Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917)

Экскурс: Ленинский «берлинец» В. М. Каспаров

Владислав Минасович Каспарьянц (на русский манер – Каспаров; 1884–1917), сын польки и армянина, родился в Нагорном Карабахе, во время беспорядков 1906 г. в Баку был привлечен местными большевиками к нелегальной работе, в 1907 г. арестован вместе с земляком Спандаряном и грузином Енукидзе, но за недостатком улик отпущен. Проучившись год в Петербурге, он в 1908 г. окончательно примкнул к большевистскому движению в Баку во главе с Шаумяном, Джапаридзе, Сталиным, Енукидзе, Спандаряном и др., в том же году его и большинство из них, а также Г. К. Орджоникидзе, арестовали. После освобождения совместно с Шаумяном и др. образовал местный бакинский большевистский комитет, работал под руководством Шаумяна в редакции большевистских газет «Волна» и «Современная жизнь» (для последней писал и Ленин под псевдонимом В. Ильин). С лета 1911 г. участвовал в подготовке Пражской партийной конференции. Арест в сентябре, вместе с Шаумяном, Енукидзе, Спандаряном и др., оторвал его от этой подготовительной работы и помешал ему принять участие в конференции. Будучи освобожден и выслан с Кавказа, он с лета 1912 г. продолжил работать для ленинской партии в Ростове-на-Дону. Оттуда он сотрудничал с легальной петербургской «Правдой» и поддерживал заданный ей как партийным руководством, так и охранкой курс на откол большевиков от меньшевиков.

В соответствии с установками Краковской конференции партийное руководство в первые месяцы 1913 г. отправило Каспарьянца, русифицировавшего свою фамилию, в Берлин: известные документы не оставляют сомнений в том, что он стал одним из пяти-шести агентов (курьеров), которых Ленин затребовал в личное распоряжение. Пребывание в Берлине, вероятно, сделало его важнейшим из них. До августа 1914 г. он служил там, с одной стороны, связным Ленина с кавказскими большевиками, а с другой – его доверенным человеком при германской разведслужбе. Среди большевиков берлинской партийной ячейки (М. Н. Лясов, О. А. Пятницкий и др.^[516]) Каспаров, как личный агент партийного вождя, пользовался определенным весом. Он получил партийную кличку Берлинец^[517]. Ленин, раньше с ним лично незнакомый, спрашивал с него строго, не скупясь на суровые письменные выговоры («Исполняя важное поручение, надо быть аккуратным, а то Вы будете 100 раз виноваты… Исправьте ошибку т о т ч а с [разрядка в тексте. – Е. И. Ф.]»^[518]), и справлялся у верного соратника Шаумяна, который в 1912–1914 гг. находился в ссылке в Астрахани, о политической надежности Каспарова. 10 июня 1913 г. Шаумян его надежность подтвердил^[519]. С весны 1913 г. Ленин и Крупская регулярно писали из Кракова и Поронина в Берлин Каспарову («Нам нужно сейчас как можно больше знать о Кавказе»^[520]), который посылал им имена и адреса кавказских товарищей, известия об успехах большевистской агитации, научные материалы и другие, неизвестные сообщения. Чтобы обеспечить ему доступ к материалам, необходимым для его информационной деятельности, Ленин 13 сентября 1913 г. попросил хранителя Архива СДПГ в Берлине Макса Груневальда выдать ему читательский билет^[521]. Известные письма Ленина Каспарову направлялись по адресу: Берлин, Шиффсбауэрдамм, 181, у Веттера.

Часть корреспонденции вела Крупская; так, 27 апреля 1913 г. она с восторгом сообщала Каспарову, что «в Петербурге… все кипит, говорят о всеобщей забастовке»^[522]. Она держала Берлинца в курсе внутрипартийных событий: например, по завершении т. н. Летнего совещания большевистского ЦК с российскими партийными работниками и депутатами Думы в Поронине в сентябре 1913 г. написала ему, что решения совещания опубликованы и гектографированные экземпляры уже посланы в Россию.

