Жена хранителя маяка

– Скажи мне, Розмари: ты считаешь, Том рассказал мне правду?

– Да, полагаю, его история не вымысел, и это подтверждает, в первую очередь, твоя находка в пещере. Все эти ящики, сундуки не могли появиться сами по себе: кто-то принёс их и спрятал, установил решётку, чтобы сохранить их содержимое в тайне. На остров редко приезжают посторонние, иногда лишь рыбаки или парочка туристов – посмотреть церковь и маяк… Вряд ли бы они могли незаметно привезти с собой груз и тащить его через весь остров, от пристани к каменоломням. Остаются только те, кто живёт там и может, не привлекая внимания, привозить или приносить ящики и прятать их… И эти люди вряд ли обрадуются, если узнают, что их тайник обнаружен. Это и произошло с Томом, когда он первый раз попал в пещеру: он был застигнут врасплох, упал, потеряв сознание, и кто-то перенёс его в другую пещеру, в которой не было никаких тайников. Мальчика пощадили, сохранив ему жизнь, – очевидно, поверив, что он потерял память. Но если эти люди узнают, что он всё помнит, что он может указать на них, – быть беде.

Розмари говорила тихо, но так убеждённо и уверенно, словно услышала эту историю не только что, а прекрасно знала и её действующих лиц, и то, что происходило на острове.

– Тебе тоже грозит опасность, если кто-то из них догадается, что ты побывала в каменоломнях и видела то, что там находится. Милая моя девочка, тебе надо быть очень осторожной и никому – слышишь меня, никому – не рассказывать то, что ты сейчас поведала мне!

От этих слов у неё по спине побежали мурашки, а ладони похолодели. Вздрогнув, она оглянулась: ей показалось, что из-за деревьев и кустарников за ними кто-то наблюдает.

– Но что же там, в этих ящиках, и почему они представляют такую опасность? – обратилась она к Розмари, даже не подумав, что её подруга вряд ли сможет ответить на такой вопрос.

– Знаешь, я думаю, что самое важное – это не то, что хранится в пещере, а то, как оно туда попало, откуда и кем было принесено и почему эти люди, – тут она запнулась, – почему они так ревностно берегут свою тайну. Я ещё раз прошу тебя быть внимательной и осторожной, не расспрашивать никого ни о чём, не лазить в каменоломни, ничего не предпринимать самой. Живи своей обычной жизнью и наслаждайся ею… И скажи Тому, чтобы он тоже молчал о том, что знает… Я не хочу, чтобы вы невинно пострадали.

– Розмари, дорогая, спасибо тебе за поддержку. Ты так близко принимаешь к сердцу мой рассказ, так серьёзно относишься к этой истории… И при этом ты никогда не была у меня на острове. Может быть, ты всё-таки приедешь ко мне в гости и я покажу тебе свой дом, все наши маленькие достопримечательности и познакомлю со всеми, в том числе с моим мужем и Томом?

– Ты ошибаешься, милая: я бывала на острове – вот только давно, ещё до твоего приезда. Но сейчас не время для воспоминаний, – она горько усмехнулась. – Мне пора идти, да и тебе стоит поспешить на паром: слышишь, уже звонит рында на пристани. А я… Я когда-нибудь вернусь на остров и обрету там своё последнее пристанище.

С этими странными словами Розмари встала, помахала своей подруге тонкой рукой в кожаной перчатке и, поспешив по тропинке в сторону, противоположную порту, вскоре скрылась за поворотом.

Ей ничего не оставалось, как торопливым шагом направиться к парому, перебирая в уме их разговор с Розмари, предупреждения и особенно последние слова подруги. Стоя на палубе, погружённая в раздумья, она не заметила пристального взгляда Джона Болла, который наблюдал за ней всё это время…

Глава пятая

Неожиданное открытие (встреча на кладбище)

Слова Розмари о последнем приюте на острове не выходили у неё из головы. Но придумать им логичного объяснения не получалось. Встреча с подругой тоже всё откладывалась: приближались праздники, и дел было много. Да и погода не располагала к морским прогулкам: начинались затяжные зимние шторма, поэтому паром ходил реже обычного.

