1415131131738

– Ну да, ну да, – кивает Ребекка, задумавшись, а затем вплотную прижимается к подруге: – Эди, остаётся только…

Ребекка охает, когда Эди «случайно» толкают плечом в скрежещущий шкафчик.

– Тебе обязательно!..

Одним касанием руки Эди останавливает Ребекку и сама говорит за себя:

– Научись подкатывать нормально.

Но удаляющаяся Трисс лишь показывает ей средний палец, а сложив его, не сразу попадает рукой на сумочную лямку. Отслеживая эту крохотную неловкость, Эди хмурится и едва заметно прищуривается. Что она разглядывает? Детали ненависти?

– Она мне никогда не хамит, знаешь? Хотя я твоя подруга.

Возможно, если бы Трисс начала травить Ребекку, та бы и не нашла, что сказать – по её меркам Трисс была самой красивой девушкой если не на Земле, то в школе. Ещё до того, как выкрасила длинные русые волосы в чёрный и её кошачий взгляд заострился. Самую длинную и тёмную из её бабочек зовут Систр. У Эди ушло две секунды, чтобы загадочно посмотреть на Ребекку, узнав в имени анаграмму «Трисс». Наверное, она немного слишком восхищалась ровесницей? Пожалуй. Чистая, белая кожа, длинные ноги и раскованная элегантность – перед ними чувство прекрасного слабеет в Ребекке, веснушчатой, маленькой и стеснительной.

– Иногда даже здоровается со мной.

Трисс всегда собрана, как взрослая, и серьёзна. Ребекка никогда не видела, чтобы она улыбалась, но однажды, из кабинки туалета, видела, как Трисс, подкрашиваясь тёмно-красной помадой, растягивала губы в подобии улыбки. Она тогда застукала Ребекку и сказала: «Я бы предложила тебе, но ты и так… нормальные у тебя губы». С тех пор Ребекка пользуется только бесцветным блеском.

– Ласково со мной она тоже не обходится, но…

Обрывая Ребекку, Эди трясёт головой, как Чип:

– Забудь про неё. Мне нужен справочник по религиям – совершенно ничего о них не знаю, – честно признаётся она, но незнание не лишает её интеллектуального шарма, а лишь удваивает обаяние непоседливого ребёнка. Вечно с ней так!

– Религии? – поднимает брови Ребекка – у Эди всегда были натянутые отношения с Иисусом. – Зачем тебе?

– Мне кажется, – достаёт она из кармана свой старый крестик, – отличия местных крестиков и наших могут быть ключом.

– Ключом к поджогу? – поднимает брови Ребекка и притопывает. – Вряд ли Иисус поджёг твой дом.

– Неплохая идея для сочинения, – обнажая клыки, смеётся Эди, – но мне правда нужно знать. У твоих родителей нет ничего такого?

– Я посмотрю, хотя сразу видно… – Звонок прерывает Ребекку, но она договаривает, закидывая сумку на плечо: – Сразу видно, что это православный крестик. Мамин последний бойфренд носил такой же, он был из Болгарии.

– Ребекка, ты голова, – тычет в неё пальцем Эди, и хотя она знает, что никакая она не голова, в груди приятно теплеет. На урок она уходит с гордой полуулыбкой.

***

То, что её семья – эмигранты, Эди с детства подозревала на грани со знанием. Достаточно было сравнить имена Джехона и Сьюзан или увидеть, как отец пишет с ошибкой слово «салат». Она закрывает глаза и вспоминает карту мира на стене своей комнаты. Болгария? Возможно. Любая другая соседняя страна с распространённым православием? Вероятно. Ей нужно сузить круг каким-то образом.

– А каким? – спрашивает Эди, стуча ручкой по тетради.

– Гидрометилтионином, Эди, не торопись, – отзывается учительница и продолжает объяснение темы.

Эди не думает: «Точно, урок химии!» Ничто вокруг не отвлекает её от головоломки: стучащие барабаны из наушников парня слева, тихое жевание парня за ним, аккуратное прикосновение к спине от Лизы, которая просит списать, звон металлических застёжек на ботинке Трисс справа – сегодня она дёрганная.

