Пути неисповедимые

Глава вторая

Чем бы в последнее время Доктор ни занимался, его томило и не отпускало тягостное осознание того, что всё это в последний раз, и скоро ему отправляться в домстар, ведь это его последний год жизни среди людей трудового возраста. Душа его восставала: он полон физических и душевных сил, идей, желания работать, и, вдруг, должен покинуть любимое дело, родной привычный мир… Почему, зачем, кому это надо? Однако твердо знал, что с этим ничего нельзя поделать, таков порядок вещей, издавна заведённый самими людьми Мира Абсолюта, таков, в конце концов, закон, и кому, как не ему – детскому наставнику, это знать. Весь год он подводил итоги прожитого и доделывал задуманные дела в школе, «Когда меня здесь не будет», – лейтмотивом звучало в его душе. Он плохо спал ночами.

Подробно рассказывая своему преемнику о постановке школьного обучения, он замечал скрываемую скуку, а иной раз и усмешку на лице, и терзался мыслью, что дело его пойдёт прахом. А ему хотелось, чтобы тот достойно оценил и продолжил его дела, сохранил, не уничтожил то, что он ввёл в школе, и что составляло её индивидуальность, даже уникальность, как он считал, по праву. Стало неприятно, когда преемник по-хозяйски окинул взглядом кабинет, который в течение многих лет был его кабинетом. Он упрекал себя, что несправедлив, ведь кандидатура преемника, прежде чем его назначили, всесторонне рассматривалась Вышестоящими.

В день прощания Доктор, с не примирившейся опустошенной душой сидел среди почётных гостей. Было много цветов, слов благодарности, телеграмм: от Сената Высших, от администрации, от выпускников школы, занимающих важные государственные посты и оставшихся рядовыми гражданами, от различных организаций и коллег из других секторов.

Гостей приехало так много, что доотказа заполнилась школьная гостиница, и всё-таки многих пришлось размещать на диванах в детских спальных корпусах. Зал школьного театра не мог вместить всех, поэтому чествование и прощание с Доктором происходило на школьной площади. На сооружённой небольшой почётной трибуне разместились сановные гости, среди которых, поговаривали, был даже представитель Высших. Для гостей между клумбами поставили сиденья, а для зрителей в классах на всех этажах открыли окна.

Доктор не слушал, о чём говорят выступающие, а только вглядывался в их лица. И любовался детьми, читающими посвящённые ему стихи, поющими сочинённые для него песни. Он чувствовал себя уже лишним, хотелось, чтобы поскорей закончилось торжество и остаться одному. Потеряно и грустно он поглядывал на Друга, сидящего неподалёку на раскладном креслице возле колючего куста розы, а тот в ответ, подбадривающе, улыбался ему. Появление среди гостей друга юности, кому он был обязан жизнью своей и жизнью Кати, безмерно обрадовало его. «А где же другие», – чуть не спросил он, но вспомнил и не спросил: он был младшим в их большой компании друзей и последним уезжал в дом старости, а Друг не там только лишь потому, что в организации, к которой он принадлежит, туда отправляют по профнепригодности, а не по возрасту. Из-за постоянного окружения людьми им так и не удалось остаться наедине и поговорить. Доктор искал глазами и не находил Катю. Она приехала незадолго до начала торжества, и наблюдала за происходящим из окна одного из классов.

Доктору был предоставлен последний трудовой отпуск. Оставаться дома без дела было нестерпимо. В эти дни он, как обычно, поднимался чуть свет и, не задерживаясь в своём фешенебельном районе Волнистых Холмов, где все ему были знакомы, знали об его обстоятельствах, и, как ему казалось, разговаривали с ним сочувственно, отправлялся в незнакомые ему районы. Там гулял в парках: любовался цветниками и фонтанами, отдыхал в зелёных беседках, покупал корм и кормил в прудах лебедей. Однажды в скоростном лифте поднялся на высотную обзорную площадку, где раньше побывать не удосужился. Перед ним открылся вид на бескрайнюю зелёную долину с извилистой лентой горной реки. Ровно, как по линейке, долину пересекала железная дорога, работающая на энергии ветра, создаваемого собственным движением. Вдали, за лесистыми холмами, возвышались покрытые снегом сизые вершины гор. Отсюда хорошо просматривался и древний замок на горе. Медленно вращаясь вместе с обзорной площадкой, он предавался несуетным мыслям, и душа его успокаивалась, а собственное положение начинало казаться уже не столь удручающим.

