослов на обработку. Процесс уже близился к завершению, а солнце готовилось вот-вот показаться над озером, когда случилась сцена, полная драматизма. Прямо мимо лагеря с совершенно безучастным видом прошествовал еще один лось. Новый. Явно предлагая себя в качестве решения продовольственного вопроса. Обдал безразличным взглядом меня, обожравшуюся собаку, флегматично заглянул в стволы машинально лапнутой двустволки, и, лениво перебирая ногами, поплыл куда-то по своим делам.
Смысл происходящего медленно проникал в сознание. Я пер это треклятое мясо из-за тридевять земель, чуть не утоп в трясине, меня едва не сожрали звери и насекомые, от корней волос до самого кончика я перемазался в грязи, в крови и леший знает в чем еще. А тут такой же точно лось, только еще лучше, дефилирует в непосредственной близости от котелков с рассолом!.. Очень аккуратно, чтобы ненароком не пальнуть, я опустил курки. Второго – мне в обоих смыслах не переварить. Не все лоси одинаково полезны.
К постройке жилища я решил подойти основательно. Полностью отказавшись от идеи землянки в пользу избушки. Сруб – безусловно, конструкция более сложная и трудоемкая, но это соразмерная плата за сухость и относительную долговечность. Вычерпывать ведрами паводковую воду и постоянно менять сгнившую опалубку в планы мои не входило.
Избушка выходила большой: в планах добрую четверть пространства съедала только печь. Отсутствие формованных кирпичей, специальных приспособлений и требуемых навыков накладывали отпечаток на ее будущие размеры. Изящный камин с изразцами выложить не удастся. Мой вариант – массивная конструкция с широким фундаментом, способным выдержать вес каменного дымохода. Также, помимо кровати и верстака, необходимо предусмотреть место для хранения вещей и припасов.
В основание, на окладной венец, вознамерился я положить лиственницу, дерево, не боящееся влаги. Ну, решить-то решил, однако в непосредственной близости требуемой породы, увы, не произрастало. Сосны – сколько угодно, елок немного, а вот лиственница отыскалась черти где, у дальнего края озера. Я бродил вокруг, облизывался, не зная, как подступиться, но уж больно привлекательной мне казалась мысль. В конце концов, не придумал ничего лучшего, как попробовать сплавить бревна по воде.
Пока валил, подустал малость: лиственница, она такая, плотная. Отрезал по мерке, с горем пополам, поухивая и кряхтя, доволок до берега, благо, под горку. На отмель бухнул – вроде плавает. Ну, думаю, дотащу. А пока к лодке привязывал, древесина влагой напиталась и пошла благополучно ко дну. Пришлось мне возвращаться за пустыми канистрами. И на них, как на поплавках, бревна я и буксировал. Как до места доставлял – отдельная история. И на катках катил, и качал на двуноге, испытывая на прочность узел, которым акушерка завязала пупок при рождении. Но ничего, справился.
В качестве дополнительной гидроизоляции под основание настелил бересту. И на этом решил успокоиться, заключив, что монументальность сооружения на фоне проделанных стараний, пожалуй, перекрывает расчетный остаток моей биологической жизни. Что было даже несколько обидно.
Первый венец лежал. И сразу как-то потеплело на душе. Удачное начало –уже половина дела. Теперь в часы, свободные от сельскохозяйственного экстаза, можно потихоньку подтюкивать и укладывать ошкуренные бревна, наблюдая, как вырастают стены будущего дома. То есть, выражаясь на великом и могучем, опять не случилось повода не выпить.
И вот тут произошла странность, ставшая первой в череде событий, рациональность которых удавалось объяснять с немалым трудом. Пропала моя двустенная кружка. Любимая, и, увы, единственная. Кружка всегда стояла в одном и том же месте, на полене у костра в своей излюбленной позе – донышком кверху. Я точно помнил, что кружку никуда не относил. Если ее сдуло ветром, она валялась бы где-то рядом. Я осмотрел все сучки, может, повесил и забыл, обегал все места недавнего пребывания, перетряхнул палатку. Тщетно.