Никого из них не достаточно, чтобы отвлечь её. Она едва спала этой ночью. Первую её половину девочка перебирала свои вырезки, вторую половину она наблюдала, как её братьев забрасывают в автомобиль, по неосторожности разбивая им головы, а сестёр насильно закрывают в багажнике, ломая им ноги. Всего лишь сон, всего лишь ядовитый привкус тошноты этим солнечным утром, и теперь внимания хватает исключительно на самое важное.

Эди чертит прямоугольник – гостиная, маленький квадрат сверху – родительская, большой квадрат справа от прямоугольника – детская, квадрат над детской – гараж. На схеме появляются выходы, а затем детали: включенный свет в гостиной, незапертая входная дверь, но, очевидно, закрытая дверь в детскую, замок на гараже под вопросом, но, скорее всего, он тоже не был заперт, стопка шин справа от входа, несколько шин слева, разбросанные игрушки, в пожаре – огонь под окном и заклинивший замок входной двери. Всё указывает на то, что детей забрали если не из дома, то посреди игры. Слишком много совпадений именно в этот день.

«Из дома?» – спрашивает себя Эди. Это вряд ли: любой ребёнок закричит, если в дом войдёт взрослый и станет его принуждать.

«Взрослые», – поправляет она себя.

Справиться с четырьмя детьми, одному из которых пятнадцать, в одиночку? Нет, их было несколько. И они… они выманивали детей? Как можно выманить детей под присмотром подростка Дхимы в ночь? Там была женщина. Возможно, она стучалась ещё раньше того, как разбудила маму, и в шкуре овцы просила помощи. И Дхима как старший, как папин главный помощник не смог отказать женщине в беде, его схватили, а там уже… Нет, дети бы закричали, разбудили родителей при любом подозрении. Ночь, родители спят, старший брат где-то снаружи – слишком страшно для трёх ребят, хотя бы маленькая Арта, но ринулась бы будить отца. «Как же вас достали из дома?» – пыхтит Эди и ожесточённо кусает кончик ручки, кусает ещё, с нажимом, пока…

– Бэ-э-э, – вытягивается её лицо – вкус чернил на языке с ней навсегда. Трисс справа весело хмыкает.

– Эди, что ускоряет реакцию?

– Гидрометилтионин, – наугад повторяет Эди синими губами, но:

– Понятно. Остаёшься после уроков.

Сжав зубы, Эди проглатывает раздражение и немного чернил: в конце концов, среднестатистическая учительница не представляет, что в жизни подростка может быть что угодно важнее её урока или глупых выпускных экзаменов. Оценка знаний тестом, притом на противность составленным, убивает в Эди веру в человечество. Нет, простая учительница не видит подозрительных деталей в Трисс, не видит на запястье директора шрама, уходящего под манжету, не видит, что Эди украла у неё колбу ещё зимой. И она не поймёт, что свободное время нужно Эди не для телека, а для расследования.

Отстранённо наблюдая, как учительница растворяет в кислоте щепочку, она вытирает чернила со рта и вдруг наклоняет голову: «Погоди, это же возможно?»

– Нет, невозможно, – объясняет учительница после уроков. – Невозможно растворить килограммы органики за короткое время, а затем поджечь следы. И не забудь про наказание. У тебя сейчас математика? После неё тебя жду.

– Класс, спасибо, – отвечает Эди с непроницаемым лицом, но серьёзность смешит учительницу, судя по старательно сомкнутым губам и поднявшимся уголкам глаз. Что же с того: не она первая глупая взрослая, не она последняя.

«Да, глупые взрослые», – подытоживает Эди, пародируя походку мальчишки впереди неё по дороге в библиотеку: с каждым шагом его голова двигается, как куриная, ступни разлетаются дальше нужного, а руки свисают обезьяньими лапами. Это веселит больше «Тома и Джерри». Это вообще веселит, в отличие от этого дерьма.

Хотя как химик её учительница умна, Эди берёт книжку по химии в библиотеке и проверяет на уроке математики, дёргая ногой: неорганическая кислота, как плавиковая, может разъесть человеческое тело за короткий срок, но она не горит, зато горит органическая кислота, но ей требуется много дней на разъедание. Гипотеза о растворённых детских трупах и подожжённых следах разбивается о химию. Нога успокаивается. У её старших всё больше шансов на жизнь.