Обедал и ужинал, где придётся. Приводя в замешательство обслуживающий персонал, вручал карточку высшей категории. Обедов высшей категории, как правило, не оказывалось и его просили подождать, пока приготовят, но он соглашался пообедать тем, что имеется.

Поздно возвратясь домой, бегло просматривал страницы видеосвязи. Желающих сказать ему ободряющие слова, было много, но он выключал звук и только всматривался в лица. Потом отключал видеосвязь, выходил в ночной парк и в душевном оцепенении подолгу сидел там на скамейке.

Наступил последний день пребывания в Городе. Поджидая приезда Кати, Доктор разбирал личные вещи – нужно было решить, что взять с собой в домстар – и размышлял о том, как рассказать ей о родителях. Бродя по городу, он постоянно возвращался к этой мысли, но, беспокоясь, не усложнит ли это её, и без того, непросто складывающуюся жизнь, боялся этого разговора.

До её приезда ждать оставалось недолго. Доктор с вечера заказал любимые ею блюда, приготовил уложенную в красивый футляр заколку, когда-то принадлежавшую Марии – ту, которой были сколоты волосы Даши, когда она появилась в его школе, и кассету с фильмом, подаренную ему Профессором. В который раз он пожалел, что пришлось стереть кадры, на которых возле дома на берегу океана были засняты её отец, мать, Дедушка и сама маленькая Даша. Заколку и кассету он намеревался, после объяснения с ней, передать Кате.

Чтобы скоротать время, решил ещё, в последний раз, посмотреть голографический фильм. Вставил микродиск, пересел в специальное кресло, тотчас принявшее форму его тела. Комната исчезла, теперь он сидит на носу движущейся яхты и перед ним расстилается бескрайний океан. Океан шумит, катит свинцовые волны, ветер срывает с них брызги, швыряет их на палубу яхты, и от этого пол вокруг Доктора мокрый. Серое пасмурное небо, низкие рваные тучи, крики чаек, запахи моря – иллюзия присутствия полная.

Далеко впереди, прямо по курсу, необыкновенное солнце – ослепительное ядро с лучами, расходящимися в виде шестиконечной звезды. По мере приближения к нему, всё ярче и причудливее облака в небе принимают зловеще-пурпурный оттенок.

Затем, возле ног возникает трап аэролёта. Если зритель утомился зрелищем океанско-небесной феерии, он ставит ногу на трап и оказывается сидящим в обзорном аэролете, если же он не наступил на него – трап исчезает и продолжается путешествие на яхте вокруг Острова Высших. Доктор вспомнил, как маленькая Катя боялась путешествовать на аэролёте, где как будто бы не было ни пола, ни стен. Как только появлялся трап, она звала его, он усаживался в кресло, она забиралась на колени, прижимаясь, крепко держала за руку, и путешествие они продолжали уже вдвоём.

Аэролёт вертикально поднимается на большую высоту; раскрывается широкая панорама всего Острова, вытянутого с севера на юг, с множеством заливов и бухт, в окружении малых и больших островов, а над всем этим светится Звезда Абсолюта. Через некоторое время, когда они уже достаточно налюбовались панорамой, аэролёт медленно снижается. Звезда остаётся далеко вверху; зритель, словно птица, летит на небольшой высоте над расстилающимся под ним городом, сказочно-прекрасным, поражающим обилием дворцов и парков…

Нажав кнопку в подлокотнике, Доктор прервал путешествие и отправился встречать Катю. Свежий воздух, обилие зелени, уютные комфортабельные коттеджи, ухоженные дорожки, цветы – всё это было естественно и привычно. Стало тяжело от мысли, что скоро его здесь не будет и, Бог весть, что его ждёт….

Сидя на скамейке под деревом, увидел идущую по аллее Катю. Простое светлое платье, как всегда, никакой косметики, высокая и тоненькая, шагала она стремительно и легко. Увидела его, обрадовано заулыбалась, слегка смутилась. Доктор так любил в ней эту застенчивость. Поднялся со скамейки, пошёл навстречу.

