Наука, любовь и наши Отечества

В «Руде право» о Пражском восстании

Снова интереснейшая статья в «Руде право»: на этот раз о Пражском восстании. После тех событий минуло ровно двадцать три года. А рассказывает Йозеф Смрковский, который был непосредственным участником Пражского восстания. Самому Смрковскому инкриминировали союз с власовцами. Простили только недавно, когда в республике начался «процесс возрождения», когда настало время сказать обо всем правду. Вот что пишут о власовцах, которые в мае сорок пятого буквально спасли Прагу от такой же участи, что и Варшаву: «Советское руководство весной 45-го послало спецгруппу парашютистов, чтобы агитировать власовцев уйти от немцев и помочь пражанам, которые восстали. Этим бы они, власовцы, искупили свою вину. Смрковский лично договаривался с командирами власовцев, действуя по согласованию с руководством советской армии. Власовцы тогда разгромили немцев, спасли Прагу. Чехи их обнимали как своих освободителей, так же, как потом с цветами и радостью встречали советские танки действующей армии. И было для чехов шоком: русские стали убивать русских (власовцев). Их не брали в плен, не судили, их стреляли на месте.

Лишь немногие из них спаслись, переодевшись в штатское… Теперь настало время реабилитировать целый ряд особ, пострадавших за активное участие в Пражском восстании» («Руде право», 05.05.1968).

Иво тогда было четырнадцать лет, но он уже коммунист и тоже участник Пражского восстания. Бегал по адресам. Листовки, тяжеленные сумки с патронами…. Иво и сейчас не может без волнения рассказывать о тех днях. Слезы в глазах. А тогда все плакали от радости, когда пришли советские танки. Всё ликовало: и люди, и природа. Тогда в Праге цвели сирень и каштаны. И было солнце. И казалось, оно растворилось и засияло в людях.

Войска СМЕРШ пришли примерно на третий день. И тогда Иво снова плакал: забрали тяжелораненого русского паренька, которому он, Иво, четырнадцатилетний подросток, подносил патроны на баррикадах и отчаянным бесстрашием которого восхищался…

У Букина и «букинистов»

Снова ездила к Букину, в его лабораторию.

Как всегда, «букинисты» поили меня чаем и расспрашивали о событиях в Чехословакии. Они знают, что я могу «Руде право» читать. «Привезите нам эту газету. Мы хоть заголовки почитаем. Поймем, всё поймем! А то ведь по радио все западные станции так глушат. Лучше уж по-чешски читать!»

Все они чехословакам «держат пальцы». Очень надеются и очень боятся за Дубчека, за Свободу и за свободу.

Рассказывала им, что знала. Про власовцев для них было новостью. Шумно удивлялись. Только Василь Николаевич молча, усмешливо хмыкнул. Видимо, еще раньше знал. Перевел разговор на мой опыт с лизином и витаминным концентратом, который всё еще идет на свиньях. Потом дал распоряжение Евдокии Петровне, ведавшей «валютой», т. е. спиртом, отлить мне сколько надо для окончания эксперимента.

А через несколько дней, когда закончила я свой опыт на свиньях, в лаборатории Букина обсуждали результаты всех моих опытов. Сделаны были основные выводы: содержание белка в рационах можно снижать чуть ли не вдвое по сравнению с нормой. Самое главное, чтобы достаточно было незаменимых аминокислот, особенно лизина и метионина (которых довольно часто не хватает). Второй вывод: витамин В₁₂ «не работает», если в рационе минимальное (но все еще удовлетворяющее потребность) содержание белка.