Однажды, сразу после завтрака, когда муж лёг спать, она отправилась в церковь, чтобы помочь старому Мэтью с подготовкой к Рождественской службе. В корзинке лежали ветки падуба с яркими ягодами, сухие цветы бессмертника, последние астры из её садика.

В церкви было пусто, только одинокая свеча мерцала в полумраке. Быстро прочитав молитву, она через боковой проход вышла в примыкающий двор и приблизилась к калитке кладбища. Утренний туман ещё не рассеялся, и могилы тонули в лёгкой дымке, что придавало окружающей обстановке мистический вид. Она шла медленно, вглядываясь в надписи на надгробиях, шёпотом произнося имена, среди которых не было ни одного знакомого.

В дальней части кладбища она заметила несколько необычных одинаковых надгробий, вытесанных из местного гранита. Это были высокие строгие обелиски восьмиугольной формы, чем-то напоминающие башню маяка. Она решила рассмотреть их поближе: на каждом значилось мужское имя и была надпись на латыни: «custos lucis».

«Надо бы узнать, чьи это могилы», – подумала она и решила вернуться к церкви: одной здесь ей стало как-то неуютно.

Вдруг её внимание привлёк свежий букет из веточек вереска и бледно-розовых хризантем на одной из могил. Приблизившись, она всмотрелась в готический шрифт на мраморной плите. «Эллен Розмари Уилкинсон, возлюбленная дочь и невеста. 1900 -1923. До последнего вздоха».

Она стояла перед могилой дочери викария и раз за разом повторяла слова, написанные на своём обручальном кольце… «До последнего вздоха»… Что это: совпадение, случайность или Том прав и между ней и Эллен Уилкинсон действительно есть какая-то связь?

Она достала из корзины несколько астр, положила их на могилу девушки и, распрямившись, вскрикнула от неожиданности. Рядом стоял старик Мэтью и, опираясь на черенок садовой лопаты, с нескрываемой нежностью наблюдал за ней.

– Это дочка нашего викария? – спросила она, отряхивая с юбки сухую траву.

– Да, наша милая девочка, Эллен. Викарию очень её не хватает. Думаю, он так и не справился с этой потерей: просто делает вид, что всё идёт как раньше. Но я вижу, что это не так. Он и дом свой мне оставил, а сам перебрался на побережье: не смог оставаться среди воспоминаний.

– Мэтью, а что же случилось с Эллен? Я всегда стеснялась спросить об этом, но недавно… – тут она запнулась: ведь ей нельзя ничем выдать Тома. – Недавно я услышала в городе, что она погибла в бурю.

– Смотрю я, ты замёрзла совсем, дрожишь вся. Пойдём, я напою тебя горячим чаем с молоком и расскажу эту печальную историю…

В домике Мэтью весело потрескивали дрова в кухонной печи, пахло сухими травами, трубочным табаком и ещё чем-то неуловимым, чем обычно пахнет в старых домах.

– Здесь всё остаётся, как при жизни Эллен, – Мэтью довольно проворно для своего возраста поставил чайник на плиту и принялся доставать жестянки с чаем, печеньем и сахаром. – Викарий не стал забирать ничего, кроме своих личных вещей и архива. А я только освободил гостевую комнату и перетащил туда свой скромный скарб.

– Мэтью, можно я осмотрю дом? Ведь я впервые у Вас в гостях, – попросила она.

