Весна: Мама говорит, ты исхудал. Мне тоже так показалось. Я ожидала, что, напротив, в столице отъешься. Но ведь камера уродует. На экране все такие страшные. У тебя вправду всё в порядке? Или ты не хотел, чтоб мама волновалась?

Добрыня: Всё в норме. Домой только очень рвусь. В лес. Устал от суеты, шума здешнего. Тишины бы.

Весна: А Сивогривов суетой упивается. Когда звонит, твердит, какой Великоград шикарный город. Словечко ещё такое. Скажи, не врёт? Ему в самом деле нравится?

Добрыня: Думаю, да. Храбр всегда мечтал уехать из Прилучья.

Весна: Его искали. Я не стала говорить при маме. Да и ему тоже.

Добрыня: Они же?

Весна: Конечно. Кто ещё? Как можно так долго отказываться понимать, что Сивогривов не хочет к ним присоединяться? Что за люди?

Добрыня: Будь осторожней. Почему от него скрыла?

Весна: Да ну. Переживать станет. Мне ничего не сделают. Не захотят его злить. И давить на меня не станут. Им не надо его заставить. Им надо его убедить.

Как там столица?

Добрыня: Стоит. Чего ей сделается?

Нас записали на курсы. Похоже, в Академии думают, что мы серые и дремучие. К учёбе с Численными нас надо ещё готовить. Глава сильно удивился, узнав, что у меня уже есть один диплом. А препод впал в ступор, когда я пересказал содержание «Войны и мира».

Вообще, у местных столько стереотипов в отношении нас. Столько же, сколько и у нас о них. В прессе продолжают писать, что Забытые – потенциальное зло.

Весна: Не везде. Мы стараемся держаться в курсе событий. Промелькнуло интервью с Всеславом Видным. Он обеими руками за массовое переселение Забытых в центр Руси. Сказал, что собирается с вами познакомиться.

Добрыня: Да ну? Не знал. Лично я знакомства не жажду.

Весна: На случай, если тебя вдруг не станут спрашивать, возьми автограф.

Добрыня: Храбр ходил к главе о тебе разговаривать. Я не совсем понимаю, что происходит. Изначально собирались посылать в столицу троих. Жребий пал на Прилучье. Старейшины выбрали и тебя тоже. А здесь какая-то заминка.

Весна: Передай, чтобы не торопился. И не настаивал. Здесь тоже заминка. Старейшины уже сомневаются. Наш братик им плешь проедает. В темпе, в каком только он умеет. Сам хочет в Велик. Как думаешь, стоит насыпать ему слабительного в квас?

Добрыня: Ещё как.

Весна: А балет – это действительно красиво?

Добрыня: Тебе бы понравилось.

Как Истома?

Весна: Лекарства получили. Хоть магнитик бы прислал.

Добрыня: Куда ты его вешать будешь? На ледник?

Весна: Я разберусь. Ты пришли. Я маме сказала, что пора прекратить звать младшего Истомой. Ему с каждым годом всё лучше. Вспомни, как раньше болел. Знахарка обещала, что умрёт в первые месяцы жизни. А ему двенадцать лет. Не так уже и истомляется. Пора менять имя.

Добрыня: На праздник имянаречения обязательно приеду. Домой хочу жуть как!

Весна: Может тебе просто девушку найти надо? Жизнь сразу другой покажется.

Что молчишь?

Добрыня: Мне только что позвонил представитель Всеслава Видного. Он точно удумал с нами встретиться. Вот счастье-то привалило. (аллегория сарказма)

Весна: Ух ты! Здорово! Братишка, не забудь о моей просьбе. Почему я не с вами?

Добрыня: Сивогривов сейчас то же самое сказал.

Весна: Спать пора. Завтра на охоту с отцом. А какой мне теперь сон?

Добрыня: Почему не К.?

Весна: А он пушнину в город везёт. Ты же понимаешь, самое трудное на нём. Подустал, бедолага. (аллегория иронии)

Добрыня: Спокойной ночи.