Когда белка было в обрез, а количество незаменимых аминокислот соответствовало потребности в них, животные росли отлично, т. е. как на рационах стандартных, высокобелковых. Но стоило в этом низкобелковом понизить содержание метионина или, наоборот, повысить его, реакция была поразительной. Рост резко замедлялся, шерстка теряла блеск. При большом избытке метионина крысята скрючивались, становились похожими на малюсеньких ежиков. Витамин В₁₂ не помогал нисколечко. Зато на фоне высокобелкового рациона витамин В₁₂ «работал» удивительно четко: привесы повышались не только при добавке в рацион с недостатком метионина, но и с его избытком. Когда выявилось, что витамин В₁₂ работает не только при недостатке метионина, но и при избытке его, мы все, как говорится, открыли рты. Впрочем, я, невежда в биохимии, не очень удивлялась. А вот Василь Николаевич и вся его группа сотрудников, которые с этим витамином работали много лет, засуетились. Перелопатили последнюю литературу, просмотрели записи и своих опытов, проведенных задолго до меня. Обнаружили, что и у них такое иногда выходило: витамин В₁₂ повышал рост крысят, получавших избыточный по метионину высокобелковый рацион. Но подобные результаты считали ошибкой. Такого просто быть не должно. Сейчас, после почти двух лет интенсивных исследований, которые вели милые, пожилые, но с удивительно молодыми глазами женщины Лидочка (Арешкина) и Дусенька (Скоробогатова), доказано, что витамин В₁₂ участвует в ключевой реакции катаболизма, т. е. распада аминокислот. Это значит, практическая польза для животноводства витамина В₁₂ заключается в способности его не только участвовать в синтезе метионина, но и в ускорении распада избыточной, т. е. ненужной, части аминокислот и создавать таким образом из неполноценного, дисбалансного белка корма полноценный белок тела.

Мне порекомендовали готовить докторскую диссертацию. Особенно Букин настаивал, чтобы скорее писала: у вас, мол, ВИЖ совсем витаминами не занимается. Нестерова – это даже не вчерашний день, а позавчерашний. А все другие сельхозинституты с ВИЖа пример берут: развели болото на весь СССР. Исключение – Латвия. Там Вальдман – живой человек. «Вот и вы, Эля, старайтесь…» Обещала постараться! И на другой день уже всерьёз задумалась о предложении Букина: стала выстраивать материал будущей диссертации…

И тут вызывает Томмэ: плохие новости. Отдел кормления разделят на лаборатории: кормление крупного рогатого возглавит профессор Модянов. Минеральное питание – Венедиктов (вот уж кто совсем не ученый!), а кормление свиней – Махаев. Сам Томмэ остается зав. отделом, генералом без войска. В его личном подчинении всего два человека, лаборанты. Я попадаю к Махаеву… И хотя это разделение будет после отчетов, т. е. фактически с будущего года, Махаев уже сегодня приперся к нам в кабинет и давай меня чихвостить:

– В отделе совсем не бываешь. Куда все ездишь?

– В журнале записано куда.

– Я журнал смотрел. Там всё институт биохимии…

– Ну да. Лаборатория Букина, там у меня…

– Никакой чтобы мне биохимии, никакого Букина!

– Так ведь он лизин дал для опыта… По его распоряжению Микробиопром деньги перевёл на договорные опыты…

– Эти твои опыты никому не нужны. У меня будешь делать, что нужно, будешь определять потребность в поваренной соли…

– Но ведь уже определила.

– Теперь – у свиноматок. Литература по этому вопросу вся в нашей библиотеке. Из Дубровиц никуда не надо ездить. Словом, без моего разрешения ни-ку-да. Я вам с Рядчиковым покажу, как надо работать. Томмэ вас уже не может держать в руках, старый, сил нет. А я порядок наведу-у… Поведешь опыт по соли и никаких больше, параллельных ему…

Пошла к Томмэ за советом: как дальше работать? Сказал, что действительно должна подчиняться Махаеву, что он мне помочь не сможет, хотя «выход из всего найти можно». А пока, мол, вид у меня порядком измотанный, отдохнуть надо. Предложил в отпуск пойти, тем более что август сейчас…

Моя Бабушка

Дома отдыхаю душой: родная Бабочка! Мама её на лето привезла вместе со Славиком к нам в Дубровицы.

– Ты, Эличка, очень устала, – говорит мне она. И как разглядела? Дальше двух метров даже сквозь очки все для нее сливается. Но книжки не перестает читать. К самым глазам подносит странички.

Бабушка Мария Петровна, восьмидесятилетняя, читает классику. Свердловск, 1967 г.