Он расспрашивал о делах, она отвечала бодро, но он видел, что ей совсем не так хорошо, как она старается показать. Катя же, в свою очередь, страдая за него, искала следы страданий и на его лице, но Доктор, как обычно, был энергичен, приветлив, внимателен.

Она постелила скатерть, красиво сервировала стол, села рядом, а не напротив, как обычно. Видя, с каким аппетитом она ест, Доктор вспомнил, что большинство в городе питается, не так хорошо, и всё время подкладывал ей на тарелку. Весело, с юмором он рассказывал, как провёл эту неделю, сколько, оказывается, есть в их городе интересного, а он об этом и не подозревал. Она же, склонившись над тарелкой, молча, ела и наконец, он заметил, что она беззвучно плачет, слизывая вместе с пирожным слёзы. Его всегда, с самых первых дней её появления в школе, потрясала эта её способность плакать тихо, одними глазами.

– Ну что ты, Катя… – голос его дрогнул.

– Как же теперь?… Как же я буду теперь?.. – сунулась головой ему в плечо, и заплакала, не таясь.

Доктору стало нестерпимо больно. Поглаживая её по голове, он бодро рассказывал, как всё предусмотрел, чтобы они виделись, если не часто, то и не так уж и редко – каждый раз, как только у неё появится возможность отлучиться со службы. А деньги у них есть. Часть их он уже положил ей на счёт, но и у него осталось столько же. Она слушала и понемногу успокаивалась. Это был её учитель, её отец, она привыкла, что он всё понимает, всё может предусмотреть и устроить.

То, что они будут видеться, приободрило Катю, и, убирая со стола, она уже, немного ворчливо, наказывала как можно чаще вызывать её на видеосвязь, не забывать в холодную погоду надевать шарф и перчатки и, вообще, больше думать о здоровье. Потом, ласково подтрунивая над ним, заново уложила саквояж, который он брал с собой, вынула из своей сумки и положила в него связанные ею носки из натуральной шерсти. В отдельную сумку сложила всё, что не брал с собой Доктор, но может пригодиться ей – полотенца, салфетки и другую мелочь.

Проводив её, Доктор долго сидел в парке возле дома. Из головы не выходило, что он так и не рассказал ей о родителях, опять не смог, не решился. Грустно думал о том, что не совсем удачно складывается у неё жизнь; ничем, кажется, не обделена – ни красотой, ни умом, – а жениха достойного нет… А ведь ей разрешён брак с правом родить ребенка. Конечно, у девочки разбито сердце, но прошло уже столько лет, жизнь должна взять своё. А, может быть, робеют парни? – это его не удивило бы.

Утром следующего дня со смирившейся душой он навсегда ушёл из родного дома – так же просто, как все долгие годы уходил из него на службу.

Глава третья

Дом старости «Заповедный» Доктор выбрал из-за того, что до него из города НГЭ-2 хорошо ходил транспорт и относительно недорого стоил проезд. Ему предлагали, даже настаивали, поселиться в доме старости «Волна», предназначенном для заслуженных людей, в своё время удостоенных чести посетить Остров Высших, но это было далеко – на берегу Лазурного моря, а значит, о встречах с Катей нельзя было и думать.

Домстар назывался «Заповедный» потому, что находился на территории заповедника, на берегу реки, служащей границей его территории. На одном берегу реки, привольно и спокойно текущей по равнинной местности, полосой стоял лес, на другом – начинались луга и поля.

В комплекс домстара входили, разбросанные среди леса, несколько жилых корпусов, верхние этажи которых высоко возвышались над деревьями, трехэтажный лечебный корпус и спортивно-развлекательный центр на берегу реки.

Доктору отвели небольшую просто обставленную комнату с маленькой лоджией. Ему понравились и светлая комната, и, особенно, лоджия, где хорошо будет отдыхать в шезлонге, слушать шум леса, вдыхать его запахи и смотреть на густые кроны деревьев… Направляясь в домстар, он ожидал худшего.

Хлопоты первых дней по устройству заглушали чувство одиночества и ненужности. Но потом, устроившись, вволю набродившись по лесу, обойдя на обширной территории домстара все пригорки, овраги, ручьи и берег реки, Доктор затосковал по школе, по детям, по своим бесконечным заботам. Он всерьёз обдумывал, как написать в департамент образования, чтобы убедить администрацию направить его на работу в любую школу, на любую должность. Жизненный же опыт говорил о бесполезности хлопот: за все годы жизни он не встречал человека в возрасте, официально именуемом возрастом старости, чтобы тот жил и трудился среди людей трудового возраста. Тогда он попытался найти себе применение в стенах домстара, но оказалось, что дел было меньше, чем желающих потрудиться. Люди, многие годы работавшие с полной отдачей сил, вынужденное безделье выносили с трудом, начинали болеть, быстро стареть.

