Стрела гламура. Кляча в белых тапочках

– Интересно, куда это он? – пробормотала она, провожая удаляющегося блондина слегка затуманенным взглядом.

Красавец удалялся в сторону, противоположную обжитой территории туркомплекса, но при этом не имел при себе никакого спортивного снаряжения. Впрочем, у Ложкиных тоже не имелось ни лыж, ни досок, ни санок.

– Что ты сказала? – Василий, справившийся с ботинками, вынырнул из-под приборной доски и вопросительно посмотрел на супругу.

– Я говорю: интересно, куда нам идти? – быстренько переиначила свои слова Алиса.

– Решили же уже, что пойдем к подъемнику! – удивился Василий. – Поднимемся на гору, оттуда дачи должны быть видны как на ладони. Найдем двор с «Лендровером» и двинемся прямиком к нему.

Оставив машину на стоянке, Ложкины торным путем в толпе других любителей активного зимнего отдыха двинулись к подъемнику и в легких креслицах вознеслись на гору. Оттуда действительно открывался прекрасный вид на строения внизу, однако «Лендровера» супруги не увидели. Очевидно, заботливый хозяин не бросил машину в открытом дворе, а загнал в гараж. Зато востроглазая Алиса сподобилась разглядеть группу саночников на пологой горушке, идеально приспособленной для безопасного детского катания. С горушки периодически доносился самозабвенный детский визг.

– Это они! – уверенно сказал Василий. – Вчера, когда я подбрасывал к тому дому в Пионерском нашего Заю, я слышал, как верещал внутри пацан. Голос у него, как у Джельсомино. Это он визжит, точно! С мамашей на санках катается.

– С тремя мамашами сразу! – хихикнула зоркая Алиса.

Потоптавшись на горе с полчаса, они дождались, пока женщины с ребенком закончат санное катание, и проследили, на какую из трех десятков богатых дач они удалились.

– Запомни, на участке два красных кирпичных дома под зелеными крышами, – наказала мужу Алиса.

– Найдем, – без тени сомнения заверил ее супруг и зябко постучал одной ногой о другую. – Все, хватит тут торчать, спускаемся.

С горы казалось, что до дачного участка с красными коттеджами под зелеными крышами рукой подать, но на самом деле идти пришлось долго. Пеший марш-бросок непривычных к физкультуре Ложкиных сильно утомил, зато супруги согрелись. К приятным моментам относилось и то, что в ограде нужного дачного участка быстро и без труда обнаружилась калитка.

– Открытая! – обрадовался Василий. – Надо же, как по заказу! Можно подумать, нас ждали!

– Не нас, – возразила Алиса, глядя под ноги. – Смотри, как тут натоптано! Словно солдатский полк прошел!

К калитке с ближайшей горушки вела широкая, хорошо утоптанная тропа. Следы на ней были разного размера, но однотипные, округлые – валеночные.

– Действительно, полк: все отпечатки одинаковые! – удивленно заметил Василий.

– Не все, – снова возразила востроглазая Алиса.

Поперек широкой полковой тропы тянулась одинокая цепочка следов, оставленных спортивными ботинками на рифленой подошве. Ботинки притопали со стороны туркомплекса, потоптались немного под забором и ушли дальше, к небольшому островку хвойных деревьев.

– Вася, сбегай в рощицу, проверь, нет ли там кого, – распорядилась Алиса. – Нам свидетель не нужен.

– Понял, – кивнул Ложкин, послушно сходил в разведку и выяснил, что ботинки и в роще не задержались, ушли себе дальше.

– Похоже, гуляет кто-то вокруг дачного поселка, – рассудил Василий.

– Плохо, что гуляет, – сказала Алиса. – Если пойдет на второй круг, непременно нас с тобой увидит. Я в желтой куртке, ты в красной, на снегу мы заметны, как светофор в степи. Хорошо бы нам как-нибудь замаскироваться.

Она внимательно огляделась по сторонам. Спрятаться можно было разве что в рощице, но от нее до калитки было не меньше двадцати метров.

– Далековато, – с сожалением сказал Василий, проследив направление взгляда супруги и угадав ее мысли. – Боюсь, Зая нас там не учует.

