Коло Жизни. Средина. Том первый

Глава пятая

Яробора хватились вмале после того как Бабай Умный увел его от ребятни. И первым кто кинулся искать мальчика, была, конечно, Изяслава. Отроковица, выполнив распоряжения матери, возвращаясь из житницы, постройки, что тулилась к сараю, овину, сеннику, хлеву, птичнику и дровнику (стоящих по правую от дома сторону) и проходя под поветью, части крытого тесом двора, где лежала скирда сена, обратила внимание, что среди играющей детворы не видного меньшого братца. Возможно, Изяслава и не придала б тому значения, понеже ну, куда, в самом деле, может уйти со двора малое дитя, ежели бы никакое-то шестое чувство (про которое в грядущем будут почасту толковать люди) подтолкнувшее ее позвать Ярушку. Будучи послушным мальчиком, привязанным к старшей сестре, тот всегда отзывался на ее зов.

Однако, ноне как отроковица не кликала братца, обегав не только двор, но заглянув во все хозяйственные постройки, перетеребив всех деток, Яроборка так и не откликнулся. Ну, оно и понятно, так как в тот момент лежал на кушетке в особой комнате, величаемой худжра, на маковке четвертой планеты и был осматриваем бесицами-трясавицами.

Вскоре к поискам мальца подключилась уже и Белоснежа, услышавшая из избы взволнованные окрики младшей дочери. А погодя мальчонку искала вся община, нынче закончившая страдную пору и потому находившаяся большей частью в поселение. Люди искали Яробора по всем закуткам построек, огородов, домов, дворов. Проверяли берег реки, окраины леса, но мальца словно и след простыл.

На ту пору сошедший с тропки Бабай Умный придав себе вид суховатого пенька, вельми внимательно наблюдал за рыщущими по окоему леса людьми, иноредь не слышимо для них переговариваясь с марухами.

Ярушка отсутствовал не более чем пару часов, ибо большее время Боги не могли себе позволить. А засим Вежды принес его на Землю. Необходимость в Бабае Умном, как таковом теперь для Зиждителей отпала. И Димург положив мальца на тропку, пред тем сняв с него апекс, резко подхватил создание своего младшего брата за изогнутый сучок, коим днесь представлялась рука Бабая Умного, да унес его на маковку. Золотое сияние, точно поглотившее кусок леса, также стремительно иссякнув, явило изумленной Изяславе лежащего братика. Отроковица, бежавшая из глубин леса, куда они вместе с матерью дотоль ушли, чтобы вознести дары к древу дуба и испросить помощи у Бога Воителя, на малость сдержала свой скорый шаг, а после, гулко вскрикнув, кинулась к брату.

– Матушка! Матушка! – громко завопила Изяслава, подхватив на руки мальчика и прижав к себе. Прерывистые рыдания вырвались из ее рта и единожды россыпью слез окатили бледное лицо Яробора. – Матушка! Нашла! Нашла Ярушку!

Прошел и вовсе малый миг времени и из леса выскочили два старших брата мальца Сивояр Велиг и Горобой Дедята. Оба крепкие, мускулистые мужи с темно-русыми, долгими волосами, схваченными позадь головы в хвосты, и густыми усами, брадой купно покрывающими лица. А погодя по тропке не менее ретиво для вже пожилой и полной женщины прибежала Белоснежа. Ее белокурые, присыпанные темноватыми полосами волосы от волнения выбились из-под опояски, широкой тканевой полосы повязанной на голове, концы которой спускались на спину.

Заплаканные красные очи Белоснежи живописали все тягостные думки об уделе ее драгоценного поскребышки. Мать резко подскочила к дочери, и, выхватив из рук сына, единожды осмотрев, ощупала губами лоб, очи, уста, чуть слышно дыхнув, окружившим ее детям:

– В обмороке. И уже, верно, давно. Где Славушка ты его нашла?

«У…у…у!» – зычно прокатилось по лесу и девочка признав в том окрике сродника не мешкая отозвалась.

– Батюшка! Батюшка! Мы тут! Нашли! Нашли Ярушку! – Она на мгновение вслушалась в звуки насыщающие лес и отдающиеся недалече протяжным хрустом и беспокойным стрекотанием сорок, а после шибутно вздернув плечиками, ответила, – я его тут нашла. Тут прямо на тропке.