А в остальном Бабочка бодрая. К ней аспирантские малыши любят ходить, особенно по утрам, когда родные мамки спят еще.

Мы сейчас перебрались жить в соседнюю комнату, она гораздо, сантиметров на сорок, шире нашей, так что между кроватями проходим нормально. Еще и третью койку, для Бабы, втиснули.

На лето будет свободной и комната соседняя, та, в которой мы жили раньше. Там поставили кровать для Славика. Так что живем сейчас в «двухкомнатной». В Славиковой просторно, дети приходят играть. Интересно, что не к Лене, а к нему, при этом совсем малыши. Пятилетняя дочка Мифтаховых и еще мальчики-девочки. Аспирантские жены их привезли сюда на лето. От этих карапузиков шуму порой больше, чем от пьяных аспирантов, всё ходуном ходит. Бабовичка тогда, кряхтя, поднимается со своей коечки, где она проводит большую часть времени за чтением, вернее, перечитыванием Гоголя, Толстого и другой русской классики и, вооружаясь хлопушкой для мух, идет наводить порядок. Детям бабушкины шлепки нравятся, видят, что добрая она, и сами подставляют ей свои заднюшки. При этом шум и хохот, и счастливые детские визги. Все общежитие приходит в движение, и тогда из дверей коридора высовываются кудлатые головы потревоженных аспирантов…

А тем временем Верочка Крохина и супруг ее собрались ехать в Крым. Прощаясь со мной, дали адрес, где будут: село Солнечногорское, от Алушты на катере в сторону Судака. Сказали, что я их, если поеду, найду на пляже, будут там с утра и до вечера.

И мне ужасно захотелось увидеть море. Дома все меня поддержали. Лена попросила привезти ей камушков и ракушек, а Бабочка – крымских груш. В Крыму она была еще молодой, с мужем, дедушкой моим. Ее восхитили Ботанический сад, вид с горы Ай-Петри и… груши.

«О событиях в Чехословакии»

Из «Руде право» узнаю о том, как создавалась компартия Чехословакии, которой в мае 1968 года исполнилось 50 лет. Зародилась она в России. 26 мая 1918 года в Москву съехались левые чехословацкие социалисты (79 делегатов от восьми тысяч чехов и словаков), в основном из пленных, оставшихся в России. Образовали единую чехословацкую секцию в российской компартии. Провозгласили, что от свободы российского пролетариата зависит и свобода пролетариата их страны. Поэтому решили оборонять первое пролетарское государство. Создали интернациональные бригады в составе Красной армии. Около двенадцати тысяч красноармейцев – чехов и словаков бок о бок с россиянами воевали в гражданскую войну «за рабочее дело». Потом, с образованием Чехословакии, на базе вышеупомянутой секции и при поддержке интербригад была создана компартия Чехословакии, КПЧ.

На её пятидесятилетний юбилей в Прагу поехала делегация во главе с маршалом Гречко: познакомиться с новым руководством, обменяться опытом.

А 1 июня в Праге снова прошел пленум ЦК КПЧ. Дубчек в своем докладе сказал, что развитие в стране идет согласно постановлению январского пленума о возрождении социализма «с человеческим лицом», то есть настоящего. Сказал, что партия очистится от всех приспешников культа. Что демократия будет крепнуть. Дубчек признал, что проявились и оппортунисты с ревизионистами, но этого не стоит пугаться. Они ведь и раньше были, а теперь открылись, и поэтому их можно в открытую критиковать. От этого партия только чище станет и лучше

Внеочередной, четырнадцатый съезд КПЧ наметили провести в сентябре этого года. А пока пусть люди свободно высказываются: на днях принят был закон о полном запрещении цензуры. В наших газетах этого нет. Пишут совсем чуточку о Чехии и то лишь так, что ужасно все жалеют бедняжку Дубчека (он хороший, но слабый!) и бедненьких тамошних коммунистов. «Ястребы империалистические, националисты и фашисты, ревизионисты и оппортунисты, все их ну прям удушить готовы. Это в наших газетах. Зачем? Это же вовсе не так.