– А мы для него вешки сделаем, – Алиса хитро улыбнулась, пошарила в карманах и тихо чертыхнулась: – Надо же, я забыла платочек! Васюля, у тебя есть? Отлично! Достань и порви его на ленточки.

Полоски материи, щедро смоченные парфюмерной эссенцией, привязали к заборной сетке и ветвям заснеженных кустов таким образом, чтобы получилась пунктирная линия, ведущая от дачи к рощице. С флаконом наголо охотники на кролика засели под елью, лапы которой свисали до земли, образуя подобие палатки. Прекратившийся было снегопад возобновился и усилился, еловый шатер быстро заметало снегом, так что обнаружить спрятавшихся в нем Ложкиных мог только чокнутый кролик, целеустремленно идущий на запах цветущих фиалок сквозь ночь и пургу.

11

В трезвом виде Антон Семендяев был робким, застенчивым и церемонным, как благородная девица, однако после первой же рюмки менялся до неузнаваемости. Тихая, невзрачная куколка превращалась в махаона ослепительной расцветки «пожар в джунглях», после чего манеры и поведение господина Семендяева могли снискать одобрение разве что у завзятых дебоширов, кутил и волокит N-ского гусарского полка.

На трезвую голову Антон категорически отказывался от участия в коллективном посещении сауны, так как стеснялся своей несовершенной фигуры и обмирал от близости красивых женщин, кокетливо замотанных в липнущие к телу простыни. Однако приятель Семендяева – счастливый молодожен Вадим Тараскин – коварно плеснул Антону в кружку с крепким чаем чего-то еще более крепкого, и метаморфоза началась. Семендяев первым провозгласил тост «За милых дам!», после чего беззастенчиво полез целоваться к наиболее милой из них – синеглазой красавице Дине и уже нипочем не желал оставить девушку в покое, даже в сауне лип к ней как банный лист. Пьяный Антон пребывал в глубоком убеждении, что он просто обязан оказывать Дине всевозможные знаки внимания, так как подружка невесты и дружок жениха традиционно составляют на свадьбе вторую пару.

Дина Калошина и в трезвой памяти, и во хмелю твердо знала свою главную жизненную задачу: пленить и окольцевать состоятельного мужчину. Лучше всего, конечно, миллионера!

Трусоватый Антон Семендяев в трезвом виде на миллионера не тянул, но в подпитии гулял с купеческим размахом. К тому же Дина помнила о том, что Семендяев – приятель Тараскина, а Тараскин именно миллионер. Стало быть, и друзья у него богатые!

Дина забыла о том, что сходятся противоположности. Богатый и предприимчивый Вадим Тараскин в студенческие годы дружил с бедным рохлей Семендяевым просто потому, что на фоне приятеля смотрелся особенно ярко, выпукло и героически. После окончания института однокашники виделись редко, и на свадьбу Тараскина Семендяев угодил совершенно неожиданно для самого себя. Приглашение выступить в ответственной роли свидетеля со стороны жениха Антона удивило и даже немного испугало, он не дошел бы до загса, если бы не хлопнул для храбрости рюмочку коньяка. После этого Семендяев готов был самолично венчать всех желающих.

Пьяный Антон был хитер и коварен. Он сообщил Дине, что занимается банковскими делами, но не сказал, что служит кассиром в зале для обслуживания физических лиц. Зато он предложил заинтересованной девушке потрогать подушечки его пальцев, чистосердечно и искренне уверяя ее, что они намозолены в процессе бесконечного пересчета денежных купюр.

– Знаете, как трудно считать доллары? – доверительно шептал бессовестный Семендяев в покрасневшее девичье ушко. – Плотная бумага с ворсинками стирает нежную кожу, как наждачка!

– О-о-о! Бедный Антошенька! – стонала в ответ Дина, мысленно клянясь себе сразу после свадьбы первым делом прикупить для счета бешеных мужних денег специальные защитные перчатки с пупырышками. – Давайте я помассирую ваши пальцы!

– Только пальцы? – капризничал самозваный банкир Семендяев. – Ну к чему эти территориальные ограничения!

