Наука, любовь и наши Отечества

Бабочку еще позавчера увезли в Свердловск, потому что Славику нужен пригляд, а они, мама с Батей, вечно в отъезде. Тетя Тася, чувствуется, рада несказанно, что забираю свою дочу. А я втайне надеялась, что предложат еще остаться, пока с общежитием устроимся, пока Иво приедет из Хабаров.

Мы с Леной без своего угла. Живем то у Рядчиковых, то у дяди Бори, брата моей Мамы. Лена в восторге и от дяди Бори с тетей Лидой, и от квартиры их огромной. Целых три комнаты! Ванная, кухня. А больше всего ей туалет понравился: не надо на улицу выходить! У дяди Бори есть сын Юра. Учится в университете, а жена его там же, в аспирантуре. Я их еще не видела.

А в министерстве с меня отчет о поездке хотят. Товарищ Йирка сказал, что чехи от поездки в восторге. Он не знает, почему. Про море и Геленджик мы все договорились ничего не говорить Советнику посольства. Но в министерстве я призналась. А там сказали, что такое вообще-то не дозволяется, потому что иностранцы должны быть все время под контролем, а Геленджик, и тем более винный погребок, не были предусмотрены в их деловой поездке. Но, даст Бог, всё обойдется. Только в отчете об этом писать не надо…

Поселяемся в аспирантское общежитие

Наконец-то приехал Иво, привез трудовые книжки и справку из Новосибирского института об отчислении меня из аспирантуры в связи с переводом в ВИЖ. Даже не поцеловались, помчались с этими бумагами в дирекцию, в отдел аспирантуры. Вышел приказ, в котором указали и срок аспирантуры: Иве – три года; мне – два года и два месяца. В тот же день и в общежитие поселились. Вперлись туда мимо удивленной вахтерши с огромными чемоданами, с кучей разных коробок и с… ребенком. Дали нам комнатку, самую крайнюю к балкону, на третьем, последнем, этаже. Комнатка узкая и вытянутая чулком. Единственное окно – почти во всю ширь противоположной от двери стены. В комнате две кровати и два письменных столика. Комендантша Аня выдала матрацы, постели. Посокрушалась, как же мы с ребенком, взрослым уже, будем здесь все умещаться. Не лучше ли где-нибудь квартиру подыскать, так, мол, все делают, к кому приезжают жены с детьми. Но мы бодро сказали, что поместились прекрасно, и что я не просто жена, а тоже аспирантка.

Только мы расположились, Лена уже куда-то умчалась. Оказывается, на втором этаже телевизор есть, и она туда. Пока хлопотали, незаметно было, что Иво какой-то не такой. Смурной. В чем дело? Сказал, что, наверное, заболел. И очень плохое настроение у него. Рядчиковы в гости пригласили – мы не пошли. Лег лицом к стенке. И скоро уснул. И тут я уяснила себе: мы так и не поцеловались! Сама же себя и успокоила: устал с дороги…

А наутро повела Лену в школу Дубровицкую, в третий класс. Школа – новенькое окнистое здание, прямо напротив аспирантского общежития. Просторные классы, спортивный зал, столовая, туалеты на всех трех этажах… Лена такую видела впервые (а я разве что в мечтах). В дирекции записали и сказали, чтобы сразу же на урок вела, звонок только что был. Вышла учительница, Полина Яковлевна, пожилая, но с молодыми умными глазами. Представила ей Лену. Та сразу же так ни с чего похвалила: «Хорошая девочка». А я пожалела учительницу, не хотелось, чтобы уж совсем было «кот в мешке», набралась храбрости, призналась, какой у меня тяжелый ребенок, пообещала приходить в школу, помогать справляться… «Я вот ей дам! Голову оторву!» – весело погрозила учительница Лене, а мне сказала не волноваться и еще раз громко повторила: «Девочка – хорошая!»

Лена Птак в Дубровицкой школе, 1965 г.

Темы наших диссертаций

Наконец-то подобрали темы. Просто по кормлению свиней лизином работ уже много, и не только в нашем институте. Виктору хотелось, чтобы наши работы были оригинальными. Иве он посоветовал заняться доступностью, т. е. усвояемостью лизина разных кормов. Методика определения этой самой «доступности» была только у американцев. Очень трудоемкая, требующая огромной тщательности и вообще терпения. У Ивы спросили, возьмется ли он за эту очень специфическую тему. Он согласился. А у меня и спрашивать не стали, сказали, что буду заниматься потребностью свиней в другой, следующей за лизином, лимитирующей, т. е. часто недостающей для свиней аминокислоте – метионине. К тому же требовалось определить, как влияет на эту потребность витамин В₁₂.