– Не может того быть, – низким басом протянул Горобой Дедята самый молодой из сынов Белоснежи и Твердолика Борзяты, однако, уже имеющий двух сынков близнецов годком постарше Яробора. – Мы здесь давеча с Сивояром Велигом проходили, тут никого не было. Лишь пенек сухой, скривившийся с сучком стоял. Скажи братка.

Третий по старшинству брат торопливо кивнул своей и вовсе дубопокатой головой с большим вдавленным лбом, подтверждая слова Горобоя Дедяты. А последний уже обводил взглядом прилежащую к торенке оземь, разыскивая искривленный пенек, днесь, право молвить, ушедший в собственную светелку на безмерной маковке, и ожидающий отбытия из Млечного Пути к своему Творцу Господу Темряю.

– Нежданно, – Изяслава понизив голос, приглушенно молвила. – Златое сияние накрыло все эвонто место, – девочка очертила подле себя круг. – Я выскочила из-за дерева, и, узрев сияние, замерла. А потом свет погас, и на тропке я увидела лежащего Ярушку.

Старшие единожды недоверчиво воззрились в лицо девочки, однако так как она никогда досель не врала, ибо жила по верованиям лесиков, а значит славила Правь… Правду и отворачивала свое лицо от Кривды, мать негромко вопросила:

– А более никого не видела?

– Нет, матушка, – отозвалась отроковица и стремительно хлюпнула и без того плюхающим от сырости носом.

Она протянула руку к голове меньшого братца и с нежностью огладила его русые волоски, тем медленным движением передавая ему всю свою любовь. А Яробор внезапно порывисто вздрогнул конечностями. Легкая зябь прокатилась по всему его тельцу, слегка выгнув ножки, ручки, окутав кожу россыпью крупных мурашек. На бледные щечки мальца резко накатил румянец, точно от прибывшей крови, веки самую толику сотряслись, а после отворились. Ярушка глубоко вздохнул, сначала воззрившись в округлое лицо матери, где зрелась особая массивность нижней челюсти, плоский лоб и вогнутая спинка носа, как признаки первых женщин Дари, тех самых созданных из клетки Бога Дажбы. Малец какое-то время осмысленно разглядывал ставшие водянистыми от переживаний очи Белоснежи, и негромко, хотя весьма четко сказал:

– Бабай. Бабай така кака… Пливел мене туды… ох! ох! така кака.

Сродники Яробора после той пропажи, обобщенно, как и все жители общины признали, что в его уделе участвовал тогда сам Бог Воитель. Так как чудесное появление мальчика на тропке никаким иным образом не можно стало объяснить. Посему и мать, и отец Ярушки еще не раз принесли тому Богу дары от труда своего: зерно, цветы, медовуху… Дары бескровные, потому как по оставленным законам Небо, кровавые жертвы гневили Зиждителей, абы мерзостно было для них принятие невинной крови от созданий Родителя. Хотя, как и понятно, Небо те законы не оставлял, дары ему были без надобности, а Воитель, ноне обитающий в своей Галактике Бискавице не только о дарах, но даже о произошедшем с мальчиком ничего не узнал. О перемещение Яробора на маковку теперь молчал не только Вежды, но и Седми, страшась, что Родитель может прознать про аномалии у Крушеца. Отекная, как и намечалось Димургом, была где-то спрятана на маковке. Бесицы-трясавицы, марухи, Кукер, Бабай Умный предупреждены о недопустимости болтовни, как таковой. И Родитель, приняв от Вежды доклад об установки на мальчика Лег-хранителя, никоим образом не показал, что прознал про доставку последнего на маковку.

Возвернувшегося Ярушку мать долго потом осматривала, мыла на дворе в большом корыте и не зримо для мужа утирала с опухших очей текущие слезы, поелику махунечкий поскребышек был очень дорог ее материнскому сердцу.

Сам же Яробор внесенный в свою пятистенную избу матерью перво-наперво направился исследовать ее угол и лавку, где дотоль почитай три года сидывал Бабай Умный. И не найдя создание на прежнем месте долго еще стоял там покачивая головой и вздыхая, словно сопереживая беде Крушеца которого разлучили с тем, кто был, однозначно, близок Богам.