Весна: И вам.

Глава VIII

Радмилка позвонила и уведомила, что приедет за мной только после обеда.

– Я тебя не ждала, – пробормотала я. – Кто зарекался, мол, в Доброделово больше ни ногой?

– Я не ногой, – резонно заметила Барышникова. – Я – колесом.

– С кем?

– Догадайся с трёх раз.

Понятно.

Власта насела на меня. Она чувствовала, что жирная рыба срывается с крючка. Что роскошная любовная история, какую можно потом долго обсуждать в общей комнате, вот-вот останется недосказанной. Скучно ей в лечебнице. Вроде и сериалы смотрит, и шоу «Хоромы-2», и сплетни выслушивает, – а всё мало.

– А твой Пересвет – он какой?

– Он не мой.

– А чей?

– Он сам по себе.

– Значит, безответная? Всё равно скажи, какой он?

– Власта, твой Сила – он какой?

Ответ я слышать не хотела, но соседка этого не поняла. Принялась расписывать. Такого количества эпитетов я даже в классических романах у талантливых авторов, чей словарный запас поражает объёмами, не встречала. Мне стало обидно за Власту. Я априори решила, что Сила давно о девушке позабыл. Иначе приезжал бы, звонил. Она, конечно, защищает его. Говорит, что не сообщала ничего о себе. Не хочет, чтоб он видел её такой, чтоб знал о случившемся. Но мне кажется, что при желании, при беспокойстве за любимую отыскал бы, поддержал. Вероятно, я не имею морального права думать о незнакомом человеке нелестно, но…

Дабы совсем уж не оставлять Власту без вечерней темы, я проговорила:

– Пересвет – он… – размышляла пару мгновений, чтобы не повторять ни одного из Властиных эпитетов, – светлый. Кого угодно пересветит, как ему и полагается.

Дубинина Радмилка в известность о своей инициативе не поставила. Потому он тоже приехал. Забрал у лекаря все мои справки. Взял сумку. Зачем-то пошёл за мной в столовую. Я собиралась со всеми попрощаться. Время обеда. Вышел оттуда несколько покорёженный. Я про выражение лица. И про внутренний мир, надо полагать. К такому зрелищу не каждый готов. Я и за семь дней не привыкла.

И не стремилась привыкать.

На улице, вдохнув морозный воздух, Милорад сказал:

– Я звонил тётке Пламене.

– Зачем?

– Обрисовал ситуацию. Она сказала, что могла бы взяться за тебя. Только нужно, чтоб ты приехала в Лебяжье.

– Дубинин, я тебя не усваиваю ни в каком виде. Сам талдычил: нельзя бросать Академию, нельзя уезжать из Великограда.

– Так не навсегда же.

Милорад скривился. Он терпеть не может объясняться. Начинает размахивать руками, повышать голос. Ему, как и мне, требуется понимание с полуслова. Обычно мы друг друга вообще без слов понимаем. Но иногда и вопросы задаём. Что временами раздражает.

– Пламена мне не поможет, – вздохнула я.

– Ты не можешь этого знать наверняка.

– Могу.

И я знаю. И Милорад знает. И Пламена знает.

У неё, как у любой Яги, свой подход к клиенту, свои силы, свои возможности.

И я для неё слишком чувствительная.

– Но она же сама… – уже без особой уверенности продолжил Дубинин.

– Думаю, ей просто посмотреть на меня надо, – предположила я.

– Для чего?

– Чтоб поржать! – брякнула я. – Оценить масштаб трагедии. Совет дать. Отварчик какой сготовить. Амулетик заговорить. Чародея порекомендовать. Всё это замечательно, но было б ради чего ехать в Лебяжье.

– Ты сама собиралась прятаться.

– Я не то чтобы передумала. Так, размышляю.

Мы подошли к воротам. Радмилка и её ухажёр ждали нас возле старого «Гуляй-Ворона».

– Да, вспомнил, – сказал Милорад, открывая калитку, – она посоветовала тебе ремень носить.