Известный советский витаминолог В. Н. Букин, который заведует лабораторией витаминов в институте биохимии Академии наук, доказал, что витамин В₁₂ участвует в синтезе этого самого метионина. Значит, обеспечь поросенка растущего витамином В₁₂ и смело давай рацион, дефицитный по этой аминокислоте? Но это еще доказать надо. «На свиньях таких опытов нет, ни у нас, ни даже в Америке», – говорит Виктор.

Решили (Рядчиков и профессор Томмэ), что мы с Ивой будем готовить методики по этим темам. Поэтому скорее надо знакомиться с литературой, а мне еще и с Букиным попытаться бы встретиться. Но сначала – продумать схему опыта и почитать литературу нужную и работы Букина.

В обед забежала в школу: уж лучше самой, чем по вызову, как это было в Хабарах. Полина Яковлевна вышла ко мне в коридор и незло напустилась: «И чего вы всё ходите?! Чего всё наговариваете на дочку свою? Прекрасная девочка. Прилежная, умная, послушная». У меня от удивления, наверное, глаза вытаращились и рот открылся: «Прилежная? Послушная?» «Она у меня лучше всех на уроках сидит. И троек у нее уже нет. Всё больше пятерки!» – улыбается учительница, в глазах веселинки пляшут, а я чуть не плачу от радости.

Почти каждый день езжу в библиотеку ВАСХНИЛовскую. Это почти в центре Москвы. Иво тоже, но он еще и в Тимирязевскую, что много дальше. Там, говорит, по его теме литературы больше.

Вся почти литература на английском языке, а мы его не знаем абсолютно. Рядчиков сказал, что в американских журналах до того четко пишут, что и не зная поймешь. И посоветовал начинать с таблиц. И он был прав: тексты в американском журнале Animal Science мне гораздо более понятны, чем в родном «Животноводстве». Там всего несколько слов, а остальное цифры. Мы с Ивой записались ходить в группу английского языка для аспирантов. Преподавательница Софья Арташезовна, или просто Софа, когда-то в Англии жила, армяночка с очень живой, прямо театральной мимикой. Кто-нибудь в напряге на деревенско-английском читает газетный текст, а она показывает на лице своем впечатление от нашего произношения. Получается ужасно смешно и очень весело, хотя лицо ее будто бы муки душевные отображает. Группа аспирантов (нас человек двадцать) то и дело взрывается хохотом, однако же – странное дело – так всё легко воспринимается!

Иногда, когда засиживаюсь в библиотеке, ночую у дяди Бори. Сплю в самой большой, огромной комнате на зеленом диване. Дядя Боря с приятно округлым брюшком и мудрым взглядом карих глаз на добром бородатом лице и симпатичная, с интеллигентным лицом жена его Лидия Федоровна очень ко мне добры, сказали, что могу бывать у них сколько хочу и когда хочу. У них столько прекрасных книг! Такой вид из окон с десятого этажа: зеленые перелески, низкие домики и много подъемных кранов.

Но больше всего мне нравятся у них туалет, ванная и холодильник. От этих трех вещей всегда испытываю наслаждение, особенно от холодильника. Там всегда есть докторская колбаса! И Дядя Боря с Лидией Федоровной говорят мне, чтобы я не стеснялась и эту бы колбасу ела сколько хочу. Знали бы они, сколько я могла ее поглотить! Всю бы, без остатка! Поэтому держу себя в узде относительно колбасы и стараюсь больше пить чаю просто с хлебом…

Готовлюсь к эксперименту и знакомлюсь с ведущим витаминологом страны Букиным

В экспериментальном хозяйстве ВИЖа «Клёново-Чегодаево» пытаюсь договориться насчет опыта: нужно будет около сотни поросят-отъемышей и, главное, место, куда свиней подопытных расположить. С местами, предупредили меня, осенью плохо, потому что свинарники, в которых зимуют, переполнены, там поросят по группам не поставишь, а деревянные – летние времянки, в них зимой замерзнут. Все равно пошла к директору Барбашову. Бывший морячок, но уже в годах, с брюшком, с нагловато-умным взглядом небольших темных глаз на круглом котином лице. Говорят, очень способный организатор, окончил на скорую руку сельскохозяйственный институт (по сильно сокращенной, партийной программе) и уже известность приобрел на весь Союз: выращивает дешевую свинину в недорогих летних постройках-мониторах. Сам Хрущев то ли приезжал, то ли к себе вызывал…

