День
"И что за радость мне с того, что ты добрый и хороший? Объясни хотя бы вкратце, почему я должна дышать твоим перегаром? Не припомню, чтобы мне назначили такое наказание." – и не дожидаясь тяжелого ответного вздоха, Наталья нажала «отбой» на телефоне, в который раз подумав: "Дурак ты, Лёшечка…" Она на дух не переносила подвыпивших мужчин – не видела ни одного человека, который не поглупел бы на глазах после возлияний. Ее отец, когда-то отправившийся на поиски нового счастья, вообще, кроме бокала хорошего вина в праздник, ничего не пил. А такие разговоры с мужем, которого она выпроводила жить к матери, повторялись примерно раз в две-три недели уже полгода. Окончательно разводиться пока не предполагалось – время от времени в домашнем хозяйстве требовалась мужская сила, да и лень было суетиться.
Изредка Леша появлялся лично, покаянно напрашивался попить чайку и жалобно канючил, чтобы ему разрешили погостить хотя бы одну ночь, но у Наташи это вызывало только раздражение или смех, в зависимости от настроения. А дочка, выходя на кухню, тоже чуть насмешливо поглядывала на отца и весело, заговорщически – на маму, и под ее взглядом Наташа твердо отправляла мужа обратно, поскольку девочке нужен пример последовательной семейной политики. Она никогда не испытывала к Леше ни малейшей страсти, зато и мучительные страдания тоже отсутствовали, так что ее замужество нельзя было назвать совсем неудачным. Они поженились как-то не всерьез, полушутя, когда Наташа горестно переживала равнодушие красивого парня, в которого она была отчаянно влюблена, и про которого нафантазировала себе невесть что… И которому посвятила свои первые стихи.
И сердце рванется при виде тебя, дыханье собьется при виде тебя,
Но ты улыбнешься, маня и губя, и вновь отвернешься, совсем не любя.
Лечу под откос – не поможет совет, я бьюсь над вопросом, хоть ясен ответ.
Длиннее твой список любовных побед – короче мой список оставшихся бед…
Тут и возник случайно Леша с своими трогательными ухаживаниями и сказал: "Возьми меня замуж, я хороший…" Тогда Наташа обрадовалась ему и отогрелась рядом душой, с ним было легко, они чему-то все время смеялись, возможно потому, что Леша очень артистично рассказывал анекдоты. Особенно запомнился такой: "Жил человек, полнейший неудачник, за что ни возьмется – все мимо… Однажды не выдержал он и в сердцах возопил к небу: "Господи, за что ты меня караешь? Скажи, что плохого я сделал?" Отодвинулась вдруг тучка, и раздался сверху громовой голос: "Ну, не нравишься ты мне!"
Правда, смеялись они недолго, их брак оказался каким-то ненастоящим, без злого умысла поддельным, вроде морковной котлетки вместо ростбифа – пресно и безвкусно, а есть-то хочется… И понимаешь, что твой долгожданный заказ, при мысли о котором слюнки текут, все равно не принесут никогда. Остается утешаться, перефразируя поговорку "в чужой руке и синица – птица", чтобы не было соблазна кому-нибудь позавидовать.
А других вариантов на тот момент было не густо, если только пытаться сменить шило на мыло. И бытие многое в отношениях людей определяет. Вот, например сейчас – давно уже барахлит дверной звонок, и начал капать в ванной кран, а как только потечет струйкой, придется звать благоверного. Ну, и отблагодарить соответственно, для грядущих трудовых усилий. Вообще-то Леша нормальный мужик, действительно добрый, даже ласковый, дочку любит и о них в меру сил заботится, но вечный мальчик – младший сын в семье, и ее моложе на три года, наверно, оттого и держится непутевым подростком.
А еще всегдашние друзья на работе с отмечаниями оконченных заказов, особенно загородных, и прочими веселыми поводами. Правда, теперь заказов стало несравнимо меньше, и соратники принялись заливать грусть-печаль… Муж сначала подвизался по мебельному, а теперь по оконно-балконно-верандному делу. Спору нет, руки у него приставлены, как надо, но лишь для конкретной, реальной работы: строительство и починка родительской дачи, ремонт в квартире, пригляд за машиной, а в жизни на Лешу положиться нельзя. Или пальцы у него слишком чуткие, артистичные? Не своим делом, видно занят – ему бы на рояле играть, а не тяжелой дрелью с перфоратором шуровать.
