– Убедилась, что я не убийца? Доказательств, что это не я заказал ожерелье Ирине, у меня нет, придется тебе поверить мне на слово или не поверить, дело твое. Тогда утром Ира должна была встретиться с человеком, которому хотела продать потаповские документы. Я ее отговаривал идти на встречу, но не преуспел. Вероника, а ты любила мать?
– Когда была маленькой, любила, но быстро поняла, что она меня не любит, и тоже стала относиться к ней никак. Главное, что пока она была жива, никто не отправил бы меня в детский дом.
– Что за выдумки, кто мог тебя отправить в детский дом?
– Как кто? Вы!
– Я??? Ты в уме?
– Почему-то все взрослые думают, что если детей положить спать, то они действительно спят и ничего не слышат. Помните, Вы привезли нас домой после дня рождения у Максима. Вы, конечно, на меня внимания не обращали, кто я такая, чтобы на меня внимание обращать. Вы орали на мать и пригрозили, что если она погибнет, то я поеду в детский дом как миленькая. Скажете этого не было?
– Это было. Вероника, ты взрослая женщина. Неужели ты не понимаешь, что это была фигура речи, я просто хотел припугнуть Ирину. Она же собралась искать потаповские документы для продажи. Я же боялся за нее.
– Может, это и была фигура речи, но я всю жизнь тряслась, что могу отъехать в детский дом! – Вероника расплакалась.
– Знаешь, Вероника, пойдем в дом. Перекусим, а потом договорим. Я далек от мысли, что ты должна считать меня отцом. Ты вовсе не должна считать себя обязанной подавать мне стаканы воды, когда я одряхлею и состарюсь. Тем не менее, я вовсе не хочу, чтобы ты думала обо мне как о последнем мерзавце.
21
Рядом с домом кипела работа. Как это только удалось Виктору, но камеры наблюдения были уже почти установлены, и сигнал с одной из них был выведен на экран неизвестно откуда взявшегося компьютера. Дети с восторгом наблюдали из дома за происходящим во дворе. Мурзик, как обычно, валялся на диване. Максим удивился, когда Зуев сел рядом с котом и начал чесать ему за ухом. Мурзик аж начал урчать от удовольствия.
Вероника с Максимом хотели начать накрывать на стол, но их опередил Витя. Он вполне освоился и отлично знал, что где лежит. Для Зуева Виктор принес специальную еду из машины. Мужчины с аппетитом поели, а Вероника только поелозила ложкой в супе. Она сидела, вся сжавшись, и о чем-то напряженно думала. Максим хотел приободрить девушку, но не сумел придумать как.
– Вероника, Максим, может быть, информации для Вас многовато, может быть, перенесем окончание разговора на будущую встречу?
– Нет, зачем отрезать хвост собаке по частям, – отрезала Вероника, – Вы хотите доказать, что это я монстр, давайте с этим закончим. Я, наконец, узнаю о всех своих несовершенствах.
– Как скажешь, – Зуев решил не реагировать на колкости Вероники, – только пойдемте в кабинет. Лишние уши ни к чему.
Вероника сходила за ключами, впустила мужчин в кабинет, задернула шторы, включила свет и открыла сейф. Зуев аж присвистнул. Хорошая вещь всегда радует глаз. Вероника вытащила из сейфа свою детскую игрушку – то ли белку, то ли зайца, положила ее не стол и закрыла сейф. Потом распорола шов и вытащила из игрушки ожерелье. Камни сразу заиграли всеми цветами радуги.
– Вот ожерелье, о котором Вы, Игорь Валерьевич, спрашивали. Дело было так. У нас был двухкомнатный люкс. Меня, как водится, мать положила спать, но я не спала. Дверь в большую комнату была приоткрыта, и в зеркальной дверце шкафа я видела все, что там происходит. После успешного доклада папы у нас в большой комнате собрались папины коллеги и друзья. Перед вечеринкой мать решила напоить папу чаем. Я хорошо видела, что перед тем как дать ему чашку, она туда что-то капнула. Я только хотела крикнуть и предупредить папу, как увидела, что он вылил чай в цветочный горшок в тот момент, когда мать отвернулась. При гостях папа сел в кресло и через некоторое время сделал вид, что задремал. На самом деле он очень внимательно следил за происходящим. Мать надела ожерелье и стала им хвастаться. Женщины, конечно, разахались, и мать сняла с себя ожерелье, чтобы лучше продемонстрировать его достоинства. В это время вдруг погас свет. Можете считать меня монстром, но я до сего момента считала, что это Вы устроили аварию. В коридоре кто-то истошно закричал, и все вылетели из комнаты. Мать взяла ожерелье, положила его мне под подушку и только потом вышла в коридор. Не знаю почему, я вытащила ожерелье и сунула его в эту игрушку. У нее и в то время шов все время расходился. Папа все это заметил и сделал мне знак молчать. Через некоторое время все вернулись в комнату и увидели, что ожерелья нет. Как выразился Григорий Антонович, мать отнеслась к потере индифферентно и отказалась вызывать полицию. Папа продолжал делать вид, что спит. Когда гости разошлись, мать полезла ко мне под подушку… и не обнаружила ожерелье. Что тут началось! Мать такого наговорила папе, что я повторять не стану даже под страхом смерти. Она даже попыталась ударить папу, хорошо, что пришел Антон Борисович и указал матери на ее место. Рано утром она куда-то ушла, больше я ее живой не видела. Все.