В Клёново из Дубровиц служебный автобус ходит. Первым рейсом, в шесть сорок пять утра, на нём ездят Лена Рядчикова, сотрудники ВИЖа и аспиранты, которые опыты ведут в этом хозяйстве. А в двенадцать дня, вторым рейсом, возвращаются сильно пропахшие свинарником или скотными «опытники». А есть еще и третий рейс, в четыре часа дня.

Я поехала первым рейсом и в числе двух уважаемых сотрудников испрашивала разрешение Барбашова начать опыт на поросятах. Барбашов отказал всем. Сотрудники спокойненько подосвиданькались с директором до весны, а я осталась еще сидеть в кабинете. Сижу молча, пока не сказал:

– А ты чего высиживаешь, не поняла что ли меня?

– А я не могу ждать до лета: осталось мало времени. Поэтому приеду еще просить.

– Приезжай, проси, – повел он широкими ожиревшими плечами, – только ведь места нет. Из мониторов деревянных к декабрю всех угонят в зимние свинарники, где нет условий для ваших опытов. А в мониторах, как большой мороз грянет, так и замерзнет всё.

– А как же у нас на целине в арочниках не мерзло? – спросила я, стараясь держаться как можно наглее.

– А ты что, на целине что ль была?

– Ага! Зоотехником. Потом директором. (Не стала уточнять, каким, сколькими людьми командовала). – Эти бы мониторы соломенными тюками обложить, если солома есть, – говорю.

– Найдем солому. Обложим. Попробуем, – вдруг согласился Барбашов и милостиво разрешил сходить на мониторы, посмотреть поросят, мол, еще там какие-то есть.

Поросята мне понравились, здоровенькие, спинки лоснятся. И матки тоже спокойные, в доброй кондиции и со здоровыми сосцами, на которых бело-розовыми колбасками повисли их дети-хрюшата. По десять-двенадцать поросяток под каждой маткой. А мониторы – щелястые, с раздолбанными сплошь полами, приземистые деревянные развалюхи. Я приуныла: удастся ли всё сделать как надо?

Барбашов, однако, успокоил: «Сделаем!»

Томмэ методику опыта одобрил и просил показать ее ведущему витаминологу страны, члену-корреспонденту академии наук Букину Василию Николаевичу. Сказал, что хорошо бы проконсультироваться у маститого витаминолога и, может быть, попросить для опыта витамин В₁₂.

Букин – моложавый старик лет шестидесяти. Лицо простого крестьянского мужика, но с внимательно-умным взглядом живых серых глаз под густыми бровями и доброй улыбкой. Кроме него в кабинете две пожилые, необыкновенно милые женщины. Одна – с деревенско-русским и в то же время очень интеллигентным лицом – Евдокия Петровна Скоробогатова, другая, тоже седая, но с черными грузинскими глазами – Лидия Яковлевна Арешкина. И девушка, черноголовая и черноглазая, с лицом мадонны – лаборант Наташа Клюева. Они как раз перекусывали и чай пили. Василий Николаевич доставал из ящика стола бутерброды с окороком и всё предлагал то одной, то другой, не хотят ли. Они в ответ свое вынимали: печенье, пирожки. Мне тоже предложили. От запаха окорока я чуть было слюной не подавилась и скорее поспешила взять у Наташи печеньица. А меж тем Букин смотрел схему опыта и похвалил. У меня в опыте будет в рационах поросят три уровня метионина: дефицитный, т. е. процентов на двадцать ниже нормы, достаточный – норма и избыточный. Это группы – первая, вторая и третья. Чтобы составить рацион, достаточный по лизину и в то же время дефицитный по метионину, пришлось ввести аж тридцать процентов гороха. Рацион совершенно не содержит кормов животного происхождения, поэтому лишен и витамина В₁₂. Чтобы выявить, как этот витамин повлияет на потребность поросят в метионине, надо было ввести еще три группы животных с теми же тремя уровнями метионина (группы четвертая, пятая и шестая), но уже и с добавкой витамина В₁₂.