Вот Сашиным рукам она всецело доверила бы свою жизнь, с легкостью, не раздумывая – настолько они верные и надежные! Она поняла это мгновенно, когда он в первый раз протянул ей руку, выходя из автобуса. Нет, даже еще раньше, когда Саша оказался совсем рядом с ней в утренний "час пик". Как давно, оказывается, они знакомы – еще до появления в их районе метро… А однажды им посчастливилось – достались два местечка на задней площадке, и они взахлеб прошушукались всю дорогу до нужной остановки, как давно не видевшиеся близкие друзья, и все-таки не успели наговориться… Решили встретиться в ближайшие выходные и съездить куда-нибудь в тихое, душевное место – Кусково или Коломенское. С этого началась их любовь… "А в пруду зеркально-гладком отражен дворец-игрушка, соловьи самозабвенно уходящий славят май…"
Ничего, скоро Саша должен вернуться, и сразу пройдет ее грустное настроение, и все наладится! А пока есть интересные книги, можно раскроить к лету новое платье, а то ведь не успеешь оглянуться… Еще она давно хотела поискать в Интернете и записать хорошую музыку, что-нибудь для себя зарифмовать, чтобы напевать между делом. И принимаясь за послеобеденную посуду, Наташа замурлыкала мелодию "Жизнь в розовом цвете", на припев которой недавно сочинила слова.
И… однажды я проснусь, как птичка весела,
и будет воскресенье…
Милый голос – как спала? —
и я сойду с ума от этого везенья!
Не приоткрывая глаз, мурлыкаю: "прекрас…"
"…но" стихнет в поцелуе…
И никого, кроме нас, в мире нет,
forte закончу последний куплет, и…
Будет день, когда проснусь,
и снова удивлюсь – не грежу ль наяву я?..
Вечер
Dance me to your beauty
with a burning violin
Dance me through the panic
'til I'm gathered safely in
Lift me like an olive branch
and be my homeward dove
Dance me to the end of love
Dance me to the end of love
Низкий, устало-чувственный голос Леонарда Коэна завораживающе уносил Александра Дмитриевича в давнее и глубинное… Даже не в юность – тогда они его песен почти не знали, а в какую-то сокровенную тайну души, неведомую самому, которую ни в пьяном бреду, ни под пыткой никогда не доверишь другому. И скрипка! Она переливчато вступала после каждого куплета, не повторяясь в вариациях, с упоительной возносящей тоской перебирая по жилочке всю душу… И манила куда-то, обещая несбыточное, и плакала сквозь смех. Ею невозможно было наслушаться, как соловьиной трелью, когда с замиранием ждешь следующего восхитительного коленца и боишься, что чудо вот-вот оборвется…
Александр Дмитриевич случайно услышал едва знакомую ему песню "Dance me to end of love" сегодня днем в универсаме, катя вслед за женой тележку, доверху набитую продуктами. Уловилось едва слышное звучание – даже не мелодия, а словно дорогое воспоминание, теплой волной прошедшее по сердцу – и он решил, что обязательно запишет ее в айфон, чтобы всегда держать при себе и слушать. И сейчас он лежал, зачарованный, плененный этой музыкой, в их заветной комнате с задернутыми мягкими шторами и уютным светом ночника, куда спешил каждую минуту, выкроенную в будничной житейской суете. Наташа тихонько встала, накинула на себя что-то очаровательно-легкое с абстрактным рисунком, словно взмахнула радужными крылышками райская птица, и упорхнула в ванну. А он все слушал, уплывая мыслями вдаль…
С красотой своей танцуй и скрипкой огневой.
Протанцуй меня сквозь ужас – и найду покой.
Как оливы ветвь, голубка, к дому возврати.
Танцуй нас до конца любви.
Танцуй нас до конца любви.
Ему с грустью подумалось о вечной обреченности людей. О том, не объяснимом словами счастье, про которое нам зачем-то поведали еще за гранью – до нашего рождения на свет, и о существовании которого мы упрямо и наивно помним сквозь все земные обманы. И разбиваем лбы о призрачные мечтанья, надеясь на счастливый жребий, когда кажется, что удержишь его в горсти, или пытаясь добыть невозможное своими убогими силами…
Но разве эта натужная суета имеет отношение к счастью? Тогда для чего и для кого все это мельтешение? Чтобы превратиться в ходячий кошелек для жены? Как давно он устал тащить этот воз… Ведь человеку нужно совсем немного для жизни и покоя в душе. Хотя, усаживаясь в свой серебристый Фольксваген или включая телевизор размером в полстены, он испытывал иногда приятное удовлетворение, но все же – не настоящую радость. Душа требовала совсем другого, чего-то высокого, нездешнего – точно не материального, но очень простого. Иногда до обидного простого.
