Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917)

1.2.1. Эрих Людендорф в оперативном отделе Большого генштаба

Офицеры Генштаба, отвечавшие за мобилизационный период 1905–1906 гг., разрабатывали свои планы в 1904 г. с мыслью, что «на сей раз одна и та же из года в год тяжкая работа действительно делалась для применения на практике»: «Месяц март – канун начинающегося 1 апреля нового мобилизационного года – оказался столь критичным, что все задумывались, по новому или по старому плану будет проводиться мобилизация»^[69]. Эриха Людендорфа вместе с ними захватили военные возможности момента; позже, оглядываясь назад, он с удовлетворением констатировал: «Война была рядом… Занятость России в боевых действиях на Дальнем Востоке в 1904 и 1905 гг. значительно облегчала наше столь серьезное, с военной точки зрения, положение между Россией и Францией»^[70].

Такие настроения в Большом генштабе подогревались и русскоязычной публицистикой в Германии. А. Гельфанд-Парвус обращал внимание на исключительный шанс ослабить в военном отношении Россию, увязшую на востоке, вплоть до развала самодержавного государственного аппарата. Его статьи в «Искре» на тему «войны и революции» предсказывали разгром русской армии и рекомендовали идти в революционное наступление, дабы использовать войну для свержения русского самодержавия. Насколько ему известно, писал Парвус, «наверху» его «взгляды были подхвачены с восторгом»!^[71]

После вступления в должность начальника секции в оперативном отделе в апреле 1904 г. Людендорф служил под началом графа Шлиффена, пока того не сменил на посту начальника Генштаба генерал фон Мольтке (31 декабря 1905 г.). Он участвовал в составлении его планов и разделял его соображения. Так, Людендорф «напряженно трудился над развертыванием войск на 1904/1905 мобилизационный год, наряду с пограничной охраной»: «Развертывание предусматривало сосредоточение всей германской армии на западной границе, оставляя на восточной границе только совсем слабую пограничную охрану. Вместе с тем оно обеспечивало возможность, ослабив западные войска, сосредоточить больше сил на востоке. Такая подготовка развертывания означала, что… Шлиффен учитывал вероятность, что Россия, несмотря на свой союз с Францией, не станет противником Германии». Однако на тот случай, если придется развертывать войска с обеих сторон, для востока вкупе с армиями Австро-Венгрии и союзной Румынии были предназначены сравнительно мощные вооруженные силы – 20 германских дивизий и 15 бригад ландвера (против 62 дивизий и 17 бригад ландвера на западе). Группировались эти войска главным образом к востоку от Вислы, в Восточной Пруссии; от Верхней Силезии до Торна (Торуни), в местах, лично знакомых Людендорфу по прежней службе, выставлялась немногочисленная пограничная охрана. Предполагалось, что встречные мероприятия русских пограничников будут исключительно местного значения.

Людендорф считал лежащий в основе плана Шлиффена замысел как можно скорее разбить Францию до полного военного уничтожения «с военной точки зрения… в любом случае правильным». Он одобрял намерение «постараться разделаться с французским войском, даже рискуя, что обширные части Восточной Пруссии попадут в руки к русским, а австро-венгерская армия окажется в тяжелом положении». Начальник Генштаба убедил его, что не составит труда «поправить… военное положение на востоке, после того как французская армия будет разбита и в результате высвободится достаточное количество войск, которые можно будет перевезти на восток по железной дороге и пустить в дело для разрешения второй задачи войны – решающего удара по России». Сопутствующим потерям германских войск на востоке он «не придавал большого значения», поскольку был уверен в текущем превосходстве Германии: «Россия в 1904 г. и весной 1905 г. потерпела в Маньчжурии очень серьезные поражения. Ей приходилось перебрасывать в восточную Азию все больше сил. Кроме того, революция, вспыхнувшая в январе 1905 г. в Петербурге, чрезвычайно ослабила царскую империю. В любом случае на ближайший короткий отрезок времени она не являлась полноценным противником».

Исходя из этих предпосылок, Людендорф, по распоряжению Шлиффена, с ноября 1905 г. работал и над планом развертывания на 1906/1907 г., в котором воплощалась основная шлиффеновская схема, подкрепленная опытом командировки офицеров Генштаба в 1905 г.: «вся армия должна была быть развернута на западной границе», причем очень сильное правое крыло – стоять к северо-востоку от Люттиха (Льежа). Сравнительно слабое «левое крыло армии в Лотарингии получало 8–9 пехотных и резервных дивизий, а также 2–3 кавалерийские дивизии»; «на востоке выставлялась лишь весьма слабая пограничная охрана». Только в том случае, если, «вопреки ожиданиям», понадобилось бы выступление против России, следовало взять предназначенные для этого войсковые части, «естественно… из западных районов развертывания».