– Конечно, милая, чувствуй себя как дома. У меня редко бывают гости, и мне только в радость живая душа рядом. В домах должны жить семьи, бегать детишки…

Ей показалось, что при этих словах старик незаметно смахнул слезинку. Но, скорее всего, это дым от печки щипал ему глаза…

Она вышла из кухни и прошла в соседнюю комнату, которая, очевидно, раньше служила семье викария гостиной и столовой одновременно. Старинная тяжёлая мебель тёмного дерева вдоль стен, пара потёртых кресел и маленький круглый столик у окна да обеденный стол со стульями составляли всю её обстановку. Большой камин много лет не разжигали, подсвечники на его полке были тусклыми, давно нечищеными. Она подошла к окну и отдёрнула тяжёлые портьеры, чтобы впустить в комнату неяркий декабрьский свет. Оглядевшись ещё раз, заметила на стене портрет молодой женщины на фоне цветущего сада, в летней шляпке с лентами и цветами, из-под которой вырываются медные кудри. Узкие руки с длинными пальцами сжимают кружевные перчатки. Зелёные глаза, в обрамлении густых ресниц, улыбаются. Женщина выглядела счастливой, умиротворённой и кого-то неуловимо напоминала – поворотом головы, прищуром глаз, формой рта…

– Должно быть, это и есть Эллен, – подумала она. – Надо спросить Мэтью об этом.

Соседняя небольшая комната явно служила викарию кабинетом и спальней. Книжные шкафы до потолка, крепкий письменный стол и стул с высокой спинкой, тёмно-коричневый диван из кожи – всё выглядело строго и в то же время комфортно. Здесь она не заметила ни фотографий в рамках, ни картин – были только книги, папки с бумагами, настольная лампа…

Из кухни раздалось звяканье посуды: должно быть, чай готов и хозяин ставит на стол чашки.

Она вышла в небольшой коридор, который заканчивался ещё одной дверью. Толкнув её, она оказалась в светлой, оклеенной милыми обоями в мелкий цветочек комнате – безусловно, девичьей спальне. На кровати – красивое расшитое покрывало, на тёмном полу – шерстяной коврик; небольшой комод и туалетный столик в углу; у окна, выходящего в садик у церкви, – уютное кресло и скамеечка для ног. Так и тянет устроиться в нём с книжкой или просто помечтать… Над кроватью – картина с изображением маяка, написанная уверенными мазками, передающими всю его величественность на фоне бушующих волн. Она подошла ближе, чтобы разглядеть подпись или дату, которые обычно ставят в углу, и заметила необычную деталь: на балконе маяка была изображена фигурка женщины с развевающимися волосами, которая, казалось, всматривается в морскую даль и простирает к ней руки…

– Вот ты где, – в комнату вошёл старик Мэтью. – Чай готов, пойдём выпьем его, пока не остыл…

– Это комната Эллен? – спросила она. – Она сама нарисовала эту картину?

– Да, малышка с детства любила краски, – с грустью ответил старик. – Могла часами сидеть за мольбертом. Бывало, вся перепачкается, а викарий только смеётся и хвалит её рисунки. А эту картину Эллен нарисовала прямо перед своей гибелью. Я хотел убрать её вместе с рисовальными принадлежностями – их-то викарий велел сложить в кладовке, – но он решил повесить картину в этой комнате и, когда заходит сюда, всегда подолгу смотрит на неё и вздыхает…

– А в гостиной – это портрет Эллен? – спросила она, сделав несколько глотков ароматного согревающего чая, в который Мэтью не пожалел положить ни сахара, ни сливок.

– Нет, что ты: это портрет её матери, миссис Розамунд Уилкинсон. Его написал один художник из Италии, который приезжал на отдых на побережье. Розамунд брала у него уроки живописи; думаю, она и дочери передала это увлечение… Она тогда уже ждала ребёнка, очень радовалась предстоящему материнству, просто расцвела вся. Не знала, что не придётся ей понянчить малышку: не оправилась после родов, бедняжка. Миссис Эванс как-то рассказывала мне, что Эллен родилась до срока, это и подкосило здоровье её матери. А начались роды раньше положенного времени вот почему. Что-то уж очень сильно напугало жену викария, которая была в ту ночь одна: мистер Уилкинсон остался в городе по делам. Вот она и прибежала к дому Эвансов сама не своя, всё твердила про какие-то огни, про следы дьявола… Миссис Эванс говорит – родильная горячка это. Так плоха была, что пришлось её спешно везти в город, к доктору.

– Какая трагедия – потерять сначала жену, потом дочь, – она вздрогнула от собственных слов. – Мэтью, ты обещал мне рассказать, что же случилось с Эллен.