Изба Твердолика Борзяты была большой, прямоугольной, постройкой, имеющей внутреннюю поперечную стену, каковая делила ее на два помещения. Внутренняя стена, в целом, как и четыре наружные, подымаясь от самой земли до верхнего венца сруба, торцами бревен выходила на главный фасад и со стороны двора делила его на две части. Входом в избу служил низкий проем, закрывающийся рубленной дверью, вступив чрез оный попадали сразу в сенцы, небольшое крытое пространство, где хранились ведра, деревянные бочонки, кадки. В самой избе слева от входа располагалась большая печь, чело коей было повернуто к дверям. Пространство от печи до передней стены служило женской половиной, величаемой куть, и отделялась тонкой дощатой перегородкой, где по боковой стене вплоть до фасадных окон проходил залавок, высокая лавка, под которой стоял шкаф-судница хранящая посуду и припасы. На залавке находились чашки, миски, опарницы, сито, кринки, и иная утварь.

На полу под передней лавкой, где спала Изяслава, помещали ведра. Невысокий потолок и пол были подбиты липовыми, гладко струганными досками. Насупротив входа располагалось окно, а над ним пролегали полати. Они зачинались от боковой стенки печи, и, проходя над дверью, и по пятой стене помещения завершались как раз под окном. Раньше на них спали сыны Твердолика Борзяты. Одначе, теперь, когда они образовали свои семьи и имели собственные избы, полати больше служили для хранения скраба домашнего обихода, понеже Яробора укладывали спать в женской половине на лавке подле Изяславы.

Во второй комнате избы, где стены были украшены вышитыми тканевыми ручниками, почивали мать и отец. В переднем углу этой светелки стоял прямоугольный стол, над ним, на укрытой белыми расшитыми рушниками угловой полке, поместились деревянные чуры, живописующие образы Богов: Небо, Дажбы, Воителя и Богинь: Удельницы, Любви – супруги Небо, Лета – супруги Воителя. В левом углу комнаты располагалось деревянное ложе, устланное одеялом, посередь которого лежали две большие квадратные подушки, сверху укрытые ажурным, белым покровом. Вдоль стен находились сундуки да широкие лавки, прикрепленные к стенам.

Четыре небольших окна со вставленной в них слюдой озаряли комнату избу, к ночи чаще прикрывающиеся желтоватыми, короткими занавесками, а в долгие морозные ночи, плотными ставнями, помещенными с наружной стороны дома. На полах в избе лежали тканево-плетеные подстилки, так как в помещение всегда ходили без обувки.

Ярушка после произошедшего с ним путешествия на маковку нежданно и резко заговорил. Дотоль он говорил весьма не ясно и по-детски, недосказывая или коверкая слова, а тут вдруг принялся выдавать целые фразы и столь чисто, точно, как гутарили о том общинники, его прорвало. И так прорвало, что мальчик не смолкал ни на миг, порой измучивая Изяславу сей болтовней и бесконечной чередой вопросов.

Еще одну чудную вещь приметили за мальцом не только сродники, но и иные общинники, после возвращения досель едва зримое желтовато-коричневое полыхание над его головой, повторяющее круг стало сиять многажды ярче. И в лучах солнца казалось, по русым волосам Яробора струятся золото-бурые брызги света. Как пояснил сынам Перший, Крушец очевидно, приметил установку Лег-хранителя и таким ярким сияние привлекал к себе внимание. Крушец помимо сияния еще и воздействовал на плоть, потому мальчик почасту теребил правое ушко, словно желая содрать с него Лег-хранителя.

Мальчик всегда казался несколько странным, а после пропажи стал еще более загадочным и сам того не понимая часточко замирал на месте вглядываясь в небо, особенно ночное. Тогда, когда в марном его сияние появлялся желтый Месяц, по коло опоясанный слегка колеблющимся пламенем света. Объяснить своего состояния взрослым он не мог, так точно в такие моменты отключался от всего, что жило, существовало подле него. Может улетая куда-то в иное место… иное место… скорей всего на маковку четвертой планеты, ноне прозванной людьми: Красный Гор, Куджа, Мангал, Лахитанга, Нергал, Веретрагной, Вархран, Бахрам, Арес, Марс, Орей, Яр.

Глава шестая

Время шло… текло… двигалось.

Шли дни, недели, месяца и годы…

Шли…

Для одних они проскальзывали, для неких двигались неспешно, а для иных и вовсе лишь ползли… Вероятно, это происходило в зависимости оттого кто, что из себя, представлял, значил, нес в своей голове, чувствовал и воспринимал.