Откинувшись на спинку стула, Эди невидящим взглядом следит за учителем. Версия о похищении кажется ей правильной как интуитивно, так и логически, но что, если это ловушка ленивого ума? А если это загон, в котором её держит взгляд, сложившийся из-за жизни бок о бок с надеждой родителей? Эди стучит короткими ногтями по надписи «Трисс не сплёвывает» на парте и представляет, как одному-двум людям достаточно дождаться сна утомлённых детей и поджечь комнату через открытое летом окно или влезть в него, убить детей во сне и поджечь. Только кому нужно убивать четырёх детей? И даже не выручить деньги с продажи органов? Разве что месть, даже без фантазии!

– И я снова упираюсь в «братьев», – шепчет Эди и трёт глаза за окулярами очков. Нужно каким-то образом отмести версию о гибели в огне. Но если она узнает, что дети могли сгореть в огне… Ей кажется, она рехнётся. Здорово будет, прагматично загадывает Эди, если рехнётся, не успев рассказать родителям. В конце концов, только надежда и младшая дочка держат их по эту сторону вменяемости.

«Нужен эксперимент», – думается ей. Эксперименты веселее размышлений.

Физиологические показатели какого животного приближены к человеческим? Чьи кости достаточно велики и крепки, чтобы сымитировать человека?

«Трисс».

Но вместо плоской шутки уравнение в тетрадке дорисовывается до морды хрюшки.

Эди довольно кивает себе – ей нужно найти Ребекку после наказания, потому что у неё есть предложение на субботу, от которого она не сможет отказаться.

***

После унылого часа с химичкой Эди несётся в класс музыки, где по пятницам занимается Ребекка – пение действует как профилактика для бывшей заики.

Её жадное внимание легко перехватывает стычка: один парень нависает над вторым, а ещё двое стоят в сторонке. Угрожающего трясёт не меньше угрожаемого, а вот те, что в сторонке, дёргаются от возбуждения и подначивают:

– Пускай поплатится!

– Бей в живот!

Собравшись, видимо, с нервами, он ударяет в живот, как было сказано. Хлипкий паренёк сразу оседает. Второй же – «Мэтт с биологии, точно» – поднимает его обратно и бьёт ещё, но даже наполовину не отводит кулак, чтобы не бить слишком сильно. «Всё ясно – механизм выживания, – заключает Эди, вкладывая руки в широкие карманы. – Бей его, чтобы не били тебя». Для неё, привыкшей быть какой угодно, но собой, нет ничего мельче конформистов, и потому её лицо сминается в брезгливости. Впрочем,жертва не предпринимает никаких попыток помочь себе. Если тебя уже избивают, разве не теряет противник преимущество, снимая крышку дипломатичности с твоей ярости?

Насмотревшись, Эди закатывает глаза, заходит за угол, присаживается на корточки и мерно стучит отмычкой по полу. В ответ сбивчивый топот – приняв звук за цокот учительских каблуков, парни сбегают.

«Какая умница, ты очень помогла этому мальчику», – сказала бы мама, но Эди только поворачивает голову туда, где он съехал по стенке, и шагает дальше. Избили его не сильно, лейкопластыри ему не нужны. Психологическая помощь и Эди? Никогда не встречались. А местная иерархия её не касается.

Но дойти до музыкального класса ей не суждено – из коморки, что под лестницей, раздаётся стон.Имгновенно обрывается. Как если бы человека заткнули.

– Я теперь всегда буду оставаться после уроков, – шепчет Эди, проходя под лестницу, в темноту. Это сколько же веселья она пропустила из-за прилежной учёбы?

Дверь в коморку давно не закрывается и любит покачаться туда-сюда. Эди пользуется этим – тянет её на себя и подсматривает в ту щель, где петли. Она не горит желанием видеть секс школьников, но если это учителя? Картина мерзкая, информация бодрящая!

Из освещения в каморке лишь полудохлая лампочка, и глазам требуется время, чтобы различить фигуры.

Гораздо больше времени требуется, чтобы поверить в увиденное.

Бледная рука под юбкой, две веснушчатые кисти на плечах, влажный блеск щёк, расставленные ноги и острый нос в рыжих вихрах.