В связи с работами Ленина по национальному вопросу основным предметом информационной деятельности Каспарова служил национальный вопрос на Кавказе. Он стал для Ленина – как, вероятно, и для соответствующего отдела секции IIIb – авторитетным экспертом по теме развития национальных движений среди кавказцев, поддерживал личные контакты с работающими на местах грузинскими и армянскими большевиками, составлял подборки материалов, писал статьи, выполнял для Ленина разные поручения неизвестного характера и располагал финансовыми средствами, чтобы переводить и печатать соответствующие полемические сочинения Ленина на немецком языке. Ленин «накручивал Каспарову ряд дел», а тот методично с ними разбирался, причем острый аналитический ум помогал ему очень быстро выделить «самое важное, самое существенное». Крупской мы обязаны замечанием: «Собираясь в январе 1914 г. ненадолго в Берлин, Ильич пишет Каспарову о необходимости повидаться, указывая, как это сделать»^[523].

Возможно, какие-то сообщения связника Каспарова побудили Ленина и сопровождавшего его Малиновского задержаться тогда в Берлине. Другие встречи Каспарова с Лениным в тот период, так же как их возможные свидания во время второго визита Ленина в Берлин в феврале 1914 г., не нашли отражения в известных на сегодня документах, однако их переписка с началом волнений среди российских рабочих в преддверии мобилизации весьма оживилась: Каспаров стал для Ленина главным источником информации о том, что знают в Берлине о беспорядках, которые он хотел довести до революционного кризиса. 18 июля Ленин очень просил Каспарова «взять на себя труд информировать нас в течение революционных дней в России [курсив в тексте. – Е. И. Ф.]». В частности, он хотел получать: 1) ежедневно берлинские газеты («Форвертс» и «Берлинер тагеблатт») с наиболее подробными вестями и телеграммами из России; 2) русские газеты из Петербурга (либеральную «Речь» и «Новое время») и Москвы (предположительно «Биржевые ведомости») с первых июльских номеров; 3) «телеграммы об о с о б о [разрядка в тексте. – Е. И. Ф.], исключительно важных событиях… вроде восстания в войске и т. п.» Адрес для всего этого давал такой: «Ulianow (только два слова). Poronin»^[524].

Крупская в своих воспоминаниях подчеркивала все более тесную связь Ленина с Каспаровым: «Моменты острой борьбы, моменты подъема сближают. В июле 1914 г. в Питере рабочее движение стало быстро развиваться, пришло письмо [от Каспарова. – Е. И. Ф.] о поднимающейся революционной волне». В радостном ожидании старательно вызываемой им революционной бури обычно сдержанный партийный босс даже изменил обращение к своему берлинскому доверенному лицу: «До сих пор Ильич, когда писал Каспарову, всегда начинал письмо с обращения: “Дорогой товарищ”, а тут пишет уже иначе, зная, что Каспаров переживает революционный подъем с таким же волнением, как и мы. “Дорогой друг! – пишет Ильич. – Очень прошу Вас взять на себя труд информировать нас в течение революционных дней в России. Сидим без газет. Прошу Вас…”^[525] И далее дается целая программа сношений»^[526].

Эта «программа» действовала и в военное время. В начале сентября 1914 г. Ленин перебрался из Австрии в швейцарскую столицу, Каспаров из Берлина поехал прямо к нему в Берн, чтобы принять участие в устроенном шефом на другой день по прибытии тайном совещании в Бернском лесу, на котором Ленин представил узкому кругу соратников свою военную программу («Тезисы о войне»). После доклада Ленина слово взял Каспаров, призывая принять эти принципы большевистской стратегии в войне как руководство к действию^[527]. Ленин называл «поражение царской монархии и ее войск» «наименьшим злом» и ставил задачей «борьбу с царской монархией… и проповедь революции в России, а равно освобождения и самоопределения угнетенных Россией народов»^[528].