– Да что уж тут скрывать, грустная это история. Но странно, что ты до сих пор не знаешь её и спрашиваешь меня. Я думал, что твой муж давно рассказал тебе обо всём.

– Мой муж? – она была удивлена, но тут же вспомнила про надпись на кольце и на могильном камне. – Почему именно он?

Старик Шорт налил себе ещё чашку чаю, закурил трубку и начал свой рассказ.

Глава шестая

Рассказ Мэтью Шорта. История Эллен

– После смерти жены викарий Уилкинсон посвятил свою жизнь дочери, осиротевшей практически при рождении, и церкви. Он и крестил девчушку именем святой Елены, покровительницы нашего прихода. Конечно, пока малышка росла, ему помогала приглядывать за ней миссис Эванс, но, как только Эллен исполнилось пять, взял заботу и воспитание в свои руки. Да и у Эвансов скоро родился Колин. Так дочка всюду за отцом и ходила: играла у алтаря или в садике перед церковью, ко мне в лачугу прибегала; щебетала, как птичка. Очень смышлёная была, всё схватывала на лету. Викарий не захотел отпускать её в городскую школу, сам обучал наукам, а потом вообще открыл тут школу для ребятишек, живущих на острове.

Когда Эллен из подростка превратилась в юную девушку, всем стало ясно, что она красавица, вся в мать, но от отца унаследовала твёрдый характер – всё делала по-своему.

– Такой красотке нечего делать на острове, – вздыхала миссис Эванс. – Ей нужно общество молодых людей, чтоб жениха хорошего себе найти, замуж выйти. А она целыми днями то в церкви, то в школе, то по дому…

Нельзя сказать, что Эллен была нелюдимой – нет, она регулярно ездила в город, и у неё даже были там приятельницы, вместе с которыми она посещала уроки живописи и музыки. Иногда она ездила в Ч. или участвовала в благотворительных поездках от церкви, собирала пожертвования для бедных. Но, конечно, больше всего времени проводила на острове, рядом с отцом.

Наш прежний смотритель, Магнус Макбрайд, хоть и был таким отшельником и молчуном, что даже на воскресные службы не ходил, но и тот привязался к Эллен и всегда радовался, когда она навещала его на маяке. Никого не пускал он наверх, кроме неё. А Эллен в маяк была просто влюблена. И историю его строительства изучала, и Магнуса пытала, как линзы работают, как сигналы подают. Пытливая уж больно была. Вот и картину нарисовала, с маяком-то.

А через полтора года после окончания войны Макбрайда сменил новый смотритель, на удивление молодой для такой работы. Твой муж, стало быть…

Она помнила, как на этих словах чуть не уронила свою чашку. Значит, её муж уже был на острове, когда погибла Эллен Уилкинсон, однако он ни разу за всё время не обмолвился о ней ни словом…

– Когда в таком замкнутом пространстве, как наш остров, находятся двое молодых людей, они непременно потянутся друг к другу, – продолжал Мэтью, не заметив её смятения. – Так и случилось: сначала Эллен по привычке просто приходила к маяку и усаживалась на какой-нибудь валун со своим мольбертом. Встретив смотрителя, она всякий раз расспрашивала его о работе; о том, привезли ли новые линзы и как работает старый генератор. Её вопросы не были простым любопытством, ведь от мистера Макбрайда она узнала много чего о маяках и их устройстве.

Новый смотритель держался сдержанно, но учтиво, и так случилось, что их беседы постепенно становились всё продолжительнее и оживлённее. Думаю, для Эллен это была просто жажда общения с новым человеком, который моложе всех из окружающих её на острове. К тому же прошедшим войну, приехавшим издалека, повидавшим мир… Неподдельный интерес со стороны девушки, казалось, растопил обычную холодность нашего нового соседа. Он даже стал приходить иногда на службы в церковь, где скромно сидел в самом конце зала, на дальней скамье.

Как бы там ни было, спустя несколько месяцев наша Эллен и смотритель были уже не разлей вода. Я частенько видел их прогуливающимися над морем: она звонко смеялась, а он смотрел на неё с нежностью и лёгкой улыбкой. Так взрослые смотрят на расшалившегося ребёнка.