Существованию необходимо было придать смысл. Сидя бессонными ночами в лоджии, он вспоминал школу, всю свою жизнь и прошлое для него становилось живее настоящего. В одну из таких ночей он пришёл к решению обобщить свой опыт работы с детьми и сделать выводы, которые могут пригодиться педагогам. При этом он будет правдив, какими бы крамольными ни показались кому-то его мысли. Он подошёл к той черте, когда страх уже теряет власть над человеком. Придя к этому решению, успокоился, и жизнь перестала казаться пустой и бессмысленной. Он стал более общительным, у него появились друзья – бывшие преподаватель вуза и крупный администратор, руководитель строительного концерна.

Преподаватель, человек жизнелюбивый и общительный, жил в домстаре уже несколько лет, хорошо знал местные порядки и был близко знаком чуть ли не со всем контингентом. Оказалось, что на первых трёх этажах их корпуса проживают заслуженные люди из массовой касты. Раньше Доктору никогда не приходилось соприкасаться с людьми этой касты, и теперь, сталкиваясь с ними, то во время прогулок, то в столовой, то в спорткомплексе, где Доктор пристрастился вместе с Преподавателем играть в бильярд, он находил их умными, энергичными оптимистами, но людьми невоспитанными, развязными, грубыми и бесцеремонными. Не нравились, казались вульгарными женщины этого слоя. Их макияж казался, не по возрасту ярким, одежды по молодёжному смелыми, мимика, жесты – жеманными. Он понимал, как трудно этим людям – одарённым и талантливым, привыкшим руководить и пользоваться авторитетом в своей среде, не теряя достоинства, жить и общаться с теми, кого они приучены считать выше себя, и старался не замечать, раздражающую его, их бесцеремонность. Преподаватель же был от них в восторге, находил их раскованными, остроумными, и часто ходил к ним «на посиделки», как они называли свои коллективные чаепития. На языке Преподавателя это называлось «пошёл упрощаться». Он звал и Доктора пойти с ним, но тот неизменно отказывался. Доктор был очень удивлён, когда узнал, что третий их друг проживает на третьем этаже и тоже является выходцем из массовой касты. Но «посиделок» тот не посещал, держался наособицу.

Среди выходцев из обеих каст попадались такие, с какими Доктору, почти неотлучно прожившему всю свою жизнь в школе, раньше сталкиваться не приходилось. Это были люди сексуально и душевно порочные, что стало особенно заметно в скученной среде домстара. Порок вытеснил из их душ стыд, опустошил их, сделался тираном, подчинил человека. Казалось бы, с приходом старости и телесной немощи, человек должен одуматься, утихомириться, но порок свирепеет, становится ещё уродливей, мстит за то, что умирает его вместилище – тело, и толкает на ещё больший разврат, злобную зависть, жадность. Жалкий итог жизни. Доктор избегал каких-либо контактов с такими людьми.

Во всю кровлю спортивно-развлекательного корпуса была разбита обширная оранжерея – небольшой сад под куполом. В ясную летнюю погоду купол автоматически сворачивался, а с наступлением ненастья вновь раскрывался. В кажущемся беспорядке, среди кустов в оранжерее стояли столики. Это было излюбленное место отдыха в ненастные дни. Здесь играли в настольные игры, занимались рукоделием, сюда же можно было заказать чай. Если из окон жилых корпусов был виден лес, то из оранжереи открывался вид на луга и поля за рекой. В этом месте река делала излучину и уходила к горизонту. Обслуживающее домстар небольшое судёнышко, на котором к обитателям приезжали гости, отсюда было видно задолго до подхода его к пристани, поэтому гостей часто поджидали, устроившись за столиком в оранжерее, глядя сверху на реку.

Доктору особенно полюбилось бывать в оранжерее вечером, когда заходило солнце, поднималась луна, на небосводе высыпали звёзды: звёздный купол неба, подсвеченные клумбы и кусты, прохладный воздух, шахматная доска и случайный партнёр.