– Какой ремень?

– На который защиту ставила.

Ну да. Обереги. Их существует немало. И делаются они из чего угодно. Предпочтительнее натуральные материалы. Издавна считалось, что пояса обладают сильной сохранной энергетикой. Они же обнимают живот человека. Средоточие жизни, по древним поверьям. Свой ремень из натуральной кожи с массивной пряжкой я купила несколько лет назад. Незадолго до отъезда в Великоград. Тётка Пламена тогда и мне, и Дубинину ремни заговорила, чтобы хранили нас.

Эх, если бы я ещё верила в обереги!

– Только его и ношу. Другого нет, – ответила я. – Как видишь, не спасает.

– Ты тогда перед Лучезарой в домашней одежде находилась, – очень верно заметил Милорад. – Без ремня.

Причин в самом деле может отыскаться множество. Как в анекдоте: либо свисток не работает, либо акула глухая попадётся. (Это про невезучих.) Ремень мог помочь, мог не помочь. Возможно, он уже и исчерпал свою мощь. Или Лучезара сильнее (хитрее, вреднее) Пламены. Да и не нравилось мне носить ремень в последние месяцы.

Я не стала продолжать затронутую тему. Пожала плечами. Какой смысл воду в решете кипятить?

– Ну, привет, – не любившая изъявлять чувства, Радмилка лишь чуть-чуть приобняла меня.

Мы запихнулись в «Гуляй-Ворон». Радмилка – со мной на заднее сиденье. Сказала, что соскучилась. Давненько не болтали.

«Гуляй-Ворон». Чёрный как уголь. Я в машинах плохо разбираюсь. Но про эту модель немного знаю. У меня отец на такой ездит. «Вороны» перестали выпускать до моего рождения. Так что это уже антиквариат. Но сей антиквариат ещё вовсю бегает по дорогам. Одно время модели «Гуляев» называли именами животных: «Рысь», «Кабан», «Горностай». Затем перешли на птиц: «Сокол», «Ястреб». Сейчас используют погодные явления: «Раскат», «Молния».

«Вороны», для пущего сходства с упомянутым пернатым, делались исключительно чёрными. Не только снаружи, но и внутри. Но так как многие берегли бархат на сиденьях, то застилали их чем придётся. И вид «Ворон» приобретал шаловливый.

Наверняка у Радмилкиного знакомца, а теперь и начальника есть желание приобрести машину посовременней и подороже. Он с долей пренебрежения смотрел на «Ворон» и ругал его по дороге. А мой отец свою колымагу просто обожает.

Я уже, наверное, год не разговаривала с папой. Не видела – и того больше. Развелись они с матерью, когда я ещё под стол пешком ходила. Но какие-никакие отношения мы поддерживаем. Надо позвонить. В нашей семье никто особо не стремится своевременно интересоваться здоровьем ближнего. А вот Дубинины наоборот: каждые два-три дня созваниваются и обмениваются даже самыми незначительными новостями. Иногда я завидую их крепкой семейной любви. Иногда меня от неё воротит. Я вообще непостоянный человек.

– Как Славомир? – спросила я, когда Радмилка закончила говорить о своей работе.

Честно сказать, с тех пор как для Гуляевского отпрыска в Академии сделали всё возможное, а от меня предпочли откупиться повышением выплаты, я перестала жалеть Славомира. Но, самую малость, любопытно, как там у него дела.

– Да что с ним может случиться? С гуся вода. Здоров как бык. Хоть и корчит из себя обессилевшего.

– Почему ты решила, что как бык?

– Да потому, что как бык, Вьюжина! – Радмилка взмахнула перед моим носом рукой с ярко накрашенными ногтями. – Приехали мы всей толпой в Гуляевский особняк. Мама дорогая! Дом потрясающий. В роскоши тонет. Надо видеть.

Минут десять она расписывала купеческое жилище. Я меж тем разглядывала одну из улиц Доброделова, где мы застряли в маленьком подобии пробки.