В этом месте рассказ Мэтью заставил её сердце биться сильнее – сразу вспомнились их с мужем прогулки по острову, такие частые в первые месяцы после свадьбы и такие редкие в последнее время… Интересно, над чем так смеялась эта девушка? Не над теми же ли забавными историями, которые он рассказывал теперь и ей?

– Викарий не препятствовал этому общению, понимая, что рано или поздно его любимая дочь, как птичка, выпорхнет из гнезда, – продолжал Мэтью. – Он принимал смотрителя у себя дома, они играли в шахматы после обеда, в то время как Эллен, устроившись в кресле у окна, что-то читала или вышивала.

Прошло несколько месяцев. Эллен всё реже бывала в церкви или школе и всё чаще на маяке. Новый смотритель, как и его предшественник, был рад её визитам, которые, впрочем, всегда приходились на дневное время. Во время ночных дежурств допускать на маяк посторонних не положено.

Однажды, глядя на Эллен, удаляющуюся от церкви в сторону маяка, я шутливо заметил викарию, что скоро у нас зазвенят венчальные колокола, а там, глядишь, и внуки не заставят себя ждать. И удивился грусти в его глазах, когда он тихо ответил:

– Чему быть, того не миновать. Но не такой судьбы желал бы я для своей милой Эллен, не такой. Заточить себя на этом острове на долгие годы, в то время как её ждёт целый мир… В своё время я уже совершил ошибку, уговорив свою жену остаться жить здесь, вдали от людей. И не хочу совершить новую. Но я вижу, что Эллен влюблена, что она счастлива, – и отступаю, как уходит под землю старый поседевший снег, давая дорогу звенящему весеннему ручейку…

– Викарий у нас очень образованный человек, всегда говорит красиво и верно, – Мэтью постучал трубкой о колено. – Но в этот раз он так сказал, что я не понял: рад он будет, если Эллен скоро выйдет замуж, или нет…

Прошло ещё немного времени, и когда в начале лета, в день Святой Троицы, смотритель и мисс Уилкинсон объявили о помолвке, никто и не удивился. А свадьбу назначили на Рождество.

Она уже давно поняла, к чему идёт рассказ старика, но последние слова больно резанули её сердце. Ведь именно на Рождество он сделал ей предложение и ни словом не обмолвился, что уже был помолвлен…

Викарий, может, и грустил, что дочь остаётся на острове вопреки его желанию отправить её на материк, но внешне этого не показывал. Эллен была так счастлива, что свет её любви и радости всех нас освещал в те дни. Она ездила в город, выбирала ткани на платье, совещалась с портнихой о фасоне, а с тёткой, сестрой мистера Уилкинсона, составляла списки гостей. Сама Эллен хотела ограничиться довольно скромной церемонией, но сан её отца обязывал пригласить и епископа К., и других важных персон. Так что готовились мы все основательно. Мне было поручено привести в порядок церковный зал – чтобы лавки не скрипели, чтобы подсвечники сверкали, а по углам не было паутины…

Но я отвлёкся, да и тебе, наверное, не очень весело слушать эту историю – ты и сама не так давно была на месте Эллен…

Она снова почувствовала, как пробежал холодок по спине, словно Эллен наблюдала за ней – пусть и невольно, но занявшей её место жены смотрителя…

– Заканчивалась осень, на редкость сырая и холодная, в начале декабря разыгрались штормы, – на этих словах старик поёжился и встал, чтобы подбросить ещё дров в камин. – На маяке прибавилось работы, поэтому смотритель наш пропадал там целыми сутками, да и Джон Болл ему помогал: всё равно в шторм паромщик сидел без дела. Опасное это время – густые туманы, волны высотой с дом… Лучше кораблям не выходить в такую погоду из гавани. Бывали у нас тут и кораблекрушения. Вот как раз за год до описываемых мною событий одно судно сбилось с курса и разбилось о скалы на севере острова.