Чтобы мы особенно не думали, нас чуть ли не каждый день воспитывали партийные лекторы. В четыре часа всех, как обычно, погнали на лекцию о международном положении. Пару слов о том, как все прекрасно у нас в СССР, а потом о Китае, да о Чехословакии. Группа Мао сейчас за революцию в образовании взялась. Заявляют, что «от книг люди глупеют», что «чем больше прочитают, тем сильнее оковы, меньше дерзаний». Предлагают посылать выпускников из вузов простыми рабочими…

А в Чехословакии «вправо» ударились. Сначала вроде бы всё разумно. «Мы им сами разрешили с ошибками старыми разобраться. А они… Дошли до того, что власовцев, этих изменников, пособников гитлеровских… освободителями считают. Прагу, мол, спасли…» – «А разве не так?» – вскидываюсь. Однако лишь про себя. Все вокруг так верят лектору (язык хорошо подвешен), мою реплику бы всё равно не поняли…

Пять государств Варшавского пакта послали письмо Чехословацкому ЦК. А оно, мол, слабое! Попустительствует силам контрреволюции. У коммунистов контрреволюция отнимает позиции одну за другой; партия контроль теряет за событиями, отступает под нажимом антикоммунистических сил. Взять хотя бы эти пресловутые две тысячи слов…

Мне «Две тысячи…» отнюдь не показались пресловутыми. Очень даже понравилась эта статья. Там все разумно. Ничего «анти» и «контра» не углядела. Впрочем, читала наспех, Юра выпросил себе эту газету.

Лекцию свою закончил щупленький цэкашный оратор громкими возгласами: «Не дадим вражьим силам вырвать Чехословакию из нашего социалистического блока! Да здравствует р-р-рабочая солидарность!» – и смешно потряс костистым своим кулачком…

Отправляюсь в Крым

С утра забежала на работу попрощаться с Томмэ и быстрей домой за вещами. Иво мне достал билет на хороший поезд, проводил до подольской электрички. Оттуда я – на Курский вокзал, там мне только с одной платформы на другую перейти. И уже еду. А утром – Симферополь.

В Симферополе приятная жара и солнце.

До Алушты троллейбусом ехала, а дальше до Солнечногорского ходит автобус. Можно и по морю катером, однако я строго следую советам Верочки и сажусь в автобус, который идет в Морское (название-то какое!) через Солнечногорское. Говорят, сушей гораздо быстрее, чем водой. И верно, если по часам смотреть, то совсем недолго, но по ощущениям – целую вечность. Бесчисленные крутые серпантины умотали до тошноты, до головной боли. Зато еще только полдень, а я уже в Солнечногорском. Селение – одноэтажные домики, все в зелени садов и виноградников, расположились вдоль шоссе. Калитки дворов прямо на пляж выходят. Он здесь и впрямь огромный, в виде ущербного полумесяца. В первом же домике от автобусной остановки нашла себе пристанище. На двоих сдали бы комнату целую, за трояк в сутки, а раз одна, то есть койка прямо во дворе. Крыша и стенки с трех сторон – буйная виноградная лоза с готовыми созреть изумрудными гроздьями. И вся эта красота всего за 1 рубль в сутки. Чтобы ночью не замерзнуть, хозяйка, тетя Паша, дала ватное одеяло.

В Крыму она с первых послевоенных лет. Завербовались в Курске. Там в одной комнатенке теснились, а тут целый дом, да клуня, да кухня летняя. И сад. И еще подъемные были: вроде как на необжитое место ехали… Раньше здесь татары крымские жили. Их еще в войну, задолго до приезда русских переселенцев далеко-далеко на выселки угнали.

Натянула купальник, полотенце в руки и через огород прямо к морю. Море спокойное, волны прибойные, тонкие, чуть хлюпают. Невозможно оторваться, красота!

