Земля Кинешемская. Литераторы Потехины

Письма из провинции. Переписка А. А. Потехина и М. П. Погодина

М. П. Погодин

На становление мировоззрения Потехина в пору московской жизни большое влияние оказал редактор «Москвитянина» М. П. Погодин. Много лет спустя он напишет о том, какую роль в его судьбе сыграл «друг Пушкина и Гоголя». Этот факт наставничества Погодина находит отражение в переписке его и Потехина.

Письма А. Потехина, адресованные М. Погодину, богаты и разнообразны по содержанию. В них открываются малоизвестные страницы его жизни, прослеживается путь становления писателя, поиски своей темы, героев. Обнаруживается возникновение замыслов повестей, романов, драм и окончательное их воплощение, перипетии цензурной судьбы его произведений.

Письма эти помогают понять своеобразие миросозерцания писателя, особенности его таланта. Из писем видно то характерное, что относится к творческой индивидуальности Потехина, а также и то, что определяет лицо целого литературного поколения «пятидесятников» (выражение П. Боборыкина). В отечественную словесность они принесли свой взгляд на мир, убеждение в том, что нужно глубже узнать русскую землю, русский народ, они явились зачинателями «народного реализма», создали новые жанровые формы: повесть из народного быта, крестьянский роман, «мужицкую драму».

Предположительно, что знакомство А. А. Потехина и редактора «Москвитянина» М. П. Погодина состоялось в 1852 году. Переписка же их завязалась с конца 1852 года, когда М. Погодин приветствовал появление в «Москвитянине» произведения А. Потехина под названием «Глава из романа».

Содержание писем показывает, какую роль сыграл Погодин в писательской и человеческой судьбе Потехина. Тон писем обнаруживает благоговейное отношение Потехина к Погодину. Это отношение ученика к учителю, определявшееся, по признанию самого Потехина, тем, что Погодин был другом Пушкина и Гоголя.

Милостивый государь,

Михаил Петрович!

Искренне благодарю Вас, во-первых: за присланные деньги, во-вторых, за доставленную корректуру моего Питальца. Признаюсь, предыдущее письмо Ваше, где Вы уведомляете, что эта повесть моя не пропущена цензурой, очень меня огорчило. Сделайте милость, Михаил Петрович, защитите мое бедное произведение от незаслуженного им изгнания из русской литературы.

В самом деле, в нем нет ни одной цели, ни одной мысли, ни одного слова, которые были бы противоцензурны: вся цель моя – сказать доброе слово о нашем добром крестьянине, все желание – защитить его от многих ложных на него взглядов, показать его так, как он есть, не щадя дурных сторон, не скрывая хороших. Ни одной социальной или утопической мысли, ни одного философски – надуманного обличающего большие претензии, нежели сочувствие или знание вопроса – вы не найдете в ней. Я не знаю, имеет ли достоинства мой рассказ, знаю только, что он написан с доброй благородной целью, а доброе намерение никогда не имеет вредных последствий. За что же восстала на мою повесть цензура? Впрочем, я надеюсь теперь, что она и смилуется.

Оба мои рассказа из крестьянского быта я отдал в редакцию «Москвитянина» без всяких условий именно потому, что они возбудили общие похвалы всех Ваших сотрудников. Я и теперь не хочу назначать этих условий, но надеюсь, что Вы достойно вознаградите мои произведения, которые понравились Вам самим, как Вы мне писали. Со своей стороны, в таком случае, я объявляю себя Вашим постоянным и усердным сотрудником. Недели через две я непременно пришлю к Вам первую часть своего нового романа, который от многих заслужил здесь очень лестные отзывы.

Иванов посылает свою новую повесть вместе с корректурой моего Питальца. Ради Бога, и ради искусства, глубокоуважаемый Михаил Петрович, переведите этого молодого и талантливого человека в Москву: вырвите его из Костромской глуши, которая начинает и меня уже тяготить. Иванов был некогда учителем уездного училища и теперь с большою пользою мог бы занять это место, он отличный педагог (по предмету русского языка). Если бы Вы поставили ему место учителя в Москве, он вечно был бы благодарен Вам и, надеюсь, не мало принес бы пользы «Москвитянину» своими постоянными трудами. Если успеет, то теперь же, а в противном случае в скором времени, он пришлет к Вам свое рассуждение о преподавании русского языка. Если найдете удобным, потрудитесь напечатать, а не то оно будет служить некоторою рекомендациею его перед Вами.