Отказ императора от плана Шлиффена, отставка старого начальника Генштаба в конце 1905 г., которую в штабе связывали в том числе с отклонением его плана «превентивной войны» императором, подтвердившим у Бьёркё нерушимость союза двух монархов и убежденность, что «царь – “германофил” и воевать с Германией не намерен»^[72], остудили надежды сторонников такой войны, включая Людендорфа, на скорый первый удар с целью уничтожения французской военной мощи. В несколько более отдаленном будущем заинтересованные ведомства признавали неизбежность крупного конфликта с Россией; Коронный совет 13 февраля 1906 г. обсуждал следующие вопросы: «Финансовая подготовка к войне в Германии; ее состояние в России и Франции»^[73]. Людендорф после смены руководства Генштаба на рубеже 1905–1906 гг. продолжал заниматься вопросами развертывания войск и полагал, что Шлиффен даже после отставки хотел увидеть, как за его план «ухватятся, когда политическое положение вследствие усиления России и масштабнейших вооружений Франции снова разительно изменится к худшему для Германии»^[74]. О предотвращении возникающих в связи с этим опасностей отделам Большого генштаба, ответственным за русское направление, нужно было позаботиться и другими, не чисто военными средствами. Пример им показали японцы.

1.2.2. Ленин на службе у японского Генштаба

Обстреляв русскую Тихоокеанскую эскадру и открыв боевые действия на море и на суше, японский Генштаб стал искать возможности атаковать и ослабить российского противника изнутри. Он подхватил идеи польско-русских националистов из австрийской эмиграции: создать второй фронт на западе Российской империи, взбунтовав русско-польское население, спровоцировать мятежи против русского самодержавия на севере (Финляндия) и юге (Кавказ) европейской части России, мешать мобилизации в глубине страны посредством крестьянских бунтов и перерезать линии снабжения русской армии с помощью диверсий и саботажа. Цель этих устремлений заключалась в том, чтобы вызвать во всей империи вооруженное восстание, которое приведет к ослаблению российской военной мощи и свержению Романовых.

Сбором и финансированием^[75] оппозиционных сил Российской империи, их вооружением для планируемого массового восстания ведал офицер японской разведки, бывший военный атташе в Петербурге (1902–1904) полковник Мотодзиро Акаси^[76]. За годы петербургской службы он установил контакты с революционерами-подпольщиками, а после разрыва дипломатических отношений между двумя странами вместе с персоналом японского посольства уехал через Берлин в Стокгольм, где связался с вождями всероссийских революционных партий в эмиграции. Так как заинтересованные в сотрудничестве с японским Генштабом лидеры польского национального сопротивления Роман Дмовский (Польская национальная лига) и Юзеф Пилсудский (Польская социалистическая партия, ППС), явившись в Токио с предложением своих услуг, встретили довольно сдержанное отношение в Министерстве иностранных дел и Генеральном штабе, Акаси сосредоточил усилия в первую очередь на финском социал-демократе Конраде (Конни) Циллиакусе^[77] (Партия активного сопротивления) и грузине Г. Г. Деканозове (Деканози, Деканозишвили), одном из руководителей партии грузинских социалистов-федералистов. С их привлечения началось планомерное использование открытых врагов российского государства – националистических деятелей с его окраин и всероссийских революционеров, преимущественно из партии эсеров, в меньшей степени из социал-демократов, – находившихся как в российском подполье, так и в странах эмиграции^[78]. Когда Токио благодаря победе над Российской империей в 1905 г. вошел в круг великих держав, его военная разведка в систематической работе с внутренними врагами русского самодержавия опережала разведку центральных держав на целое десятилетие^[79].

Сохранившиеся и опубликованные отчеты Акаси раскрывают лишь часть деятельности Ленина и его товарищей под японским руководством и не содержат сведений о потраченных на них (и поступивших конкретно Ленину) средствах. Тем не менее они добавляют существенные аспекты к знаниям о характере и объеме его революционных устремлений в этот первый период войны и революции. Акаси внес Ленина как «русского, одного из руководителей Социал-демократической партии»^[80] в список замешанных в коллаборационизме лиц и партий и охарактеризовал его группу в российской «Социал-демократической партии, с.-д.» следующим образом: «Радикальное крыло этой партии, группа Ленина, торжественно объявляет о поддержке революционного движения против российского правительства, где только можно, хотя в объединенное оппозиционное движение не вступила. Многие представители этой фракции действительно вооружились, раздобыв револьверы. В ходе беспорядков 22 января 1905 г. (“Кровавое воскресенье” в Петербурге) Гапона прославила главным образом косвенная помощь этой партии»^[81].