Хлопоты по подготовке к свадьбе отнимали у Эллен всё время, и я редко видел её. Но однажды вечером она заглянула ко мне – я тогда ещё в старой сторожке обитал – и завела странный разговор. Сетовала на то, что её жених много времени проводит в сомнительной компании паромщика, ссылаясь на какие-то работы на маяке, и совсем не интересуется предсвадебными заботами. Ну, я как мог её утешил – мол, не мужское это дело, да и работы у смотрителя полно: не дай бог, в шторм и грозу выйдет что из строя на маяке. Она повздыхала, но со мной вроде согласилась и, попрощавшись, ушла… Больше я её живой не видел.

В камине вдруг вспыхнул яркий огонь, сноп искр разлетелся в стороны, Мэтью поспешил поворошить дрова и, думая, что она не замечает, смахнул слёзы с глаз.

Через несколько дней разыгралась буря. Лил дождь, волны одна за другой бились о скалы, порывы ветра клонили деревья до земли. Я уже готовился ко сну, когда услышал стук в дверь и громкий голос викария, звавшего меня.

– Мэтью, не у тебя ли моя дочь? – взволнованно спросил он. – Не заходила ли она к тебе сегодня вечером?

– Нет, я не видел её уже пару дней, – отвечал я, удивлённый волнением викария. – Может, она пошла с миссис Эванс обсудить что-то?

Но мои слова его не успокоили. Напротив, я видел, что он надеялся застать дочь именно у меня.

– Эллен была сегодня чем-то удручена: весь день что-то искала в старых газетах, просила у меня церковные книги с записями о смерти, но ничего мне не объяснила. А пару часов назад, когда шторм усилился, всё смотрела в окно на маяк. И вдруг сорвалась, накинула плащ и выбежала на улицу. Я даже не успел её окликнуть. Её нет до сих пор. Думал, она к тебе побежала с каким-то вопросом.

– Послушайте, викарий, – к тому времени я уже успел одеться и был готов отправиться на поиски. – Вы ждите дома – вдруг мисс Эллен сейчас вернется, – а я пойду к маяку: может, она решила с женихом своим что-то срочное обсудить…

И я вышел под дождь и поспешил по тропинке к маяку. Вода обрушивалась на остров со всех сторон: поистине разверзлись хляби небесные. Сквозь пелену дождя я различал свет маяка и ориентировался на него. Вдруг в какое-то мгновение меня накрыла тьма и, споткнувшись, я чуть было не упал: это погас маяк.

«Неужели опять что-то с генератором? – подумал я. – Ох, не вовремя эти неполадки в такую погоду!..»

Всматриваясь под ноги, чтобы не потерять тропу и не упасть со скалы, я пошёл медленнее. Вдруг свет маяка опять пробил темноту, и я смог ускорить шаг. Мне показалось издалека, что на смотровом балконе, огибающем башню маяка, видны какие-то фигуры.

«Наверное, это смотритель с Боллом, – мелькнула у меня мысль. – А Эллен наверняка сидит в тепле внутри или в радиорубке».

Тропа вела меня по краю острова, над скалами, и когда я остановился, чтобы перевести дух, и бросил взгляд в сторону моря, то чуть не вскрикнул: там, борясь с волнами, небольшое судно двигалось в сторону острова.

Маяк опять погас, через какое-то время свет его вспыхнул вновь, загудела сирена… Я успел заметить, что судно уверенно движется в южном направлении, огибая остров с безопасной стороны, и поспешил вперёд.

На маяке был один смотритель. Он спускался по лестнице мне навстречу, в мокром плаще, с которого стекали струйки воды, и очень удивился, заметив меня.

– Что случилось, Мэтью, почему ты здесь в такую погоду, старина?

– Меня прислал викарий, он ищет Эллен, и мы решили, что она здесь, с Вами, – отвечал я.

– Я не видел мисс Эллен со вчерашнего дня, – смотритель, на первый взгляд, был спокоен, но глаза его всё же выдавали некоторую долю волнения. – Должно быть, она задержалась у Эвансов: обсуждает, какие овощи подать к обеду.

