По дорогам жизни и смерти

Невеста

Невеста! Я ещё в юности поняла, что это старомодное слово – многогранное понятие о силе и нравственной готовности, способной принести на алтарь любви и семейного очага свою верность и чистоту. Не всякая юная особа может стать настоящей невестой.

В 1949 году я жила в маленьком городке, на берегу реки Ипути и работала старшей пионервожатой в школе. Я целый день носилась по классам, но часто забегала в приёмную директора, потому что там секретарём работала моя подруга Таня. Мне только пошёл семнадцатый год, а Тане исполнилось уже восемнадцать лет. В отличие от остальных моих подруг, Таня была уже два года невестой. Жених служил в Германии. И это обстоятельство поднимало её в наших глазах, мы её уважали и очень любили. Да и как не любить! Человек она – редкий: весёлая, доброжелательная и очень красивая; стройная, с тонкой талией и высокой грудью, длинноногая. В нашем поколении, детство которого пришлось на войну, когда как раз растут ноги, трудно встретить девушку с такими красивыми ногами. Её нежное лицо, с хорошим румянцем, обрамляли короткие, всегда удивительно чистые и мягкие белокурые волосы, чуточку завитые на концах. Она не подкрашивала их, они по природе имели такой цвет, а брови и длинные ресницы, напротив, были тёмными, тоже от природы. Она не нуждалась в косметике. Крепкий ротик, с чётко обрамлёнными линиями, но пухленький, мне всегда напоминал не распустившийся бутон красной розы. Но самое главное – прекрасные глаза: большие, иногда тёмно-голубые, иногда серые, с какими-то весёлыми искорками.

В ней чувствовалась порода. Она не походила ни внешностью, ни характером на моих землячек и сверстниц, угрюмых и несколько грубоватых, в натуре которых формировались эти черты от бесконечных нашествий и разорений с Запада. Жизнерадостность и доброта исходили от всей её чистенькой и опрятной фигуры. Никто не учил её шить, но она сама себе кроила и шила изящныя платья, отделывая их то бусинками, то складочками, то строчкой, с таким чувством вкуса и меры, что этому могла бы позавидовать любая первоклассная портниха.

Таня преданно, больше двух лет, ждала своего жениха Виктора. В войну он потерял родителей и дядя-генерал, приехавший узнать о судьбе родных после пожарищ и боёв, забрал мальчика с собой. Виктор стал сыном полка, воевал, имел даже солдатские награды и какое-то звание. После войны он остался с дядей, служил при штабе. Таниной маме он приходился каким-то дальним родственником. Приехав на побывку, он увидел красивую девочку; и с первого взгляда, как говорят, «прикипел сердцем»; проводил её домой, и они подружились. Перед отъездом Виктор сделал ей предложение и попросил Таню ждать его возвращения, чтобы потом в её совершеннолетие, пожениться. Тане он очень понравился, и она обещала его ждать.

В течение двух лет он аккуратно посылал ей письма и посылки, с отрезами на платья, недорогими украшениями и европейскими сладостями. Два раза приезжал на побывку, и эти встречи ещё больше укрепили их чувства.

Таня с мамой жила в маленькой избушке. Даже по тем временам, среди только что отстроенных хат по принципу: «скорей бы крышу над головой», это строение с двумя крошечными окошками, одно выходило на улицу, другое – во двор, казалось очень убогим жилищем, даже без изгороди, как у других. Пройти через дверь можно, только наклонив голову. Но внутри это помещеньице потрясало сверкающей чистотой. В комнате помещалась печь и рядом-полутораспальная железная кровать, с чистейшим покрывалом и горкой подушек с белоснежными наволочками. Размереженные и накрахмаленные зановесочки на окошках сверкали хрустящей белизной. Столик у окна, на котором стояла швейная машинка, кухонный столик напротив печки с ведром воды, накрытым деревянным кругом, пол – всё выскоблено и вымыто до желтизны. И только старинный, окованный железом сундук, контрастировал в цвете с тщательно выбеленными стенами и потолком.

Один раз в неделю мы с Таней ходили в кино или на танцы в клуб бумажной фабрики, готовились к выходу тщательно. Таня меняла часто наряды, и я искренне восторгалась её удачной работой. Весь мой гардероб состоял из тёмно-синей шерстяной юбочки и белой кофточки, сшитых под пионерский галстук. И потому Таня открывала сундук и вытаскивала оттуда платья, одно за другим, заставляя меня примерять. Найдя то, что надо, она говорила: «Это тебе идёт. Какая ты красивая, пичуга-щебетушка!»