Василий Николаевич дает витамин: «Дозы побольше надо, микрограммов по сто на килограмм корма». (У меня было запланировано по двадцать пять). И сказал, что надо обязательно сделать биохимию, посмотреть, как повлияет витамин В₁₂ на метионинсинтезирующую способность печени. Тут же стал объяснять мне, что это такое, рисовать реакции. Химик я никакой, но Букин так интересно рассказывал, рисовал при этом. Я обо всем на свете забыла, так меня это захватило. Для себя уяснила, что надо где-то в половине опыта, т. е. в период самого интенсивного роста, контрольный убой запланировать, быстро изъять печенки и скорей-скорей, чтобы ферменты активность еще не утратили, привезти их к Букину в лабораторию на анализ. И еще я уяснила, что, слушая, незаметно для себя подъела всю горушку бутербродов, пирожков и колбаски… Очнулась, когда Букин, прервав рассказ о том, как витамин В₁₂ влияет на активность определенных ферментов, стал быстро шарить по выдвижным ящикам своего стола. Не найдя ничего, сделал знак Наташе. Она еще отыскала колбаски… Наконец я окончательно осознала, что ем и что наелась. Все, а уж полно сотрудников было в кабинете-лаборатории, весело мне улыбались. Букин с восторгом хвалил и будущую работу, и меня (что так здорово ем). Сказал, чтобы, как пойдет опыт, приезжала бы сюда к ним. На прощание дал целый полиэтиленовый пакет высокоактивного концентрата В₁₂.

Опыт, занятия английским, прогулки по парку и удар в сердце

Ободренная Букиным, снова поехала в Клёново. Сразу же с утра к Барбашову зашла. Кроме него в кабинете управляющий свинофермой сидел, невысокого роста, щупленький, глазастый, чем-то похожий на озорного мальчишку, хотя уже немолодой, наверное, лет за тридцать.

– Дашь ей место под опыт на шестом мониторе, – сказал управляющему Барбашов, как только меня увидел.

– Так ведь Махаев, Крохина Вера ставить опыт хотели, вы им обещали.

– Мало что кому обещал. В свинарнике я им обещал, – вскипел Барбашов. – Я им вообще отказал. Весной проведут. А у нее срок. Через два года диссертацию защищать. Монитор соломой утеплить, чтоб вода не застыла. Понял? А ты, – обратился он ко мне, – чтоб на банкет не забыла позвать!

На другой день уже отбираю поросят для опыта, одинаковых по возрасту и весу. На Клёновской ферме это возможно, потому что здесь опоросы туровые: группы в тридцать – тридцать пять голов свиноматок поросятся туром, то есть практически одновременно. Каждому поросенку, отобранному для опыта, ставлю на ушах номер – специальными щипцами делаю выщипы на ушах: единицы сверху правого уха, десятки в том же месте на левом. А низ уха, соответственно, тройки, тридцатки. Больше всего верещал восемьдесят восьмой, ему аж восемь выщипов досталось вытерпеть, по четыре на каждом ухе, два сверху, два снизу. Мне помогает Надя, сильная, молодая женщина, с красивым, совсем не деревенским лицом. Она лаборант Рядчикова, работала в этом же мониторе на опыте, который только что закончился. Поросята мои еще не отняты, и свиноматки волнуются, когда мы отлавливаем их детей. У Нади получается куда ловчее словить, чем у меня. Пойманного сажаем в бочку, поставленную на почтовые весы. Взвешиваем, и я щиплю номер (Надя боится крови). Потом все данные – номер, пол, вес – записываю в тетрадь. Ор стоит оглушительный. Свинарки меж собой меня клянут: от беспокойства такого поросята вес потеряют, а скоро отъем, подсчет привесов, премии. Однако распоряжение директора нарушить не смеют.

