Но всё же и их надо было спросить – стоит ли львам становиться главными хранителями Города? Или уступить эту честь другим его долговечным обитателям?
6
– Во Ван, не разгоняйся сильно. Давай сразу заглянем к уважаемому соседу.
– Конечно, брат!
Вначале улицы, совсем недалеко от братьев, в удобном кресле сидел сухощавый мужчина в круглых очках и с книгой в руках. Сразу было видно, что человек это знающий и мудрый, чиновник или даже судья! Ведь это его именем, как слышали Ваны, была названа эта улица, а такую честь надо заслужить. Пару раз братья видели, как рядом с ним собирались горожане, играла музыка, его восхваляли в стихах и прозе. Да и так видно было, что жители относятся к нему с почтением: возле его ног лежали цветы, дети и взрослые постоянно стремились запечатлеть себя на его фоне. Нет, он наверняка был судьёй в своей прошлой жизни!– верили Ваны. И имя у него было для этого подходящее – ША. Судья ША – согласитесь, звучит? Правда, как человек бесконечно скромный, на прямой вопрос Лео судья ША лишь иронично улыбнулся и промолчал, и братья, уважая это молчание, обращались к нему просто – достопочтенный ША.
Именно в нем расчётливый Лео предполагал будущего нового лидера, потому и торопился выразить, впрочем, вполне искреннее почтение и лояльность.
7
Душа города сразу при рождении была двуязычной. Ещё только поднимаясь из своей колыбельки среди сопок и болот, он впитывал в себя мелодии двух языков, равно рожденных далеко от этих таёжных просторов, но пришедших сюда обживать эту землю. Но на одном из звучащих о нём говорили с особой страстью и трепетом, вглядывались в его младенческие черты и видели будущего богатыря и красавца, умницу и богача. «Ты особый, единственный, самый-самый, напоённый молоком и мёдом мечты!» – слышалось ему.
Он был ещё младенцем и потому, не вникая в подтексты, рифы и виражи жизни своих родителей, просто купался в «маме лошен», звучавшей в бараках строителей и в важных кабинетах, в школе и на театральных подмостках. Язык набирал силу, наращивал мускулы, и тогда родителям-первостроителям было достаточно, чтобы «достопочтенный ША» пришел в родившийся Город звучанием своего доброго и мудрого имени – Шолом-Алейхем, «мир вам»! Как камертон, напоминание, оберег.
Но вот чёрные волны тревоги, тоски и горя накрыли город, затем к ним добавился страх, и один из родных для него языков словно съежился. Потом чёрные волны отступили, но в Мечте, из которой и рождалась кипучая энергия преображения, что-то безнадежно сломалось.
Казалось бы, всё ещё было почти также, почти… почти… Но словно надломленная, пусть и перевязанная, ветка уже не цветет как прежде, так и ткань «маме лошен» начала понемногу усыхать. И чувствуя это, Город пытался усилить свой оберег, превратив его из простого звучания имени во что-то материальное. Вначале – в барельеф, который поселился в стенах здания, тоже носившего его имя, среди страниц, на которых в древних узорах букв жили слова, сказанные им.
Но этого было недостаточно. Язык, изгнанный из высоких кабинетов, с профессиональной сцены, а самое главное – из школы, продолжал своё печальное отступление. Но всё ещё жил на улицах и в домах, в колыбельных и шутках, тихом шепоте и громких песнях. И потому мысли о памятнике писателю, бродившей в головах её жителей, не хватало напора, чтобы воплотиться в бронзовую фигуру. Тем более что дел и добрых забот городу и его жителям хватало. Он стремительно рос, прирастая домами и микрорайонами, цехами и заводами, школами и детсадами.
В этих новых домах не было особой красоты или хотя бы индивидуальности, но они были согреты радостью новосёлов, плачем новорожденных и смехом подрастающих детей, спокойной уверенностью взрослых. Потому Город, хотя и не стал тем красавцем, что виделся когда-то в чертежах и планах задумывавших его архитекторов, не грустил об этом. Он был чистым, ухоженным, зелёным, уютным и главное – любимым, а значит всё ещё у него впереди, – думалось и ему, и жителям.