Её мама – полный контраст своей дочери, маленькая, угрюмая, казалась абсолютно бесцветным существом, не одобряла этих занятий, и хотя я никогда не слышала её голоса, но чувствовала, что она Таниных подруг терпеть не может.

Но Таня как бы не замечала маминых взглядов, весело улыбалась ей и делала своё дело: то у воротничка или у талии подстегнёт что-то иголочкой, то сделает ещё какую-то складочку. Ей доставляло удовольствие наряжать не только себя, но и своих подруг, которым она шила платья бесплатно, правда, крайне редко, потому что отрез, по тем временам, для девушки – настоящее богатство.

Я смотрела на Таню, то на её маму и думала: «Откуда у этой неприметной женщины взялась такая красавица-дочь? Кто её отец, спросить не решалась, и она никогда не говорила об отце.

То, что мы ходили на танцы, Таниной маме не нравилось, но, наверное, она понимала, как тяжело юному, весёлому существу вечерами сидеть дома за швейной машинкой, даже ожидая жениха, который жил где-то за границей. Друзья и родственники Виктора в танцевальном зале не оставляли без внимания красавицу-невесту, постоянно приглашая её танцевать, отсекая дорогу к ней всяким чужакам. Ждать оставалось ещё полгода до предполагаемой свадьбы, как вдруг в Танину жизнь ворвалось нечто невообразимое и закружило её в вихре необычных чувств и страданий.

Однажды весной в танцевальном зале появилось новое лицо, только что отслуживший Армию, красивый парень Анатолий. Высокий, подтянутый; лицо с правильными благородными чертами, глаза – голубые, волосы волнистые (дымчатого цвета), одет в элегантный чёрный костюм. О нём не скажешь, что он богатырь, но во всём его облике виделось что-то рыцарское, романтическое, что-то от артиста или художника.

Едва они увидели друг друга, как их будто током соединило вместе. Не успели друзья Виктора преградить Анатолию дорогу, а он и Таня уже кружились в вальсе. Как они танцевали! Как будто-то чувства распирали их и поднимали ввысь. Такие красивые и возвышенные, что пары останавливались и словно заворожённые, отходили к стенам, давая им свободу. После вальса Анатолий уже не отходил от Тани, не позволяя никому танцевать с ней. Только танец прекращался, они ждали с нетерпением следующего, чтобы снова прикоснуться друг к другу. Он провожал её домой, а расстроенные друзья Виктора шли за ними вслед. О чём после говорили с Анатолием неизвестно, но преградить путь к этой милой девушке им не удалось. Может быть, он рисковал жизнью, но всё равно постоянно провожал её домой, а вслед двигались опасные тени; в зале он танцевал только с ней.

По всему городку поползли слухи. Бедной девушке родственники хором и в одиночку читали морали, и мама запретила ходить на танцы, Таня боготворила свою маленькую сердитую маму и не хотела её огорчать, но чувства убить невозможно…. Анатолий, увидев меня, послал ей письмо, Так я стала почтальоном в их горячей переписке. Слух докатился до Германии. Виктор, не долго думая, уволился со службы, несмотря на то, что ему открывались перспективы для учёбы и карьеры.

Через месяц он вернулся на родину, засыпав Таню подарками. Она не радовалась ни его подаркам, ни его возвращению.

Я видела этого Виктора: парень не высокого роста, ниже среднего, но коренастый, крепкий, круглоголовый и, как говорят в народе, лобастый. Что-то угадывалось в нём сократовское… Но куда ему до Анатолия? Жених не отпускал Таню ни на минутку. Он приходил в школу, встречал её с работы, вечерами допоздна сидел в их избушке, водил Таню в кино и однажды пришёл с ней на танцы и сразу же пригласил танцевать. Анатолий тут же пригласил на танец меня и передал ей записку, сказав: «Я жду её на аллее». После танца, извинившись перед Виктором, я отозвала Таню из зала и отдала записку. Прочитав, Таня почти побежала, и я едва успевала за ней и остановилась в начале аллеи, в другом её конце. Освещённый луной, как тень, маячил Анатолий.