В общежитие вернулась жутко вонючая и счастливая: начала предварительный период опыта. Это время – две-три недели – когда всем группам поросят скармливают один и тот же рацион, без всяких добавок. В конце предварительного периода надо будет снова всех взвесить, выровнять группы по весу, полу и происхождению…

По средам в Клёново не еду, т. к. у нас английский. Иво тоже не в Москве, английский ему нужен еще больше, чем мне: ужасно много литературы читать ему на английском. Софья Арташезовна, или Софа, как её зовут аспиранты, не перестает потешаться над нашим произношением и в то же время очень радуется и хвалит тех, у кого хоть что-то выходит. Сегодня мы все радуемся: Софа объявила нам на английском языке, что в космос полетел нынче утром первый в мире космический экипаж: Владимир Михайлович Комаров, Константин Петрович Феоктистов, Борис Борисович Егоров. Они уже в космосе, беседовали по радио с Хрущевым и Микояном.

Из нас почти никто газет не читал, радио не слушал. Когда Софа стала нас по отдельности вызывать и спрашивать: «Что я сказала?», каждый говорил своё и всё не то: «Хрущев и Микоян встречаются с космонавтами», «Космонавты едут в Кремль», кто-то даже понял так, что все они едут к нам в ВИЖ в каком-то экипаже, наверное, на «Волге» или на газике.

Софа делала уморительные рожи, и мы все ужасно смеялись. Потом сказанное ею ранее она написала на доске по-английски, и мы, наконец, поняли и захлопали в ладоши. Она тоже. Мы убедились, как важно знать английский разговорный. Для этого лучше всего в Англию ехать. Когда-нибудь это станет возможным. Станет ли?! Когда? Все же замечательно, что мы снова в космосе, и уже коллективно.

А погода чудесная. Октябрь, а тепло, и воздух, пахнущий опавшими листьями… Гуляли по парку. Липы огромные, одну из них, в парке, что возле Голицынского дворца, еще (по легенде) Петр Первый сажал. В парке – дорожки, мощеные кирпичом, и две горушки по обе стороны центральной дорожки. Это специально было сделано для господских детей, чтобы на санках кататься. Говорят, землю в парк везли телегами аж из Орловщины. Оттуда же и к церкви приволокли чернозему. Рядом с церковью, красивой, как в сказке, и совершенно необычной, построенной в самом конце семнадцатого века, тоже насыпана горушка, но уже порядочная, высотою чуть ли не выше самого купола церковного. Короной царскою сделан купол. Положено быть кресту на нём. Однако же стоит без креста, с отбитыми носами и крылышками у скульптур апостолов и ангелов, с зарешеченными окнами, словно тюрьма какая-то. Церковь из белого камня вся. На нее смотреть – не насмотреться. А вовнутрь лучше и не глядеть, там всякий хлам: доски, мешки с цементом, какие-то проржавевшие лопаты с граблями. Словом, склад. Дети туда сквозь какой-то лаз проникают, аукаются, ловя эхо, и делают кучки на полу, среди хлама складского. Заглядывать внутрь, нюхать вонь – весьма неприятно. Однако если смотреть со стороны, особенно с той горушки, что конусом возле церкви насыпана (землю, говорят, крепостные на руках выносили), то сердце восторгом заходится: такая красота, что и не выскажешь. Мы всей семьей, как в былые времена, дружно гуляем, любуемся церковью-красавицей, которая в небе голубом, словно белый корабль, вся кружевная, плывет куда-то. «Вот так бы в небо и лететь!» – мечтается. Как же всё хорошо у нас…

А вечером соседка по общежитию, комната напротив, аспирантка Лена Лесникова приносит письмо. «Еще в пятницу пришло, заказное, а вас не было. Мне отдали». Лена такого же, как я, возраста, но худощавая, с ухоженными блонд-волосами, спадающими волной по узким плечам, с девчоночьим взглядом светло-серых глаз. Муж ее тоже аспирант, но по овцеводству специализируется, и поэтому почти все время в командировке, в Южном Казахстане…

А письмо из Хабаров. Пишет Лариса, лаборантка моя из племстанции. Я было обрадовалась, а потом… и продохнуть не могла. Сдавило грудь, как тогда в Хабарах, когда узнала, что Иво мой со Змановской закручивает. Но тут уж посерьезнее: сейчас в Москве Змановская, в Тимирязевку ее послали на курсы повышения для экономистов. Своей подружке, Рае, она хвалилась, что Иво обещал жениться, что пока не может развестись, потому что, мол, на птичьих правах в Москве, но потом жена (я то есть!) сама развод сделает, и тогда они со Змановской будут вместе. А эта Рая под большим секретом кому-то из конторских рассказала…

Иво со мною рядом сидел и допытывался, что читаю, почему так побледнела. Я выскочила на кухню, сожгла письмо, как просили меня, и хотела было терпения набраться, молчать с Иво, а наутро поехать в дирекцию Тимирязевскую и попросить, чтобы выгнали поскорее Змановскую эту, она, паразитка, семью разбивает. Так поступить Лариса предлагала.