– В самом деле! – пробормотала Дина.

Она окинула острым взглядом помещение, поняла, что для полномасштабной релаксации измученного деньгами банкира обстановка не самая подходящая, и деловито предложила Антону перейти в какое-нибудь уединенное место.

Свой уход Дина находчиво замаскировала веселым криком: «А вот кто на улицу, в снегу валяться?» – и выскочила во двор в одной простыне на голое тело. Следом в аналогичном наряде вывалился пьяный Семендяев, которому было уже почти безразлично, где валяться и даже с кем. Поэтому он промахнулся мимо открытой двери коттеджа, в который, минуя мягкие белые сугробы, метнулась соблазнительница Дина, и сунулся в вольер к ньюфаундленду. Огромный черный пес сугубо из вежливости позволил Семендяеву обнять себя за шею, повышенная лохматость которой любвеобильного кассира-банкира нисколько не удивила, ибо он смутно помнил, что преследовал пышноволосую брюнетку.

– Да где же он? – прошлепав босыми ногами по коридору коттежда туда и обратно, Дина вновь выскочила на крыльцо.

Ее суженый, опасно перегнувшись через ограждение вольера, страстно лобзал ньюфаундленда.

– Зоофил, что ли? – обеспокоенно прошептала Дина. Она притормозила, потом широко махнула рукой: – А, черт с ним, пусть зоофил, мне же лучше: после свадьбы он будет жить своей личной жизнью, а я своей!

Приняв решение, Дина спустилась во двор и решительно разлучила милующихся, бестрепетно подставив под бессистемные и хаотические поцелуи Антона собственное лицо. Семендяев подмены не заметил и без возражений переместился в дом, но там вдруг решительно воспрепятствовал попытке Дины утащить его в комнату с кроватью и с криком: «В уединение! Только в уединение!» поволок ее в самое уединенное помещение дома, а именно: в кладовку.

Никакой постели там, естественно, не было, но предприимчивую Дину это не смутило. Высмотрев в полумраке неосвещенной каморки большой закрытый ящик, она решительно взгромоздилась на него и призывно улыбнулась кавалеру. А того и призывать не пришлось, он уже был готов на все.

– Кр-расавица! – зверски прорычал Семендяев, наваливаясь на Дину, и тут под ним что-то пугающе хрустнуло.

– Прости, дорогая! – виновато пробормотал Антон, втайне гордясь своей медвежьей силой. – Кости целы?

– Кости – да, а вот ящик…

Под неумолкающий хруст и треск Дина неохотно слезла с коробки, оказавшейся при ближайшем рассмотрении большой плетеной корзиной с крышкой.

– Она трясется или это мне кажется? – глядя на раскачивающуюся и трещащую корзину, растерянно пробормотал Антон.

– Там кто-то есть! – испуганно прошептала Дина, со страху разом охладев к любовным играм.

– Отодвинься, дорогая, я посмотрю! – выпятив куриную грудь, сказал отважный Семендяев.

Посмотреть не получилось, потому что корзина упорно не желала открываться. Причины этого явления изрядно нетрезвый Семендяев не понял, а прозрачный скотч, опутавший корзину, в потемках не разглядел.

– Стой здесь, я сейчас! – велел он Дине.

Раскачиваясь, как матрос на палубе судна в штормящем море, Антон пробежался в кухню и вернулся обратно со специальными ножницами для разрезания жареной птицы.

Героически настроенный Семендяев не желал пасовать перед какой-то паршивой корзиной! Крякнув, он вскрыл крышку корзины куриным секатором и, с пистолетным треском перекусывая своим орудием ивовые прутья, старательно вырезал небольшое кривое окошко.

– Держи! – коротко сказал герой, вручая окаменевшей Дине секатор, после чего отважно и даже безрассудно сунул руку в щетинящуюся прутьями дыру.

Намозоленная чужими деньгами длань Семендяева в корзину прошла легко, а вот из нее выбираться не спешила.

– Мягкое! – с удивлением рек Антон, нащупав на дне корзины пушистую спину кролика Точилки. – И… бумажное, что ли?