Как только они увидали друг друга, тут же понеслись навстречу. Они летели, как птицы, с поднятыми вперёд к верху руками. Ничего подобного в своей жизни я больше не видела. Это была какая-то потрясающая энергия… Они парили, протянув друг к другу руки, и в этом порыве обнялись и замерли в поцелуе… Но не надолго… Таня вдруг отстранилась, что-то сказала ему, и, повернувшись, каменным изваянием двинулась ко мне навстречу. Анатолий сразу поник, шатаясь, как пьяный, ушёл в темноту…

Я, потрясённая этой несправедливостью, не зная кем созданной, разрыдалась, как дитя, и сразу, не заходя в зал, ушла домой. Таня, молчаливая и бледная, пошла туда, где её ждал Виктор.

Через несколько дней под напором родных и мамы, мучимая раскаянием за своё предательство, Таня согласилась на брак с Виктором. Но я думаю, что здесь сыграла роль её доброта: не могла она причинить боль человеку, который столько страдал с малых лет и, если подумать, был всё же одинок.

Я не видела свадьбы, потому что уехала далеко и вернулась домой только через 3 года. От подруг узнала, что Таня поселилась с мужем после свадьбы в хорошем светлом доме, по тем временам, доставшемся Виктору в наследство от родителей. Живут они мирно, на берегу Ипути, почти у самой воды. Виктор работает на бумажной фабрике рабочим, заядлый рыбак. Таня по-прежнему работает в школе, у них – двое деток: мальчик и девочка; и ещё сказали, что последнее время Виктор стал выпивать.

Анатолий от отчаяния и в отместку женился вскоре на пышногрудой блондинке-финансистке, которую прислали на работу в банк, девушке умной и энергичной. Они живут в своём доме, построенном самим Анатолием; он, как и Виктор, работает на фабрике. И у них – двое детей: мальчик и девочка. Анатолий очень привязан к детям, серьёзно занимается их воспитанием, не пьёт. Он возмужал и стал ещё красивее. Жена гордится им и души в нём не чает, и он отвечает взаимностью. Я вспомнила её, она ходила в танцевальный зал, и подумала: «От такой волевой девицы даже птичка не выпорхнет».

Вскоре встретилась я с Таней, торопилась и не заметила её. Она окликнула меня, мы обе обрадовались встрече. Таня почти не изменилась. Только красота её как-то затерялась в лёгком сером пальтишке и платочке. Так в нашем городке одевались все замужние женщины. Но посмотрев на её лицо и фигуру, сразу поймёшь, что перед тобой женщина редкой красоты. Вот только кисти рук, на них не было перчаток, красивые, как и прежде, чуточку обветрили и загрубели от домашней работы. И после нескольких восторженных слов, видя, что я тороплюсь она сказала: «Приходи ко мне в гости, поговорим… Если у тебя есть ткани на платья, я сошью тебе по самой низкой цене.» У меня был штапельный отрез, и я весной пришла к ним в гости.

Дом, как у всех горожан, простой деревянный, ничем особенным не отличался. Но во дворе и в самом доме потрясала сверкающая чистота, как в избушке Таниной мамы. Никаких лишних вещей, да и откуда в то время они могли взяться? Два помещения: кухня, она же столовая и прихожая, и ещё одно – просторная светлая комната. Виктор был дома. После приветствий, они предложили мне пройти в горницу, в которой всего-то стояла кровать, рядом детская кроватка, стол и два стула. Но я, потрясённая, остановилась, как вкопанная, потому что все стены были увешаны живописными полотнами, окантованные в простые, но аккуратные рамки. Среди них-хорошие копии с работ художников-классиков, но больше всего пейзажей с наших берегов. В них отражалось настроение, чувство художника. Они звучали лирической грустью, столь характерной для нашей природы. Всё это говорило о большом таланте, угадывалась сильная и возвышенная душа.

Я удивлённо спросила: «Чьи это работы?»

И Таня ответила мне не без гордости: «А это Виктора!» Я посмотрела на него и сказала: «На сколько я помню, Вы, кажется, нигде не учились мастерству, но о Ваших работах не скажешь, что это наивная живопись.»

– Учился немного в Германии, а теперь вот, – с какой-то иронией и ноткой сожаления добавил он, – учусь, копируя с репродукций классиков.

Я смотрела то на его работы, то на художника, то на Таню и думала: «Какие же эмоции и возвышенные мысли бушуют в этом крепком низкорослом парне, с головой Сократа?»

И мне стало грустно оттого, что такие прекрасные работы никому не нужны в этом захолустном городишке, и никому из жителей нет дела, что среди них живёт такой мудрый и талантливый художник.