– Нас пятнадцать человек завалилось. Снег с обуви сыпался на дорогой паркет и ковры ручной работы. А мама Славомира улыбалась и спрашивала, не отобедаем ли мы с их семейством.

– Она такой стресс пережила. Сын едва не умер. Ей сейчас не до ковров, – вставила я.

Радмилку чужие страдания, хоть душевные, хоть физические, всегда волновали мало. Скорее всего, она в них верила не больше, чем в передачу «Битва предсказателей». При этом в самих предсказателей (в людей, которые предвидят будущее, причём они даже не всегда из сословия Чародеев) она верит. Только сомневается, что по-настоящему толковые люди стали бы мелькать в дешёвой передаче. Барышникова очень прагматична. Редко способна на сочувствие. И даже в таком случае оно у неё какое-то фальшивое.

– Ой, да не умер бы он! Златка сказала, что люди в камне десять дней нормально сохраняются. А потом только начинается медленное затухание. И длится оно несколько месяцев. Человек ничего не помнит. Будто спит. Гуляев и проспал два дня. Его в среду вечером уже расколдовали. Я тебе поздно написала. Сама не сразу узнала.

С покрашенного в серый цвет неба начал сыпаться снег с дождём. Отвратительная погода.

– У Славомира в доме три комнаты. Его личные, – заходилась Радмилка. – Понимаешь? Три! Вот зачем человеку три комнаты? Я не стала спрашивать, сколько их всего в доме. Но у него своя спальня, своя гостиная и свой кабинет. Всё с видом на реку и Детинец. Скажи, зачем ему кабинет? Он, что, научный труд пишет? Да он ни одного курсовика себе сам не написал!

– У богатых свои причуды, – пробормотала я.

Сходить бы тоже в гости к Гуляевым.

– Ты просто привыкла видеть квартиры среднестатистических жителей княжества, – подал голос с переднего сиденья Милорад. – Тесные, с низкими потолками и маленькими кухнями, с захламлёнными балконами. И без вида на Детинец.

«Ворон» выбрался из пробки и припустил к Великограду.

– А затем, – Радмилка перешла к следующему этапу повествования, – нам принесли угощение. Несколько раз прислуга ходила туда-сюда с этим катящимся столиком. Мне даже неудобно как-то стало. Я помощь собралась предложить, но девчонки объяснили, что так не положено.

– И к слугам ты не привыкла, – влез Дубинин.

– Что ты говоришь? – взвилась Радмилка. – А то ведь я не знала. Прямо откровение! – и продолжила: – Тут тебе и чай, и кофе со сливками и без, и сласти всякие. И закусочки, селёдочка, икра. И алкоголь. Водка, коньяк, ликёры. Чего там только ни было. Мы от такого обилия одурели. А Славомир лежит себе на кровати, каналы переключает. Знаешь, какая у него кровать?..

– Как-то не довелось…

– В нашу комнату такая не войдёт. А как он из себя умирающего корчил! То захрипит-закашляется, то глаза закатит, то на боль пожалуется, то ручонку безвольно на простыню уронит. В общем, несчастный на смертном одре после нападения злобной ведьмы.

Я и не ждала, что Радмилка о Гуляеве хорошо отзовётся, но это, по-моему, уж слишком.

– С чего ты взяла? А вдруг ему и вправду плохо?

– Ему? Плохо? – Барышникова взглянула на меня, наивную, со всем скепсисом, на который была способна. – Добряна, ему хорошо. Он, несмотря на притворную слабость, очень скоро набрался со своими дружками. И всё трындел о том, как поедет здоровье поправлять на острова Белого Зуба в океане Покоя. На десять дней. А потом, когда дружки ему глаза открыли на происшествие… а, ты ж не знаешь: Гуляевскую машину кто-то разбил возле Академии. Так он вскочил, глаза горят, руками машет, орёт и угрожает, что живьём дурачка похоронит. Тоже мне умирающий.

– Дурачка? – переспросила я.

