БРАВО!
Покинув компанию Мориса, я почему-то начал размышлять над тем, откуда растут ноги у всех бед человеческих. Не знаю с чего вдруг, но я пришёл к выводу, что большинство недостатков в нас формируются из-за того, что мы лишены способности ощущать время. Пока ты ходишь в садик, ты вообще ни о чём не думаешь. Когда идёшь в школу, начинаешь переживать ломку. Как только дело доходит до старших классов, голову начинают занимать мысли о противоположном поле. Подходит время поступать в институт, как вдруг ты понимаешь, что слишком много времени потратил на всякую ерунду вместо того, чтобы развиваться и начинаешь в конвульсиях пытаться наверстать упущенное. Но что упущено, то упущено. Ничего не остаётся, кроме как подобрать то, что ещё не поздно. И вот с этими остатками ты пытаешься двигаться по жизненному пути. Затем приходит осознание, что упущенное в молодости время начинает сказываться и тратишь лишнее время на компенсацию того, что недобрал в своё время. Как только становится понятно, что ты вроде как наверстал упущенное, тут вдруг выясняется, что уже время создавать семью, а ты к этому не успел подготовиться. Начинаешь готовиться к созданию института семьи, как замечаешь, что ты сильно запаздываешь с этим делом, а когда свои дети подрастут, тебя неминуемо посетит вопрос о том, почему человеку отведено так мало для жизни. Не то чтобы человек всё время пытается переложить свои косяки на кого-нибудь или что-нибудь, просто каждый отрезок жизненного пути имеет своё время, и когда приходит осознание того, что мы опаздываем и не вписываемся по времени в те планы, которые предписаны изначально, то начинаем торопиться и всё летит к чертям. Отсюда и возникает гнев на весь окружающий мир, который устроен так, что мы не можем получить своё без сумасшедшего геморроя. Отсюда и разочарование в себе от несбывшихся надежд, когда оказывается, что для достижения цели ты не в состоянии сделать всё необходимое, потому что это выше твоих сил, после чего наступает отчаяние. Дело даже не столько в своевременных решениях, сколько в легкомысленном восприятии времени. Мы не хотим понять того, что время является самым бесценным ресурсом, которым наделяет нас природа.
Раздался звонкий сигнал и двери раздвинулись. Едва я вышел из лифта, как почувствовал приятный холодный ветерок, который пробегал по моим щиколоткам. Это было помещение, по которому можно сразу судить о хозяине, который не лишён вкуса. Нечто похожее на гостиную было обставлено мягкой мебелью кремового оттенка в стиле минимализма строгой формы и острыми углами. Даже журнальный столик перед диваном имел форму грубой квадратной спирали, образуя три яруса. На бледно-бежевой стене были развешаны картины в стиле поп-арт с эффектом постеризации. На них были изображены Мэдисон-авеню 1960-х, Мэрилин Монро в своём знаменитом белом платье на решётке метрополитена на фоне всемирно узнаваемых мультяшных персонажей, игральные кости с колодой карт, лицо переполненной экстаза девушки, оранжевый «додж челленджер» на фоне ночного города, гепард под африканским дубом на закате. Я подошёл к книжной этажерке и начал изучать содержимое корешков. Мне трудно было понять, каков род занятий хозяина. Среди книг было полно истории, философии, психологии, политологии, социологии и прочих областей.
Вдруг до меня начал доноситься голос из соседней комнаты. Через несколько реплик я понял, что кто-то разговаривал по телефону. Затем послышался щелчок трубки, опустившейся на телефон, который сменили нарастающие звуки шагов. В комнату вошёл мужчина лет тридцати пяти с тёмными волосами средней длины и стильной бородкой в форме эспаньолки вокруг губ и вертикальной полоской под нижней губой, с которой неплохо сочетались косые и острые бакенбарды.
Незнакомец подошёл ко мне и протянул руку.
– Ну здравствуй, Эдди. Норман Кор.
– Нехилое у вас жилище – подметил я. – Хотел бы я себе нечто подобное.
Жестом провожая меня к выходу, Норман спросил:
– А что в нём нехилого?