Мне очень интересно было бы знать: на сколько увеличилась в нынешнем году подписка на «Москвитянина» собственно из Костромской губернии. Я много хлопотал об этом и, кажется, не безуспешно. При случае потрудитесь уведомить, потому что я начинаю интересоваться всем, что касается до «Москвитянина». И желаю ему всякого добра и блага.

Пронеслись было радостные слухи, что в «Москвитянине» нынешнего года будет печататься несколько глав Гоголя, но слухи эти к несчастью замолкли.

Сделайте милость, прикажите поддержать еще раз корректуру Питальца: опасаюсь, что при постепенном просмотре могли вкрасться какие-нибудь ошибки. Страницы 92,93 и 94 перепутаны; в корректуре я это заметил, но как бы не упустили из виду. Имя Афиногена я заменил Сергеем, но может быть, в иных местах где-нибудь пропустил и оставил старое. Надеюсь, что вторая корректура все это поправит.

С чувством искреннего уважения и глубочайшей преданности честь имею быть Ваш, Милостивый Государь, покорный слуга А. Потехин. 10 февраля 1853г. Кострома.

В настоящее время я пишу новую повесть из крестьянского быта, которой заглавие будет «Ученье – свет, неученье – тьма». Две трети этого произведения уже написаны, оставшуюся надеюсь окончить с Божию помощью в скором времени.

Эта повесть моя, по мнению читавших ее, нисколько не уступает двум предыдущим; и мне приятно обещать ее «Москвитянину». Между тем меня очень интересует судьба моего Питальца, который во истину, хотя и по ошибке, назван в «Москвитянине» Скитальцем.

Никто из сотрудников не потрудился уведомить меня о его судьбе. Читал ли его Владимир Иванович или нет и что сказал о нем? Если он пропущен, то, вероятно, будет напечатан, по Вашему сообщению, в 9-й книжке «Москвитянина». В таком случае прошу Вас покорнейше приказать отпечатать для меня около 25 (а если нельзя, то и меньше) отдельных оттисков. Если же Питалец не пропущен, то пустите, пожалуйста, в 9-й книжке Козонка. Я надеюсь, что вы исполните мою покорнейшую просьбу и тем воодушевите меня к новым трудам.

Роман мой я до времени оставил и теперь исключительно занимаюсь новою повестью: мне хочется, чтобы она понравилась Вам и Вашим сотрудникам.

Ради Бога уведомьте меня о Питальце, а также о том, есть ли Иванову какая-нибудь надежда получить место учителя.

А. Потехин.

21 апреля 1853 г. Кострома.

(…) Но в то же время я такой бедняк, что вся моя надежда в отношении поддержки существования, возлагается на одну литературу. Я участвую в «Москвитянине», потому что направление его нравится, но крайняя необходимость может заставить меня обратиться к другому журналу, тем более, что я уже на слуху.

Скажу еще больше: я послал свой роман в «Москвитянин» только потому, что уважаю этот журнал, что схожусь с ним в направлении, наконец, потому что считаю себя Вам обязанным. По этим же самым причинам я решаюсь взять с «Москвитянина» меньше, нежели сколько дал бы мне другой журнал: я прошу у Вас 40 р. сер., тогда как «Отеч. Зап.» и «Современник» дали бы мне 60 и больше за лист, ибо от последнего журнала я имел уже неоднократные приглашения и в последнее время через Писемского.

Итак, Михаил Петрович, я уверен, что Вам мои условия не покажутся значительными, потому что все считают их очень ограниченными. В настоящее время мне крайне нужно приехать в Москву, чтобы хлопотать о постановке на сцене двух драм, которые я написал и которые принадлежат «Москвитянину», если только он меня не отвергнет. Одну из этих драм, по-моему, худшую, я посылаю сегодня и брату Николаю, которому и позвольте прочитать ее себе. Он слышал в моем чтении три первых действия, а, следовательно, может легче уяснить характер действующих лиц драмы.

Знаю, что в этом произведении много недостатков, уверен, что строгий суд откроет еще больше, нежели нахожу я сам, но знаю и то, что кому ни читал его – все приходили в восторг; не увлекаясь крайностями, выбирая середину, успокаиваюсь на мысли, что произведение не дурное.