В последующие месяцы и годы Каспаров стал Ленину «одним из самых близких товарищей» (Крупская), по-прежнему служил ему агентом и связным, ежедневно заходил к нему домой, встречался с ним в Народном доме и в находившейся неподалеку квартире Г. Л. Шкловского (Фалькенвег, 9). В феврале – марте 1915 г. Каспаров принимал участие в Бернской конференции заграничных секций РСДРП, чьи резолюции в берлинском тыловом учреждении Генштаба расценили как доказательство способности Ленина добиваться своего от русских социал-демократов за границей (см. ниже). Вместе с Крупской, Арманд, Шкловским и другими близкими соратниками Ленина он вошел в состав Комитета заграничных организаций РСДРП (КЗО). Во время подготовки большевиков к Циммервальдской конференции Каспаров по желанию Ленина обеспечил на берлинские средства перевод и публикацию на немецком языке написанной им совместно с Зиновьевым работы «Социализм и война».

Но в начале 1916 г. армянский знаток национального вопроса на Кавказе заболел. В Швейцарии он из первых рук получил информацию о преследовании и истреблении его народа в связанной союзом с Германией Османской империи (1915–1916)^[529]. Несомненно, проницательный аналитик увидел за резней армян руку немецких военных, в частности знакомого ему берлинского ведомства секции IIIb, и не смог выдержать ужаса, который внушало ему теперь сотрудничество его партийного босса с немцами^[530], причастными к уничтожению его народа. Весной 1916 г. его здоровье ухудшилось. Вместе с одним немецким товарищем его отправили на отдых в какое-то давосское шале (не на лечение в больницу или санаторий!), где он скончался 6 сентября 1917 г. в возрасте 33 лет.

Когда Ленин, в апреле 1917 г. посетив германское посольство в Берне, уверился, что вскорости уедет в Петроград через Германию, он сделал в письме Крупской, извещавшей об этом Каспарова, приписку, выражая надежду скоро встретиться с ним в Питере. Ответ неизвестен и маловероятен, учитывая, как плохо помнили преданного ленинского помощника в узком партийном кругу. «Дорогого товарища», который в 1913–1914 гг. служил Ленину интеллектуальным кладезем, откуда тот черпал научный материал для своих работ по национальному вопросу, в предвоенные месяцы информировал его о берлинской точке зрения на обострение кризиса, в сентябре 1914 г. последовал за ним в Берн и в два первых военных года как верная тень сопровождал его в повседневной жизни, забыли очень быстро: в первых изданиях трудов Ленина о нем почти^[531] не говорится (во 2-м и 3-м изданиях сочинений его имя названо один раз в связи с поручениями Ленина^[532] и два раза в связи с требованием перевести и издать в Германии работу «Социализм и война»^[533]), его даже не включали в указатель имен! Лишь сорок лет спустя, в период «оттепели», фигура Каспарова благодаря воспоминаниям Крупской вынырнула из омута предписанного забвения. Через полвека составители т. н. полного (5-го) издания собрания сочинений Ленина поместили в нем другие письма Ленина Каспарову. Но письма Каспарова Ленину и Крупской (даже упомянутое самой Крупской), которые пролили бы свет на его роль «доверенного лица» и «агента» Ленина, до сих пор не опубликованы.

1.6. Квалификационное свидетельство Ленина – июльские баррикады 1914 года

Ленин писал Каспарову 6 января 1914 г. (24 декабря 1913 г.) из Кракова: «Может быть, на днях я буду проездом через Берлин часа на 2 в городе. Хотел бы повидаться. Ответьте, свободны ли утром, от 11 до 1 и в др. время. Если получите телеграмму elf [одиннадцать] = приеду завтра утром в 11 ч. (с поездом из Кракова) – постарайтесь быть на вокзале с “Правдой” в руках [выделено в тексте. – Е. И. Ф.]»^[534]. Растянувшаяся вместо запланированных двух часов как минимум на два дня остановка Ленина с Малиновским в Берлине, имевшая продолжение в начале февраля по их возвращении из Парижа, Брюсселя и Льежа, представляла собой первый визит Ленина в Берлин в военном 1914 году. Она была в интересах обоих генштабов – паспорт Ленину, должно быть, выдала Краковская корпусная комендатура.