Дойдя до причала, вытянутого к морю мостка, с которого ныряли и рыбу ловили, решила окунуться. Вода обняла упруго. Можно спокойно лечь – выдержит. После купания таким приятным показался жар пляжной гальки! Обсохла и снова в море…

К Верочке дошла, когда солнышко стало желтеть и зарозовели невидимые днем легкие до прозрачности облака. И Верочка, и Валентин Александрович, розовато-бронзовые, возлежали на одеяльцах у самого моря под самодельным тентом (распятая простыня), тень от которого аж в огороды шла.

Мне обрадовались, угостили чудными спелыми персиками. Таких отродясь не пробовала. Их привозит машина прямо на пляж. По 40 копеек за кило, а сегодня и за двадцать были. Готовит Верочка у хозяйки. Дом ее отсюда видать! Курочек покупает, баранинку. Всё очень свежее, с продуктами здесь хорошо. А можно и в столовую ходить. Она тут же, на пляже, вон там, где народ суетится. Завтраки, обеды, ужины… Говорят, не дорого…

Верочка сразу же стала расспрашивать, что нового в отделе, а Валентин Александрович – какие новости в «Руде право». Рассказываю. Судя по их газете, все там прекрасно. Критикуют коммунистов за ошибки прошлые. Разве ж это плохо? Исправятся от критики – всем лучше будет! Критика людей не отпугивает. Наоборот. Молодые у них идут в партию. Дубчека, генсека своего, искренне любят. И президента Свободу любят. И нас, русских, тоже любят. Верят нам. Верят, что построят социализм «с человеческим лицом». При таком социализме человек не только работать сможет, но и творить. Это ж как здорово! Люди высказываются совершенно свободно: цензуру сняли, даже запретили. Ну а наш лектор это называет контрреволюцией, происками американского империализма и НАТО.

Верочка, она ведь партийная, член парткома институтского, слушать такие «новости» не стала, поднялась искупнуться, а Валентин Александрович (он старше Верочки, войну прошел) печально головой качал и все повторял: «Жалко их, ой, как жалко! Ведь не позволят им. Заду-у-шат. Разве ж такое стерпят: цензуру отменили! Еще и наши того же захотят. Чего доброго запрещенное напечатают: „Доктора Живаго“, „Раковый корпус“, „Библию“. Прочитает наш советский человек и гнить начнет, как Запад гниет…»

И все время, пока Верочка плавала, Валентин Александрович во весь голос душеньку свою облегчал. Здесь, у моря, никто не подслушивает.

Вечером ели курицу с лапшой и пили крымское вино. Засыпала в своей чудной «виноградной» постели под хор цикад.

Дни стоят погожие. Море удивительно спокойное, теплое. Но люди напряжены. Это видно по тому, как расхватывают «Известия». Отдыхающие здесь все почти москвичи – врачи, учителя, инженеры. Болеют за чехословаков. Это чувствуется.

На днях снова собрались на совещание все шесть стран Варшавского договора. В Братиславе подписали важную бумагу, текст которой печатается в газетах и передается по радио. Ничего конкретного про «события». Просто говорится об идеях марксизма-ленинизма, об укреплении социализма. Но какое-то угрюмое напряжение между строк… Неужели Валентин Александрович прав: «могут и вдарить»? Но ведь сказано в тексте и о демократии, и о суверенитете. Это успокаивает.

Скорее к Бабочке

Верочка с Валентином собрались уезжать. А у меня билет еще через четыре дня. Всего неделя, как я здесь, а кажется, что столько времени прошло, как я у моря. Прекрасное, вожделенное, оно все же нагоняет грусть, сладкую тоску, утягивает мысли куда-то в затуманенную даль…

Непонятная беспричинная тревога одолевает. Может быть потому, что нет со мной моих милых, родных и, главное, доченьки. И как там Бабочка? Ужасно хочется их скорее увидеть…

Вода в море теплая – вылезать не хочется. И ветра нет, и солнышко. Но сквозь баюкающий плеск прибоя треск транзисторов: всё о том же, о событиях в Чехословакии, «о давлении Запада и темных силах контрреволюции»…