Я старался рассуждать логически. Людей в округе нет. Птица кружку не утащит физически, даже при сильном желании. Может, давешний лось? Подкрался ночью и поддел на рога, желая таким образом отомстить за погибшего товарища?
– Балабан, где кружка? Ищи! – я в отчаянии всплеснул руками.
Пес, самозабвенно полировавший мосол, нехотя оторвался от кости, сделал по лагерю круг почета, для приличия сопроводив его показательными нюхательными движениями, и вернулся на исходную, посмотрев на меня с тоской.
Я вздохнул. Шутки шутками, а выпить-то не из чего. Чувствуя себя бомжом, придирчиво выбрал пустую консервную банку, которые не выбрасывал. Обжал плоскогубцами острые края. Вот, пригодилась. Если употребление горячительных напитков проблем в будущем не сулило, то под горячие придется приспосабливать нечто вроде подстаканника, чтобы не обжигать пальцы.
Я жахнул за то, чтобы постройку не шатало, как говорится, ветром, и зажевал рукколой с грядки. Черт с ним! В конце концов, если кто-то спер твою кружку, значит ты в этом мире не одинок…
Стройкой заниматься было решительно некогда. Едва врезал стойки под дверной косяк, случилась очередная напасть. Черника.
Никогда не думал, что безобидная ягода может превратиться в такую проблему. Ее выперло столько, что по лесу нельзя было пройти, чтобы штаны до колен не приобрели стойкий фиолетовый раскрас. Некоторые поляны из зеленых превратились в черные. Я вешал на шею пустую пластиковую бутылку с отрезанной горловиной, брал складной стульчик, ведро и усаживался посреди такого места. Когда завершал полный оборот вокруг оси, туесок начинал клонить к земле и его приходилось отсыпать. В силу катастрофического количества я таскал чернику ведрами.
Если бы не гнус, роящийся в лесу облаками, брал бы еще больше. Комары напоминали аистов с соответствующим размахом крыльев и клювами. И в удачных случаях просекали даже ветровку, натянутую на спине. Но настоящий армагеддон начинался, когда вылетала мошка. Он нее не спасала ни противомоскитная сетка, ни дым. Чтобы как-то защититься от кровопийц, я решил вытопить немного дегтя.
Процесс нехитрый, у меня даже оборудование имелось. Которым возгонять можно было в промышленных объемах. Другое дело, не хотелось фаршмачить пищевую выварку, запах не вытравить потом. Поэтому я остановился на инженерном решении иного толка. Аппарат представлял собой две большие банки из-под тушенки, установленные в выкопанной ямке друг на друга. Нижняя – для сбора продукта, а верхняя забивалась берестой, закрывалась недорезанной крышкой и переворачивалась «на попа». После чего вся конструкция плотно засыпалась землей, а сверху разводился костер. Когда огонь догорал, на донышке нижней емкости скапливалось некоторое количество черной вязкой жидкости, достаточное, впрочем, для того, чтобы гарантированно испортить пару бочек меда.
Вещество, обладавшее устойчивой резкой вонью, я смешивал с подсолнечным маслом и, осторожно, чтобы не потерять сознание самому, наносил на одежду и на Балабана, которому тоже от гнуса доставалось. Смесь, уж если не отпугивала крылатую мерзость, то, по крайней мере, перебивала у нее аппетит.
Собранную ягоду я рассыпал на чисто выметенные каменные плиты и сушил на солнце, накрывая от дождя пленкой. Получался эдакий черничный изюм, позже из него можно будет варить компот или добавлять в чай. Однажды на несколько дней зарядил ливень, и два ведра урожая испортилось. Это досадное обстоятельство натолкнуло меня на идею затворить брагу из закисшей и пустившей сок ягоды – не пропадать же добру. И спустя некоторое время, у меня получилось выгнать довольно неплохого качества черничные алкалоиды.
Зацвела гречиха, наполнилась тяжелым пчелиным гулом. Я гадал, дикие это насекомые слетелись на медонос или прирученные, с чьей-нибудь пасеки на отшибе. Прошлый мир уже казался таким далеким, а тут всего-ничего оказывается, один перелет пчелы.