Это…

Эди не может вдохнуть.

Это Ребекка.

Это Ребекка?

Это её веснушчатые руки, это её волосы, это её мокрые щёки, но расставленные ноги.

И это Трисс.

Это её рука зажимает рот Ребекки, это её нос нюхает рыжие локоны, это её ладонь двигается под юбкой.

Трисс склоняется над Ребеккой, шепча ей что-то, и Эди готова поклясться, что никогда не видела у язвы такого мягкого взгляда. Чем дольше Трисс шепчет, тем белее пальцы на её плечах и тем влажнее звуки из-под юбки. Одежда Трисс не сдвинута – а значит, Ребекка её не касалась, – но дышит она тяжело и вжимается в маленькую Ребекку, а та смотрит на неё умоляюще, теряя всё больше слёз, но не отталкивает. А затем Трисс целует её.

И Ребекка не сопротивляется.

После пошлого чмока Трисс шепчет вновь, подхватывает её ногу и смешивает мокрые звуки Ребекки с жадными звуками нового, глубокого поцелуя. Она целует присаживаясь и всё равно нависая, лижет языком пухлые губы и пробует изнутри, а Ребекка открывается. Трисс успевает отпрянуть, хищно впитывая вид, прежде чем Ребекка захлёбывается воздухом и её бёдра бьёт крупная дрожь оргазма.

Но когда Трисс, держа ослабшую Ребекку, достаёт из неё пальцы, чтобы облизнуть, прижавшая к себе ладонь Эди не выдерживает, и её бёдра дрожат подобно ребеккиным, а ноги складываются, как у косули – еле держат. Только на третьей, остаточной волне оргазма Эди понимает, что сделала.

Только на третьей ступеньке школьного крыльца Эди останавливается.

«Это… так можно?» – мысль по-детски наивная, потому что да, очевидно и почему бы нет. Но никто не показывал ей подобное и… «И это поэтому мне не нравится ни один парень?» Зато Джоан Джетт всегда казалась ей желудкопереворачивающей, совсем как Трисс и Ребекка…

– Ясно, – выдыхает Эди, прикрывая глаза. – Ревность.

Всё это время Трисс всего лишь ревновала Ребекку к ней. Эди складывает и вычитает все тычки и подколки, и в сухом остатке остаются лишь моменты, когда они с Ребеккой были вместе. Ведь Трисс действительно не доставала её в одиночестве. А дёрганое поведение сегодня?..

Эди оборачивается, как будто может увидеть Ребекку сквозь стены:

– Ты бы не смогла скрыть от меня такое.

Выходит, Трисс планировала наконец сблизиться с Ребеккой и весь день переживала об этом. И стыдливая реакция Ребекки в коморке говорит о том, что она не подозревала.

Эди непонятно собственное тело, её голова раскалена, её чувства перетекают от полноценности к отвращению, как лава, а возвращаться к образам из коморки неуютно и даже страшно. Почему? Наблюдать секс лучшей подруги – это неловко, но не травматично. Не для неё. Или именно для неё?

Запихнув мокрые ладони в карманы, Эди вновь срывается с места. Она позовёт Ребекку по телефону.

¹Джоан Джетт – мать глэм-рока, бисексуальная икона.

Глава 4

Следующим утром Эди глядит в потолок и знает: её не привлекает Ребекка, её не влечёт к Трисс, но её тело отреагировало на секс. Разумно предположить, что это лишь проделки гормонов, и это знание обошлось Эди вчера всего в одну сожжённую мамину игрушку.

По крайней мере, объяснение устраивает её сейчас, когда в жизни есть кое-что поважнее.

Стерев с глаз сон, Эди нащупывает на полу дротики и вяло прицеливается к карте мира на стене. Дротик попадает в большой фрагмент: «Россия? Возможно». Следующим пронзает соседний, маленький фрагмент: «Украина? Вероятно». «Сербия, Румыния, Болгария, Молдова, – втыкаются иголки одна за другой. – Всё подходит». Кряхтя, Эди садится на кровати и вздыхает:

– Ничего мне это не даст.