– Вероника, меня не было среди гостей, потому что я отвозил Степаниду и Максима в Москву. Вернулись мы поздно ночью, когда ожерелье уже пропало. Так что алиби у меня есть. Я так понимаю, что ожерелье ты носить не собираешься. Положи его назад в сейф. Подаришь дочери на свадьбу.
У Вероники глаза наполнились слезами, и она убрала ожерелье в игрушку:
– Это не настоящие бриллианты. Это копия ожерелья, которое было у прапрабабушки Максима.
– Вот и хорошо. С бриллиантами большая морока. Теперь слово возьму опять я и немного расскажу о себе. Я родился в маленьком городке в Подмосковье в маленьком частном доме. Мама у меня преподавала русский и литературу в школе, отца своего я никогда не видел. Я хорошо учился, поступил в институт, там меня случай свел с Антошей, дедом Максима. Что-то он во мне углядел и сделал своим помощником, оруженосцем. Таких талантов, как у Петьки и Гришки, к науке у меня не было. Зато я понимал толк в том, что сейчас называют менеджментом. Просто слов таких тогда никто не знал. Мы с Антошей сработались, и я стал бывать у него в доме, познакомился со Степанидой. Вот представьте, я вставал в пять утра, тащился в любую погоду до вокзала, трясся в электричке, потом на метро и еле-еле поспевал к началу рабочего дня. Вечером опять метро, электричка, лужи и грязь по дороге домой. И вот с таким бэкграундом я попадаю в четырехкомнатные хоромы Веселовых и Потаповых. Потолки теряются где-то в небесах, домработницы и бомонд в качестве гостей. Не скрою, завидно мне было, очень завидно, и я решил, что обязательно пробьюсь и буду жить так же, как и Антоша. В эти годы я встретил Ирку. Обратил на нее внимание, потому что она напомнила мне мать, которую я очень любил. От Ирки я никогда не скрывал, что женитьба на ней в мои планы не входит, во всяком случае, пока я не выйду в люди. Но разве Ирка меня слушала, гнула свою линию также настойчиво, как и ты, Вероника. Вы, женщины, навоображаете себе неизвестно чего, а потом обижаетесь, что не по-Вашему получилось. Родилась Вероника. Я – реалист, поэтому прекрасно понимал, что мы с Иркой хорошими родителями дочери быть не сможем. Вот я и придумал выдать Ирку замуж за Петьку. На Ирку ему было наплевать, а к Веронике Петька привязался. Собственно, это была идея Степаниды. Она опасалась, что Петька женится на своей домработнице.
– На Кикиморе? – Вероника и Максим ахнули.
– Да, на Лидке, она действительно была настоящей кикиморой. Лидка обхаживала Петьку и очень надеялась на взаимность. Степанида Лидку терпеть не могла и как-то сумела уговорить Петьку жениться на Ирке. Жизнь у Ирки кардинально изменилась. Она бросила работу. Целыми днями третировала Лидку или моталась по магазинам. Несмотря на то, что Ирка как сыр в масле каталась, она постоянно жаловалась, что ей очень тяжело. Действительно, как-то Петька затащил ее в консерваторию, и ей пришлось три часа мучиться. Потом в ресторане Петька вместо того, чтобы с Иркой танцевать, формулы на салфетке выписывал. Еще Степанида к Ирке без должного пиетета относилась. В общем жизнь была непереносимая. Подозреваю, что она какого-то мужика себе нашла, решила хапнуть ожерелье и свалить с ним. Но не срослось… Теперь по поводу моего отношения к тебе, Вероника. Степанида меня в курсах держала. Знал я, что с Петькой тебе хорошо. Когда ты заболела, это я к тебе профессора привозил, и это я дефицитные лекарства для тебя достал. В Потаповку я тоже приезжал проверить, как тебе здесь. Видел, как ты с ребятами из школы идешь и смеешься… Как только узнал, что тебя Петька сватает в архиве работать, сразу шум поднял. Ни в какой детский дом я тебя отдавать не собирался.