Ленин с самого начала своей краковской деятельности планировал развернуть в Российской империи забастовочное движение с тенденцией ко всеобщей стачке. Некоторые постановления ЦК были направлены на оживление забастовочной борьбы, а «Летнее совещание ЦК с партийными работниками» в 1913 г. в Поронине приняло резолюцию «О стачечном движении». Она предусматривала повышение готовности к политической стачке по всей стране и требовала срочно и энергично вести соответствующую агитацию^[535]. Должно быть, не позднее рубежа 1913–1914 гг. последовало решение в оставшиеся до начала войны месяцы развивать стачечное движение, способное привести ко всеобщей забастовке, а при случае и к вооруженному восстанию, и помешать российской мобилизации. В основе таких замыслов – как свидетельствовала секретная докладная Большого генштаба 1913 г. – лежала убежденность Людендорфа и Мольтке, что внутренние беспорядки станут действенным оружием против военных усилий российского правительства. Поэтому, может быть, главная цель первой поездки Ленина в Берлин состояла в обсуждении плана парализовать в период обострения политического кризиса ключевые отрасли российской промышленности, имеющие военное значение, путем массовой стачки с тенденцией к превращению во всеобщую и в момент мобилизации в России создать революционную ситуацию, которая после начала войны перерастет в революцию. В этом смысле стачечное движение в июне – июле 1914 г. представляло собой «генеральную репетицию»^[536] мобилизационных возможностей большевистской партии в случае войны.

Немецкая сторона предоставила на это Ленину и его товарищам дополнительные финансовые средства, которые они могли получать при помощи специально создаваемых подставных предприятий в нейтральных странах. Одним из таких предприятий была «Банковская контора Фюрстенберга», основанная по указанию немцев «в начале 1914 г.» в Швеции как фиктивная фирма и «поддерживавшая оживленные сношения с Россией»^[537], – очевидно, первая в череде подобных фирм, через которые в преддверии и во время войны финансировались действия большевиков.

Ленин с рубежа 1913–1914 гг. тщательно готовил забастовочную операцию. Он изучал статистику российского стачечного движения с 1895 г., заблаговременно легитимировал планируемую акцию в глазах западных социалистических партий в статье «Русские рабочие и Интернационал»^[538], инструктировал большевистскую фракцию в Думе и вел подготовку демонстрации к годовщине «Кровавого воскресенья» (22 [9] января) как мощной увертюры к стачечному движению в масштабах страны. В этот день он велел распространять в крупных городах России листовку ЦК РСДРП с призывом к забастовкам и демонстрациям^[539]. Петербургская «Правда» в передовице напомнила о том, что поставленная 9 января 1905 г. задача освобождения рабочего класса не решена. Листовка Петербургского комитета (ПК) большевиков призвала весь сознательный пролетариат столицы в день годовщины забастовать «как один человек» и в 11 часов выйти на Невский проспект «с великими лозунгами революции». Акция прошла успешно: в Петербурге, Москве, Риге, Варшаве, Николаеве, Твери и Киеве в демонстрациях приняли участие (по данным большевиков) около четверти миллиона человек, из них в столице (по сведениям «Правды») – 140 тысяч. 53 % столичных демонстрантов составляли рабочие-металлисты с военных предприятий (Путиловского завода, «Нового Айваза» и четырех казенных заводов Морского министерства), 17 % – текстильщики (работавшие на армию). К ним впервые присоединились работники пищевой промышленности (1 700 булочников, 500 бараночников, рабочие 6 конфетных фабрик). «Правда» подробно рассказывала о состоявшихся демонстрациях, сообщала о полицейском произволе и арестах. Германский посол граф Пурталес, аккредитованный в Петербурге с 1907 г. и внимательно следивший за стачечным движением, в своем докладе от 31 января 1914 г. отметил, что на сей раз демонстрации в память «Кровавого воскресенья» были больше, чем раньше.