Она ощущает в себе чуйку, которую воспеваюткино и книги, она знает, что имеют в виду под зудом, который нельзя объяснить, но необходимо слушать. Не всегда Эди может связать подозрения с фактами или не сразу. И сейчас, сегодня, стоило открыть глаза, как в ней зудит: «Заклинившая ручка». Но она пообещала себе не начинать никаких экспериментов до главного из них.

Обещание не останавливает её мозг от перебора деталей, событий, возможностей той ночи, словно судоку миллион на миллион ячеек. Чистя зубы, расчёсываясь, целуя Чипа, она не прекращает думать: как бы отреагировала Калтя на незнакомку? какую бы подсказку оставил Эрвин? где бы попыталась спрятаться Арта? Это была пятилетняя девочка, достаточно непоседливая и юркая, её могли недооценить, она могла вырваться и укрыться в гараже, но по всхлипам её находят и прицеливаются в голову, приказывая выйти, а она только сильнее всхлипывает и унижено выползает…

Эди плещет ледяную воду в лицо – нужно найти маму. И тихие звуки с кухни быстро её выдают. Солнечными выходными днями уют сам назревает вокруг неё через звон посуды и сладкие ароматы из духовки. Но в остальном их кухня ничем не похожа на картинку с пачки смеси для печенья. Обои над печкой забрызганы жиром, старая скатерть начала расходиться по шву, на ней чашка со сколом, а сбоку от заржавевшей мойки крутится мама – такая же посеревшая, как и всё вокруг неё.

– Мам, давай помогу, – предлагает Эди и нагло отодвигает её от столешницы, забирая нож.

– Если этого не хватит, – указывает та на свиные рёбра, – просто порежем тебя.

– Тепло материнской любви.

Она знает, что её футболка измазана зубной пастой, а на коленях штанов состарившиеся пятна от травы, но:

– Это не повод меня третировать, знаешь. Во-первых, я не выбирала жизнь, где с утра нужно вставать, во-вторых, я не виню траву за то, что она красится, – рука с ножом ловко вырезает кости, а глаза искоса наблюдают за мамой, что чистит картофель чёткими движениями резчицы. – В-третьих, пятна на одежде не определяют личность и сама одежда не имеет значения в отрыве от наших вкусовых предпочтений, которые в большинстве своём, обрати на это внимание, сформированы под влиянием…

– Иисусе, – вздыхает мама, – я сожалею о моменте, когда научила тебя читать.

– И говорить.

Эди улыбается и бросает взгляд на маму в другом конце кухни, но на её лице ни света, ни лёгкости. Улыбка Эди растворяется в беспокойстве: с того момента, как родители рассказали ей всю историю, они словно перестали претворяться.Если раньше у Галица была дочка, которая смотрела на них без призмы сострадания, то сейчас у них не осталось пространства для игры в счастливый домик. Семья Ребекки была счастлива избавиться от необходимости претворяться, когда отец оставил их наконец. Многие семьи в классических для кого-то книжках страдали от притворств. Но только не под их крышей. На этом этапе понимания своей семьи Эди больше удивляется совпадениям с остальными людьми.

– Во сколько придёт Ребекка? – спрашивает мама, будто увлечённо раскладывая овощи на блюдо. Привычка зацикливаться на однообразных действиях в моменты глубоких переживаний сидит в ней столько, сколько Эди себя помнит.

– Через час. Пойду покормлю Чипа.

И, конечно же, Чип во дворе оставляет дополнительные следы на её футболке в порыве счастья.

– Привет, не виделись пятнадцать минут

От боли Эди морщится – он любит вминать когти в её живот от удовольствия, – но не отдаляется.Она кладёт ему одно свиное рёбрышко, что для Чипа лишь аперитив, но обещает:

– Не сдавай меня, и я отдам тебе свой обед.

Отвлечённый косточкой Чип ничего не обещает в ответ, но и не жалуется. Эди аккуратно гладит его спинку и радостно вздыхает: такие простые мелочи наполняют её сиюминутным счастьем. Оно длится меньше, чем счастье от сложной загадки, но и достаётся легче.

Спустя три маминых замечания Эди соглашается поменять футболку и, скрыв несформировавшееся тело под тканью,расслабляет черты лица в отражении. В зеркальную рамку всунуты шпаргалки из книги о человеческом поведении: «Трепещут крылья носа – злость», «Приподнятые щёки – недовольство», «Расслабленный рот – удивление», «Неподвижный взгляд – скрытие».