В утраченных частях документации Акаси содержалась дальнейшая информация о его сотрудничестве с Лениным. Из нее следовало, что Акаси лично встречался с Лениным в Женеве в июле 1904 г.^[82] Это произошло в то время, когда Ленин, погрязший во внутрипартийных склоках и очутившийся в безнадежной политической изоляции^[83], переживал депрессию, выказывал симптомы различных заболеваний и остро нуждался в деньгах. Акаси тоже находился в особо восприимчивом настроении: возлагая надежды на российские массовые партии (и переоценивая численность коллаборационистских партий раз в десять!), он приехал в Женеву, чтобы самолично склонить к совместной работе вождя русской социал-демократии Г. В. Плеханова. Плеханов попытки японца категорически пресек. Вместе с ним большинство русских социал-демократов со всей решительностью отказались сотрудничать с врагом России. Компенсацию за постигшую его неудачу Акаси нашел в лице радикального предводителя маленькой большевистской группировки эсдеков – Ленина. Как сообщал полковник в свое токийское ведомство, в ожесточенном борце-одиночке, которого «другие социалисты… считают негодяем, который не гнушается никакими средствами ради достижения своей цели», он увидел подходящего человека, чтобы революционизировать Россию. Вот его отзыв о лидере большевиков: «В действительности он честен и отнюдь не эгоистичен. За свои принципы он отдаст все. Ленин – тот человек, который может совершить революцию»^[84].

Хотя прямых доказательств пока нет, считается, что Ленин принял предложение Акаси^[85]. Ведь вскоре он сумел на средства, появление которых встревожило Заграничную агентуру русской охранки и возмутило его меньшевистских партнеров, устроить в Женеве партийную конференцию и создать новое, дорогостоящее печатное предприятие, вопреки уставу, не раскрыв источники его финансирования товарищам меньшевикам. Пропагандистская газета Ленина, пророчившая поражение России и подстрекавшая к вооруженному восстанию во имя свержения самодержавия, выходила с 22 декабря 1904 г. (4 января 1905 г.) под названием «Вперед», а в мае 1905 г. была переименована в «Пролетарий»^[86]. В ее редакцию, возглавляемую русско-польским большевиком В. В. Воровским (партийный псевдоним: П. Орловский), входили русские товарищи М. С. Ольминский (партийный псевдоним М. С. Александрова) и А. В. Луначарский; «Владимир Дмитриевич Бонч-Бруевич, заведовавший всей хозяйственной частью, непрерывно сиял, строил разные грандиозные планы, возился с типографией»^[87]. Этих ближайших соратников Ленина во времена его сотрудничества с японским Генштабом не смущало, что он, во вред подвергшейся нападению родине, выполняет диверсионные задания, которые влекут за собой смерть ее солдат и мирных жителей. Тем самым они прошли проверку на пригодность к участию в дальнейших ленинских отношениях с германским Генеральным штабом: Воровский с апреля 1917 г. в заграничном представительстве ЦК РСДРП в Стокгольме вместе с К. Б. Радеком стал связным Ленина с германскими ставкой Высшего командования и Министерством иностранных дел; Ольминский в годы мировой войны по рекомендации Ленина издавал в Саратове финансируемую немцами пораженческую «Нашу газету». Владимир Бонч-Бруевич, правая рука Ленина среди верных сподвижников русской национальности, в 1905–1907 гг. входил в теснейший ленинский круг, с территории русской Финляндии руководивший работой в обеих столицах и промышленных районах Российской империи. При бегстве Ленина из России на рубеже 1907–1908 гг. Бонч-Бруевич остался его связным в Петербурге: здесь он поддерживал регулярные контакты со своим братом Михаилом – офицером Генштаба, сотрудником русской контрразведки сначала в Киеве, затем в столице, – которого лично познакомил с Лениным и который постоянно осведомлял его о происходящем в российском Генеральном штабе и снабжал конфиденциальными материалами. Даже во время Первой мировой войны генерал Бонч-Бруевич предоставил брату секретные военные документы, опубликованные Лениным в Швейцарии в своем «Сборнике социал-демократа»^[88]. В. Д. Бонч-Бруевич в Петербурге благодаря научной деятельности в Академии наук стал признанным специалистом по русскому сектантству. Ленина тут главным образом интересовала экономически влиятельная группа староверов – он не раз предпринимал попытки заполучить в распоряжение своей партии их капиталы и наследства, но его товарищу Бонч-Бруевичу данная специальность также открыла двери к другим социальным и политическим группировкам: в 1912 г. он в качестве эксперта по хлыстовским сектам встал на защиту Распутина, когда тому грозил общественный остракизм. Он сам познакомился с Распутиным и в получившем широкую известность письме издателю «Современника»^[89] выступил против распространявшегося мнения, будто Распутин – хлыстовец. Бонч-Бруевич подробно опроверг слухи о неправославной, безнравственной религиозной практике «старца» и реабилитировал его как «абсолютно убежденного» и высоконравственного православного христианина. В начале 1917 г. глубокое знание староверчества дало ему ключ к сближению со староверами среди казаков, чьих действий в роли сил быстрого реагирования на стороне царя большевистские повстанцы и подпольщики особенно опасались. В том числе и благодаря этому часть полков кубанских казаков, направленных командующим войсками Петроградского военного округа С. С. Хабаловым наводить порядок в столице, в стратегически важных пунктах города отказалась стрелять по демонстрантам, помогая тем самым победе Февральской революции^[90]. Наконец, после захвата власти Лениным В. Д. Бонч-Бруевич, как его личный секретарь и управляющий делами Совета народных комиссаров, рука об руку с братом был одним из главных участников военного сотрудничества с германским Высшим командованием.