Вторая драма из крестьянского быта, по моему собственному убеждению гораздо лучше первой. Мне очень хочется в течение нынешнего сезона направить на сцену хоть одну из них, но для этого мне необходимо приехать в Москву.

Ради Бога, избавьте меня от нового займа и пришлите мне денег: от 100 рублей серебром уже ничего не осталось, потому что я расплачиваюсь с долгами и должен был потратиться на переезд в Кострому по обстоятельствам, которые передам Вам, если угодно, при личном свидании, а теперь отвечу на вопрос об Иванове. Он в страшном горе, что не пропущена его первая комедия «Голенький ох, а за голеньким Бог», он в страшной бедности, потому что не получил место; впрочем, ни горе, ни страшные лишения не помешали ему написать новую и, по моему мнению, хорошую комедию «Терпи казак – атаманом будешь», которую он должен прислать к Вам. Слава Богу, он отрешился совершенно от натуральной школы. Ради всего святого, ради любви к человеку и добру, помогите ему: дайте какое-нибудь место. Он умеет помнить добро и быть вечно благодарным.

Историей я непременно хочу заняться, по Вашему совету, а особенно теперь в свободное время. Да, многому, очень многому нужно мне учиться, слава Богу, что есть трудолюбие и сознание недостаточного развития. Внутренний голос беспрестанно твердит мне: вперед; вперед!

8 октября 1853 г.

Кинешма.

(…) В настоящее время я прислушиваюсь к тому, что говорят в деревне о войне, – и все больше и больше люблю русского человека. У меня есть несколько писем от солдат к своим родным в деревню: иные из них невольно выжимают слезы из глаз. Как Вам нравится, например, следующее место из письма, которое теперь в моих руках? Выписываю из слова в слово:

«О себе я Вас уведомляю, что я прибыл в Кронштадт благополучно и здоров, и стоим теперь в крепости и ожидаем себе с часу на час приготовленных Аглечан, и наш булатный штык готов заменить веру, царя и свое любезное отечество и прикрыть Вас своею белой грудью безбоязненно будет поставлена против пуль, ядр и штыков вражеских и я с радостью готов пасть на поле брани, на полях чужой и дальней стороны, то паду любящим вашим сожителем и запекшие кровью уста мои произнесут имена и последний вздох вылетит из груди моей и полетит к вам и на мою милую родину, к милой моей сожительнице письмо, а не получишь по окончании войны нашея письма, то поминай за упокой Вашего милого супруга.

Писал Ревельского егерьского полка 5-го резервного батальона, 14 роты рядовой Михайло Котов».

Что тут больше? Веры, надежды или любви? Или лучше: чего тут нет?

18 апреля 1854 г. Кинешма. А. Потехин.

(…) Я теперь живу в деревне настоящим схимником: ни с кем не знаком, ни к кому не езжу, меня посещают только родные да мужики, дружба с которыми у меня скрепляется час за часом.

Чем больше живу в деревне, тем ближе знакомлюсь с бытом и натурою крестьянина, тем больше люблю его, удивляюсь богатству его нравственных сил и убеждаюсь, как мало знают его и дурно понимают городские жители. Не забыть мне фразы одного цивилизованного дикаря в модном пальто, которого я встретил в Москве:

«Жаль, что вы тратите ваш талант на такой быт, из которого нечего черпать, – сказал он мне, – что вам за охота поэтизировать невежд, которых вся жизнь проходит среди коров, овец, лошадей, которые ничего не понимают и вряд ли умеют чувствовать по-человечески, потому что выражают любовь свою побоями». Вся душа моя перевернулась от этих слов (…).

Кстати, я познакомился здесь с одним однодворцем, который, по своим документам, прямой потомок князей Бельских. Этот однодворец жил до некоторого времени как простой мужичок, женат на дочери вольноотпущенной девушки, не умеет ни читать, ни писать, владение его всего девять десятин земли; человек он от природы добрый, честный, смирный, но не очень умный. Жил он просто, по-крестьянски, работал, пахал землю, не стыдясь, вел хлеб – соль с мужиками; но вот ему растолковали, что он дворянин, что род его коренной дворянский, чуть ли не семисотлетний. Что же вышло? Востосковался однодворец о своей бедной доле, стыдится работать бок о бок с крестьянами, не занимается хозяйством, взвалил все на свою бедную жену: «Ты, дескать, такой крови, что тебе надобно работать, а моя кровь не такая»; шляется по помещикам, чтобы позаняться уму, рядиться каким-то шутом в платья, полученные от щедрот помещиков, беспрестанно жалуется на свою бедность и на трудность работы, которою ему заниматься де не пристало.