Нам станцуй сегодня свадьбу, и всё – что вдали.
Потанцуй мне очень нежно, дольше танец дли…
То своей любви мы ниже, то над ней парим.
Танцуй нас до конца любви.
Танцуй нас до конца любви.
Вернулась Наташа, присев на край постели, начала одеваться, чуть слышно подпевая Коэну, и Александр Дмитриевич, как всегда, залюбовался ею. Ему нравилось все, что она делает, красивая и утонченная, когда причесываясь даже без зеркала, неуловимым привычным движением подхватывает заколкой струящиеся по плечам светлые волосы. Или запахнув на талии райское одеяние, с изысканностью дамы галантного века наливает чай в тонкие чашки с парой танцующих журавлей, придерживая крышку чайника изящной рукой с жемчужным колечком. Или неторопливо одевается, словно античная нимфа у ручья, целомудренная и не ведающая смущения в своей чистоте. А вот раздевание любимой нимфы было его сладостной привилегией. Он никогда не пресыщался этой игрой-увертюрой их встреч, когда, щелкнув крошечным замочком, который не сразу и найдешь на ощупь, освобождал из атласно-кружевного плена по-девичьи нежную грудь, мгновенно отзывающуюся на поцелуй, к его почти юношескому нетерпеливому восторгу.
Прикоснись рукой
или перчаткою прильни
в танце до конца любви…
– Саш, выключай свой компьютер, иди ужинать. Слышишь? Давай быстрее, а то все остынет!
– Сейчас иду… чтоб тебя! – Александр Дмитриевич резко черкнул курсором по экрану, закрывая страницу с песней, и даже «мышью» стукнул об стол от досады, хотя бессловесная зверушка ни в чем не провинилась.
Когда от накопившегося раздражения дома становилось невмоготу, и уже не спасали мечтания о выдуманной Наташе, то под видом посещения матушки или другим благовидным предлогом, Александр Дмитриевич ехал к вполне реальной, безнадежно одинокой Ларисе. Раньше, в молодые годы совершая заходы «налево», он отправлялся по разным адресам, а теперь – к ней, своей давней, все понимающей, проверенной временем и непростыми обстоятельствами, подруге, с которой и музыкальные вкусы их редкостно совпадали. Когда-то он исподличался до пошлейшего вранья – мол, как только подрастет сын и окончит школу, тогда он будет свободен… В общем, заезженная классика жанра… И Лариса через несколько месяцев жгучей обиды даже этот грех ему простила, правда, теперь встречала довольно равнодушно.
Он и матушку, конечно, навещал, хотя не так часто, как той хотелось бы, но у нее нельзя было посидеть в полном отдохновении, сразу начинались суетливые хлопоты с ужином-чаепитием и опекунские разговоры о нем самом и великовозрастных внуках. Собственными проблемами со здоровьем матушка старалась его пореже беспокоить. Но Татьяна все равно обижалась на его отлучки, ревнуя к матери, с ехидной улыбочкой называла его маменькиным сынком, и беспардонно-унизительно проверяла поездки к ней по городскому телефону.
О своих родных в провинции она вспоминала лишь в дни рождения и под Новый год, и быстро пресекла их поползновения – видеть ее в роли заботливой наседки, крепко осевшей в столице и хлопочущей о судьбе младшей сестры. Однажды Александр Дмитриевич решился рвануть на волю и сбежал к матушке, но Татьяна очень крепко ему "надавила коленом на слезные железы": брошенный сын, сердечный приступ, потерянная совесть… В ход пошли загубленная карма, неотвратимая расплата в старости и чуть ли не Страшный суд – в итоге через месяц, с истрепанными вконец нервами, он вернулся в семью.
Ночь
Наталья одобрительно улыбнулась своему отражению в слегка затуманенном паром зеркале – с фигурой женщинам в их семье повезло. Они пошли в родню дедушки, маминого отца, и в память о нем же, всем досталась прелестная чечевичная родинка на талии. Наташа сняла заколку и качнула головой, расправляя легкую волну светлых волос, целый день пробывших в заточении. Накинула халатик-кимоно, которое сшила из двух шелковистых платков-батик, расписанных акварельно-прозрачными цветами и веерами, полюбовалась в зеркало – очень симпатичное получилось.