Но вдруг привычный мир стал рушиться. На Город вновь нахлынула тёмная волна из эмоций горожан – тревоги, печали, тоски. В этот раз меньше было страха и чёрного горя, но больше беспомощности, растерянности и непонимания. Затопленные ими, часть жителей как птицы снялись с мест и полетели туда, в те земли, куда когда-то ушла Мечта. А с ними ушел из двориков и скверов один из языков, с которым когда-то рождался и рос Город. Лишь эхом прошлого звучала вдруг в оставшемся мелодия интонаций, знакомая неправильность речи, слова-осколки, напоминавшие о былом.
Вот тут-то и появился он, «достопочтенный ША», как называли его братья Ваны. Сел в кресле основательно и надолго, как в рабочем кабинете родного дома. Впрочем, почему как? Разве улица, носящая его имя, не истинный дом для памяти и для памятника?
Шолом-Алейхем вглядывался иронично и немного грустно в лица спешащих на базар продавцов и покупателей, галдящих мальчишек-школьников и весёлых студентов, мам с колясками и гостей, вслушивался в их речь, и уловив знакомую мелодию интонаций, вкусное слово, торопился внести их в свою книгу, чтобы на железных страницах удержать их в этом городе.
8
Лео полакал из шара-фонтанчика на своей пешеходной улице. В пасти у него пересохло после долгих споров в своём прайде. Парочка от ресторана была твёрдо убеждена, что лишь их львиная семья, истинные дети Поднебесной, должны быть главными среди этих северных варваров. Кто, кроме них, трудолюбивых и цепких, сможет приобщить жителей этой провинции к великой и древней культуре? Разве не дети Срединной империи одевают и обувают жителей города, кормят яблоками и мандаринами, делают игрушки для малышей и гаджеты для взрослых, строят дома и обрабатывают землю (пусть пока и не всю)? Значит, именно они – львы, существа, рожденные для власти, и должны занять освобождаемое место.
Лео едва не охрип, пытаясь объяснить, что они ещё не понимают этот Город и его жителей, ещё не слились до конца с ним, а значит, не могут и править. Ведь власть благородного правителя – это прежде всего забота о поданных, даже строгость и гнев его служат этой цели. А как можно заботиться, не понимая, не зная, что есть истинное благо для этих людей? Но всё бесполезно! Его слова разбивались об их суровые морды и каменные головы. Пока у Во Вана не лопнуло терпение. Он выскочил в середину круга, поддал лапой одному, рыкнул на другого, и пристально глядя в глаза каждому, спросил: «Кто-то хочет оспорить слова Вожака?» Желающих не нашлось, и прайд единогласно решил, что в этот раз они не будут выдвигать своего кандидата ни на роль вожака, ни на пост главного Хранителя.
И теперь они обегали остальных каменных жителей, оповещая об общем сборе и прикидывая, кого поддержать.
9
– Приветствуем тебя, благородный воин Ис! – закричали братья, едва завидев мощный и хищный силуэт друга-танка. Им удавалось встретиться не часто. Танк стоял на своем постаменте довольно далеко от той улицы, где обитали львы, и добраться до него им удавалось лишь в долгие ненастные ночи. Если бы не сходство душ – и танк, и львы были бесстрашные и благородные воины, любящие обсудить военные хитрости, тактику и стратегию боя, то в такую даль львы бы вообще не забирались!
Братья Ваны искренне уважали ИСа. Ведь он был настоящий! И прожил реальную жизнь служивого, прежде чем стать памятником. Правда, повоевать ему не пришлось. Этот ИС никогда не участвовал в боевых сражениях. Он был собран в 1944 году, назван в честь Иосифа Сталина и получил приставку три по номеру серийной модели. В то время как его собратья, выпущенные раньше, защищали просторы родины, ИС-3 ждал своей славы в тылу. Он опоздал на две войны – и ту, что несколько долгих лет громыхала на Западе, и на ту, что стремительно отгремела на Востоке. Именно на эту восточную битву его когда-то отправили прямо с заводского конвейера, но пока танк добрался – война уже кончилась. Что ж, как истинный военный ИС исполнял приказ и честно служил в строю долгие годы. Когда на смену ему пришло следующее поколение танков, его вкопали в землю и превратили в маленькую крепость, защищающую свой берег пограничной реки от возможного нападения. А когда все сроки службы вышли, и танк собирались отправить на переплавку, его увидел молодой парень, родившийся тогда, когда большинство сородичей ИСа уже ушли в отставку, и, узнав его историю, сумел убедить всех, что ветеран достоин ещё одной жизни.