Помимо большевистских депутатов Думы и членов местных комитетов, Ленин привлекал к делу и другие имеющиеся партийные кадры. Так, в апреле 1914 г. его соратник А. Г. Шляпников из шестилетней эмиграции в Германии, Англии и Франции, где на военных предприятиях знакомился с вооружениями западных держав, вернулся в Петербург, особо искусно замаскированный, с французским паспортом на имя Жакоба Ноэ^[540]. В последующие месяцы Шляпников и прочие партийные работники пользовались любым реальным и придуманным поводом, чтобы подбить рабочих военной промышленности на забастовку. К примеру, 19 февраля, в день освобождения российских крестьян от крепостной зависимости, агитаторы призвали путиловцев устроить по этому случаю «юбилейную» стачку, в которой, по данным «Правды», приняли участие 15 300 рабочих Путиловского завода и еще трех предприятий. С марта 1914 г. стачечная волна уже больше не спадала.

Она началась 4 марта с забастовки нескольких тысяч петербургских металлистов в знак протеста против приготовлений царя к войне. Зачинщики ссылались на напечатанную в 7-м номере большевистской газеты «Путь правды» заметку о тайном думском заседании без социал-демократов, одобрившем отпуск на военные цели сотен миллионов рублей. Столичная пресса сообщала о тайном совещании Думы с участием премьер-министра Горемыкина, министров обороны, морского, иностранных дел и финансов, но содержание его повестки не раскрывала. Германский посол придавал этому совещанию большое значение, связывал его с выделением чрезвычайных кредитов армии и флоту, однако точных сведений раздобыть не сумел^[541].

Затем стачки по призыву ПК стали охватывать по несколько районов столицы. 13–14 марта бастовали, по словам «Правды», около 70 тыс. рабочих со 150 предприятий металлообрабатывающей (67 %) и текстильной промышленности, 17–18 марта – рабочие других предприятий, якобы из-за отравлений на рабочем месте. 19 марта число бастующих на крупнейших заводах военной промышленности дошло до 120 тыс., всего с 17 по 20 марта оно, опять же по словам «Правды», составило свыше 150 тыс. чел. Германский посол в докладе от 28 марта подчеркивал, что забастовки в столице носят однозначно политический характер: не имеют видимых причин и не сопровождаются экономическими требованиями.

Чтобы предупредить локаут этих масс бастующих рабочих и вместе с тем повысить эффект беспорядков, Ленин обратился к январскому краковскому решению 1913 г. заменять стачки при необходимости «новыми формами борьбы», революционными митингами и уличными демонстрациями^[542]. Первый из таких публичных митингов состоялся 4 апреля. В то время как листовка ПК призывала к «революционной демонстрации», газета «Путь правды» напечатала ленинскую статью под названием «О формах рабочего движения (Локаут и марксистская тактика)»^[543]. В ней автор рекомендовал организаторам забастовок приноравливать свою тактику к текущим условиям и почаще менять формы борьбы, «причем повышение форм должно оставаться постоянной тенденцией».