И опыт, и замечательный Букин, и «лекарство для моего сердца»

Крепилась всю ночь. Не плакала, не ругалась. Иво меня тормошил и нежно, как прежде, гладил по голове. Должно быть, он уже догадался, что я всё знаю, но не стал выспрашивать, только вздыхал тяжело и загадочно. От его нежности и вздохов было мне еще горше. А утром – ни в какую ни в Тимирязевку, а, прочитав про себя «Отче Наш», поехала в Клёново. Поросята росли ровно и споро. Дня через три можно основной опыт начинать. Готовила для этого навески с витамином и с метионином, для каждой опытной группы свои. Заказала на мельнице смолоть три тонны ячменя и тонну гороха, чтобы основную кормовую смесь приготовить для свиней. Весь день словно в тумане была… Однако легче стало. И подумалось, может, всё это неправда? Надо у Ивы, у самого спросить. А он сегодня приехал поздно. Уж не только Лена – всё общежитие спало. Я тоже была в полудрёме, и почему-то не так уж и тяжко мне было. Спать ужасно хотелось. Я спросила прямо: «От нее приехал?» – «Да». И замолчали, потому что если говорить, то Ленусь может проснуться, она чутко спит. Я тихо плакала, а Иво на сей раз даже не стал успокаивать. Молчал, отвернувшись к стенке. Кажется, тоже не спал. Я решала про себя, что мне делать, чтобы и он страдал, чтобы его совесть мучила. Пойти к реке утопиться? Но уже конец октября – вода холоднющая… Резануть себя скальпелем? Представила, как потечет моя кровь, как он в ужасе будет сам себя осуждать и попробует спасать меня. А я скажу, что мне смерть милее… И вдруг сама себе ужаснулась: а как же доченька моя? Будет с мачехой?! Да ни за что на свете! Словом, решила я себя не убивать, но слезы еще обильнее потекли… Пока не уснула…

Проснулась от того, что где-то орало радио и кричали «Ура!» Москва встречала космонавтов. В их честь демонстрация на Красной площади. Только нет среди руководителей партии и правительства Хрущева. Он будто бы еще неделю тому назад сам попросился, чтобы его по состоянию здоровья отпустили на пенсию. Все (Софья Арташесовна, аспиранты), тогда сильно удивились: такой активный и на пенсию! Да ведь он даже на отдыхе в Крыму, говорят, не мог усидеть, по фермам совхозным мотался, бройлерную фабрику посетил… На его место Пленум единогласно избрал Брежнева, а председателем Совета министров – Косыгина Алексея Николаевича поставили. Два портрета вождей в «Правде», Брежнева и Косыгина. О Хрущеве уже и не поминают, будто и не было такого энергичного и порой смешного «Царя без царя в голове».

Иво уже смотался к этой заразе, наверное. Лена – в школе. Она – молодец, настоящая хозяйка в доме. Коечку свою прибрала и на столе чайник с горячей водой и кусочек омлета на сковородке… Я тоже в Москву поехала. Хотелось кому-то высказать свое горе, тому, кто посочувствует искренне. Или даже никому ничего не рассказывать, а просто побыть рядом с человеком, добрым, сильным и умным. Такой – Букин Василий Николаевич.

«Хорошо, что приехала!» Не спрашивая, хочу ли, попросил Наташу чайник поставить, вытащил на стол свои бутерброды с окороком. Говорили только о работе, о том, какой чудный этот витамин В₁₂. Скольким людям вернул жизнь. Есть такая болезнь – пернициозная анемия: человек страдает от недостатка гемоглобина, в синтезе которого участвует витамин В₁₂. Их могут спасти от анемии только ударные дозы В₁₂. Раньше им скармливали богатую витамином сырую говяжью печень. Однако нужно было съедать ее килограммами, а у них, у пернициозников, аппетита нет, отказывались есть. «Раз, – вспоминал Букин, – когда мы вот в этой нашей лаборатории нашли способ синтезировать витамин В₁₂, то первые кристаллы я дал молодому врачу из больницы, где пернициозники лежали. Один из больных уж и не вставал, отказывался от всякой еды, дожидался смерти. Тогда этому больному сделали инъекцию витамина В₁₂. Когда часа через четыре зашли в палату к нему, то застали больного стоящим перед тумбочкой своей. Он уже все ящики перетряс, все завалящиеся кусочки съел, даже и крошки смёл».