– Эстетично. Я вообще тащусь от ретро-стиля.
Норман раздвинул двери у выхода и вышел, призывая меня идти следом. Мы двигались по живописной деревянной лестнице. Спустившись с последней ступеньки, мы начали идти по пирсу, который уводил в море метров на пятьдесят от берега.
– А как тебе такая эстетика? – спросил Норман.
На побережье в частных домах я бывал не раз, но такой вид мне попался на глаза впервые. Вода в море имела полупрозрачный вид оттенка аквамарин. От восторга мои шаги стали замедляться.
– Извините, но не могу сказать. Просто есть в мире вещи, которые цензурными словами описать не получается.
Норман громко засмеялся. На нём были рубашка наподобие гавайской и штаны такого же цвета и покроя, как у меня, с той лишь разницей, что свои я получил в больнице, а он от какого-нибудь охренительно дорогого модельера.
Мы подошли к концу пирса, где перпендикулярно дорожке располагалась прямоугольная площадка параметрами пять на восемь. Там стоял небольшой столик с тремя стульями и зонтиком. Солнце находилось в зените, так что зонтик был очень даже кстати.
Мы сели по разные стороны от стола, повернувшись полуоборотом к морю. Норман посмотрел в направлении горизонта и сказал:
– Самое интересное то, что я всегда стремлюсь овладеть такими вещами, которые будут стирать связь между мной и реальным миром. И это несмотря на то, что я осознаю весь недостаток такого подхода. Человека, одурманенного восторгом, обмануть проще всего. Это как отвлекающий манёвр для фокусника. Хотя это всё равно неизбежно.
– Я бы не сказал, что это плохо.
– Поверь мне, Эдди, это великое изобретение. Лучше любого оружия.
Я не мог с этим согласиться, хотя и понимал, к чему ведёт Норман, говоря об оружии.
– Допустим, ты пригласил девушку на свидание – продолжал он. – Ты постараешься найти самый ароматный одеколон, побреешься, сделаешь свежую стрижку, отыщешь самые эффектные шмотки, какие только найдутся в твоём гардеробе. Ты будешь крутиться как белка в колесе, лишь бы выглядеть отпадно перед той женщиной, на которую положил глаз. Ты будешь разговаривать с ней не теми словами, какие используешь в своей повседневной жизни, а теми, какие ей захочется услышать от тебя. Ты отведёшь её не в первое попавшееся кафе, а в добротный ресторан. И всё это ты будешь делать не потому, что она ожидает дорогие подарки и яркие впечатления. Ты будешь так суетиться для того, чтобы замазать свои недостатки и создать видимость привлекательных черт, которых у тебя либо нету совсем, либо они слабо проявлены. Словом, это будет уже не Эдди, а абсолютно другой чувак, который намного более культурный, воспитанный, романтичный, интеллектуальный и внимательный к каждой прихоти дамы. Ради чего вся эта морока – итак понятно. Чтобы добиться своего, ты вынужден превратиться в другого человека. Это можно назвать торговлей собой. Ты в прямом смысле продаёшь себя. Если быть точнее, лучшую версию себя, потому что чем дороже продашь, тем нечто более весомое получишь взамен. Или вот тебе другой пример. Ты приходишь на собеседование, одетый в костюм, рубашку и галстук. Ботинки начищены до блеска. Волосы расчёсаны. На каждый вопрос ты отвечаешь сдержанно, скромно, но как можно более раскрыто. Даже если отвечать на заданный вопрос особо нечего, ты что-нибудь, да скажешь. Ты будешь лить воду, но звучать это будет складно, чтобы работодатель не подумал, будто ты ни на что не способен. Это может быть даже ложь, но ты вынужден это сделать, потому что, если ты не продашь себя, на работу тебя не возьмут. Произвести впечатление мы пытаемся ежедневно. Мы прикидываемся теми, кем не являемся. Но это как базовая потребность. Это неотъемлемая часть процесса социализации.
Мне было трудно спорить с Норманом, но и поддакивать каждому его слову я не мог, потому что в этом случае я бы чувствовал себя как одноклеточная инфузория, не имеющая личного мнения.