Со слабым треском бумажное отделилось от мягкого, Семендяев вытащил руку из дыры и с неописуемым удивлением рассмотрел свою добычу.

– Что это? – простодушно изумился он.

– Это памперс, – взглянув на мягкий ком, машинально ответила Дина. Она была очень хорошо знакома с данным предметом младенческой гигиены благодаря наличию младшей сестренки. – Судя по виду, он использованный!

– Да? – продолжал недоверчиво удивляться неискушенный Семендяев. – А… кто его использовал?

Тут кролик Точилка в высоком прыжке прянул вверх и бесславно застрял в дыре, явив миру только ушастую голову и передние лапы. Задние конечности кролика яростно скребли внутренние стенки корзины.

– Ба, да это заяц! – страшно обрадовался Семендяев, уже успевший вообразить себе ужасную картину: младенца-подкидыша, сиротеющего на дне бельевой корзины.

Особенно напугала его ненормальная мохнатость предполагаемого дитяти. Такую мягкую шерстистую спину мог иметь разве что потомок снежного человека. С учетом того, что снега вокруг было много, вероятность присутствия поблизости снежных людей не исключалась, только представлялось маловероятным, что йети пользуются памперсами. Увидев кролика, фантазер Семендяев неудержимо возрадовался:

– Обожаю зайцев!

Он порывисто выдернул кролика наружу и от полноты чувств начал его тискать и громко, с голодным чавканьем целовать в уши.

– Точно, он зоофил! – утвердившись в своих худших предположениях, прошептала Дина.

В этот момент Антон Семендяев, к которому одновременно с душевным спокойствием вернулось желание плотских утех, сделал попытку направить приостановленный процесс межполового общения в прежнее русло. Он, как ему показалось, тактично начал издалека: подмигнул девушке и игриво сказал:

– Между прочим, белый заяц – символ журнала «Плейбой»! Он та-акой эротичный! И по этим самым делам вне конкуренции!

Безошибочно догадавшись, какие именно дела имеет в виду раскрасневшийся Семендяев, Дина слегка попятилась и глупо спросила:

– Вы что… и с зайцами это самое делаете?

– Ха! – ухарски хохотнул сексуально озабоченный кассир, вспомнив, как он однажды принимал крупный денежный вклад в белорусских «зайчиках». – Знали бы вы, сколько их через меня прошло! Тыщи!

– Маньяк! – вскричала Дина, в порыве естественного человеческого негодования временно забыв цель своей жизни.

В этот момент ей казалось, что какой-нибудь мелкий банковский служащий с нормальной ориентацией предпочтительнее миллионера-извращенца. То есть трезвый Антон Семендяев имел реальные шансы на успех!

Увы, он этого не понял, да и Дина о своих мыслях не распространялась. Она уронила секатор на ногу «маньяка», вырвала из лап Семендяева несчастного кролика, выскочила из кладовки, вихрем пронеслась по коридору и вылетела из дома во двор, громко хлопнув дверью.

– Бедненький маленький зайка! – причитала добрая девушка, быстро перебирая босыми ногами по заснеженной тропинке к сауне. – Злой дядька миллионер хотел тебя обидеть, но я тебя спасу, ты не будешь новой жертвой его грязных домогательств, не волнуйся!

Кролик, однако, волновался, и чем дальше, тем сильнее. Слабый аромат цветущих фиалок, распространяющийся в воздухе вопреки снегопаду, достиг ноздрей Точилки. Кролик бешено забился и, оцарапав голую руку Дины коготками, вырвался из девичьих объятий.

– Стой! Куда? – крикнула Дина.

Неблагодарное животное, сверкая пятками, беззвучно кануло во тьму и растворилось в ночи.

– Да пошел ты! – обиделась она. – Надо же, одни психи кругом…

Потерянно постояв в сугробе, девушка зябко передернулась, стряхнула с себя снег и поспешила присоединиться к теплой компании в жаркой сауне.

Отставной генерал Ефим Михайлович Мариманов в высоких, выше колена, валенках гулял по заснеженной тропинке вокруг дачного поселка со своей собакой Люсей. Это была их дежурная вечерняя прогулка, оздоровительный моцион, который Люся люто ненавидела.