А между тем дочь его, премилая и преумная девушка, влюбилась в крестьянина, славного, лихого парня, и вышла за него замуж; отец стыдится этого брака, несмотря на то, что зять и умнее и зажиточнее его, а семья зятя корит бедную женщину ее дворянством, с которым ее отец носится каждую минуту и живет бездомным, и требуют от нее двойной работы: что ты, дескать, брали тебя в дом не за твое дворянство, а пошла к нам в дом, так будь у нас работницей, а дворянство свое забудь.

Вот Вам роман – без глубокомысленных, философских задач, но с очень глубокомысленным заглавием: «Кто виноват?»

Надо еще прибавить одну черту: вся деревня и семья, в которую попала дочь однодворца, и семейство последнего – суровые и бестолковые старообрядцы.

4 июля 1854 г. Кинешма. А. Потехин.

Ваше превосходительство, Милостивый Государь, Михаил Петрович!

Я окончательно выбран и назначен в ополчение: с 30-го марта начинается моя служебная деятельность; и я обращаюсь к Вам, Михаил Петрович, с покорнейшей просьбой: ради Бога, ради всего святого пришлите мне для экипировки и пр. целковых 150. Может быть, мне нужно будет купить лошадь, да и жене оставить хоть что-нибудь… Ради Бога, Михаил Петрович, не медлите, а то мне придется среди русских ратников щеголять в кургузом фраке <…> Умоляю Вас: не подвергайте меня стыду недостатками и лишениям. Вторая часть романа у меня почти уже окончена. Я уверен, что вы исполните мою просьбу: поспешите высылкою денег.

С готовностью иду я в Ополчение, но боюсь, очень боюсь, что здоровье мое не вынесет трудностей военной службы. Нельзя ли, Михаил Петрович, похлопотать о должности в Московском министерстве; я был бы Вам навсегда благодарен. Я полагаю, что, если мне дадут место в этом министерстве, то можно будет перейти из Ополчения, теперь же, нигде не служащему, отказаться от общего дела не станет духу: совестно и стыдно. Если бы Вы, мой благодетель, потрудились только написать Головину о моем желании служить под начальством Его Высочества, сказали бы о слабости моего здоровья, которое не вынесет трудов военной службы, в которую я иду теперь, и прибавили бы, что после «Суда людского» я не сидел, сложа руки, и написал драму и роман, то мне кажется, я мог бы надеяться на получение должности под покровительством Великого князя. О роде должности я не забочусь: буду доволен всякой, какую укажут, если бы мне приложить к делу свои способности и иметь средства к существованию. Сделайте для меня это доброе дело…

30 марта 1855. А. А. Потехин.

Кинешма.

А. А. Потехин

Ваше Превосходительство, Милостивый государь, Михаил Петрович!

Давно я уже не беседовал с Вами, давно не получал от Вас ни какой весточки… Я уже подпоручик и адъютант Дружины №148. Дружина наша стоит в заштатном городке Костромской губернии Луху, бедном, скучном и грязном. Две церкви, три каменные, остальные деревянные дома, огромные огороды, где сажают лук – предмет главного или вернее – единственного промысла города. Вал неизвестно кем и для чего построенный, ибо им можно защитить только клочок реки, к которой он обращен своими боковыми отраслями, и весьма удобно бомбардировать город, над которым он возвышается, базар по понедельникам несколько оживляющий обычную тишину городской жизни, – вот Лух. Местность весьма дурная: низкая и болотистая, река Лух вся заросла камышом и осо- кой, весьма тиниста, и оттого, вероятно, рыба, в ней находящаяся, имеет дурной вкус и запах.

Предание говорит, и ему нельзя не верить, что некогда здесь были места непроходимые и необитаемые человеком, покрытые лесами дремучими или бездонными болотами, обиталище бессчетного множества комаров и прочих гадов, пока не поселился здесь преподобный Тихон и своими молитвами, иссушив болота, удалил нечистых и вредных животных, дав место человеческим жилищам. Этот угодник основал в пяти верстах от Луха монастырь, где почивают под спудом и его мощи. Рассказывают, что св. Тихон был слугою князя Бельского, который имел за несколько верст отсюда усадьбу и жил в ней, находясь под опалою у Иоанна Грозного… Убедившись в святости слуги своего, князь отпустил его на волю, и теперь св. Тихон жил как покровитель всего здешнего края.