Я укладывал венец и бежал подвязывать подсолнухи. После дождя котелки затяжелели и норовили сложить стебли пополам. Укладывал следующий и отправлялся окучивать картошку. Бросал картошку, потому что укроп попер в проволочный стебель, и настала пора его срочно срезать в пучки для заготовки на зиму. Я крутился, как белка в мясорубке, однажды поймав себя на мысли, что не представляю, какое сегодня число.
И вот тут меня ожидала встреча со странностью следующей. Движимый вполне объяснимым желанием сориентироваться во времени, я включил телефон, но с прискорбием обнаружил, что календарь не работал. Бесчисленное количество перезагрузок и замена аккумулятора на запасной результатов не дали. Всякий раз при выключении дата сбрасывалась к первоначальным настройкам. Плюнув, я достал планшет, там тоже есть календарь. А ломается все рано или поздно. Электроника, что с нее взять? Но когда и второй гаджет показал, что сегодня первое января махрового года, спина у меня захолодела. Два устройства одновременно отменили летоисчисление. Допустим, микросхемы мог повредить магнитный импульс, как следствие вспышек на солнце. Или испытаний секретного оружия. Других версий у меня не было. Так или иначе, пришлось в тетрадке рисовать календарь бумажный и отмечать дни.
Однако, позже мне пришлось столкнуться с явлением, по сравнению с которым необъяснимость прочих меркла.
Когда долго живешь вне цивилизации, волей-неволей начинаешь приспосабливаться к окружающим условиям. Во-первых, распорядок дня самопроизвольно подстраивается под суточный цикл. Все активные действия смещаются на светлое время суток, а с наступлением сумерек организм клонится ко сну. Во-вторых, становятся очевидными признаки смены погоды. Ты смотришь на небо, и надвигающийся из-за горизонта грозовой фронт, предупреждает о дожде надежнее всяких прогнозов гидрометцентра. А еще… Это сложно объяснить… Становится слышно дыхание мира вокруг.
Вот, плывешь ты по реке, ищешь стоянку на ночь. Смотришь, вроде место ровное, твердое, но… не надо тебе туда. Там плохо, неуютно, отталкивает тебя оттуда, как однополюсным магнитом. А к другой, с виду такой же, полянке причаливаешь – и хорошечно. Когда путешествуешь один, можно, конечно, подобные эффекты списать на последствия употребления или пошатнувшуюся психику. Но как истолковать групповой дискомфорт, возникающий у целой компании?
Среда вокруг нас устроена гораздо сложнее, чем принято считать. Она не враждебная, нет. Она даст кров, еду, защиту, и взамен потребует только одно – уважение. Не суйся, куда не надо. Есть области, куда мы не заходим. Огибаем их, не задумываясь, беспричинно. Такое место существовало и вблизи моего лагеря.
С виду ничем оно не выделялось, небольшой пятачок за ручьем, несколько раскидистых дебелых елок за топкой болотинкой. Собственно, на них и упал мой глаз, потому как строительный лес транспортировался природным паром из куда более дальних пределов. За страсть к гигантизму приходилось расплачиваться здоровьем, длинные живые бревна, отнятые от корня, весили за центнер. Я волочил их короткими концентрированными перебежками, рискуя сорвать спину, и поминутно останавливаясь, чтобы отдышаться. А тут рукой подать до хороших ровных палок, призывно покачивающихся на ветру.
Взял ножовку, топор и пошел. Чем дальше пробирался через кочкарник, тем глубже вяз в топком торфянике. За ноги цеплялись корни, сквозь ветровку жалила высокая крапива, в нос и уши лепил рой комаров. Я пару раз споткнулся, вымочив колено. Комариный писк превратился в звон, сдавливал виски. Сделалось неестественно жарко, все тело чесалось, хотелось сию же секунду убраться прочь. Я остановился и сделал глубокий вдох. Совсем немного осталось. Стоит только продраться через заросли кустарника, спутанные травой, и вот она, заветная древесина. Я решительно направился вперед, уже мысленно примеряясь в какую сторону валить ближайшую елку. И получил… толчок. Не физический. Не знаю, как описать. Кратковременное и весьма неприятное воздействие, похожее на судорогу, которая иногда возникает, когда проваливаешься в глубокий сон. Или на неудачный щелчок сустава, резонирующий вдоль всего скелета. Я отшатнулся и в приступе панической атаки бросился назад, не разбирая пути.