Собачья жизнь таксы Люси по большей части проходила в комфортабельных условиях большого, теплого и удобного генеральского дома. Люся вволю спала, много и вкусно ела, и на шестом году жизни эти излишества ей аукнулись. Такса разжирела, округлилась, приобрела большое сходство с северным тюленем, и лай ее в тех редких случаях, когда Люся имела повод быть чем-то недовольной, стал неприятно напоминать хрюканье.

Приглашенный любящей хозяйкой ветеринарный врач назначил собаке диету и настоятельно рекомендовал посильные физические нагрузки. Супруг любящей хозяйки генерал Мариманов по случаю вспомнил славное прошлое и вызвался привести раздобревшую таксу в хорошую форму. Невзирая на протесты мягкосердечной супруги Ольги Сергеевны, он взялся за лентяйку Люсю, как за армейского новобранца, и проходил с ней слегка видоизмененный курс молодого бойца. Владеть оружием Люсю генерал не учил, но в марш-бросок по пересеченной местности гонял ежевечерне.

Пробираясь по грудь в снегу, коротконогая толстая Люся злобно морщила нос и чихала, когда на него садились снежинки.

– Рядовой Люсин, четче шаг! – покрикивал на кособоко переваливающуюся собаку Ефим Михайлович. – Дыши ровней, сопи в две дырочки и не гавкай!

Люся не гавкала, но зубы щерила. Будучи приличной собакой, она не могла себе позволить развернуться и тяпнуть Ефима Михайловича за ногу, но не посещавшая благонравную таксу со времен ее щенячьего детства мысль о том, чтобы сожрать в ночной тиши генеральскую тапку, уже не казалась ей крамольной.

– Раз-два, раз-два, за-пе-вай! – голосом правофлангового скомандовал между тем старый генерал и сам же хрипло затянул:

– Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины… – Куда именно пойдут машины, Ефим Михайлович запамятовал, поэтому слово пропустил. – В тра-та-та поход! Когда великий день войны настанет и нас в атаку Родина пошлет!

– Да пошел ты! – прокричал в отдалении звонкий женский голос, и Мариманов от неожиданности остановился.

Он, конечно, не подумал, что это Родина посылает кого-то в атаку или даже в тра-та-та поход, но совпадению удивился и замер, удивленно всматриваясь в чужой двор, откуда и послышался голос. Сквозь металлическую сетку ограды Ефим Михайлович видел главным образом заснеженную пустошь заднего двора и темные туши строений, ориентированных к нему тылом. Впереди, на расчищенном участке между зданиями, было светло, горели фонари и гирлянды разноцветных лампочек.

Мариманов задумался, пытаясь сообразить, какой нынче праздник, но подходящего календарного торжества не вспомнил. Люся, у самого носа которой оказался тряпичный бантик, источающий мощное фиалковое амбре, затрясла головой и шумно чихнула.

– Будь здоров, Люсин! – машинально сказал генерал и тоже шевельнул носом. – Никак, весенними цветами пахнет? Неужто Восьмое марта на носу? Или народ загодя к празднику готовится?

Он снова посмотрел сквозь ограду на празднично иллюминированный двор, и в этот момент на белом снежном поле сама собой – как стрелка на чулке – стремительно образовалась канавка, дотянувшаяся почти до забора. Затем в воздух взмыл пушистый ком! Мариманов машинально отшатнулся, гигантский снежок перелетел через его плечо, обалдевшую таксу и тропинку и шумно бухнулся в куст. Люся отмерла и залилась остервенелым лаем.

– Кошка это была, что ли? – удивился близорукий Ефим Михайлович. – Ну, тогда все правильно, весна на дворе. Кошку не обманешь, она весну чувствует и сразу же гулять бежит!

Люся, облаивая вдогонку гулящую мартовскую кошку, сердилась и дергала поводок.

– Ладно, рядовой Люсин, пошли в казарму, – неожиданно смягчился старый генерал, подпадая под обаяние примстившейся ему весны. – И смотри под ноги, если увидишь фиалки— сигнализируй! Нарвем букетик для твоей хозяйки.