– Кроме Вас, меня еще Кикимора все время пугала, что меня в детдом отдадут, если я буду много есть…, – Вероника опять заплакала.
– Не плачь, ты не плакса! Я видел, что ты в детстве старалась не реветь даже тогда, когда очень хотелось. Если я тебя Вероникой стал звать, это не значит, что навсегда. Начнешь реветь, опять Плаксой звать буду. Когда Степанида Лидку уволила, домработница на лестнице орала, что тебя изничтожит. Степанида мне позвонила, и я поехал к Лидке разбираться. Хотел припугнуть, но все оказалось сильно запущено. Лидка была опекуншей двух сыновей своего бывшего мужа. Ребята были прописаны в двух хороших комнатах в коммуналке, вот Лидка там и устроилась. Еще бы, условия там были шикарные. Коммуналкой квартиру назвать было трудно. Всего одна соседка, да и та вместо Лидки о мальчишках заботилась. Я вошел, а Лидка на меня с кулаками кинулась, орала, плевалась… Соседка позвонила в милицию, менты приехали и вызвали психиатрическую помощь. Санитары Лидку скрутили, выяснилось, что у нее какая-то сложная психическая болезнь и она давно стоит на учете. Целый год потом в психушке провела. Вот так. Степанида потом Лидкиным мальчишкам помогала.
Ну все, мне пора. И Вам, и мне надо все обдумать и прочувствовать. Вероника, я тебе фотографию моей матери оставлю, она хорошим человеком была. Жаль, не дожила до твоего рождения. Все по-другому могло сложиться. И вот еще подарок. Прими, пожалуйста! – Зуев достал из барсетки маленькую фигурку летящей Ники Самофракийской.
22
Максим пошел провожать Зуева, а Вероника осталась сидеть за письменным столом. Она была совершенно разбита, все ее жизненные соки были выпиты до дна, даже подумать о том, чтобы пошевелить мизинцем, было тяжело. Это еще ничего. Физические силы рано или поздно восстановятся, а вот, что делать с душой? Она кричит и корчится от боли, и конца-краю этой боли не предвидится. Как Зуев все повернул! Просто образцовый папаша, ни в чем-то он не виноват, все годы день и ночь заботился о своей дочурке. Зато Вероника, черная душа – кривые мозги, столько напраслины на белого пушистого возвела. Надо же, ее даже в детский дом никто не хотел отправлять… Самое ужасное, что свидетелем ее ошеломительного провала, ее позора стал Максим. Теперь он никогда не полюбит ее… Мысли Вероники затормозили. Разве ей надо, чтобы Максим влюбился в нее? Ей ведь и так хорошо, она совершенно самостоятельная, современная, взрослая женщина… У Вероники потекли слезы. Да, она хочет, очень хочет, чтобы Максим полюбил ее, потому что она влюбилась в него по уши, и ничего с этим сделать нельзя уже очень давно. Даже, когда он командует и умничает, Вероника не может долго дуться на Максима. Вероника любит Максима, а Максим? Как он относится к девушке? До сегодняшнего дня у Вероники была надежда, что придет день, и он с интересом посмотрит на нее, как на женщину, а теперь… Разве можно влюбиться в такую дуру, как она? Если бы Максим, хотя бы самую малость любил ее, он давно бы пришел. Сколько можно любезничать с Зуевым, когда ей так плохо…
Максим проводил Зуева до машины, сто раз дал честное слово, что, если что, он сразу позвонит Игорю Валерьевичу и попросит помощи, и, наконец, побежал в дом. Только сегодня ему приоткрылся тот ужас, в котором жила Вероника в детстве. Неужели она действительно боялась, что ее отдадут в детский дом? Степанида никогда бы этого не допустила, даже если бы Петр Константинович не удочерил Веронику. Теперь понятно, откуда у нее все эти дурацкие комплексы. Максим влетел в кабинет и увидел, что его опасения оправдались. На Веронике не было лица.
– Максим, ты почему так долго? Я уже думала, что ты уехал вместе с Зуевым. Ты, наверное, теперь не захочешь иметь со мной дела. Вы все такие белые и пушистые, а меня как будто в дегте вываляли. Рядом с Вами я вся черная без каких-либо признаков пушистости.
