6
Энни стояла, прислонившись плечом к большой рейке, на которой держалась конструкция полосатого бело-красного шатра. Внутрь она войти не решилась и пообещала себе, что только одним глазом посмотрит на представление и скроется в лесу прежде, чем ее кто-нибудь заметит.
На самодельной сцене, сколоченной наскоро из досок, выступало три карлика, которые вышли под крики толпы. Они сидели друг у друга на плечах и были одеты в одно большое пальто в пол. Со спины могло показаться, что на сцену вышел довольно высокий и худой мужчина, но, когда они сбросили свое облачение, толпа взорвалась смехом и аплодисментами. Артисты развлекали публику разными трюками: делали сальто, жонглировали горящими шарами и глотали огонь.
Потом выступала девушка, которая под сводом шатра танцевала невообразимой красоты танец. Ее поднимали на верх и удерживали несколько тросов, пока она, улыбалась и махала зрителям. Шатер не был слишком высоким, чтобы гимнастка могла разбиться насмерть, но люди, неспособные летать, завороженно смотрели наверх. Толпа затихла и по ней пронеслись восторженные возгласы.
Так красота вызывала восхищение и поклонение, а уродство – смех и крик.
На сцену вышел складный мужчина, на пару голов выше любого местного здоровяка и гнул толстые железные пруты, словно соломинки. В конце у него в руках оказался большой железный цветок, который он смастерил на потеху толпе. Он встал на одно колено и на сцену вышла та танцовщица. Силач протянул ей цветок, но она не смогла его поднять и с грохотом уронила на пол. Толпа взвыла и засмеялась. В конце этот железный цветок со сцены утащили три карлика, волоча его по земле и ругаясь друг на друга.
Так сила вызывала страх.
«Такими цветами не лечат», с грустью подумала Энни и поняла, что, несмотря на то, что увидела все представление, не помнит, как на сцену выходил клоун Ди, известный ей как недавний гость Нед. Именно его лицо было на каждой афише в городе.
Энни обошла шатер по кругу и встретила Неда позади, сидящего на земле в своем белом клоунском обличии. Он сложил голову на колени и о чем-то думал.
– Почему ты не выступаешь? – Энни добавила своему голосу напускной храбрости.
– Чувствую себя плохо.
Нед не изменил своего положения, но Энни поняла, что он узнал ее голос.
– Пойдем со мной, я дам тебе что-нибудь, от чего тебе станет легче.
Нед встал на ноги и отряхнулся от прилипшей сухой травы и пыли. До ее хижины они шли в полной тишине и Энни не хотела ее прерывать своими разговорами. Сегодня, после того, как Нед ушел, пригласив ее на вечернее заключительное выступление, она долго сидела и перебирала перья на вороньих крыльях и рассказывала любопытному ворону о своем новом знакомом.
– Я уверена, Эдгар, – сказала она тогда, – что ты все запомнишь и расскажешь мою историю своим потомкам. А они своим. И я буду жить вечно в вашей вороньей памяти.
– Еще, Эдгар, – добавила она чуть позже, – я знаю, что скоро что-то произойдет, что изменит нашу с тобой жизнь. Я это чувствую.
Когда они пришли к дому, луна уже поднялась над деревьями, но периодически скрывалась за быстро плывущими облаками, оставляя поляну в полной темноте.
– Ты знаешь лекарство от любой болезни? – внезапно спросил Нед.
– От каждой, которой болеет любая земная тварь. Корень солодки помогает при сильном кашле, настойка из розы может обезболить, лавандовое масло хорошо успокаивает и помогает уснуть, вербена справляется с золотухой и чесоткой, – начала перечислять Энни, но, заметив, что Нед перестал ее слушать, остановилась, – Что тебя беспокоит?
– Какой отвар поможет разбитому сердцу?
– Разговоры, – улыбнулась Энни и повторила, – разговоры и хороший чай.
– У меня есть подруга, я знаю ее уже много лет. Ты видела ее на выступлении сегодня, – Нед посмотрел на Энни, будто пытаясь угадать интересно ли ей.