Жизнь входила в новую колею, и Доктор уже поджидал приезда Кати, не боясь расстроить её своим состоянием. Цены за пользование видеосвязью были высоки, а они экономно расходовали наличные деньги. Он заранее узнал расписание аэролётов из НГЭ-2 в соседний городок и расписание прибытия судна из этого городка в домстар. Ему понравилось ходить на набережную наблюдать радость встречи гостей, зная, что и его ждёт такая же радость.

Катя приехала неожиданно, когда он уже привык к мысли, что она и в этот раз не приедет. Стоя на берегу в стороне ото всех, он с улыбкой наблюдал, как сходят по трапу гости, как бросаются к ним встречающие, и вдруг заметил в толпе сошедшую с трапа и озирающуюся по сторонам Катю. Она увидела его, замахала руками. Они заспешили друг к другу; Катя заплакала, у Доктора защипало глаза.

По ступеням широкой лестницы поднялись с причала, и пошли по утопающей в цветах центральной аллее. Он раскланивался со встречными, те неназойливо рассматривали Катю, она тоже присматривалась к ним: ей ещё не доводилось видеть стариков.

В комнате, немного суетясь, показал, как живёт, как всё удобно, опрятно. Почти не слушая, она присматривалась к нему, и он ей показался постаревшим, растерянным, совсем не таким, каким был раньше. И обстановка была здесь просто убогой, в сравнении с домиком Доктора в школе и с его большой обставленной дорогой мебелью квартирой в городе.

– Как вам здесь, отец, – спросила, дрогнув голосом.

– Доченька…, – прошептал беспомощно.

Потом бодро заговорил о том, что пишет труд о воспитании детей в их школе, и что ему нужно посоветоваться с ней, ведь она непосредственный участник, так сказать, объект приложения, и, если её точка зрения окажется несколько иной, полезно будет её узнать.

Она полюбовалась лесом из его любимой лоджии, потом вместе отправились устраивать её в гостиницу и заказывать для неё обеды.

Катя гостила два дня. Целых два дня Доктор не разлучался с ней. Он показал ей все любимые места в лесу и на реке, познакомил с друзьями. Их окружало ненавязчивое ласковое внимание обитателей домстара, и Доктор гордился Катей.

В вечер отъезда сидели на набережной, ожидая прихода судна. Прислонясь к плечу Доктора, Катя, как в детстве, пальцем водила по набухшим венам его руки и немного ворчливо наказывала обследовать здоровье, не «отлынивая», как выразилась она. Он же думал, что вот опять не рассказал ей о родителях, и успокаивал себя тем, что впереди ещё много времени, а приезд её – не последний.

Объявили посадку. Она, как в детстве, уткнулась головой ему в грудь, он погладил её по волосам:

– Сообщи сразу же, как только приедешь.

Когда, не спеша, шёл с пристани, его догнала женщина массовой касты. Робко заговорила:

– Какая у вас хорошая дочь. У меня тоже есть дочка, но она не может приехать ко мне… – в глазах женщины блеснули слёзы.

«Зачем их выдернули из своей среды, когда даже детей, чтобы навестить родителей, не пускают в элитную касту?» – подумал Доктор.

Как будто услышав его мысли, женщина сказала:

– У нас попасть в домстар касты Э считается почётным, счастьем, которого можно добиться только всей своей жизнью. Но мы многого не знали…

Доктору стало жаль её. Молчал, не зная как утешить. Подумал, что впредь надо быть снисходительней к выходцам из касты М.

А тем временем Катя, глядя на бегущие от судна к берегу волны, ещё была полна впечатлений от встречи. Она побранила себя за то, что не сказала Доктору о сделанном ей предложении поступить в гастрольную труппу и дала себе слово рассказать обо всём подробно в следующий приезд. А пока, ей не хотелось думать ни о каких жизненных проблемах.

* * *

Течение жизни стало размеренно-спокойным: первую половину дня Доктор проводил за письменным столом, затем обед, отдых, прогулки, общение с посланными судьбой друзьями.