Когда Ленин соглашался с предложением Акаси, он преследовал собственные интересы, желая использовать русско-японскую войну для борьбы с самодержавием. С начала конфликта он пропагандировал надежду, что война в случае поражения России повлечет за собой развал всей системы правления^[91]. В первомайской листовке он осудил «преступное и разбойническое царское самодержавие», апеллируя к «международной революционной социал-демократии»^[92]. Российских читателей он звал на решительный бой с «внутренним врагом» – самодержавием, которое развязало войну с Японией своими преступлениями и потому обречено на гибель. Он вменял в обязанность «всем сознательным пролетариям России» протестовать «против этой безумной и разорительной войны», считая, что «старая Россия» уже умирает.

Ленин не ограничивался воззваниями. Еще до вербовочной поездки Акаси в Швейцарию он принял собственное, идущее вразрез с общепартийным курсом решение о сотрудничестве с японцами и завязал первые контакты с ними через своего секретаря Бонч-Бруевича. Когда еженедельная газета японских социалистов «Хэймин симбун» в марте 1904 г. призвала российских социал-демократов к «совместной героической борьбе» против русского шовинизма и милитаризма, Ленин поручил Бонч-Бруевичу как заведующему экспедицией (отделом распространения) РСДРП сделать японским социалистам некое предложение. Тот обратился в газету с просьбой помочь в доставке социал-демократической литературы российским военнопленным в Японии, найдя самый горячий отклик. Газета напечатала его письмо и переправила поступившую в начале июня 1904 г. по окольным (японским) каналам из Женевы (через Вену) ленинскую литературу адресатам. В начале июля она уведомила его о приходе литературы к месту назначения. Для ее отправки Бонч-Бруевич должен был связаться с одним японским дипломатом. Лидер меньшевиков Ю. О. Мартов раскрыл эту связь и поставил Бонч-Бруевичу в вину отношения с японским правительственным агентом в Вене^[93]. Гнев меньшевиков излился не столько на Ленина, сколько на Бонч-Бруевича, чья репутация надолго пострадала (с тех пор у русских эмигрантов вошло в обиход новоизобретенное словечко «сбончить» как синоним к «обмануть», «передернуть»^[94]). Еще в июле 1904 г. меньшевистский ЦК категорически потребовал прекратить «высылку партийной литературы токийскому правительству как компрометирующую партию»^[95]. Чуть позже он постановил отстранить Бонч-Бруевича от заведования экспедицией.