– Привет, Ребекка, – ровно произносит она и без спешки фокусируется то на левом, то на правом глазе. – Разве похоже, что я видела, как вчера тыпереспала с Трисс? – правая бровь взлетает, левая опускается, рот остаётся расслабленным. – Ну вот и не говори глупостей.

Кажется, без проколов.

– Уф!

Уперев локти в колени, она складывается пополам на стуле. Когда Эди не фантазирует о том, как преступники торговали её родственниками, мысли вьются вокруг сломанного маминого взгляда и громкого молчания отца. А когда не думает о родителях, вспоминает, что её тело жаждет секса.

Ещё неделю назад её главной проблемой было незнание разницы мужского и женского почерка, а сегодня её разрывает три конфликта.

В свете солнца, среди образцов и пыли, сияют листы бумаги – пустые бланки для заявлений в университеты.

Четыре конфликта.

– Агрх!

«Здравствуй, дорогая», – слышится приветливый мамин голос из гостиной.

– Что же, – поднимается Эди, – операция «Тройной агент на грани дурки».

***

Она даже не стесняется посмотреть папе в глаза, высыпая слой перца на свою картошку – он сам выбрал укоризненно молчать в её сторону, и сейчас не может даже привычно осадить: «Эди, столько острого опасно для желудка». Нет, теперь она наестся острого и задышит его огнём за то, как ведёт себя этот упрямец именуемый отцом, или умрёт в туалете. Он не прав и он же обижается, с ума сойти!

– Как дела в школе? – ласково спрашивает мама Ребекку, отдавая ей как гостье самый мясистый кусочек. – Сильно нагружают?

– Если честно, да, – кивает Ребекка и сразу берётся за вилку. – Та же биология – столько костей и областей мозга нужно выучить к итоговым, что я почти не гуляю.

– В самом деле? – миссис Галица косится на дочку. – По Эди не скажешь.

– Я эти темы и без школы знаю, – предостерегает она маму вилкой. – Даже не пытайся словить меня здесь.

– Ну да, ну да, —смиренно соглашается та. – Ребекка, у тебя есть мальчик?

«Ах, вот ты где поймать меня решила».

Чип под столом голодно поскуливает, но всё внимание Эди на Ребекке: её взгляд на секунду сползает, окунаясь в воспоминания, и брови неестественно застывают. Тише прежнего она отвечает:

– Нет, знаете, как-то сейчас… – она бросает взгляд на Эди, встречает въедливую пару глаз и больше на неё не смотрит. – Сейчас некогда. Экзамены на носу. А с парнями на свидания ходить надо…

– Ох, прямо надо, – хлопает себя по груди папа. – Эта тяжёлая участь привлекательных людей.

Ребекка смеётся этому чуть громче обычного – снимает напряжение от недолжи перед прозорливой Эди. Она быстро набивает рот едой, и хотя это обычная любовь между маминой едой и Ребеккой, даже Чип уже догадался, что она просто себя затыкает. Вместе с едой она прожёвывает волнение.

– А вы как? Как ваши дела, как… всё?

Можно ли сделать неловкость осязаемой? Ребекка на пути к успеху. Обычная Ребекка спросила бы, не заболела ли опять спина мистера Галица и не подсмотрела ли миссис Галица новый рецепт кофе в платном журнале. За десять лет знакомства она научилась не дрожать в компании взрослых Галица, насколько может быть комфортно подростку с людьми за пятьдесят. Именно это не сходится с Ребеккой нынешней, которая, словно на похоронах, боится специфицировать вопрос. Только с собственной тайной она, может, и справилась бы, но прятать своё знание о пожаре ей не удаётся. Слишком много для открытой Ребекки.

– А, – отмахивается папа, отпивая пиво. – Как дорогу на Западном шоссе отремонтировали, похуже с клиентами стало. Хоть сам иди молотком долби!

Похоже, он действительно не замечает. Выбирает не замечать. Ребекка для них последний зритель, и никто не стремится прогнать дымку иллюзии простым взмахом руки. Поэтому Ребекка внимательно слушает, поэтому папа живо рассказывает, поэтому мама держит уголки губ приподнятыми. Под шумок Эди бросает Чипу за скатертью пару кусочков мяса, но он всё равно обижено скулит.