Не ошибемся, если скажем, что для лесиков, сокрытых в глубинах лесных гаев, время неспешно колыхалось, переплетаясь с шелестом листвы, качанием колосков зерновых, плеском реки Кривули. Эти люди, отошедшие от первоначальных верований, с тем проживая обок с природой, наполняли свои жизни ее дыханием, простотой быта и любовным трепетом в отношение себе подобных. Они берегли не только сами деревья, обитающих подле птиц и зверей, лесики уважали и людские жизни… Скрываясь в тех безбрежных лесных чащобах, старались сохранить жизни свои и тех, кто был против их уклада, традиций, верований. Тех, кто сильнее и быстрее толкал движение жизни к последнему духовному, нравственному вздоху, к уродству, извращению и как итог к смерти.

С тем колыханием лет рос маленький Яробор…

Боги, Вежды и Седми, сокрывшие правду о Крушеце от Родителя, Першего и иных своих сродников, тем даровали жизнь обоим…

Обоим…

Человеку – Яробору и божеству – Крушецу.

Вместе с годами Ярушка получал умения, знания, которые ему передавали его отец и братья, обучая основам старой веры, где Небо и Дажба являлись родоначальниками жизни земных людей. К семи годам Яробора, ибо он принадлежал к касте воинов-княжичей, начали обучать грамоте, счету, письму и, естественно, ратному делу. Однако, если грамоту, счет и письмо мальчик познавал с легкостью, быстротой, так как отличался цепкостью ума, любознательностью и прекрасной памятью, то воинское искусство ему давалось с трудом.

Не плохо мальчуган стрелял из самострела. Особого устройства, где укороченный лук крепился к деревянному ложу с прикладом, имея специальные приспособления из рычагов и зубчатых колес, которые натягивали тетиву. Самострелы лесики не делали, они их хранили. И как многое иное, это оружие было принесено из прошлой жизни. Посему костяные ложа все еще берегли на себе узорчатую роспись перламутра, а тетива была свита из воловьих жил. У дальнобойных самострелов, каковые принадлежали взрослым ратникам, для натягивания тетивы к ложу крепили так называемый коловрат (самострельное устройство из шестерен и рычагов) и имелся прицел в виде низкого щитка с прорезью и мушкой.

Яробор оказался достаточно метким стрелком, еще и потому, как владел с пяти лет детским луком, всяк раз сбирая его с собой на охоту куда хаживал со старшими.

Одначе, совсем худо у него обстояли дела с мечом. И не то, чтобы подрастающий отрок не умел держать его в руках, просто в сравнение со своими сверстниками плохо им управлял. Сие несмотря на продолжительные занятия с отцом, старшими братьями Горобоем Дедятым или Чеславом Буем. Худовато-сухопарый мальчик с тонкими ручками и ножками, невысокий, точно обделенный мощью своих предков (чем вельми расстраивал отца) слабо держал в руках деревянный, ученический меч, круглый щит. И только завязывался с кем-либо поединок, а в основном соперниками его выступали Браним, сын Чеслава Буя, или братья-близнецы Видбор и Витомир, сыны Горобоя Дедята, начинал горячиться, ошибался и как итог был побеждаем. Столь скоро, что расстраивался не только сам, но печалил и тех, кто оказывался подле него.

«Просто, – как говаривала стареющая Белоснежа, успокаивая и целуя во впалые щеки своего поскребышка. – Ты не воин. Ты родился для иного. Твоя сила, это ум, любознательность, твои знания».

Впрочем, эту пытливость ума в отроке подмечали не только родители, сродники, но и вообще люд общинный. Ибо Яробору удавалось запомнить не только целые фрагменты сказаний, легенд, которые почасту толковали старшие, но и задавать такие вопросы, которые вводили рассказчиков в молчаливое оцепенение. Абы их ответы, и это они уже ведали, порождали цепь новых вопросов, обрастающих недовольством теряющихся взрослых и смешками меньших. Почасту такие вопросы заканчивались гневливыми окриками: «Яробор смолкни!» Однако, смолкал мальчик не сразу… Чаще он просто покидал избу, где велись те сказания, все еще досадливо шепча себе, что-то под нос… Что-то… что, несомненно, вызывало уважение у сверстников и страх у взрослых.

