– Нет, я сама всех вас накормлю.– Лида жестом отстранила оголодавших мужчин от себя и своей ноши. – Кто первый? – задорно спросила она.
Вперед вышел тот самый фриц, что привел ее сюда:
– Йа, я, – заулыбался он, протягивая руку.
– Хорошо, держи, выпалила Лида, – вложив ему в руку лимонку, крепко сжимая в своей ладони чеку.
Раскрыв ладонь, немец попятился назад. Взрыв.
Саша ходил по избе и ругал Лиду:
–Где эта девчонка? Ну, где она ходит, дошла не дошла, – волновался он. – Что с ней, донесла она боеприпасы? Идти нам в наступление, нет? – рычал он.
– Саш, есть другой выход? – оторвавшись от готовки,и раздосадованная занудным бормотанием мужа, спросила Агафья.– Если ты не пойдешь, придут фрицы и перебьют всех, – она рукой вытерла пот со лба.
К вечеру так и не дождавшись Лиды, отряд дяди Саши пошел на штурм, надеясь на чудо. И чудо случилось. Подойдя ближе, бойцы увидели, разверетененное логово фашистов. Обходя его, Саша натыкался на фашистские погоны, обрывки шинелей, сапог, пока не нашел маленький красный клочок вязаной беретки, в которой ходила его племянница. Поняв, что произошло, он прижал его к губам и заплакал.
Часть 3
Мадонна
Убегая от немцев по заснеженным копям, Анна с тремя детьми наткнулась на заброшенную церквушку. Вбежав внутрь, они с размаху провалились в подпол. Сверху завалило досками и строительным мусором рухнувшей части потолка, просевшей от нависшего снега. Просвета не было: ни Анна не видела, что происходит наверху, ни сверху не могли видеть, что внизу. Через некоторое время в церквушку зашли немцы. Фашисты решили отогреться здесь. Доносилось рыканье и гогот немецких солдат. Дым разведенного костра сочился сквозь доски пола. Топот сапог чеканил пол и разносился эхом по закоулкам церкви. Анна с детьми забились в дальний угол, подальше от непрошенных гостей, наткнувшись на иконы, спрятанные церковными служками от вандалов. Образы святых, расставленные вдоль стен, печально смотрели на уставших путников. Анна не была против такой компании, хотя и не верила в Бога. Двое старших детей крепко прижались к матери, спрятавшись под ее тулуп. Он не раз согревал их от трескучих морозов, не давая замерзнуть и умереть. Укутанный в пуховый платок, мирно посапывал на руках у матери младший сынишка, Степка. Четырехмесячный малыш, мучаясь животиком, если не спал, то все время кричал. Сидя в полумраке, пропахшем ладаном и миррой, Анна с ужасом прислушивалась к происходящему наверху. Похоже, немцы собирались остаться здесь надолго. Двум старшим, Танюшке и Славику, мать жестом наказала сидеть тихо. Дети все поняли – не в первой. Но вот что делать со Степкой? Пока, пригревшись на материнской груди, он спал. Проспит, по подсчетам Анны, еще часа два. А потом? Малейший писк выдаст их . Немцы разгребут завал и расстреляют, в лучшем случае, в худшем – концлагерь или пытки, но все равно смерть. Думая об этом, Анна все сильнее обнимала детей, заранее прощаясь с ними. Чувствуя тревогу матери, они затаились, боясь пошевелиться. Анна судорожно перебирала в голове варианты развития событий. Их было два: дождаться пока проснется Степка и выдаст их или… убить одного, чтобы спасти остальных. О, Боже, – Анна закрыла рот рукой, как-будто сказала это вслух. Удушить во сне маленького Степку, чтобы он, проснувшись, не выдал их плачем. Тогда спасутся Танюшка и Славик, и сама Анна. Слезы полились тягучими ручьями, застывая на обледенелых щеках. Эту мысль Анна гнала прочь всеми силами души, но та настойчивее и настойчивее въедалась в ее сознание. Женщина чувствовала дыхание младенца на своей груди, чувствовала биение его сердца и своего, бешено колотившегося. Сможет ли она удушить собственное дитя, чтобы спасти двух других? Анна посмотрела на старших, облепивших ее с двух сторон и прижавшихся так тесно, как-будто они старались стать с ней одним целым. Им было страшно. Анна не могла сделать выбор. Блуждая потухшим взглядом по обшарпанным стенам подвала, она увидела икону Богоматери, на руках которой тоже спал младенец. Женщина впилась в икону глазами и стала молиться. Впервые, неумело, сбивчиво, почти про себя. Она вспоминала хорошее и благодарила, прощала плохое и просила только об одном: жизнь, жизнь ее детям. Всем. Без исключения. Степка заворочался, Анна достала грудь и дала младенцу. Тот, почуяв запах материнского молока, жадно впился. Анна плавно покачивала его, пока малыш не заснул снова. Громкие разговоры и лающий смех фрицев разбудили младенца. Степка закряхтел, заворочался и пронзительно запищал. Анна закрыла глаза.