– Не думаю, что палкой лупасила по чужому «Гуляю» дурочка. Скорей – дурачок.

Радмилкина логика.

– Хотя… – задумалась Барышникова. – А представь, что это какая-нибудь девчонка, пострашневшая после Лучезариных слов. Интрига!

Всё возможно. А если…

– А если сама Лучезара? – предположила я.

– Да ну, – отмахнулась Радмилка. – Она сбежала. Сразу после того, как делов натворила. А тачку Гуляевскую… Погоди… мы в пятницу к нему ходили. Парни говорили: вчера обнаружили. Значит – в четверг. Или вечером в среду. Если я ничего не путаю. Когда Славомир окаменел, ему уже не до машины было. Родителям – тоже. Они вокруг своего мальчика прыгали. «Гуляй» так и стоял возле главного корпуса. Кому-то не понравился, наверное. Славомир не понравился, а не машина.

– Сильно разбит? – дежурно поинтересовалась я.

– Да откуда я знаю? – скривилась Радмилка. – Мы посоветовали бедненькому посмотреть записи с камер наблюдения. А уже после разбираться, – тут она расхохоталась. – А хорошо, чтоб Лучезара. Представляю, как он сразу про все свои угрозы забудет. Начнёт прикидываться, что никто ему ничего не разбивал.

– Разве там висят камеры? – размышляя, проронил Милорад. – Они вроде только на фасаде, где преподавательский персонал паркуется. Или сбоку тоже?

– Мне нет дела, – ответила Барышникова. – И знать не хочу. Мы можем о чём-нибудь кроме Гуляева поговорить? И не поправляй меня, Вьюжина. Я сказала «о чём-нибудь», а не «о ком-нибудь» намеренно.

Глава IX

Наша комната не изменилась. Да и с чего бы? Просто осиротела. Без девчонок и даже без глянцевых светопортретов на стене стало уныло. С ранней юности я мечтала жить одна. А тут, как ушли Милорад и Радмилка, а я стала разбирать сумку, – хоть вой.

Меня гробило внутреннее противоборство. А может, и не стоит её разбирать? Может, лучше поскидать всё нужное и драпать домой к маме? Или Власта всё-таки права? Почему я никогда с уверенностью не могу сказать чего всем сердцем желаю? Почему не могу просто выбрать цель и идти к ней?

Из коридора донёсся звук шагов. За ним последовал ожидаемый стук в дверь. Пришла Златка, спросила меня о здоровье, выложила последние новости:

– Тобой Зорица раз пять интересовалась. И это только у меня. По-моему, она надумала сделать Добряну Вьюжину звездой своего репортажа. Не вздумай связываться. Она твоё имя и так уже потрепала. Твоё имя все кому не лень на разные лады склоняют, но Зорица у нас – человек выдающийся. В плохом смысле.

Домой! Домой! В Лебяжье!

– Когда успела? – вскинула брови я. – Отсутствовала-то я всего несколько дней.

– Что значит сила таланта! – Златка саркастично усмехнулась. – Ей много времени и не надо. Не сидится Зорице спокойно. Они в своей книгопечатне теперь многое поменяли. Раньше писали, как косметику выбирать, да про разных знаменитых женщин. Чисто для девочек издание. У меня соседки в комнате постоянно покупают, я почитываю…

– Ещё и не бесплатно… – протянула я.

– А то!

Это «а то» Златка в своё время от Ратмира позаимствовала. Она быстро перенимает у людей выражения и манеру разговора. Иногда по Златкиным фразам можно легко догадаться, с кем она недавно говорила. Многое проходит, но «а то» она употребляет до сих пор. Как и Радмилка и Милорад. Эх, всё-таки Златка с Дельцом были красивой парой!

– Раньше полкуны стоил, сейчас – куну. Зорица добавила страниц и разделов. Нынче «Вестник ВГА» уже не женское издание, а, так сказать, унисекс. Выходит два раза в седмицу. А самое животрепещущее Зорица ещё на доске объявлений вывешивает. Для тех, кому куну жалко. Только там она статейки не до конца помещает. Заканчивает словами: «Продолжение читайте в “Вестнике”».