– Вот скандалист, – вздыхает мама, откидываясь на стул – сегодня пиво расслабило её особенно быстро. «Потому что она почти не спала».

– А это всё потому, что ты его разбаловала, – наглоупрекает Эди.

– Да неужели, – вытягивается мамино лицо. – А кто же кормит его под столом прямо сейчас, когда мы разговариваем?

– Я вынуждена подстраиваться под режим этого дома, – ахает дочка, но руку из-под стола не убирает, пока Чип не доест.

– Это очень смешная история, Эди, – строго указывает ей мама, но в глазах смешинки, когда она поворачивается к Ребекке: – Однажды, в детстве, я отобрала у неё книгу, чтобы она не читала после отбоя, так на утро у моего стула не оказалось ножек. Как четырёхлетний ребёнок вообще может выдрать ножки стула?

– У меня ген упрямствадоминантный, – зыркает Эди на отца, а тот молчит и, будучи плюшевым, тщетно силится выглядеть сурово. – Спасибо, мама, спасибо, Бастер Китон. Нам пора, подростковые дела не ждут.

– Но я не доела… – тихо вставляет Ребекка, которую никто не слышит.

– Ни на секунду тебе не верю, – заявляет мама, но, конечно, отпускает. Держать Эди в стороне от её совсем-не-подростковых дел ей никогда не удавалось.

Втроём они прорываются сквозь лабиринт влажных, свежих простыней, ослепляющих на солнце. Эди блуждает среди них, окутанная любимым химозным запахом порошка, чуть дольше нужного, в ладонях мимолётного ребячества, а Ребекка едва за ней поспевает, и Чип, виляя хвостом, носится по пятам.

– Догоняй! – выбегая из лабиринта, кричит Эди, и с Чипом они бросаются за ворота.

– Я ненавижу догонялки! – кричит Ребекка, но бежит.

Земля за домами уходит вниз, расстилается пока ещё бесхозными полями, и они бегут по весенней траве настолько сочной, что от каждого шага поднимается свежий запах, их волосы рассыпаются на прохладном ветре, а шум человеческого быта отступает и отступает, пока не пропадает вовсе. За той чертой, где его не остаётся, Эди и останавливается: впереди синеет луг колокольчиков, чей медовый запах долетает порывами, сверху припекает солнце в чистом небе, вокруг носится Чип, а сзади подходит запыхавшаяся Ребекка.

– Я даже не знаю, благодарить тебя за то, что я бегу на полупустой желудок, или злиться на это.

Пускай Эди не видит красоты в поэзии и скульптуре, она видит её в природе и в Ребекке, в том, как весна играет с её веснушками на щеках и бёдрах под краешками шортов, как она поджигает тёмно-рыжие локоны, как подсвечивает янтарём глаза. Но то, что её собственные золотистые волосы и персиковая кожа горят в лучах, Эди не заметит ещё долго.

Пока Ребекка переводит дыхание, Эди достаёт из-за пазухи пакет с костями и полупустую бутылочку, скидывая куртку.

– Это ведь не самые грязные штаны, что у тебя есть, да? – замечает Ребекка.

Упав коленями в зелень, Эди выдирает её до тех пор, пока не получается маленький пятачок. Пара веснушчатых рук услужливо откидывает выдранную траву подальше.

– Я слышала, в городе продают духи с таким запахом, ужасно дорогие.

Со временем содержимое карманов поменялось: диктофон, колба, щипчики, спирт и салфетки, отмычки, фонарик, дневник, резинки, ножичек, лейкопластыри, верёвка и зажигалка. Она-то ей и нужна.

– Чип, ну подвинь же ты задницу.

Складывая домиком кости, Эди не может не отдать Чипу ещё одну, и тот так радостно скачет с ней по куртке, что Ребекка заливается смехом, пока Эди складывает остальное в притворную печку из кирпичей и поливает это бензином, украденным у отца. Одно точное движение по колёсику зажигалки, и домик загорается.