Вот все, что я могу рассказать о месте своего пребывания. Что же сказать о нашей дружине, о ее ратниках? И здесь, как везде, русский дух, русское сердце.

Вот, например, приводят в приемную назначенного в ратники, лекарь осматривает новобранца, тот жалуется, что он не здоров, лекарь посмотрел – находит, что болезни никакой нет, раздается: годен! И ратник, который за минуту как будто желал уклониться от службы, идет, крестится и говорит: «Слава тебе Господи, что изгодился».

Этот пример не единичный. О том нечего и говорить; как часто брат бездетный просит себя поставить за брата, обремененного семьей, отец идет за сына и сын за отца.

По должности адьютанта я должен управлять дружинной канцелярией; в писцах недостаток, отыскиваю из ратников, умеющих писать, к моему счастью нахожу двоих, которые служили частными писарями у станового пристава, объявляю им, что они поступят в дружинную канцелярию.

К удивлению моему оба начинают всеми средствами уклоняться от писарской должности, уверяют, что дурно пишут и что страдают глазной болезнью. Я долго не мог понять этого упорства: оказывается что же? Мы пошли в службу охотой за общество (они из мещан); не взяли никакого вознаграждения, говорят они: мы хотели служить царю, идти на супостата, а писать-то нам в становой квартире надоело.

Но что меня более всего удивляло в настоящем наборе – это совершенное отсутствие слез и привыканий: я не слыхал их нынче: ни ратники не плакали, расставаясь с семьей своей, ни семья не плакала, расставаясь с ратниками.

И надо посмотреть своими собственными глазами, чтобы вполне убедиться, как беззаботно веселы ратники и с какой готовностью учатся военному делу. Я говорю без всякого преувеличения, но, только видевши, можно поверить и оценить слова мои.

29 апреля 1855 г. А. Потехин

Петербургский период жизни и творчества А. А. Потехина

Большая часть комедий и сцен А. А. Потехина печаталась на страницах некрасовских журналов «Современник» и «Отечественные записки» («Новейший оракул» 1859г. №10; «Закулисные тайны» 1861г. №3; «Вечеринка у бедной родственницы» 1863г. №9; «Отрезанный ломоть» 1865г. №10; «Рыцари нашего времени» 1869г. №2; на сцене Александринского театра шла под названием «В мутной воде»; «Вакантное место» 1869г. №11). Почти все комедии долгие годы не дозволялись к постановке на сцене.

В пьесах «Мишура» (1858), «Отрезанный ломоть» (1865) и др. под влиянием общественного подъема 60-х годов, А. Потехин обличал крепостников, чиновников, решал проблемы «отцов и детей», ратовал за свободу женщин. В одной из самых удачных комедий «Вакантное место» (1859) А. Потехин высмеивал сановный либерализм, использование новых идей для защиты старых порядков.

Помимо этих произведений Потехиным в других журналах был напечатан ряд повестей и романов. Среди них «Бедные дворяне» – лучший его роман, изображающий старинную помещичью семью с ее приживальщиками и шутами. А также – «Крушинский», повесть «Бурмистр» и др.

Третий период творчества писателя (1875—1885 годы). В произведениях этой поры продолжено художественное исследование русского народа, крестьянства, русской деревни. Как и в первый период своего творчества, он пристально изучает жизнь русской провинции – Кинешмы, Вичуги. Почти все персонажи его повестей, очерков и романов, их сложные трагические судьбы взяты из жизни.

В это время проявляется интерес писателя к маленькому человеку (очерки «Крестьянские дети»). Потехин показывает, как земледельческий труд придает детям силу, уверенность в себе, помогает преодолевать трудности и лишения сиротства, закаляет и облагораживает душу и сердце.

Наибольший интерес для исследователей представляют последние по времени написания романы: «Около денег» и «Молодые побеги». В них отображено становление капитализма в текстильном крае, показано положение рабочих, которые еще не окончательно разорвали связь с землей, с крестьянским хозяйством.