– Да, черная и лысая, раз пушистость отсутствует. Не говори глупости! Я проводил Зуева и бегом к тебе. Знаешь, что я делаю, когда мне жизнь становится поперек горла? Первым делом иду в душ, вода всю гадость смывает, потом ем чего-нибудь вкусненького и на боковую, иногда со снотворным. Утром чувствую себя как огурчик. Давай я тебя в душ провожу!
– Дай мне посидеть, у меня нет сил встать!
– Ты ничего не высидишь. Лучше я тебя прямо сейчас в душ оттащу, – Максим наклонился к девушке, – давай обними меня за шею и поедем в душ.
– С какого перепугу я должна тебя обнимать?
– Вероника, не будь дурой, я просто хочу помочь тебе добраться до душа, на твою девичью честь я посягать не собираюсь!
– Не собираешься? Ну так и езжай отсюда, трахайся со своей управдомшей, она уж, наверное, тебя заждалась! – Вероника резко вскочила со стула и больно стукнулась об угол стола, из глаз у нее потекли ручьи слез.
Максим подошел к девушке и крепко обнял. Он почувствовал, что к нему в объятия попал худенький, трепещущий воробушек, такой родной и беззащитный. Выпускать воробушка из рук совершенно не хотелось, и тут на Максима снизошло откровение, что Вероника – именно та женщина, которая предназначена ему Судьбой. Ничего не попишешь, прав Чехов, счастье бывает насмешливым.
– Не ревнуй, домуправша для меня – ноль! – пока Вероника не начала возмущаться и протестовать против того, что она его ревнует, Максим быстро поцеловал ее в губы.
Сначала Вероника изо всех сил сжимала губы, а потом ничего, ответила на поцелуй, даже со страстью. Максим подхватил свою судьбу на руки.
– Куда ты меня тащишь?
– Как куда? К себе. Я имею твердое намерение посягнуть на твою девичью честь…
23
Вероника лежала рядом с Максимом и прилагала титанические усилия, чтобы не заснуть. Она была счастлива, счастлива так, как никогда не была раньше счастлива в своей жизни. Жизнь научила ее, что ничто хорошее у нее надолго не задерживается, поэтому Вероника хотела прочувствовать и запомнить каждое мгновение, что была рядом с Максимом. Он был таким теплым и желанным. Вероника уткнулась Максиму в плечо… и все-таки задремала. Проснулась она оттого, что Максим сел на кровати. «Вот и все, сказке конец», – промелькнуло у Вероники в голове.
– Ты что? Уходишь?
– Знаешь, мне приснился сон, что я не ужинал. Проснулся голодный как волк. Может, пойдем поедим? Холодильник полный.
– Слушай, а у нас что-нибудь свое из еды есть?
– Что значит свое? Все, что в холодильнике – все наше. Тебе надо бороться с комплексами. Я тебе уже говорил, что Зуев не монстр и не злодей. Он обыкновенный мужик. Такой же, как очень многие, которые бросают своих детей. Большинство о детях и не вспоминают, а Зуев о тебе помнил, привез вкусности, хотел сделать тебе приятное.
Вероника спустилась вниз и ахнула.
– Ты подумай, я не закрыла сейф и оставила ожерелье на столе. У меня что совсем крыша поехала из-за этого Зуева?
– Расслабься, Зуев здесь совсем не при чем, здесь другое. У Пастернака вроде есть стихи про соблазн, ты – гуманитарий, должна знать. Вот этот самый соблазн во всем и виноват.
– «И жар соблазна вздымал, как Ангел, два крыла крестообразно», – процитировала Вероника и покраснела.
– Вот-вот, именно. Я и говорю, что жар соблазна виноват. Черные лысые женщины оказались очень соблазнительными.
– Не обзывайся!
– Я не обзываюсь, а говорю истинную правду. Пойдем ужинать, а то я сейчас упаду и умру от голода. Входная дверь заперта, ничего не случится, если сейф постоит еще полчаса открытым.
Вероника послушно пошла вслед за Максимом на кухню. Зачем только Максим вспомнил про стихи! Совершенно не к месту девушке вспомнились строки Есенина:
Этот пыл не называй судьбою,
Легкодумна вспыльчивая связь, —
Как случайно встретился с тобою,
Улыбнусь, спокойно разойдясь.
Неужели Максим именно так относится к ней и к тому, что у них произошло? Веронике стало очень грустно. Максим это заметил.
– Слушай, у тебя что голова разболелась? У меня есть хорошее лекарство. Принести?
– Максим, ты совершенно не должен так обо мне заботиться, ты мне ничего не должен.
– Знаешь, между должен заботиться и хочу заботиться – огромная разница. Так вот, я хочу о тебе заботиться, и вовсе не потому, что меня об этом попросил Петр Константинович. Я хочу о тебе заботиться, потому что я тебя люблю. Влюбился в тебя еще мальчишкой. Запомни это! Между прочим, я считаю, что это ты мне кое-что должна.