А ведь второй такой вовек уже не будет —
Чуть обернувшейся в вечернем зазеркалье,
С не идеальным носом и девчачьей грудью,
Ступнею, вечно узкой для любых сандалий…
Наташа выключила везде свет и заглянула к маме спросить – как ее давление? – и пожелать спокойной ночи. Из-под Олиной двери свет уже не пробивался, но непохоже, чтобы она спала так рано. В последнее время ходит очень грустная, неохотно сказала, что у них разладились отношения со Стасом, он вдруг стал избегать встреч с ней, ссылаясь на занятость учебой, но она чувствует, что врет. Что ж, надо человеку иногда и всплакнуть без посторонних глаз…Отгоревать свою первую жизненную потерю…
Наташа мимоходом погладила белого, изрядно зацелованного мишку Джонни, почему-то обосновавшегося не в дочкиной, а в ее комнате, отставила тикающие часы подальше в угол – ведь завтра выходной, и поплотнее задернула шторы от пронзительно-фиолетовой рекламы SPA-салона, имевшей обыкновение прокрадываться узкой светящейся полосой к ней на подушку. Блаженно нырнув под одеяло, вытянулась и накрыла глаза ладонями… Она старалась не забывать про вечерний «пальминг» хотя бы на пять минут – у всех корректоров рано начинаются проблемы со зрением. Теперь наступало только ее заветное время – ее и Саши, мечтаний о нем… Уже скоро он приедет, и она наяву обнимет его. А возле кровати ее тапочки с голубыми помпонами будут ласково прижиматься к его клетчатым шлепанцам, и даже их зубные щетки на полочке в ванной трогательно склонятся друг к другу.
Ей вспомнился летний вечер, когда после заката они сидели вдвоем, тихо о чем-то разговаривали, а из магнитофона глуховато-волнующий буйновский полушепот уговаривал в песне "Потанцуй со мной, я сегодня твой…" Вдруг Саша нежно привлек ее к себе на колени и трогательно поцеловал. Не дерзко – в губы, даже не в шею, а руку чуть ниже плеча… Это было так восхитительно, что на несколько мгновений перестав дышать, как на облаке, она воспарила в немыслимое счастье! А вместе с не испытанным прежде чувством, мелькнул вопрос – что предвещал этот первый поцелуй, такое начало их романа? Наташа вывела для себя маленькую теорию, что первый поцелуй довольно точно предсказывает будущие отношения, все дальнейшее развитие сюжета.
В Саше она ощутила благородную рыцарскую почтительность, преклонение перед своей Дамой сердца. И не ошиблась! Он до тончайших нюансов знал все, что ей нравится, даже лучше, чем она сама, и никогда не спешил, терпеливо и любовно поднимая ее к высшей точке ожидания, с которой она взмывала ввысь, и откуда они летели уже вместе, в окутывающей их и все застилающей на своем пути лавине неземного блаженства…
А как они в первый раз поцеловались с Лешей, помнила довольно смутно, кажется, по-детски неловко и немного дурашливо, как все у них. Зато незабвенный, обожаемый красавец так запечатлел судьбоносный момент, что у нее закружилась голова, остановилось дыхание, и земля уплыла из-под ног, почти как в сентиментальных романах, и томительная, призывная страсть натянутой струной запела внутри. Такое с ней было лишь раз в жизни. Правда, красавец очень быстро уплыл. Но ничего, пережили… Наташа повернулась на бок, обхватила рукой подушку и приготовилась засыпать, но в памяти предательски всплыли его последние слова: "Может, тебе еще повезет, хотя честно сказать, среди нашего брата…", и мысли невольно вернулись к Оле.
Какая судьба ждет ее девочку, что за лотерейный билет она вытащит в жизни? Увы, их семья не могла похвастаться счастливыми женскими судьбами. В основном надежды и потери.
Летним снегом мошкара вьется под фонарным светом.
Не случайность, не игра – поиск вечного ответа…
К солнцу, к радостной судьбе льнут полночные глупышки
В изнурительной борьбе…
К счастью, ночь длинна не слишком —
Те июньских три часа, для которых в мир родятся,
И слепя мечтой глаза, на обман сиянья мчатся…
Путь назначен был такой хрупким, плюшевым созданьям?
Или дерзкий спор с судьбой?
Вопреки насмешке – к тайне!