– Викарий видел, как она направилась к маяку, а ферма Эвансов в другой стороне, – возразил я. – Думаю, нам надо звать подмогу и искать нашу девочку. В такую непогоду она могла упасть и повредить ногу и теперь лежит где-нибудь промокшая насквозь.

Тут и смотритель разволновался, и мы решили разделиться: я отправился на ферму к Эвансам, а он позвал из радиорубки Болла, велел ему нести фонари и верёвки и осмотреть тропинку и скалы между маяком и церковью.

На ферме Эллен не оказалось. Семейство Эвансов было взволновано моим рассказом, и Эшер вместе с сыном Колином примкнули к поискам вместе со мной. Мы решили пройти по другой тропе, но безрезультатно: следов Эллен там не было. Возвращаясь к маяку, мы заметили свет огней на берегу, какие-то тени над скалами – и сердце моё забилось в тревоге.

Приблизившись, я увидел Стоукса, который светил фонарём вниз; паромщика Болла, держащего крепкую веревку… Подбежав к краю обрыва, я замер: внизу, среди прибрежных скал, смотритель в тёмном плаще держал на руках тело своей невесты…

Мы так и не узнали, что же случилось в ту ночь. Приехавший из города коронер установил, что смерть мисс Уилкинсон произошла в результате случайного падения с обрыва: вероятно, она поскользнулась на мокрой тропе у самого края и, не удержавшись, упала прямо на скалы… До спасительного укрытия на маяке она не дошла пары сотен метров…

Остров наш погрузился в траур – вместо весёлой свадьбы мы собрались на горькие проводы нашей милой девочки в мир иной. Хоронили Эллен в свадебном платье, которое не дождалось своего светлого часа. Уж не знаю почему, но викарий настоял, чтобы жених забрал своё фамильное кольцо, подаренное Эллен на помолвку. Но слова, выгравированные на нём, перенесли на памятник на её могиле…

Вскоре после похорон мистер Уилкинсон перебрался на материк, оставив мне свой дом и поручив присматривать за всем. Тяжело он переживал потерю любимой и единственной дочери: всё сокрушался, что не уберег её, не настоял на отъезде с острова…

Смотритель тоже был убит горем. Он отдалился от всех, всё время проводил на маяке – видно, оплакивал свою невесту в одиночестве…

Из-за этого происшествия как-то никто и не вспомнил о странной работе маяка в ту ночь… Не до этого было.

***

Плотная завеса декабрьского вечера уже давно опустилась на остров, и внизу, под скалами, волны казались невидимыми оркестрантами, настойчиво повторяющими одну и ту же партитуру. Она медленно брела от церкви и не понимала: то ли это туман оседает капельками влаги на ресницах, то ли слёзы…

Что печалило её сильнее: трагическая судьба юной Эллен Уилкинсон или то, что муж не поделился с ней историей своей несостоявшейся женитьбы на девушке, чья могила была совсем рядом с их домом? История Тома, рассказ старика Шорта, молчание близкого и любимого человека – всё это теснилось в голове, как кусочки разорванной на сотни частиц картинки. Какая-то мысль назойливо искала выхода, но не находила его: случайное слово или чьё-то лицо ускользало и не давало этим частицам сложиться в одно целое.

Ноги сами принесли её не к дому, а к маяку, который призывно вспыхивал в темноте. Она никогда не беспокоила мужа в такое время, но вопросы требовали ответов, и ждать утра не было сил.

Грелка в ногах уже давно остыла, за окном занимался слабый рассвет, волнение на море уменьшилось, и теперь слышались не удары холодной воды о скалы, а просто отдалённый шум волн.

«Мне обязательно надо поспать, хотя бы немного, – думала она. – Иначе у меня не будет сил вести себя как ни в чём не бывало и сделать то, что я запланировала на сегодня…» И она погрузилась в сон – тревожный, быстрый, но всё же приносящий облегчение и дарующий временный покой…

А сквозь тёмное покрывало ночи продолжали прорываться всполохи света: это маяк нёс свою вахту наперекор стихиям.