– Что за пень торчит на дороге? – сердилась Алиса Ложкина, выглядывая из-под раскидистой ели. – Уходи, уходи, старый хрыч!

Старый хрыч Ефим Михайлович Мариманов, фальшиво насвистывая и старательно ковыряя валенками снег на предмет первоцветов, неторопливо удалялся от дачи, с которой благополучно бежал Зая. Довольно улыбающийся Василий Ложкин осторожно застегнул куртку и выбрался из елового шатра. На животе у него бугрилась большая выпуклось: под курткой Василий спрятал кролика. Усмиренный Зая лежал тихо-тихо, блаженно нюхая парфюмерный флакон.

– Все, утопал старый! Пошли! – скомандовала Алиса.

Хоронясь за деревьями, похитители кролика вышли на тропинку и торопливо зашагали по ней в сторону туркомплекса.

Генеральша Мариманова, стоя у окна, нетерпеливо высматривала Ефима Михайловича и Люсю, которым пора было уже вернуться домой с затянувшейся прогулки. Ольга Сергеевна переживала за старика мужа и нежную любимицу таксу, потому что снегопад усилился, а Ефим Михайлович поленился надеть теплый тулуп, ушел в спортивной куртке на рыбьем меху. Про Люсю и говорить нечего было, собаку старый дурень увел на променад вообще голой и босой. Даже попонку на нее не накинул, сказал – пусть закаляется!

Нервничая, Ольга Сергеевна заломила руки и пробежалась по комнате, из-за чего пропустила, когда Ефим Михайлович с Люсей вошли во двор. Она все еще стояла у окна, а генерал уже шагнул в комнату, фыркая, как собака после купания, и весело сказал:

– Ольга! Опять к стеклу приклеилась?

– Фима! Что так долго? – всплеснула руками генеральша. – Я же беспокоюсь! Вечер уже на дворе, мороз, и снег повалил, как пух из дырявой перины!

– Да не волнуйся ты, непоседа! – по-весеннему настроенный Ефим Михайлович улыбнулся и игриво ущипнул пышную супругу за щечку. – Отличная мартовская погода! Смотри, даже беременные бабы гулять не боятся!

Ольга Сергеевна послушно посмотрела в окно. По тропинке мимо решетчатой ограды генеральской дачи быстро прошли две женщины, одна, пониже ростом, в желтой куртке, другая, повыше, в красной. Та, что в красном, явно была в положении. На ходу она бережно придерживала руками выпирающий живот, и даже на расстоянии было видно, как светло и радостно она улыбается.

– И куда торопится, чего бежит? – укоризненно покачала головой умудренная жизненным опытом генеральша. – На седьмом-то месяце беречься надо бы!

Беременный кроликом Василий Ложкин в сопровождении супруги Алисы поспешал к оставленной на стоянке «Ниве», еще не зная, что снежный завал перекрыл единственную дорогу, ведущую из горного приюта в большой мир.

12

Уже в сумерках мы большой веселой компанией посетили сауну, где все ели шашлык и многие пили красное вино. Собственно, трезвенниками были только Масяня и я, вынужденная за Масяней присматривать. Ребенок у нас шустрый, а тут он еще пришел в особый восторг от того, что сразу за зимними играми на снегу последовало купание в по-летнему теплой воде. Температуру воды в бассейне сауны довели до двадцати восьми градусов в специальном расчете на малыша. Взрослые еще пользовались душем и джакузи, а также валялись в свежем снегу, которого становилось все больше.

Благожелательно приглядывая за тем, как Мася включает-выключает в бассейне искусственный водопад, норовя неожиданно обрушить поток воды на плечи и головы купальщиков, я одновременно наблюдала за присутствующими. Кто сказал, что трезвому среди пьяных должно быть скучно? Я, наоборот, забавлялась.