Остановился у ручья, плеснул в лицо водой, стараясь унять сердцебиение. Оглянулся на черную цепочку своих следов. Там что-то несомненно было в этом ельнике.
В аномалию я больше не совался. Первое время под впечатлением огибал ее по широкой дуге, потом вернулся на свою обычную траекторию. В одном месте тропинка моя, выбитая каждодневным хождением, приближалась к злополучному пятаку довольно близко. Там, словно разделительный шлагбаум, лежала вдоль сломленная в основании сосенка, вросшая ветками в мох. Я старался проскакивать мимо, не мешкая. Но никаких негативных ощущений у меня больше не возникало. Я пообвыкся и вернулся к своим обычным делам.
Однажды, возвращаясь из леса с ягодой, из озорства свернул из бересты кулек, отсыпал в него немного черники и приладил меж веток пограничной сосны. Угощайся, мол, лесническая сила. Каково же было мое удивление, когда проходя обратно, я обнаружил вместо кулька белый гриб. Не останавливаясь на достигнутом, через равные промежутки я распределил на стволе три сосновые шишки. И на обратном пути меня ждали вместо них три еловых, также аккуратно выложенные. Полтергейст явно шел на контакт. Когда у меня случалась рыбалка, я приносил потустороннему существу щучьи головы и хвосты. Хвосты оно любило не очень, а вот головы пользовались повышенным спросом, особенно крупные.
Как-то, пригубив самогона, я слегка расшалился, и решил обнести чарочкой и соседа. Накапал, значит, черничного в консервную банку и оставил на сосне. Но подношение мое было решительно отвергнуто. Банку я нашел перевернутой в нескольких метрах от тропинки. Существо не употребляло. Наверное, здоровье не позволяло, а может, вера. Так мы и жили, заключив негласное соглашение. Я его не трогал, а оно меня. Как в анекдоте: банк не торгует семечками, а Фима не дает в долг.
Едва отошла черника, началась морошка. Если выражаться точно, то черники, конечно, еще оставалось – пруд пруди. Но она уже напиталась влагой и потеряла первоначальный свой аромат и сладость. К тому же, я ее насушил столько, что пол зимы мог питаться только ей одной, без всяких зерновых. Молоть ее на муку, варить борщ, посыпать дорожки, чтобы не скользить. Плевать, что на срубе три с половиной венца, зато цинга мне в ближайшую пятилетку не грозила. С таким количеством ягоды даже несколько покосились мои сельскохозяйственные догматы. Тратить усилия на возделывание почв не обязательно, дары леса растут сами, только успевай соскребать. Но это были такие, приятные, сомнения. Запас, он как известно, карман не тянет.
Морошку мне собирать нравилось. Маленькие солнышки, словно напитавшись от светила большого, подсвечивали болото оранжевым янтарем. За единственной ягодой на кусте приходилось ходить, что интереснее, чем просиживать на одном месте. Вдобавок, она крупная, и результаты труда в ведре видно сразу. Однако, высушенная морошка, на мой взгляд, во вкусе теряла. Нежная мякоть усыхала, оставались только косточки. Поэтому заготавливать ее с фанатизмом я не стал. Другое дело – морошковая брага. Я созерцал закат на озере, дегустируя сорта возгонки, и, право, терялся, не в силах определиться, который мне нравится больше.
Расплата за чрезмерную любовь к ягоде не замедлила себя ждать. Как-то, проходя мимо дальней делянки, я с праведным негодованием обнаружил очевидные следы потравы. Мой созревающий горох совершенно возмутительным образом потоптали дикие кабаны. Я бы даже выразился – свиньи. Балабан от претензий по охране открещивался, дескать, он горох на баланс не брал. К тому же, его производственный график не распространялся на ночные часы, то есть на время, когда, судя по всему, и наносилась невосполнимая утрата.