Вероника похолодела, вот оно – теперь все понятно, у Максима к ней меркантильный интерес.
– Что ты хочешь? Ожерелье? Оно и так твое.
– На кой хрен мне твое ожерелье! Считай, что я тебе его подарил. Пожалуй, если бы у меня был хвост, тогда я еще мог бы куда-то его приспособить. Представляешь – я подхожу к тебе, виляю хвостом, а ожерелье сверкает всеми цветами радуги… Класс!
– Не насмешничай, говори серьезно! Что тебе надо? Потаповский дом или папину квартиру?
– Какая ты, все хочешь монетизировать. Успокойся, ничего такого мне не надо. Ты… должна… родить… мне… дочку, – последнее предложение Максим произнес с большими перерывами между словами.
– Что??? – У Вероники полились слезы из глаз. Она давно похоронила свою мечту о детях. Сильно надеялась, что забеременеет от Ромки, ради этого и жить с ним согласилась, но не получилось. – Знаешь, за последние сто лет как минимум у Потаповых девочки не рождались, только мальчики.
– Сын – это тоже хорошо, только, если не будет дочки, которая будет выгуливать ожерелье, придется это делать тебе. Ты на нашу свадьбу ожерелье наденешь?
– Надену, только не это, а настоящее, если ты его найдешь. Ты ведь уже придумал, где его искать. Я права?
– Черт его знает, кое-какие мыслишки есть, но у каждого человека есть право на ошибку. Могу и опростоволоситься. Ты поела? Пойдем запирать сейф и спать.
Если Вероника вспоминала про стихи, то, как правило, они начинали лезть к ней в голову к месту и не к месту. Уже когда девушка легла в постель, вдруг вспомнились строки Гумилева:
От звёзд слетает тишина,
Блестит луна – твоё запястье,
И мне опять во сне дана
Обетованная страна –
Давно оплаканное счастье.
Вероника улыбнулась самой себе, прижалась к Максиму и сразу заснула.
24
Утром Максим проснулся и не нашел Вероники рядом с собой. Неужели эта царевна Несмеяна опять на что-то обиделась? Он поскорее оделся и вприпрыжку спустился вниз. Вероника колдовала на кухне. Она нажарила стопку блинов, красиво сервировала стол и уже варила кофе.
– Хорошо, что ты встал, а то я уже тебя будить собралась. Мне сегодня на работу, через сорок минут должен прийти Володя. Садись есть, я блины напекла, они хорошо с икрой идут. У меня уже слюнки текут!
– У меня слюнки текут, но не от блинов… Я вообще-то имел немного другие планы на утро, но что поделаешь, буду довольствоваться блинами. Аромат восхитительный! – Максим подошел и поцеловал Веронику.
– Ты что на работу вышла?
– Нет, просто сейчас сезон отпусков, и меня попросили заменить одну экскурсоводшу. Сегодня я занята, а потом все – увольняюсь!
– Что собираешься делать?
– Поеду в Москву, я хочу в архиве поработать. До вчерашнего дня хотела сдать папину квартиру и снять однокомнатную. Денег на жизнь мне должно хватить.
– Зачем снимать квартиру? Будем жить у меня. Я разленюсь, все домашние дела переложу на женушку. Блины будем есть каждые выходные.
– Я не против, буду печь все, что ты захочешь. Только я работать тоже буду.
– Диссертацию писать?
– Зачем мне диссертация? Это папа думал в таком русле. Мне это не надо. Я хочу писать романы, – Вероника покраснела.
– Романы??? Ну ты даешь. А ты уже что-то написала?
– Да, только я никому не показывала. Сейчас я задумала написать роман по мотивам воспоминаний твоего деда, только никак не могу закончить заводить мемуары в компьютер. Там осталось самое интересное, про Зуева. Антон Борисович специально отметил, что эта часть секретная. Я просто сгораю от любопытства! Очень хочу писать, но для этого нужно время, совмещать с работой трудно. Я не хочу сидеть у тебя на шее, поэтому папину квартиру все же придется сдать.
– Давай ничего сейчас не будем решать, посмотрим, как карты лягут, – высказал свое мнение Максим. Во время разговора он внимательно рассматривал девушку. Она была та же и совсем другая, чем вчера. Вроде бы все то же самое, но исчезло выражение обреченности и меланхолии, которое всегда читалось у нее на лице. Сейчас из глаз Вероники струился свет, она улыбалась и даже напевала. Вероника выглядела счастливой.