Вся его предыдущая жизнь была заполнена делами и только делами. Общение с людьми своего возраста сводилось к деловым встречам, учительским собраниям, советам, совещаниям, симпозиумам. В том мире, где он жил деятельной жизнью, из-за постоянной занятости, люди, тесно соприкасаясь, почти не общались на бытовом уровне, не знали, что такое взаимная потребность, взаимное утешение. Теперь же ему всё больше нравилось общаться ради самого общения; нравилось беседовать, целыми вечерами играть в шахматы или бильярд, развлекаться естественно и просто, без вмешательства теле, видео, голо и прочей виртуальности.

Его друзья были людьми высокообразованными, умными, с большим жизненным опытом, и их совместные беседы, совместное общение были интересными, проникнутыми взаимным уважением. В беседах они не боялись коснуться и темы смерти. Там, за стенами домстара, смерти как будто и не было, делалось всё, чтобы не помнить, не знать о ней, не переживать как горе. Никогда не теряющий присутствия духа Преподаватель любил декламировать поэта древности: «Спокойно и медленно к ней подходя, кончину ты встретишь, украшенный радостью светлой». Но они ещё были полны сил и жизни, и в этих рассуждениях не чувствовалось смирения.

Трудно представить более непохожих людей, чем были Преподаватель и Администратор – седой, крепкий мужчина, ниже среднего роста, широкий в кости, несколько массивный лицом и телом. Ходил он, ступая неторопливо, твёрдо, на всё смотрел спокойным, властным взглядом небольших серых глаз, а редкая улыбка преображала его малоподвижное лицо, делала простым и привлекательным. У него был редкий природный талант – лидер, без каких либо усилий с его стороны. Его просьбы каждый, без сомнений в его праве распоряжаться, воспринимал как требующий немедленного исполнения приказ. Но, за время руководства концерном, он устал командовать и отвечать за всё и всех. Пребывание в домстаре его не тяготило. Ему нравилась обстановка, не обременённая строгим распорядком, он отрешился от забот и ответственности, и радовался возможности жить не в ритме, раз и навсегда заведённом, а как хочешь: когда хочешь, гулять или развлекаться, находить занятия по душе. Всю жизнь прожившего в мегаполисе, его всё больше зачаровывал, завладевал его душой лес со всеми его запахами, звуками и обитателями. Постепенно, в широкой округе он уже знал каждый ручей, распадок, урочище, все болота, чащобы, птичьи гнездовья, норы и лежбища зверей. Выслеживая, он научился бесшумно ходить и подкрадываться, а, затаившись, незаметно наблюдать жизнь обитателей леса. За право беспрепятственно путешествовать по заповеднику, он, по заданию лесничества, делал голографические съёмки для Высших. Чтобы заснять что-то интересное, мог часами выжидать, почти неподвижно сидя или лёжа, в самом что ни на есть неудобном для этого месте. Он обладал врождённым чувством ориентации на местности и в лес ходил один. Переволновавшись, когда однажды он вернулся только через несколько дней, друзья настояли, чтобы определитель местонахождения всегда был при нём.

С первых дней знакомства Доктор подпал под обаяние Преподавателя. Доктора всегда интересовало, какие качества составляют обаяние человека. И теперь, наблюдая за Преподавателем, он пришёл к выводу, что главное – естественность и чувство достоинства, скромное природное достоинство человека, уважающего себя и не меньше того других. Человеку с чувством достоинства чужды и холопство, и спесь; он свободен, раскован, доброжелателен, уверен в себе. А если ещё есть внутренняя энергия, отзывчивость, неподдельный интерес ко всему – не очароваться таким человеком просто невозможно.

Преподавателю была присуща манера, слушать, прикрыв глаза. Поначалу это обескураживало, Доктор умолкал, но быстрый сосрёдоточенный взгляд светло-карих живых, чуть насмешливых глаз убеждал, что тот – само внимание. Преподаватель шутливо объяснял, что, закрыв глаза, слушает музыку души собеседника. По его мнению, об истинных свойствах души можно судить по глазам, но и они могут солгать, в наибольшей же степени душа отражается в модуляциях голоса, в том, как человек смеётся, говорит, считал, что у людей с грубыми голосами и душа грубая. Сам он имел голос негромкий, говорил приветливо, убедительно, смеялся добродушно и заразительно. Был не склонен к откровенности и о своей жизни до домстара рассказывать не любил. Но иногда, когда они в молчании сиживали на скамейке в тени деревьев, Доктор замечал его задумчивый, полный мудрой скорби взгляд. Из прежней жизни его не навещал никто.