Опять некстати взгрустнулось. Наташины мысли возникали одна из другой, словно выдвигалась антенна у транзистора, ловя все новые непредсказуемо-наплывающие звуки… Ничего, уже совсем скоро он вернется. В своих фантазиях о Саше она не раз пыталась придумать для него профессию – убедительное, конкретное занятие, но все не подходило ему то по характеру, то по ситуации, и Наташа махнула рукой, остановившись на чем-то неопределенно-техническом, с вынужденными командировками. Просто уезжает надолго и приезжает – работа такая. А она его ждет, вспоминает и мечтает…
Правда, за полгода изгнания мужа, со снисходительной иронией к самой себе, Наташа сыграла в переглядушки с редактором из соседнего отдела, который давно уже делал ей глазами недвусмысленные авансы. Он был внешне симпатичен, но недостаточно знаком, и вообще служебный роман мог сулить больше проблем, чем радостей. И когда поклонник ринулся на всех парах к намеченной цели, ей пришлось сделать такое недоуменное и насмешливое лицо, что он оскорбленно умолк на полуслове. Хорошо, что им не надо напрямую соприкасаться по работе, а то ее шутка могла бы иметь неприятные последствия.
Утро
"Что ни говори – почти настоящая весна! Жаль, что ночью снег выпал, теперь слякоть под ногами, но все равно уже конец марта. Вот и синица в палисаднике свистит не по-зимнему «синь-синь», а многократным заливистым "фюить, фюить, фюить, фюить…", и около кормушки на окне они уже не крутятся, разлетелись по весенним птичьим делам. Да, хорошо, что я сегодня перчатки взяла, а не варежки." Наталья торопливо вышла из дома, на ходу натягивая кожаную перчатку. "Вечно эта кнопка расстегивается, а я опять я забыла ее подправить осенью. " Она попеременно смотрела то на капризную перчатку, то опасливо – себе под ноги, поскольку тротуара здесь не было, и приходилось лавировать между кисельно-снеговых луж, огибая беспорядочно припаркованные машины.
Вдруг у соседнего подъезда на нее сзади чуть не налетел вплотную промчавшийся джип в боевой раскраске. Наташа, испуганно ойкнув, метнулась в сторону – прямо на стоящую рядом машину, даже ногой о бампер ударилась и с размаху оперлась рукой о капот. И хозяин серебристого авто, протиравший в тот момент ветровое стекло, тоже сильно дернулся от неожиданности, буркнув: "Совсем озверели!", и невольно почти прижался к Наташе, а их руки оказались рядом. Она почувствовала жаркую волнующую неловкость, как в ранней юности и молча оттолкнулась от машины. Мельком глянув вниз, на сапоги – не очень ли их забрызгало? – заспешила дальше к метро. Буквально через несколько шагов обнаружила, что нет второй перчатки, но от необъяснимого смущения не могла заставить себя вернуться. "Так глупо вышло… Но какая знакомая у него рука, прямо-таки родная! А лица, жаль, не увидела.»
День
"Как же мне лучше написать?" – Александр Дмитриевич, в отсутствие шефа, сочинял объявление о подобранной около машины серой перчатке. Он даже не сразу ее заметил на снеговой жиже с бензиновыми разводами, только уже садясь за руль и отряхивая ботинки. Бережно поднял, как подстреленную птичку, сразу поняв – чья она, тщательно промокнул бумажными платочками и положил сохнуть рядом, на правое сиденье. Всю дорогу до работы, на светофорах он искоса поглядывал на потерянную бедняжку, мечтая разыскать ее торопливо исчезнувшую хозяйку.
Он не успел разглядеть лица той женщины, она сильно наклонила голову, и перед глазами мелькнул только капюшон легкого пальто. Но врезалась в сознание благородная рука с тонким жемчужным колечком, оставившая на мокром капоте скользящий след. Именно такую руку он представлял себе в мечтах о Наташе. Интересно, кем она работает? Ему, технарю, почему-то хотелось, чтобы профессия незнакомки была связана с книгами – может быть, редактор в издательстве или художник-оформитель, непременно талантливый, или переводчица. Так быстро убежала, торопилась… Она, конечно, живет в нашем доме, раз выходя, еще перчатки не успела надеть. А шла с той стороны, значит надо клеить объявление на первые три подъезда.
"Напишу так: найдена женская… и так далее, перчатка. Просьба обращаться в квартиру номер NN. Нет, с ума я что ли сошел – какая квартира? Татьяна меня сразу убьет! Надо по-другому – просьба звонить по телефону… мобильному, конечно. Хм, представляю себе картину – семейный ужин, звонит мой телефон, и "Добрый вечер! Ах, перчатка… Да-да, можем с Вами сейчас встретиться." И опять мне будет секир-башка. Пожалуй, напишу так: просьба позвонить по мобильному телефону с 9 до 18 часов. В рабочее время с разговором меня не застукают, а выйти из дома смогу, прогуливая собаку." Александр Дмитриевич с мальчишечьим трепетом и азартом набрал текст летящим курсивом и запустил принтер.