– Умно.

– В четверг на стене висела заметка о том, что Дубинин скрывает ото всех правду, тогда как его сестра опасна для общества. Как и Забытые. Понимаешь, Добряна, с кем ты в тяжёлые времена в одном партере сидишь? С Забытыми. Вы теперь одной крови.

О-ля-ля! Стоит поинтересоваться у Милорада, поговорил ли он по душам с академической сочинительницей памфлетов.

– Некоторые ей верят, – продолжила Златка. – Держись, Добряна.

Она достала из кармана кипятильник. Чтобы мне по вечерам, если захочется чайку попить, из комнаты выходить лишний раз не приходилось. И красочный номер журнальчика.

– Сегодняшний, – пояснила. – Я купила исключительно потому, что увидела, как Дубинин его на две части порвал и в урну выкинул. Странно почему, я ничего такого не нашла. Может, твой братец принципиально решил уничтожать продукцию Зорицы? Тогда надо весь тираж рвать.

Я уселась на кровать и полистала пахнущие свежей типографской краской страницы. Небольшая заметка о Забытых. Опять? Мол, грубы и неотёсаны. А ведь восхищалась, когда приехали. Что они ей сделали? Далее о красоте, о погоде, анонс ближайших мероприятий в Академии, субъективная оценка свежевышедших кинофильмов, гороскоп, пара головоломок. Ух ты! Статья о Забаве Верещагиной. Пожалуй, нужно прочесть. Я ни одного фильма с ней не видела.

– Вечеринка по поводу встречи Нового года? – я недоумённо посмотрела на Златку. – Их же запретили, после того как два года назад чуть пожар не случился.

– Боянович прислушался к пожеланиям учащихся и готов отдать на растерзание столовую главного корпуса.

– «Любава Сухова исчезла…» – вслух прочитала я.

– Про Любаву Зорица и думать не думала. Ей Радмилка мысль подкинула. Добро б денег этим заработала. Выложила наши соображения о срикошетившем заклятии, – судя по выражению лица, Златка Барышникову совсем не одобряла. – Насчёт тебя Радмилка ничего говорить не стала. А Сухова ей – чужой человек. Тут и выяснилось, что наша красавица испарилась и в конкурсе, по всей видимости, участвовать не станет.

Я прочитала заметку до конца. Зорица с витиеватой неопределённостью высказалась о Любаве, как о девице, безвременно выпавшей из числа приглядных. И подсунула резонный вопрос: «Кто же победит в надвигающемся конкурсе?»

Нет! Не домой. Чего это меня затеи Зорицы пугают? Она про всех плохое говорит, не только про меня. Посмотрим, что ещё задумает.

Вскоре Златка спохватилась, что ей давно пора идти. Дела ждут. Но в дверях задержалась, нерешительно проговорила:

– Я тут подумала Малину попросить, чтобы разрешила к тебе перебраться. Насовсем. Но ты же против?

Какое странное уточнение. Похоже, Златке хотелось, чтоб я высказалась против.

– Нет, – я почему-то помотала головой, хотя сама и вправду была против.

– Ну… я… – она помялась, – знаешь, крови не боюсь, открытых ран, в мертвяцкой мне дурно не делается, а тут… Не готова я тебя увидеть… в другом обличье. – Тут же Златка спохватилась. Как-никак лекарскому делу жизнь собралась посвятить. – Да и нас скоро расселят. Общагу на Крутоярской отремонтировали. Туда перееду.

Помню. Староста как-то упоминала, мол, после ремонта того общежития придёт черёд нашего. Почему-то я думала, что мы к тому времени успеем доучиться.

Златка, возможно, ожидала от меня обиженного, насупленного взгляда. Но я и не подумала обижаться. Не каждому понравится видеть человека, изменённого заклятием. Вспомнилось лицо Милорада после похода в столовую лечебницы.