Встреча Ленина с Акаси углубила уже существующие, направленные на агитацию среди русских военнопленных, контакты большевистского лидера с Токио, выведя их на уровень общей пропагандистско-революционной борьбы. Она неожиданно стимулировала обоих неравноправных партнеров: Акаси нашел в Ленине творца планируемой революции, а сам, в свою очередь, помог Ленину обрести новый, заразительный боевой дух. Пусть Ленин потом по тактическим соображениям избегал близости к Акаси и ведущим агитацию при поддержке японцев русским революционерам (не принял участия в финансируемой на японские средства первой конференции оппозиционного движения 30 сентября – 4 октября 1904 г. в Париже, вторую конференцию, состоявшуюся 2–8 апреля 1905 г. в Женеве, под разными предлогами покинул вскоре после открытия), но как самый пламенный русский пропагандист с беспощадной откровенностью отстаивал военные цели японского Генштаба. В первом же номере своей газеты «Вперед»^[96] он поставил русскому пролетариату «серьезнейшую задачу»: «Самодержавие колеблется. Тяжелая и безнадежная война, в которую оно бросилось, подорвала глубоко основы его власти и господства… Пролетариат должен воспользоваться необыкновенно выгодным для него политическим положением. Пролетариат должен поддержать конституционное движение буржуазии, встряхнуть и сколотить вокруг себя как можно более широкие слои эксплуатируемых народных масс, собрать все свои силы и поднять восстание в момент наибольшего правительственного отчаяния, в момент наибольшего народного возбуждения [курсив мой. – Е. И. Ф.]». Ленин подчеркивал: «Развитие политического кризиса в России всего более зависит теперь от хода войны с Японией. Эта война всего более разоблачила и разоблачает гнилость самодержавия, всего более обессиливает его в финансовом и военном отношении, всего более истерзывает и толкает на восстание исстрадавшиеся народные массы, от которых эта преступная и позорная война требует таких бесконечных жертв». Правда, в своем стремлении разжечь революционную искру в России он сильно опережал развитие событий на фронте, о котором судил по сообщениям немецкой и английской прессы, утверждая: «Самодержавная Россия разбита уже конституционной Японией… Лучшая часть русского флота уже истреблена, положение Порт-Артура безнадежно… Главная армия с Куропаткиным во главе потеряла более 200 000 человек, обессилена и стоит беспомощно перед неприятелем, который неминуемо раздавит ее после взятия Порт-Артура. Военный крах неизбежен, а вместе с ним неизбежно и удесятерение недовольства, брожения и возмущения». Однако через несколько месяцев тяжелейших боев и огромных потерь с обеих сторон его убийственный прогноз до известной степени оправдался. А до тех пор оставалось в силе его требование: «К этому моменту должны мы готовиться со всей энергией. В этот момент одна из тех вспышек, которые все чаще повторяются то здесь, то там, поведет к громадному народному движению. В этот момент пролетариат поднимется во главе восстания, чтобы отвоевать свободу всему народу…»

Когда в Женеву пришло известие о капитуляции Порт-Артура (2 января 1905 г.), Ленин воспользовался поводом ускорить наступление «момента наибольшего народного возбуждения», пропагандистски преувеличив драматичность происходящего, хотя русские сухопутные войска еще располагали неисчерпаемыми резервами и отнюдь не были разбиты, русский флот летом получил значительные подкрепления, и русским вооруженным силам только предстояли решающие сражения – большое сухопутное (Мукденское, 21 февраля – 11 марта 1905 г.) и важнейшее морское (Цусимское, 27 мая 1905 г.), – исход которых пока оставался неведом. В то время как растерянное сдачей незамерзающей гавани Порт-Артур ее комендантом генералом А. М. Стесселем российское правительство и потрясенная поспешной капитуляцией российская общественность искали виновных (генерала Стесселя в 1908 г. приговорили к смерти, однако помиловали, заменив смертную казнь десятью годами заключения в крепости, а в 1909 г. амнистировали), Ленин в статье «Падение Порт-Артура»^[97] уже праздновал близость всеобщего восстания. Он приветствовал сдачу русской крепости как «катастрофу правящей и командующей России… нашего злейшего врага» и обещал себе и своим русским читателям в результате «ускорение социальной революции пролетариата». Согласно его тенденциозному толкованию этого события пролетариат мог «радоваться»: «Катастрофа… означает не только приближение русской свободы. Она предвещает также новый революционный подъем европейского пролетариата… А если последует серьезный революционный взрыв, то более чем сомнительно, чтобы с ним сладило самодержавие, ослабленное войной на Дальнем Востоке».

По собственному произволу предвосхищая желанный революционный момент, он использовал возникший кризис, чтобы через своих связных в Петербурге предпринять первую попытку разжечь всеобщее восстание. Так как численность его партии в столице была ничтожно мала (всего 150–200 чел.), он искал для ее деятелей возможность влиться в какое-нибудь более широкое движение (уже в своей первой статье в газете «Вперед» призвал «пролетариев» «поддерживать» либеральное движение, т. е. проникать и внедряться в него). Подобную возможность предоставило ему шествие с петицией, организованное русским священником и социальным реформатором Гапоном.