С целью дальнейшего планирования Ленин 15–17 апреля 1914 г. провел в Поронине заседание ЦК, которое постановило созвать в августе в австрийской столице VI съезд партии. Протокол этого важного заседания, по понятным причинам опубликованный только в 1957 г.^[544], показывал образ самоуверенного партийного вождя, с высоты своих тактических замыслов попирающего все политические приличия: он распорядился пригласить меньшевиков на запланированный съезд так поздно, чтобы они не успели на него явиться; велел «Григорию» (Зиновьеву?) пустить слух о своем выходе из ЦК, чтобы облегчить себе доступ к интересным кругам и источникам; наказал депутатам Думы Малиновскому, Бадаеву и Петровскому, ради добычи денег, завязать контакты с богатыми либералами (Коноваловым, Морозовым и Рябушинским). А на первом месте среди всех этих требований стоял приказ «удесятерить конспирацию»!

Заседание также постановило, в частности, объявить 22 апреля (ст. ст.) – день основания «Правды» в 1912 г. – Днем рабочей печати и расширить деятельность большевистской печати в России во всех направлениях. Были приняты меры, обеспечивавшие Ленину еще более жесткий контроль над петербургской и региональными партийными организациями. С этой целью создавалось особое организационное отделение ЦК по руководству нелегальной работой в России, которое для маскировки называлось «Рабочей кооперативной комиссией». Его задачи состояли в том, чтобы направлять работу ПК, заботиться о связи всех легальных организаций партии, изыскивать конспиративные возможности для прикрытия нелегальных связей, объединять работу во всероссийском масштабе и заведовать подготовкой венского партийного съезда. Благодаря созданию этого отделения Ленин не только ставил под свой непосредственный надзор партийцев столицы и провинции; он назначил туда особенно преданных товарищей (М. И. Калинина, В. В. Шмидта, А. С. Киселева и др.), полностью сосредоточивая в своих руках управление стачечным, а в случае чего и повстанческим движением.

Вторую годовщину «Правды» большевистская пресса столицы отметила с большим размахом. Малиновский, чьей работе на охранку партия Ленина была обязана своей легальной печатью, на волне триумфа расширил свое влияние на представителей левых фракций Думы и наладил желанные контакты с кадетами. Вместе с группой левых депутатов, включавшей трудовика А. Ф. Керенского и меньшевика Н. С. Чхеидзе, большевистская фракция устроила обструкцию выступлению престарелого председателя Совета министров И. Л. Горемыкина. Невзирая на призывы председателя Думы к порядку, они поднимали шум, перебивали оратора выкриками, причем Малиновский явно злоупотребил своим правом голоса^[545]. Родзянко велел вывести смутьянов, в том числе Малиновского и Петровского, из зала и отстранить их от работы в Думе на 15 заседаний. Малиновский воспользовался этим поводом, чтобы в зажигательной протестной речи призвать к обострению стачечного движения: он утверждал, что парламентские формы борьбы исчерпаны, депутаты должны побудить рабочих к «активным действиям» в их защиту и «революционное выступление» – единственный выход^[546]. Организаторы стачечного движения прислушались к нему, и в последующие дни (22–26 апреля) около 75 тыс. петербургских и 40 тыс. московских рабочих объявляли однодневные забастовки в знак протеста против исключения левых депутатов из Думы. Затем ПК призвал рабочих столицы к однодневной предупредительной забастовке на 1 мая под ленинскими лозунгами: «Долой милитаризм, долой царскую монархию, да здравствуют демократическая республика, 8-часовой рабочий день и конфискация земель!» Хорошо организованная стачка охватила около 250 тыс. рабочих в Петербурге и в общей сложности примерно столько же в Москве, Ревеле, Астрахани, Баку, Екатеринославе, Киеве, Самаре, Твери, Туле, Харькове, Нижнем Новгороде и Николаеве. Работники столичных военных предприятий опять составили большинство, но теперь среди бастующих возросло число представителей других важных для армии производств (например, 87 швейных мастерских), и к стачечному движению, помимо печатников, деревообделочников и булочников, присоединился Союз портных.