– Но невозможно прикидываться до бесконечности долго. Всё равно что прожить жизнь, не нарушив ни единой заповеди.
– Я тебя умоляю. Чем дольше ты играешь на публику, тем лучше вживаешься в эту роль и тем дольше ты из неё не выходишь. Любая косметика, подбор одежды, красивые слова, крутой автомобиль, дорогие понты, лицемерие перед благотворителями – всё это часть человеческой сущности. Если бы человек напрочь был лишён тщеславия, то ему не светило бы ничего в этой жизни. Перед нами возникнет портрет невыносимой личности, которую будут обливать грязью все, кому не лень. Такому человеку точно не найдётся места в обществе. Тщеславие позволяет нам быть более сносными и приемлемыми для контакта с внешним миром. Поверь пиар-агенту со стажем – указывая обеими руками на себя. – Нужно просто вести себя в соответствии с тем, что вызывает одобрение у окружающих. Это не так уж трудно. Каждый более или менее знает о том, чего хотят остальные.
Слушая Нормана, я посмотрел в сторону моря, всматриваясь в синий горизонт и задумался над тем, как мало люди знают о мире, который сами же и создали. Порой люди не знают сами себя. Они без конца задаются вопросами, ответы на которые зачастую валяются у них под ногами. Современный человек существует уже более пятидесяти тысячелетий, но до сих пор не может найти ответы на банальные вопросы. Мне казалось это немыслимым. Сколько ещё понадобится времени, чтобы очевидное стало таковым?
Вдруг Норман снова посмотрел на меня и добавил:
– Но главное…
МЕЖДУ НЕБОМ И ЗЕМЛЁЙ
– Разряд!
– Есть пульс!
Медсестра констатировала восстановление сердцебиения, после чего реаниматолог стукнул по краю стола и с лёгкостью обронил:
– Молодец парень. Так держать. Больше не смей уходить.
Я не понимал того, что открываю глаза. Я всё ещё прислушивался к голосу Нормана. Он собирался сказать мне самое главное. Проклятье. Нельзя было меня вернуть на этот свет на пару секунд позже. Тут вдруг я почувствовал, насколько свинцовыми были мои веки. Первым, что я увидел, была моя жена – Шарлиз. Она была всего на год младше меня, но выглядела так, что меня начинали всё чаще посещать мысли о том, что она всё-таки не зря выкинула кучу денег на всякие крема и маски. Она заметила, что я открыл глаза и тут же поспешила чмокнуть меня в лоб. Я ощутил на своём лице прядь её чёрных волос. Будто меня ангел погладил. Ангелы тоже плачут. Но это-то точно были слёзы радости, которые прокатились по её щекам.
Тут в палату вошёл мужик в зелёном медицинском костюме и белом халате. Я начал гадать, тот ли это врач, который лишил меня самой мудрой цитаты, которую я только мог услышать в жизни. Но затем я снова посмотрел на плачущее лицо Шарлиз и уже был ему благодарен, что это не были слёзы скорби.
Спустя две недели меня выписали. Те несколько открытых ран, которые я получил при ударе о рулевое колесо, уже почти затянулись. Корка уже осыпалась и остались только розовые следы. Помимо жены во время выписки меня встречали родители, сестра с третьим по счёту мужем и дети. Их у нас было двое. Сын был одиннадцати лет, а дочка – семи.
Хоть наш разговор с Норманом и оборвали на самом важном месте, всё же врачи оказались матёрыми. Я спокойно передвигался на ногах и без посторонней помощи так, как будто ничего и не было. Ни головных болей, ни тяжести в ногах.
Шеф настоятельно рекомендовал мне не торопиться с выходом на работу и предложил поваляться дома две недели. Это время я решил не тратить впустую. Я перекопал все семейные альбомы и рассказы о предках в своей памяти, после чего составил родословную с портретами и кратким описанием каждого из своих предков: имя, год рождения (и смерти, когда дело касалось покойных), место рождения и места проживания, профессия и прочие детали из жизни человека. Описав подробно каждого человека из генеалогического древа, я распечатал и сверстал в некое подобие альбома, который затем оставил на хранение в банковской ячейке.