Можно итак догадаться, что несогласие в отроке вызывал Крушец, поколь еще не набравшийся нужной власти над мозгом, одначе, уже сейчас внушающий плоти определенные мысли… И посему Яробор пытался разобраться, как существует зло подле добра. Почему к злу причисляют темноту, сумрак, мороку и ночь…

Ночь, которую Ярушка так любил. И наслаждаясь царящим в ней покоем, вслушивался в тихий стрекот сверчка или протяжное уханье сыча. Вглядывался в перемигивающихся светлячков, хоронящихся на оземи, или любовался раскинувшимся в вышине темно-синим небом, почти черным, сверху, словно прикрытым полами плаща, с рассыпанными по ним серебристыми осколками звездных светил.

Днесь воспитанный без божественного вмешательства Яробор не имел понятия о роли Богов, об истинной сущности Першего, Небо, Асила, Дивного. Но вместе с тем даже в таких уже ущербных знаниях, в неправильном понимании роли Першего, в четком разделении, раздвоении мира на зло и добро, черное и белое, ночь и день искал суть… Искал, поелику так его направлял Крушец… Создавая единение меж собой и человеческим мозгом, божественный Крушец медленно, но верно направлял поиски мальчика в правильное русло. Посылал чувственность к Першему и всему тому, что его окружало. Показывал нестыковки в верованиях и учениях лесиков. Подсказывал вопросы. Словом Крушец неторопко подчинял себе плоть. А с этим Яробор прислушиваясь к своему естеству, задавал вопросы, познавал и также скреплялся с лучицей.

«А зачем, – вопрошал он почасту у старших братьев, – Родитель даровал жизнь Богу Небо и Богу Першему? Зачем оставил существовать Першего, оный есть источник всего злого? Не правильнее бы было уничтожить и само зло, и Першего. И тогда не было бы холода, смерти, лжи, изворотливости, болезней на Земле. Но Родитель так не поступил. И не потому как слаб, а потому как считал, что зло это одна из основ равновесия жизни людей на Земле. Так как не будучи смерти, не станет надобно рождение. Не будучи ночи и принесенного с ней сна, отдыха для всего живого, не станет и самого бодрствования. И кто? кто вообще назначает добрым или худым тот или иной поступок? Кто дает данные распределения, разграничения на зло и добро? Ведь источником самого творения, обоих Богов, был Родитель, не вмешивающийся в удел людей».

Вопросы и ответы уже оформленные, продуманные, услышанные темными вечерами наблюдением за ночным небом по окоему описанному кронами возвышающихся бескрайних лесов, выплескивались из Яробора постоянно. Порой, не желая обучаться ратному мастерству, он нарочно задавал те поспрашания старшим, и, выуживая из них обрывочно-короткие ответы, кривил полные губки, покачивал головой, несомненно, не удовлетворяясь объяснениями. Понеже все больше и больше основа его – мозг (единственно ценное, живое, что есть в человеке) сплачивался с Крушецем, который над теми разговорами вероятно надсмехался.

Седми и Вежды, как и было указано Родителем, больше в жизнь мальчика открыто не вмешивались. Хотя сложно будет тот постоянный контроль, пригляд считать не вмешательством. Точнее будет сказать зримо не проявлялись, тем не менее всяк миг зная, где и что с ним. Получая информацию не только от Лег-хранителя, поместившегося на правом оттопыренном ушке мальчугана, которое тот постоянно оттягивал в сторону, но и от находящихся подле него марух.

Тем не менее, в дела общины вмешивались не раз и не столько Боги, сколь создания им подчиняющиеся. Это случилось первый раз, когда Ярушке едва минуло шесть лет, и витряники доложили о грозящей всей общине опасности. Сие были так называемые сигнальные маяки, расставленные марухами по околотку лесов и местности прилегающей к землям общин. Витряники, чьим Творцом был Опечь, создавший их еще будучи в Атефской печище, а посему им и принадлежащие, являлись симбиозом, обладая не только структурной формой живых существ, но и чисто механических устройств приема и передачи информации. Бог Опечь вообще отличался способностью создавать живые существа с использованием механических устройств.