Особенно интересно было смотреть на Дину и Антона, которые демонстрировали стремительно возрастающую взаимную симпатию. Свидетели свадебной церемонии вели себя так, словно сами вот-вот собирались составить новую ячейку общества. Глядя на них, легко можно было обознаться, кто тут жених и невеста, потому что настоящие новобрачные демонстрировали анекдотический финно-угорский темперамент. Соответствующий случаю анекдот мне потихоньку нашептал Колян:

– У финна спрашивают, что ему больше нравится – Новый год праздновать или сексом заниматься? А он подумал с полчасика и медленно так отвечает: «Но-вый год луч-ше, по-то-му что ча-ще!»

Анекдот был бородатый и не особенно смешной, но зато актуальный. Вадим и Катерина держались так ровно-безразлично, что можно было подумать – в их случае даже високосный год случается чаще, чем секс. Впрочем, я уже знала, что Катька – великая притворщица, и не исключала вероятности того, что наедине с молодым мужем она демонстрирует бурный латиноамериканский темперамент.

Кто выглядел бесконечно довольным и в высшей степени радостным, так это папочка Курихин. В банном облачении, состоящем из пары простынь, Андрей Петрович снова смахивал на огородный овощ, на этот раз – на капусту, но простецкий вид не мешал ему быть душой компании. Курихин один за другим провозглашал замысловатые тосты и потешал гостей бесконечными историями из своей жизни. Истории были сплошь героико-драматические, в них господин Курихин в одиночку противостоял многочисленным и разнообразным недоброжелателям: деловым конкурентам, налоговикам, гаишникам и так далее. Всех без исключения представителей вражьей силы Андрей Петрович называл мерзавцами, похоже, это было его любимое ругательство.

Разумеется, я вспомнила случайно подслушанный разговор двух сердитых шептунов, один из которых тоже все время поминал неких мерзавцев. Этой шипящей личностью вполне мог быть Курихин, он очень рано вернулся с прогулки. А на роль шептуна номер два, по моим расчетам, претендовали Тараскин, Катерина, Дина, которая досрочно закончила санное катание, лишившись компании в лице Ирки, Маси и моем, а также Анатолий. Он вообще никуда не уходил с дачи, хлопотал по хозяйству. Впрочем, кандидатура Анатолия казалась мне сомнительной. Вряд ли кто-то из хозяев или гостей стал бы запросто разговаривать с прислугой на «ты».

Сама не знаю, почему я вообще об этом думала. Наверное, по причине вынужденной трезвости не смогла в полной мере проникнуться общим весельем. Наконец муж мой это почувствовал и самоотверженно предложил:

– Давай, Кыся, теперь ты выпей с народом, а я пока присмотрю за детьми!

Из сказанного я сделала вывод, что наш единственный ребенок в глазах нетрезвого Коляна как минимум двоится, и остереглась доверить ему малыша. Правда, вина все-таки выпила. Оно в личных погребах алкогольного короля Курихина было отменное, сплошь коллекционные образцы.

Ближе к ночи небо ненадолго прояснилось, снегопад прекратился. Этот момент был признан идеально подходящим для огненной потехи. Тараскин привез с собой из города большой набор пиротехники и обещал яркое зрелище, о чем за иными развлечениями дня и вечера едва не позабыл. Вспомнил только, когда неутомимый народный сказитель Курихин завел рассказ о мерзавцах-«эмчеэсниках», которые должны расстреливать лавиноопасные склоны из пушек, а они не расстреливают, так что дорогу заваливает два-три раза за сезон, из-за чего любители зимнего отдыха то и дело застревают на высокогорье сверх намеченного. В этот момент у меня возникло нехорошее предчувствие, что мы разделим их судьбу, но я не успела поделиться своими страхами, потому что Тараскин звонко шлепнул себя по лбу и вскричал, обнажив в широченной улыбке тридцать два зуба:

– Трам-тарарам! А не пора ли и нам пострелять из ракетниц?

Участники увеселительного мероприятия дружно высказались в том духе, что пострелять можно, почему бы не пострелять? Хоть из ракетниц, хоть из китобойных пушек! Замотанные в простыни, присутствующие в сауне являли сходство с древними римлянами не только по части экипировки. Народ наелся хлеба (с шашлыком и многочисленными закусками) и страстно жаждал зрелищ. Так что сауну мы вскоре покинули. Оделись сообразно национальным традициям и погоде и сгруппировались во дворе.