Над ними не довлел прежний страх проверки на лояльность – постоянный спутник деятельной жизни. В домстаре людей такой проверке не подвергали. Не испытанное дотоле чувство полной не боязни, побуждало на рискованные высказывания, впрочем, в их положении совершенно безопасные и бесплодные.

– В эпоху Заблуждений люди верили, что человек создан по образу и подобию Божьему. Они ощущали себя частью мироздания и жили чувствами. В нашу эпоху всё отрегламентировано, рассчитано, расписано, предписано, закреплено законодательно, – рассуждал Преподаватель. – Эпоху Заблуждений было бы справедливей назвать Эпохой Поисков Истины. Истиной же назвали Абсолют, не содержащий ни движения, ни хаоса, не способный на что-то новое – не развивающийся, конечный. Считается, что наше общество самое справедливое из всех существовавших. Но разве справедливо рассортировывать людей по кастам? Я не вижу, чем люди массовой касты в нашем домстаре хуже или глупей нас, выходцев элитной касты. Думаю, что мир бы и не заметил, если бы малых детей этих каст взяли и поменяли местами. Мир Абсолюта – это равенство в рамках касты, в которой родился, свобода без выбора, жизнь без милосердия.

Их разговоры напоминали Доктору рассуждения Профессора на берегу океана…

* * *

Словно утомившись за лето, все позднее вставало и раньше садилось солнце, по небу плыли тяжёлые темно-сизые тучи, часто моросил дождь. Деревья сбрасывали пышные осенние одеяния, и они мягким ковром ложились на землю.

С наступлением осени общение друзей стало менее тесным. Администратора лесничество подрядило на осенне-зимние съёмки, и он безвылазно жил в лесу, а с Преподавателем они встречались только в голзале во время трансляций концертов классической музыки и балета, любителями которых были оба. Вечера Преподаватель проводил на третьем этаже, у выходцев из слоя М. Доктор же все дни проводил за письменным столом. Работа увлекла, захватила. Доставлял наслаждение сам мыслительный процесс: зарождение мысли, удержание её и постижение смысла в полном объёме и, наконец, выражение её словами так, чтобы было просто и понятно. Вечера же он коротал на веранде, где собиралось много людей. Мужчины шумно играли в настольные игры; женщины, рассуждая о житейских предметах, вышивали, вязали. А он, рассеянно и часто проигрывая, играл с кем-нибудь в шахматы и пил чай вместе со всеми. А когда все разойдутся, сидел в плетёном креслице и наблюдал, как на фоне тёмного неба по желобкам прозрачного купола стекают струйки дождя, и обдумывал свою книгу. Продрогнув, шёл к себе и до полуночи опять работал. Голова была свежая, ясные и чёткие мысли излагались легко.

В ни чем не примечательный серый вечер Доктор сидел на привычном месте возле облетевшего куста, ставшего похожим на большую садовую метлу. По веранде чувствительно гулял сквознячок. Неподалёку от него за столиком, одна, сидела женщина с вязанием. Она была тепло одета, ноги её укрывал плед. «Женщина так экипировалась, словно собралась всю зиму, не вставая, просидеть здесь за вязанием», – посмеялся про себя Доктор.

Лицо женщины было полуопущено, свет падал только на лоб и руки с вязанием. Что-то заставило напряжённо всматриваться: вот дёрнула за нить, клубок выскользнул и откатился; пытается подтянуть – не получается, клубок откатился ещё дальше. Когда, чтобы встать, она начала медленно раскутывать ноги, Доктор встал, поднял клубок и, наматывая нить, подошёл к ней. Она выпрямилась, и пристально смотрела на него. Взглянув, он замер, рука сжала клубок. Разум не поверил, а сердце уже забилось радостно и беспомощно….

– Ты?! – выдохнул, внезапно охрипнув.

– Я… – прошептала робко. И добавила: – я уже неделю здесь. Каждый день вижу тебя, но ты меня не замечаешь…

Она сразу засобиралась, говоря, что уже поздно, устала и озябла.

Он проводил её до комнаты. Ночью постоянно просыпался, взволнованно вспоминал, что завтра увидит её. В числе первых пришел в столовую, быстро позавтракал и в нетерпении стал поджидать её возле входа.