Заметив перемену в моём настроении, Таня сказала: «У тебя в руках свёрток. Ты, наверное, хочешь, чтобы я тебе сшила платье?» Я кивнула, головой, она развернула ткань и стала прикидывать, как его сшить.

Я спросила: «Таня, а сколько ты берёшь за одно платье?» Она вспыхнула, растерялась, и зная, что я не соглашусь на бесплатный пошив, ответила: «Три рубля». Виктор улыбнулся и сказал своим крепким баритоном: «Ты, Таня, за шитьё одного платья скоро будешь брать одну копейку». Она посмотрела на него, как школьница, допустившая ошибку, и ничего не ответила.

Я сделала вывод, что в семье лидирует Виктор, и не только в семье, но и во всём этом захолустье он на голову выше каждого жителя в отдельности и всех жителей вместе взятых.

Чтобы снять возникшее напряжение Виктор опять сказал с улыбкой: «Раз дело пошло к примеркам, мне надо залезть на печь, – и, обращаясь ко мне, успокоил, – оттуда ничего не видно». Он, конечно, кривил душой, потому что с момента моего прихода, он внимательно рассматривал и изучал меня, как художник изучает натуру. Виктор и в самом деле, в один прыжок оказался на печке. Я думаю, что оттуда он тоже наблюдал за нами.

Уходя от них, я отметила, что Таня не смеётся так заразительно и так часто, как в прежние годы…

На примерку я пришла, когда Виктора не было дома. Опять долго смотрела на его работы, как будто открывала какую-то тайну, доселе мне не известную. Во время примерки мы заговорили о прошлом. Таня разволновалась, раскраснелась и стала рассказывать, как живёт Анатолий, какой он хороший муж, не пьёт. А я подумала, что он, отверженный мужчина, будет всю жизнь доказывать, какой он – исключительный муж.

Я спросила: «Встречала ли она его с тех пор?»

– Два раза случайно встретились. Он, как видит меня, меняется в лице, и как безумный бежит, не разбирая дороги через канавы и кусты в сторону.

Вздохнула и добавила: «Мне всё, кажется, что он ждёт меня, и мы когда-нибудь будем вместе.

В этот же день она закончила платье. Я носила его с удовольствием, но больше не ходила к ней, чтобы не бередить её старую, едва затянувшуюся рану.

1990 год.

Какая она, красота?

У каждого человека свой эстетический идеал. Здесь играет роль и быт, и гены, и общественное мировоззрение.

Когда на литературных вечерах мои собратья по перу костят друг друга вдоль и поперёк, я молчу и вспоминаю свою молодость.

Я тогда работала в Добрушском райкоме комсомола (это на Гомельщине, в Белоруссии).

Отличный мой товарищ, Надя Журова, заведовала сектором учёта. Нас объединяли общие комсомольские заботы: не смущали тяжёлые дороги, по которым мы колесили на попутном транспорте, а чаще пешком, в жару, мороз и даже в метель, в лёгких пальтишках и осенних ботиночках на каблучках.

Мы верили в свои идеалы, в человечество и его прекрасное будущее.

Велико осознание своей молодости. «Какая красавица!» – говорили обо мне многие. И не только потому, что мне было 19 лет. Изящная и стройная, рост 162 см., тонкая талия, перетянутая по тогдашней моде узким ремешком. Даже перенесённые в детстве лишения не испортили моей кожи, розовой, с перламутровым отливом. Только лицо, чуточку бледноватое; но в контрасте с искрящимися глазами производили приятное впечатление. В нём отражалась норма. К тому ж озарялось белозубой улыбкой с небольшими ямочками на щеках. Две золотые косы, ниже пояса, усиливали это впечатление. Когда я причёсывалась, редко кто не любовался густым потоком золотых нитей, к чести тогдашнего отечественного шампуня под названием «Солнышко». Голос, как ручёк, походка – быстрая, лёгкая. Мне и самой казалось, что я лечу над землёй и с изумлением и восторгом смотрю на её леса, поля, реки и озёра, потрясённая деловитостью и трудолюбием людей. Я влюблялась во всех, кто встречался на пути: в детей, неустанных доярок, в пастухов и трактористов, в стариков и даже в старух. Влюблённость в мир распирала меня изнутри и я вся светилась…

Чем ни красота?

И всё же я не отвечала эстетическим взглядам сельских парней. Коренастые и коротконогие, они, за годы войны и фашистской оккупации, не наели роста. Я, наверное, казалась им жердью и чересчур городской.