Во второй половине 70-х годов А. А. Потехин опубликовал свои произведения в «Вестнике Европы». В «Вестнике Европы» Потехин дебютировал повестью – «Хай-девка» (1875), затем издал повести «Хворая» (1876), «На миру» (1878—1879), «Деревенские мироеды» (1880) и роман «Около денег» (1876). Повесть «Крестьянские дети» с рисунками Н. Каразина выходили несколько раз: в 1881, 1885 и 1890 годах.

Заявляя себя в литературе одним из первых и выдающихся беллетристов-бытописателей, А. А. Потехин с самого начала своей литературной деятельности обнаружил особое тяготение и любовь к драматическому творчеству и сцене, которой он и отдался всецело, начиная с 1880 года.

Плодовитость Потехина в области драматургии удивительна. Им написан целый ряд пьес. Но постановка их на сцене почти всегда сопровождалась крупными недоразумениями с цензурой. Трудно найти другого русского драматурга, который бы так много претерпел в этом отношении. Цензурные незадачи Потехина были введены его современниками в поговорку. Пьесы его находились под запретом годами, а иногда и десятилетиями. Перечитывая их теперь трудно понять, чем они вызвали такие гонения. Иные его пьесы подвергались урезкам и изменениям. Причиной такого положения дел во многом являлась присущая творчеству Потехина обличительная тенденция. Он был действительно злободневный писатель, чутко откликавшийся на всякую неправду окружающей жизни, стремясь разоблачить и искоренить ее. Для наших дней разоблачения писателя кажутся невинными. Но в свое время они производили эффект достаточный, что и препятствовало их выходу на сцену.

Успех А. А. Потехина как выдающегося драматурга был оценен и привел его к тому, что еще в самом начале 80-х годов ему был предложен трудный и ответственный пост заведующего репертуарной частью столичных Императорских театров. На этой должности он состоял несколько лет и успел в значительной мере освежить репертуар казенной сцены, упорядочить сценические постановки. Как театральный деятель Потехин содействовал проведению в жизнь полезных начинаний: обновил трупу Александринского театра; пригласил из провинции 27 актеров (Мичурина, Долматова, М. Писарева, В. Свободина, В. Давыдов и др.), в Малый театр был приглашен Сумбатов. Следил Потехин за пополнением репертуара классикой – произведениями Пушкина («Борис Годунов»), Лермонтова («Маскарад»), Шекспира, Шиллера, Мольера. При содействии Потехина была поставлена «Власть тьмы» Л. Толстого. В дореволюционной театральной России было расхожим и устойчивым мнение, что Потехин вслед за Островским явился реформатором и создателем русского национального театра: он – автор многих популярных в то время пьес, с начала 80-х годов возглавлял репертуарную часть драматических трупп в Петербурге и Москве, с 1897 года был председателем Русского театрального общества.

Позднее Потехин возглавил общество помощи сценическим деятелям. Этой работе он посвятил более десяти лет. Благодаря его настойчивости было открыто общежитие для престарелых артистов, а само общество разрослось и преобразовалось в Императорское Театральное Общество. В дальнейшем А. А. Потехин был председателем Театрально-Литературного Комитета при дирекции Императорских театров.

В 1873—1874 г.г. вышло собрание сочинений в 7 томах. Полное собрание сочинений А.А.Потехина издавалось в 1903—1905 г. в Санкт-Петербурге в 12 томах. Многие произведения Потехина издавались отдельно для народного чтения в специальных изданиях, например, Комитета Грамотности были изданы избранные произведения писателя. В советское время в г. Иваново дважды издавались романы «Около денег» и «Молодые побеги» (1938, 1960). В 1984 году в сборнике трудов Московского государственного университета были напечатаны пьесы «Суд людской – не Божий» и «Мишура».

Талант Потехина отмечали такие маститые писатели, как Григорович, Писемский, Лесков, Тургенев, Некрасов, Островский. Свидетельством большого интереса современников к личности и творчеству Потехина является и тот факт, что его портрет создал выдающийся русский художник Н. Н. Ге. Это полотно хранится в Государственной Третьяковской галерее. В свою очередь Илья Ефимович Репин признавался в письме к Потехину: «Глубокоуважаемый Алексей Антипович… Сколько раз вы производили на меня потрясающее впечатление Вашими творениями со сцены! Они проходили для меня не бесследно».