Пришёл и мой черёд уезжать. Вечером с хозяйкой расплачиваюсь и в последний раз лезу в море. Лежу в волнах на спине. Почти не двигаюсь, зато чувствую, как всё движется подо мной. И никак не могу оторваться от звезд. Им «несть числа». И все-все меж собою связаны. И малые, и большие, и целые галактики – все «живут» по Закону. Может быть, это и есть Бог? Но нет. Я чувствую, что Бог – не только Закон. Это еще и нечто такое, что и не знаешь, как назвать. Так хочется об этом почитать что-нибудь, найти подтверждение мыслям…

Мой ужасно симпатичный брат Юрий говорил, что есть такие книги. У нас Циолковский писал о Вселенной, о Боге, о Человечестве, которое в развитии своем стремится к бестелесности. Лучистое человечество! Однако где эту книгу найти? Её, мне сказали, уже отовсюду изъяли. Циолковского изъяли…

В Симферополе на городском рынке столько фруктов! И все гораздо дешевле, чем в Солнечногорском. Еле втащила два полнехоньких ящика. Персики, сливы, абрикосы, кизил и… груши. Такие точно, как представляла я их себе по бабочкиным рассказам… Вот обрадуется!

Встретил Иво. Хотя я не просила. Я рада, а он смурной. Что случилось? «Баба… Думали, что инфаркт. Наверное, инфаркт… Случилось еще позавчера». – «А сейчас?» – «Была еще жива, когда поехал встречать. В больнице сейчас». Иво у нее с раннего утра дежурил, теперь домой, а я прихватила немного самых красивых груш и к Бабочке.

Она в кардиологии. Палата специальная, в любую минуту можно подключиться к кислороду. У Бабочки закрыты глаза и умиротворенное лицо. «Она не спит, вас дожидается. Только что говорила с нами…» И верно. Взглянула на меня из-под полуприкрытых век, усмехнулась младенческой своей улыбкой: «Эличка, это ты? Как я рада! – и тут же забеспокоилась: Судно! Скорей!» Сунулась под кровать – нету. Нет и под соседней койкой. Уж хотела бежать, просить медсестру. А Бабочка вдруг шумно задышала, и я увидела, как запульсировало на шее. «Да писай так!» Скорее подключаю кислород. Шумно вдыхает. Но вдруг, будто в ужасе, широко распахиваются глаза. Но ни звука. «Бабочка! Бабочка!» – кричу, чтобы услышала. Зову сестру. Тут же прискочила со шприцем: «Уже не надо. Уже померла!» – «Как?» Ведь только что… Ведь секунды какие-то. И женщина, что рядом, удивляется: «Только что рассказывала о себе. А утром просилась на выписку, у внучки, мол, день рождения…»

Лицо спокойное, будто спит. А вдруг жива? Пристаю к сестре, к врачу… «Сделайте что-нибудь!» – «И что вы так убиваетесь? – ворчливо успокаивают. – Ей сколько лет? Мы не доживем! А вот рядом в палате сейчас умер мужчина – тридцать четыре года исполнилось всего. А мучился как!» И больная, что рядом, ей вторит: «Мне бы так помереть, как ваша бабушка. Светлая она. Святая. За нее радоваться надо…»

Головой понимаю, что правы они, а не могу слез унять. Ну пусть бы еще хоть один денечек, ну хоть бы часик… Чтобы вот эти груши съесть… Лимонно-желтые, с румянцем на боках. Красивые. Раздаю их тут же в палате. «Помяните!»

Какую-то мне принесли таблетку, а потом и укол сделали. А Бабочке закрыли веки, сложили руки. А когда стали поднимать, оказалось, что судно, которое я искала, под ней было. И как же я под одеяло не глянула! А вдруг у нее это все из-за беспокойства случилось, из-за того, что судно вовремя не подала? И еще горше мне стало. Домой, в Дубровицы, шла пешком и в безлюдных местах тихонько выла.

Малиновое закатное небо. Подрозовленные верхушки сосен и купол Дубровицкой церкви. И черная река. И беззаботно хохочущее общежитие.

Дома Иво, теплый и понимающий. И Ленусь, которая уже спит, а скорее всего лишь притворяется, что спит: сопит и шмыгает носом.