Пока я сидел дома, мне позвонили из школы и сказали: «Ваш сын напортачил». Я сказал, что прибуду после занятий, когда придёт время забирать сына.
Не успел я войти в кабинет директора, как этот невысокого роста мужик, с лысиной на затылке, в очках и с брюхом больше среднего в спешке повёл меня в коридор и начал спрашивать моё мнение, активно тыкая указательным пальцем вверх. Наверху находилось окно длиной метров в шесть и два в высоту. Окно было поделено на пять секций в длину и пятнадцать в высоту. И где-то посередине не хватало одного окна. И как вы уже догадались, это был мой парень. Директор ещё долго читал мне нотацию о том, что футбольное поле для этого и расположено на большом расстоянии от корпуса, чтобы мячи не поражали уязвимую «мишень». Я сдержанно заверил его, что проведу с сыном разъяснительную беседу и мы отправились на парковку. Сев в автомобиль, я посмотрел на сына. По его лицу было заметно, что его накрывала хандра. В общем, я и не удивился. Он ожидал от меня конкретной реакции. Обычно в таких случаях я начинал на пальцах объяснять детям, что так делать нельзя, при этом всегда сохранял спокойный тон, чтобы они вслушивались в содержимое моей речи, а не в её громкость. Хотя признаю, время от времени я и высказывал наставления громче обычного, но сам того не замечал, а когда осознавал, то уже было поздно. Но не в этот раз.
– Не раскисай, Терри. Мало ли что нам сказали. Зато какой у тебя прицел. Это ещё надо суметь попасть в самую середину, да ещё так, чтобы разнести только одно окно, а остальные оставить целенькими. У тебя есть чему учиться.
Затем я подставил кулак и Терри, уже с улыбой на лице, ударил своим кулаком. Он тут же повеселел и скоро забыл о случившемся.
Приехав домой со школы, обнаружилось, что жена уронила с верхней полки гарнитура коробку с бокалами, которые нам на свадьбу подарили её коллеги. Это был «Баккара2». Наблюдая за гримасой ужаса на лице Шарлиз, я вспомнил, что отложил на покупку нового монитора большей диагонали, но вдруг подумал, что пока нынешний работает, потерпеть можно. Я дал Шарлиз шесть сотен, на что она ответила:
– Эдди, ещё неизвестно, когда мы получим выплаты по страховке.
– Даже если не получим, продадим как металлолом.
Но от грусти это её не избавило. Потом я вспомнил про то, как она постоянно психовала при включении блендера из-за того, что кнопку «пуск» приходилось удерживать пальцем до тех пор, пока нож не измельчит содержимое до нужного размера. И я поехал в ближайшей магазин бытовой техники, купил самую навороченную модель с подсветкой, целым ассортиментом насадок и четырёхступенчатым скоростным режимом, и попросил упаковать в подарочную обёртку, а когда привёз коробку домой, сказал Шарлиз, чтобы не открывала её до утра. Спала она крепко, так как была уверена, что в коробке бокалы, но мысли об утраченном свадебном подарке её уже не посещали.
Через пару дней мы с отцом отправились на рыбалку. Мы сидели на пирсе уже второй час. Улов был не ахти какой, но и в то же время достаточным, чтобы можно было сказать «для галочки». Пока я потянулся за минералкой, какая-то скотина потянула за мой крючок. Отец поторопил меня и я бросил бутылку, хватаясь за удочку. Я не задавался вопросом, что было на крючке, потому что я ловил кайф от того, с какой силой уходил груз на глубину и как гнулась удочка. По сравнению с тем, как приходилось вытаскивать леску до этого случая, мне казалось, что я поймал акулу. И вот когда крючок дошёл до поверхности воды, жертва буквально вылетела на пирс. Это был ушастый окунь сантиметров тридцать-тридцать пять в длину. Он трепыхался и барахтался. Я спешил подхватить, но сволочь плюхнулась в воду, а крючок, как потом оказалось, сошёл с рыбы. Сначала мне пришлось выслушать от отца сардонические упрёки о том, что рыбак из меня такой же, как и пилот гоночного болида. Но мне нашлось что ответить:
– Ну кинул бы я его в садок, и что с того? Дети не ахнут, потому что в океанариуме они видели рыбу в разы больше. Шарлиз это точно не впечатлит. Она проклинает рыбалку каждый раз, когда мы едем на неё. А в остальном, зажарили бы и съели. Какая разница, какого размера рыба, если она всё равно окажется в желудке.