– Господа, дамы и дети, прошу никого не расходиться! – призвал всех затейник Тараскин, вытаскивая из багажника своего внедорожника здоровенную коробку с фирменной наклейкой магазина фейерверков. – Огненная потеха состоится через пятнадцать минут! Подождите немного, уверяю вас, шоу того стоит!

Вообще-то нам всем и так уже было весело. Сауна, шашлык, вино! Даже Масяня захмелел, хотя ребенку, конечно, спиртного не наливали, ему хватило пьянящего горного воздуха. Катерина тоже пила крайне мало и кривилась от каждого микроскопического глотка прекрасного шампанского, как будто это был уксус. А все остальные резвились, кто во что горазд. Я, Ирка и Масяня с визгом и хохотом играли в веселую подвижную игру «Поросячий хвост». Розовый и мягкий, как парная брюква, Андрей Петрович, проникновенно глядя на курящуюся дымом трубу и сложив руки перед грудью, точно оперная дива, прочувствованно выводил неверным голосом:

– Пое-едем, красо-отка, ката-а-а-а-а… Ца!

В ответ на это залихватское «Ца!» Колян с интонациями старого одессита каверзно восклицал:

– Ламца-дрица-ум-ца-ца! – и задорно хлопал себя по коленкам.

Проспиртованный, как пьяная вишня, Антон Семендяев почему-то возжелал исполнить танец маленьких лебедей, для чего косноязычно, в основном жестами, вербовал желающих в балетную труппу. Идея хореографических упражнений на свежем воздухе увлекла только жизнерадостную Зинулю, она с готовностью приобняла маленького лебедя Семендяева за талию и правой ногой замахнулась на канкан, после чего обе пьяные птицы рухнули спиной в снег, снискав этим пассажем бурные аплодисменты присутствовавших балетоманов.

Фейерверк впечатлил даже Катерину, которая весь вечер упорно не желала соответствовать классическому образу счастливой невесты, так и ходила с отрешенным видом, прислушиваясь к голосам космоса и выжидая случай смыться от нашей шумной толпы куда-нибудь в астрал. Она сделала только одну уступку традиции: оделась в белое. Только валенки на ней были серые, а все остальное – куртка, штаны, шапка, шарф и даже перчатки – соответствовало цвету наряда невесты. В белом кислая Катерина походила на Снегурочку в стадии глубокого анабиоза. Однако, когда в бархатное звездное небо с воем и свистом полетели шутихи, даже Катька перестала тренировать кожное зрение и вперилась в расцвеченный яркими красками небосвод.

Что тут началось! Восторженно визжал Масяня. Зинуля, молотя ногами по снегу, руками крутила фиги и кричала что-то нелестное в адрес молокозаводчика Пархоменко, предлагая ему выкусить и утереться. Семендяев из своего сугроба громко вскрикивал:

– Е-мое! Е-мое! Е-мое! – И было непонятно – то ли он так однообразно восторгается, то ли приветствует фейерверк громкой икотой.

– Вау! – орал Колян, от полноты чувств часто встряхивая меня за плечи. – Кыся, смотри, какая красота!

Я смотрела, остальные тоже, и все глядели не друг на друга, а только вверх. Как выяснилось несколько позже – напрасно.

Огненная потеха закончилась минут через двадцать. Наполовину оглохшие, с плавающими в глазах радужными бликами и примерзшими улыбками, зрители шоу начали приходить в себя и обмениваться впечатлениями. Кто-то уже потянулся в тепло, в большой дом, где сразу же призывно зазвенели бокалы. Ребром встал вопрос: «За что пьем?», и все стали оглядываться в поисках главного специалиста по тостам – Андрея Петровича Курихина.

Тут-то и выяснилось, что хозяина дачи с нами нет. Его пошли искать и нашли по дворе, в затоптанном валенками снегу. Андрей Петрович лежал на спине, раскинув руки, словно желая обнять огромное многозвездное небо.

– Андрюша, фейерверк закончился, вставай! – смешливо крикнула с крыльца Зинуля.