Когда Министерство внутренних дел использовало выступление Малиновского в Думе и его дальнейшую протестную кампанию как повод, чтобы окончательно от него избавиться, Ленин продолжил начатую Малиновским радикализацию требований, стремясь превратить стачечное движение в революционное. Листовка ПК призвала рабочих 19 мая объявлять забастовки-протесты «в знак вашей готовности бороться за свержение существующего строя». Комитету удалось поднять на стачку 112 тыс. рабочих – наряду с металлистами крупных военно-промышленных комплексов Выборгского, Нарвского и Московского районов (69 %), работников текстильных (14 %), кожевенных, деревообрабатывающих, картонажных и табачных предприятий (17 %). В следующие недели стачечное движение, разжигаемое сообщениями «Правды» об арестах и преследованиях, с новой силой перекидывалось на другие части страны. В июне оно докатилось до Урала, Центрального текстильного района (Владимирской и Костромской губерний) и нефтяного центра Баку. Забастовки в этих важнейших для военных нужд индустриальных центрах мешали выполнению государственных заказов и побудили министра торговли и промышленности в июне представить в Совет министров записку «О продлении срока сдачи казенных заказов при остановке заводов вследствие забастовок». Его рекомендации обеспечивали предпринимателям возможность проводить локауты с наименьшими убытками.

С начала июля стачечное движение приобрело угрожающие масштабы. Оно прочно захватило стратегически важные центры – Москву, Ригу, Ревель и Николаев, где местные большевистские комитеты целенаправленно вели агитацию со времен Пражской конференции, и почти на месяц остановило нефтяное производство в Баку^[547]. Ленинский связной с бастующими бакинскими нефтяниками, депутат Думы А. Е. Бадаев, трудился не покладая рук^[548]. В некоторых городах волнения носили особенно «воинственный характер»^[549]. В Петербурге легальная большевистская печать призывала рабочих поддержать бакинских нефтяников и назначила на 3 июля во дворе Путиловского завода митинг против «полицейского произвола» на нефтяных приисках Баку. Когда полиция попыталась разогнать 10 тыс. собравшихся на митинг рабочих, дело дошло до рукоприкладства, в полицейских швыряли камни, девять рабочих были ранены, один, по-видимому, убит. На следующий день организаторы устроили демонстрацию протеста против «вмешательства» полиции, в ходе которой протестующие стаскивали с путей трамвайные вагоны, выламывали булыжники из мостовых и – по ленинским заветам 1906 г. – забрасывали полицейских камнями из окон рабочих квартир. Большевики и эсеры распространяли прокламации с призывами к борьбе с силами правопорядка. В понедельник 7 июля стачечное движение приняло агрессивный характер, и на улицы в столице вышли 100 тыс. рабочих.

По планам Берлина, беспорядки должны были усилиться и перерасти во всеобщую стачку во время государственного визита французского президента Раймона Пуанкаре и министра иностранных дел Франции Рене Вивиани (7–10 [20–23] июля 1914 г.), от которого ожидали утверждения российско-французской военной конвенции. Петроградские большевики под руководством ленинского доверенного лица Бадаева ответили на это требование возведением «июльских баррикад»^[550]. Когда французская делегация 8 (21) июля прибыла в Петербург, там бастовали 150 тыс. рабочих. Активисты захватывали трамвайные вагоны (всего пострадало 500 вагонов), валили опоры линий электропередачи и телеграфные столбы, используя их для строительства баррикад. Органы внутренних дел прибегли к арестам и среди предводителей бастующих на военных заводах задержали «несколько смутьянов, говоривших с сильным немецким акцентом»^[551]. Поскольку следы вели в редакции легальной большевистской печати, в ночь с 8 на 9 июля полицейские ворвались в редакции «Правды» и «Трудовой правды», арестовали их сотрудников, опечатали помещения и типографию.