Отец посмотрел на меня с подозрением и сказал с ноткой юмора:
– Лузеры всегда находят оправдание своим поражениям. Но у тебя это стало как-то оригинально получаться. И самое интересное – убедительно. Даже я почти поверил.
Мы засмеялись, после чего я добавил:
– Главное процесс.
– Да неужели?
– Сам подумай. Привезти домой не так уж важно, потому что в любом супермаркете можно купить рыбу намного больше, вкуснее и гигиеничнее. Мы ездим на рыбалку, чтобы вытянуть рыбу из воды. Весь кайф начинается в тот момент, когда рыба садится на крючок и продолжается ровно до тех пор, пока ты не вытащишь её из воды. Я вытащил её из воды? Вытащил. Ну а то, что крючок не успел достать – мелочь. Какая разница: я достану его или он сам соскочит? Если ты вытащил рыбу из воды, то этот вопрос уже теряет смысл. Это как в сексе: ты кайфуешь ровно до тех пор, пока процесс продолжается, а куда полетит снаряд – уже не интересно.
– Я же говорю, умеешь отмазки лепить. – После этих слов мы засмеялись ещё громче.
После возвращения с рыбалки меня снова посетили мысли о том, что Норман не успел сказать о самом главном, что нужно знать про человеческое тщеславие.
На следующий день ко мне прибежала дочка и начала задавать кучу вопросов. В школе им дали задание написать небольшой художественный рассказ собственного сочинения в жанре сказки или что-то в этом роде. Её интересовало, может ли собака переплыть реку, если раньше она ни разу не была в воде. Причём по её лицу было видно, что для неё этот вопрос стал чуть ли не головной болью. Она настойчиво убеждала меня в том, что хотела бы написать реалистичную историю.
– Не существует ведь ни хоббитов, ни драконов, ни колдунов. Мы живём в другом мире.
Тогда я ответил ей следующее:
– Саманта, ты сама должна решить, каким будет мир в твоих глазах. Даже если это будут рогатые птицы и плавающие белки, тебя это не должно останавливать. Многие века летающий человек оставался глупой фантазией, пока не изобрели самолёт.
Я поцеловал её в темень и, кажись, мои слова заставили её поколебаться в своём отношении к сочинительству.
Выплаты по страховке я получил быстро и без какой-либо волокиты. Слова Шарлиз о мощности двигателя почти достигли уровня скандала. Честно говоря, мне и самому не хотелось испытывать судьбу дважды. Я взял трёхлетний автомобиль с двигателем на сто семьдесят лошадиных сил, но самую топовую модель и комплектацию среди всех доступных. Это был четырёхдверный кабриолет небесного цвета. Терпеть не могу оттенки синего, но я запомнил то, какой была мечта у Шарлиз, когда она рассказала об этом на одном из первых свиданий. Она мечтала о голубом кабриолете и доме на берегу океана. Кабриолет я ей устроил, а вот дом на берегу, пусть и не на всю жизнь, но на пару недель на курорт мы съездили всей семьёй. Терпеть цвет кабриолета мне было намного проще, по крайней мере первые пару месяцев, потому что именно столько времени Шарлиз ещё не могла опуститься на землю, а для женатого мужика это как карт-бланш, чтобы позволять себе всякие вольности, пока жена не замечает происходящего вокруг неё. Хотя не могу сказать, что Шарлиз походила на большинство тех жён, которые пилили мужей. Она могла высказывать своё мнение, но никогда не шла напролом. Наверное, в этом смысле я сорвал джек-пот, когда познакомился с ней.