Чтобы провести комсомольское собрание со стопроцентной явкой, я бегала по селу и посёлкам 2-3 дня, персонально знакомясь с каждым комсомольцем, а потом ночевала где-нибудь в избе-читальне, подложив под голову подшивки газет.

А вот Наде Журовой это удавалось сразу. Ко мне на собрание приходили, как положено, поздно: пока с колхозными делами управятся, свою скотину досмотрят, поужинают, к 9-10 часам – соберутся…

К Наде являлись сразу, даже не поужинав, к 7-ми часам, чтобы полюбоваться на «красивую девку».

Маленькая, кругленькая, как бы высеченная из цельного куска. О талии я не говорю: её не заметишь. Но лицо, тоже круглое, миловидное, белое, как молоко, с нежным румянцем – образец редкой красоты.

Тёмно-серые глаза, «не по яблоку», но очень выразительные, с длинными ресницами, смотрели на людей доброжелательно, с вниманием и теплотой. Как говорят в народе: брови – соболиные, губки – бутончик розы, улыбка – свет дневной. Высокий гладкий лоб выдавал незаурядный практический ум. Эту красивую головку венчала корона из тёмно-русой косы. Но главным достоинством её девичьего облика была грудь, большая и пышная. Впечатление создавалось, что она начинается прямо от шеи. И хотя грудь эта упрятана в тугой бюстгалтер, прикрыта безукоризненно отутюженной блузочкой, застёгнутой на все пуговицы до самого воротничка – вызывала она, даже у женщин, какие-то странные ассоциации. Стоило глянуть на её нежное белое лицо, и сразу же начинало казаться, что блузочка на груди вот-вот лопнет, и из чашечек бюстгалтера выплывут, как из сказки, два белых сверкающих лебедя и поплывут вам навстречу, даруя блаженство и счастье.

Чтобы завоевать уважение молодёжи я рылась в парткабинете, в районной библиотеке, отыскивая брошюры с передовым опытом сельскохозяйственных работ, ходила по избам, полям, фермам, в парторганизации и правления колхозов, рассказывала на собраниях о звёздах, пересказывала популярные в то время теории происхождения Земли: Канта, Лапласа, Шмидта, сама демонстрировала способ изготовления торфо-перегнойных горшочков для капусты и многое другое – и всё же такого успеха, как у Нади, у меня не было. Я не ходила, а летала, как жаворонок. И Надя не шла, а гордо плыла по деревне, как лебедь. Стоило ей пройти от правления колхоза до избы-читальни – и успех обеспечен.

И теперь, когда говорят о прекрасном, стараясь втиснуть его в классические рамки или навязать другим свои взгляды, я с улыбкой вспоминаю свою молодость.

1992 год.

А в наше время есть рыцари?

Если задать вопрос современным женщинам, что они думают о мужчинах, то в ответ эти милые приятные создания скажут Вам такое… что никакая бумага не выдержит, а самые интеллигентные и воспитанные дамы ответят междометиями: «А-а-а… или У-у-у…

Но я склонна думать, что в наше время встречаются настоящие рыцари, и как не странно чаще всего – среди сельских мужиков.

Я помню случай в белорусской деревне. В сентябре девочки музыкального училища работали на уборке картофеля. Юные пианистки, не привыкшие к сельской грязи, решили вымыться, не дожидаясь воскресенья. Весело натаскали воды, взяли дрова, привезённые для кухни, натопили сельскую баню и давай мыться… и все угорели. Благо, мимо проходил какой-то парень, совершенно дремучий, конюх; он увидел, как из бани выползла, будто пьяная, голая девочка и рухнула на землю. В одно мгновение, сообразив в чём дело, он ринулся прямо в угар, рискуя собственной жизнью, и стал по одной вытаскивать их оттуда, укладывая потерявших сознание красавиц рядами. Вытащив последнюю, пятнадцатую, он сам потерял сознание. Девочки от свежего воздуха и земли стали постепенно приходить в себя. Увидев на земле совершенно бесчувственного парня, взялись отхаживать его. Отыскали нашатырь, оттирали его до тех пор, пока у него не порозовели губы, и он открыл глаза. Через день они были уже трудоспособны, а парень тяжело заболел, и его надолго положили в больницу. Чем этот парень ни рыцарь?

Но и я запомнила две встречи, которые укрепили моё уважение к отдельным представителям мужского пола.