Рабочие казенных военных заводов, которые 8 июля еще не участвовали в стачке, 9-го тоже забастовали. На ходу осталось всего 40 трамвайных вагонов, было повалено множество телеграфных столбов. Однако беспорядки, бушевавшие прежде всего в рабочих кварталах, не произвели задуманного впечатления на французских гостей. Президент Пуанкаре, узнав, что рабочие во время его визита вышли на улицы с пением «Марсельезы», почувствовал себя польщенным. Не впечатлило его и сообщение командующего Петербургским военным округом и императорской гвардией великого князя Николая Николаевича, что, по его мнению, «тут приложила руку Германия; ей хочется сорвать торжества в честь франко-российского союза»^[552]. Великий князь знал из своих источников о немецком закулисье стачечного движения, и петербургской общественности стало известно, что «бастующих… поддерживали немецкими деньгами»^[553]. Как упомянул в своем докладе германский посол, его позабавила «ирония судьбы… в то время, когда в красносельских лагерях русские гвардейцы приветствовали царского гостя пением “Марсельезы”, в предместьях Петербурга казаки разгоняли нагайками рабочих, певших ту же самую “Марсельезу” [курсив в тексте. – Е. И. Ф.]». Император прочел доклад со злорадством, отметив: вот он, «союз Абсолютной Монархии с Абсолютной Социалистически-Санкюлотской Республикой»!^[554]

Когда эскадра с высокими французскими гостями на борту 10 (23) июля отчалила, ленинская партия, вышедшая из столкновения ослабленной вследствие потери легальной печати, резко свернула стачечное движение в столице. Листовка ПК призвала рабочих закончить всеобщую забастовку, объясняя, что время для вооруженного восстания еще не пришло, войска, крестьяне, да и рабочие в далеких провинциях недостаточно революционизированы, а потому все силы рабочих должны быть направлены на подготовку второй революции с помощью новой, усиленной агитации. Пока рабочие, которых несколько месяцев подбивали, а зачастую прямо-таки гнали на забастовку, недоверчиво протирали глаза, ПК 11 (24) июля выпустил еще одну листовку, энергично требуя прекратить всеобщую стачку и воздерживаться от вооруженных схваток с силами правопорядка. Призыв возымел «желаемое действие»^[555]. Для Ленина, которому очень хотелось превратить стачечное движение в революционную акцию, – он за те недели не раз заговаривал о «вооруженном восстании» и намекал на 1905 год – это было временное отступление. Он доказал, что его партия способна если не парализовать, то изрядно расстроить военные усилия России, и вскорости ждал сигнала к серьезным делам: «…все крайнее левое… склонно приготовляться к приему войск Вильгельма в столицу не позже 1 сентября – это не преувеличено…»^[556]

Судя по немецким дипломатическим источникам, пока Генштаб удовлетворился продемонстрированным ему «опытным образцом» и отложил большое испытание России на прочность изнутри, буде таковое понадобится ввиду военной слабости центральных держав, до войны. Вообще в политических кругах Берлина теперь существовала «надежда, что позади марширующих русских армий немедленно вспыхнет революция»^[557]. Представлялось несомненным, что мобилизовать петербургский пролетариат по договоренности получится и довести его до революции можно будет в любой нужный момент. Именно в этом смысле император сделал на докладе графа Пурталеса от 23 июля возле строк о том, что рабочие забастовки «широко распространяются», «больше половины здешних рабочих оставили работу» и «некоторые газеты во время визита Пуанкаре не смогли выйти из-за забастовки печатников», пометку «браво!», а рядом с предсказанием посла, что «в случае внешних осложнений» правительство может оказаться «в тяжелом положении», – пометку «да!»^[558]. Весьма вероятно, что император и строго монархические, некогда русофильские силы в армии и Министерстве иностранных дел хотели подождать и посмотреть, как будут развиваться события в России после начала войны, не спеша с революционным решением, которое смело бы российский монархический строй и царя как возможного партнера по переговорам. Лишь в случае сильного военного сопротивления и крайней непримиримости русской царской семьи следовало сделать ставку на организованные силы революционных коллаборационистов, желающих смены строя.