Дверь за Златкой прикрылась, а я озадачилась тем, чтобы упаковать вещи Лучезары. Хорошо бы убрать их из комнаты, но кто возьмёт на хранение? Любому жутковато станет. Выкинуть? Рано или поздно они ей потребуются, а это – новая истерика и гнутые ложки. Если не каменные люди. Можно понадеяться на защиту Чародейной стражи. Когда-нибудь ведь они её поймают… и будет она в наручниках… Тьфу ты! Про вещи-то так и так может вспомнить… Ой, да ладно. Пусть они лежат. Мешают что ли?

Верещагина убежала в чём была. Как она сейчас? Где? Я испытала нечто подобное жалости. Однако напомнила себе, как противно растут по вечерам волосы. Козья шерсть. А ещё противнее она по утрам врастает обратно.

Я сложила тряпки Лучезары, не заботясь об аккуратности, в её сумку. Притрамбовала их журналами, дисками и прочей мелочёвкой. Оставила лишь вычислитель в надежде узнать о скрытной бывшей соседке что-то новое. Что натолкнуло бы меня на мысль, где её искать.

Непонятно, почему его не забрали стражи.

Аппарат, что неудивительно, оказался защищён паролем. Я попробовала «Славомир».

Попробовала «Гуляев».

И «Гуляев Славомир».

И «Славомир Гуляев».

И те же манипуляции с именем и фамилией самой Лучезары. И её матери. Поэкспериментировала с датой рождения. Вычислитель всякий раз протестующе пищал. Сама понимала, что глупо. И пускать кого ни попадя ему не велено. И пароль, вероятно, гораздо сложнее. Может, вводить надо «дщшговль».

Плюнула.

Бросила своенравную технику в сумку и запихала её под кровать. После чего решила проветрить комнату.

Лютень-месяц всегда предчувствие весны! Вроде снег ещё лежит. Морозец заставляет кровь приливать к щекам. Но когда выглянет солнце, сосульки начинают таять, а птицы петь.

Я перегнулась через подоконник. Вот чего не хватало в лечебнице! Чистого воздуха. В таких заведениях предпочитают не отпускать на длительные прогулки. Я с наслаждением глубоко вдохнула. Понаблюдала, как от корпусов Академии бредут к общежитию учащиеся.

А через некоторое время в гости пожаловала Надёжа. Мне ни она, ни Златка не звонили. Значит, Радмилка сообщила, что я вернулась.

– Вот, – Надёжа протянула мне тетради с конспектами.

– Спасибо.

– И ещё кое-что.

Надёжа вышила рушник. Для меня. Она рукодельница, замечательная хозяйка, отличная повариха, заботливая мама. Учиться успевает, не пошла в отпуск, когда родила. И муж у неё всегда, как картинка. Чистенький, отглаженный. Интересно, она спать вообще успевает?

– Зачем? – вырываются у меня время от времени нелепые вопросы.

– Заступник от злобной ворожбы.

По краям рушника тянулась нитяная роспись. Солярные символы, цветы, всадники на лошадях и Макошь, воздевающая руки к небу.

Красота неописуемая. И ценная. Ручная работа.

Я чуть не сказанула, что припозднилась Надёжа с рушником. Раньше стоило заступничать. Теперь только расхлёбывать. Вместо этого поблагодарила.

Надёжа многому доверяет. Она не сомневается в гороскопах. Часто пробует рецепты оздоровления, почерпнутые в журналах или услышанные в очередях. Раньше покупала всякую чушь у распространителей. Потом обожглась и стала осторожнее. А однажды чуть не вляпалась в финансовую пирамиду. Мы с Радмилкой отговорили. Надёжа почти не понимает шуток, потому часто оказывается жертвой розыгрышей. Она верит в современные легенды, не догадываясь, что часто создают их для дурачков, любителей славных сказок и туристов.

Она – прекрасный человек. Вряд ли вышивка обережёт меня от зла, но Надёжа делает подарок искренне. Не стоит её обижать.