– Вот почему ты ничего не съела, – понимает Ребекка, и Эди наконец обращает на неё внимание. – Спрятала еду Чипа для эксперимента, поэтому отдала ему свою еду.

– Ты меня раскрыла, – тихо отзывается та, но с огня глаз не отводит. Если бы Ребекка была чуть внимательней, она бы заметила, как отключилась Эди, лишь раз взглянув на пламя. Если бы Ребекка была чуть внимательней, они бы не подружились.

– Ладно, но как меня можно было оставить без еды… – вздыхает она. – Я специально не завтракала ради рулета твоей мамы.

– Об этом не волнуйся.

Эди с нажимом смыкает веки, чтобы оторваться от маленького, сильного пламени. За время её ментального отсутствия Чип с косточкой растянулся на её куртке, а Ребекка отвоевала краешек за его спиной, едва там помещаясь, но не смея подвинуть чёрную тушу. Эди же засовывает руку под увлечённого Чипа и достаёт из кармана пачку «Уэгон уиллз».

– Ты меня купила, – улыбается Ребекка и протягивает руку за своей половиной. Это дорогое печенье, пожалуй, всегда было единственным, где они пересекались.

С пустым, но довольным лицом Ребекка ест печенье и не вспоминает про свою сложную жизнь там, среди домов. Эди бы хотела спросить у неё, в чём разница между женскими и мужскими губами, как разобраться в том, чего хочется, чем вытащить вату, подменяющую её мозг, но Ребекка так безмятежна, и Эди не решается. А если верить её реакции в каморке, она пока в той же точке, что и Эди. К тому же, стоит ей спросить даже что-то абстрактное, Ребекка насторожится: никогда её подруга не интересовалась ни своей, ни чужой сексуальностью и вдруг интересуется, по совпадению на следующий день после её первого секса. Ребекка догадается, что Эди всё знает, смутится и закроется.

В очередной раз Эди выбирает молчать.

Пускай эта суббота будет как в детстве свободной. Пускай Ребекка запрокидывает голову к солнцу и покачивает ступнёй, забыв о напряжении, что ломало её последние месяцы. Тревога рассеивается среди полей, Эди понимает это чувство. Природа тоже успокаивает её разум, ведь до сюда не доносится треск пьяной драки и надрывное «Мама!», не слышно грохота мусорных бачков от рук подростка, отработавшего срок за избиение, и тем более отсюда не увидеть соседа, стыдливо потеющего при виде маленьких девочек. Тихий, крохотный, погребённый под клумбами район живёт на горизонте событий, каждый день рискуя коснуться точки невозврата и не подозревая об этом. В любой день кричащий ребёнок останется сиротой, случайного жителя найдут с лопнувшей селезёнкой в мусорном баке, маленькая девочка перестанет говорить с родителями и выходить на улицу. Мир – идеальный круг бесконечных возможностей.

Эди обходит костёр по кругу, позволяя цепкому запаху дыма въедаться в волосы, и мерно щёлкает зажигалкой.

– Если кости не сгорят, что будешь делать? – спрашивает Ребекка, задирая голову на Эди и щурясь от света.

– Продолжать, – пожимает плечами та.

– А если сгорят?

– Продолжать.

– Но… что ты ожидаешь найти?

– Ничего, – честно смотрит ей в глаза Эди. – Будет здорово найти их целыми и невредимыми, но ожидать чего-то или даже представлять – это только помешает.

– Я тоже боюсь представлять хорошее, – поджимает губы Ребекка, и хотя Эди не говорила подобного, Ребекка абсолютно права.

Остановившись под дымом ещё разок, Эди принюхивается.

– Ребекка, – шепчет она и пальцами подзывает к себе, будто боится спугнуть дым. Понятливая Ребекка поднимается с куртки и подходит.

– Фу! – тут же выпрыгивает она из дыма. – Ну и вонь! – её лицо складывается в отвращённую гримасу от горько-кислого запаха.

– Похоже, это обугливаются остатки мяса на костях, – вдумчиво комментирует Эди, ничем, кроме нахмуренных бровей, не выдавая омерзения, – я специально недосрезала.

Ребекка плюхается обратно на куртку, чтобы зарыться носом в упаковку, в сладкий запах консервантов, а Эди принюхивается к дыму ещё разок: как долго продержится запах?