Моей вполне объяснимой злости требовался выход. Вблизи гороховой грядки я сколотил лабаз с хорошим сектором обстрела. И собрался пожертвовать крепким сном во имя мести. Балабана я благоразумно решил оставить в лагере, для надежности зафиксировав на подводке у сосны, чтобы ненароком не подстрелить впотьмах. Но никак не мог отыскать собачий ошейник, снятый когда-то давно за ненадобностью.
«Я – волк!» – Балабан носился кругами, припадая на передние лапы, и прядая сложенным ухом, – «Волк свободного племени!»
Я не спорил. Но техника безопасности – вещь упрямая. Поэтому, не взирая на поскуливания и протесты, оставил собаку в лагере, а сам отправился коротать ночь на жердочке в петушиной позе.
Измучился я сказочно. За несколько часов тело задеревенело. Чередуя комбинации конечностей, я пытался нащупать наименее неудобную асану и при этом не ссыпаться вниз, но таких положений, боюсь, в природе не существовало вовсе. Пробовал кемарить, однако безвольно падающая голова всякий раз выдергивала из дремы, в точности, как некогда в электричке. Так я промаялся до рассвета, и уже собрался слезать, проклиная идею с засадой на чем свет стоит, как услышал хрустнувшую в глубине леса ветку. Через некоторое время хруст повторился, вселяя робкую надежду, что всенощное бдение было не напрасным.
Первым показался мощный горбач, но совсем не там, где предполагалось, а несколько в стороне. Остановился, подозрительно пробуя воздух вытянутой хрюкалкой. Следом, игнорируя совсем нелишние предосторожности вожака, высыпало полдесятка нетерпеливых особей. Стадо разошлось широким распасом и потянулось прочь от моей грядки, рассчитывая, не иначе, горохом заняться когда-нибудь в другой раз. Свиньи, ну! Что с них взять? Дожидаться их следующего визита я не мог ни физически, ни морально, до капли исчерпав свой восполнимый ресурс высиживания на текущем временном промежутке. Поэтому, кое-как извернувшись, прицелился в наиболее крупный силуэт и… промазал самым позорным образом. Пуля прошла выше контура тела и взрыла фонтанчик земли поодаль. Черные тени прыснули врассыпную. Я наугад выстрелил еще раз и перебил заднюю ногу другому поросенку, размером поменьше. Тот заверещал и закрутился на месте волчком. Лихорадочно перезарядив ружье, и мысленно прося прощение за собственную косорукость, я прервал его страдания третьей пулей.
Подсвинка я уже разделывал во всеоружии. То есть не в болоте, а на продуваемой ровной площадке, вблизи источника родниковой воды, обложившись чистой посудой. Как молодой хирург перед операцией, полистал тематические статьи в планшете, повозил ножи по камню, принял для храбрости пятьдесят грамм, подвесил тушу за задние ноги, и приступил, окрестясь на вечер. И ничего, разобрал. Самым страшным оказался первый надрез, а потом дело пошло. За сохранность мяса я особо не переживал, несмотря на лето. Опыт уже кое-какой в этом отношении имелся. Вон, ломтики лося, наминающие по твердости текстолит, мелодично постукиваются на ветру, как японские подвески. Ничего не мешает к ним, в полном соответствии с фен-шуем, присовокупить и ломтики свиные. Окорока я определил в коптилку под холодный дым. Засолил немного сала со спины – подсвинок был спортивного телосложения. Перетопил для будущих нужд подчеревочный жир. Мякоть хотел определить на котлеты. Но после того, как в охотку зашли несколько отличных стейков на углях, сковородка свежины с травами и перцем, да плюс немного помог Балабан, фарш крутить стало особо не из чего. Ребра я закоптил горячим способом, предварительно замариновав. Из оставшихся обрезков и деталей позвоночника затворил знатную наваристую шурпу. Собственно, на этом хрюшка и закончилась, на поверку оказавшись не такой уж и крупной. Потроха и голову я снес подальше в лес и закопал. И гордо растянул на просушку шкуру, пропоротую всего в двух местах.