От Букина позвонила я товарищу Йирке. Он, кажется, обрадовался. Сказал, что у него для меня что-то есть интересное, чтобы обязательно приезжала. Договорились, что приеду завтра, а сегодня я решила побыть еще в библиотеке, тут же, в институте биохимии, а вечером пойти ночевать к дяде Боре. «Пусть поскачет без меня», – подумалось относительно Ивы. Однако вечером, когда пили чай и ели хлеб с маслом и с чудесной докторской колбасой, я вспомнила, что ведь у меня в Дубровицах не только Иво, но и самое дорогое мне существо, моя доченька. И я пожалела, что Лидия Федоровна уже и постель мне постелила на диване. Почти всю ночь я ворочалась и слезами истекала, жалея себя и своего ребенка, и вообще свою семью…

Утром еле дождалась девяти часов, чтобы позвонить. «Да, да, приезжайте, жду!» – услышала жизнерадостный голос товарища Йирки.

Крепко пожал мне руку, усадил в удобное кресло за журнальный столик. Весь радостью сиял, добротой, какой-то умиротворенностью: «Жена приехала, – сообщил, – с младшими детьми, Ваней и Оленькой… Да, да, русские имена у детей. Это жена, Люба. Она любит русских, Россию. Ее любимый поэт – Есенин. На память знает многое. «Шаганэ ты, моя Шаганэ!..» – И таким счастьем его лицо светилось, что даже и мне легче стало на душе. А потом он дал мне весьма объемистую книгу: «Витамины ве виживе звиржат», что значит «Витамины в питании животных». Книгу товарищу Йирке подарил сам автор, Зденек Мюллер, который на днях был в Москве. Сам он биохимик, витаминолог и аминокислотчик. Между прочим, хорошо знает Букина. У Мюллера много патентов, очень активный. В лаборатории своей в Горних Почерницах (это на окраине Праги) он успешно разрабатывает биологически активные препараты и премиксы, т. е. смеси, в состав которых входят витамины, аминокислоты, соли микроэлементов, антибиотики… Но самое главное, товарищу Йирке он привез пакет лизина. «Вот он, для вас! – Йирка положил рядом с книгой увесистый, килограмма на четыре, полиэтиленовый пакет с белым порошком. – Чистый, почти как японский. В Почерницах и ферма есть. Опыты проводят. После аспирантуры и вы туда поедете. Я уже говорил, вас туда возьмут. Жить в Праге будете…»

Последние слова меня вернули к реальности. Сдавило горло. «В Прагу я не поеду!» – «Ка—ак?! Вы же говорили. Мы вас уже своей считаем…» – забеспокоился Йирка, вспрыгнул от стола и большой, удивительно легко, словно танцуя, молча заходил по кабинету. Потом вдруг увидел мои слезы. «В чем дело? Муж?» – «Да…» Я все рассказала.

Товарищ Йирка жаждал действовать. «У меня знакомый в ректорате. Стоит позвонить только. Её в другое место переведут. Не в Москве», – и уже летит к телефону. «Нет!» – почти кричу я. «Тогда, может быть, его? Вызовем сюда. Он партийный? Он ведь будет нашу стипендию получать». – «Нет! Вам я рассказала, как другу, не как официальному лицу чешского посольства. И очень прошу ничего не делать и никому не говорить». – «А Любе можно? Жене. Она очень умная…» Только я произнесла «Да», товарищ Йирка мигом к телефону: «Люба!» И без всяких предисловий: «Когда сможешь принять жену аспиранта нашего? Тоже аспирант. Да… да…» – И сияющий ко мне: «Люба вас в гости зовет. В это воскресенье приезжайте, в семь вечера». И дал мне домашний телефон. Потом еще пытался успокоить: «Влюбиться можно. Вам, Эля, даже необходимо влюбиться. Это для вас – лекарство сейчас. Но семья – святое! Семья должна всегда оставаться семьёй…»