– Та гимнастка?
– Да, она самая. И сколько я ее знаю, она влюблена в Сэма. В парня с железной ромашкой. Безуспешно.
– Такое бывает.
– И мне иногда очень тяжело смотреть на то, как она страдает каждый раз, когда не находит у него взаимность. И я не знаю, что мне сделать, чтобы облегчить ее боль.
– Эдди, – мягко произнесла она, отказываясь называть его Недом, – отвары не лечат душевную боль, только притупляют ненадолго. Разговоры, вот что может помочь тебе и ей. Или молчание, оно, в нужный момент, оказывает более целительное воздействие, чем глупая болтовня.
– И о чем мне говорить?
– Обо всем, что угодно, – Энни улыбнулась, – о прошлом, о будущем, о настоящем. Чужая душа, особенно женская, навсегда останется для тебя загадкой. Но разговоры помогают, это правда. А мне остается лечить то, что не способно излечить простое слово.
– Спасибо, Энни.
– Я ничего не сделала, – сказала она и отвернулась, чтобы скрыть улыбку.
7
Нед осознал всю целительную силу слова, проговорив с Энни до самого рассвета. Она внезапно стала для него самым близким другом и рассказала всю историю своей жизни, уместив ее в несколько часов и сократив до безобразия. Нед был согласен услышать ее еще много раз, приправленную самыми мелкими подробностями.
Энни рассказала, что выросла в соседней деревушке к югу отсюда. Она не знала своих родителей, но была воспитана местной травницей, которая чудом пережила преследование ведьм. Она заботливо переписывала все гримуары и книги с рецептами и, в конце концов, выучила их наизусть. Потом, после смерти своей воспитательницы, которая умерла, прожив больше ста лет, Энни перебралась в этот заброшенный дом и стала лечить людей, в обмен на еду и предметы быта. Она рассказала про ворона и познакомила их, сообщив, что назвала его Эдгаром в память о первой и единственной любви своей приемной матери. Тот Эдгар, который жил и умер еще до рождения ворона и Неда, был пекарем и единственным мужчиной, проявившим доброту и сострадание к молодой знахарке.
– Они никогда так и не были вместе по-настоящему, – с горечью в голосе говорила Энни, – она в спешке уехала, спасаясь от разъяренной толпы, когда ее намеривались обвинить в колдовстве. А Эдгар умер от проблем с сердцем, которые она, конечно, могла бы вылечить, если бы осталась. После этого она не была ни с одним мужчиной и говорила мне, что именно это позволило ей жить так долго.
– Если у тебя нет разбитого сердца, то и нет необходимости лечить его разговорами? – отметил Нед.
– Все так, – и Энни снова улыбалась.
Неду казалось, что она улыбается вообще всегда. Когда говорит о грустном, о веселом, о тревожном. В любой момент, когда он смотрел на ее профиль, слегка освещенный через витражное окно, Нед замечал улыбку.
Потом Энни переехала в этот дом, потому что, как она призналась, все с той же улыбкой, но грустью в голосе, их там никто не любил. Люди пронизаны предубеждениями к тому, что не могут понять и, вероятно, ей тоже придется вскоре покинуть это место.
– Поехали со мной, – внезапно предложил Нед и в ту же секунду осознал, что сказал глупость.
– Как же…
– Или, если хочешь, я останусь с тобой и буду отгонять всех недовольных.
– Спасибо, Эдди, правда.
На секунду ее лицо стало серьезным, будто она обдумывала его предложение, но после вновь озарилось улыбкой. Она указала рукой в сторону окна и сказала:
– Я сделала его сама. Не люблю яркий солнечный свет, он мешает работе.
Потом она принесла горький горячий напиток зеленого цвета и предложила его Неду.
– Это чай. Его привезли из Азии. Он лечит вообще все. Здесь его трудно достать, но мне подарили немного из благодарности за вылеченного ребенка.
Нед отпил немного из фарфоровой чашки, которая так же была платой за работу Энни, и поморщился.