Витряник сливаясь с тем предметом, на которое был помещен, расправлял свои удлиненные расплющенные усы-локаторы и прощупывал при помощи испускаемых лучей пространство вокруг себя, под и над собой. Передавая на маковку прямо в приемо-передающее устройство информацию, перекодируя ее, перепроверяя и оценивая возникающую ситуацию и опасность, в случае появления, каковой посылая особый импульс на марух.

В тот год марухи получили импульс от приемо-передающего устройства об надвигающейся опасности и проверив ситуацию возникшую округ земель поселений, поспешили на доклад к Вежды. Або Седми в данное время, переключив Лег-хранителя на старшего брата, сам отбыл в Галактику Серебряная Льга к Першему на доклад.

– Латники из ордена Ашера, – меж тем сказывала королева марух. – Уже подступили к границе лесов. Их более тъмы воинов, вооружены мечами, пиками, самострелами. Они двинутся в днях по проселочной дороге, идущей в обход. Вначале подойдут к крайнему общинному селению сродника Твердолика Борзяты, а после, миновав реку, направятся в поселение господина. Согласно задуманного, они собираются полностью уничтожить эти две общины. Стариков, женщин, детей сжечь, мужей убить.

– Ох! – слышимо выдохнул Вежды и затрепетала материя его черного сакхи. – Нам это не надобно, – негромко протянул он, и, вздев руку, провел перстами по своим широким, вроде нависающим над очами векам. – Не надобно, чтобы с нашим мальчиком, что-либо произошло. Тем паче такие ужасы, о каковых говоришь ты… А вообще чего этим латникам от общины нужно? Чего не поделили?

Вежды нынче восседал в облачном желтовато-рыжем кресле, с вытянутым вперед из сидалища лежаком, на котором возлежали его ноги. Кресло было точно собрано из комков туманного дыма кажущегося рыхлым, неплотным, что внушало опасение за Господа, каковой от волнения слегка покачивался в нем… туды… сюды… и с тем двигались вслед телу Вежды и ослон, и сидалище, и даже облокотницы.

Димург, определенно, был огорчен происходящим. Ко всему прочему он тревожился за Седми, который ноне находился у Першего. И хотя о состояние Крушеца в брате было плотно все сховано. Вежды боялся, что Седми, Отец все же сможет прощупать. Ведь бесценный малецык, драгость Седми, был младший, совсем дитя и много слабее его… его самого старшего из сынов. В тайне от Отцов, позволяющий себе многажды больше чем иные его братья. Сейчас он даже не скрывал от королевы марух свои тревоги, ибо знал столь преданное создание, никогда не обратит зримое, слышанное против Господа, по распоряжениям которого ноне творила на Земле.

– У них разные верования Господь Вежды, – принялась пояснять королева.

Маруха была достаточно высоким созданием, не очень отличное от людей, хотя вместе с тем, как и всякое иное, имеющее свои определенные физические характеристики. Одетая в белые долгие одежи, скрывающие ноги с гладко-зализанными назад серебристыми, короткими волосами, словно слившимися с кожей головы, або и она имела такой же серовато-стальной отблеск. На лице королевы, напоминающем по форме сердечко, блистали прозрачной голубизной радужки, овальной формы без зрачка. На том месте, где у человека были виски, располагались вытянутые тонкие щели, начинающиеся от уголков очей и уходящие под волосы. Округлые края той расщелины зримо колыхались, точно вдыхая и выдыхая воздух, и иноредь едва зримо подсвечивались зеленоватым сиянием, исходящим из глубин. Маруха являлась женским созданием, посему миниатюрным смотрелся чуть вздернутый кверху с закругленным основанием нос, тонкими, будто крыши домиков брови, густыми, загнутые, долгие, черные, ресницы и красными, полноватые, губы. Ее выточенная фигура с тончайшей талией, округлыми бедрами и полными грудями и вовсе делала королеву вельми прекрасным творением, сие вопреки нелицеприятному цвету кожи и щелям подле глаз. Обобщенно марухи имели помимо общего величания всего племени, еще и частное, которое выглядело достаточно длинным, точно припоминая все отличительные черты данного представителя. Так королева марух величалась Стрел-Сорока-Ящерица-Морокунья-Благовидная. Она обладала способностью, как свидетельствовало из ее имени, мгновенно преодолевать короткие расстояния, оборачиваться в птицу, животное и являлась созданием Мора. Вежды впрочем, коротко звал королеву марух – Блага, а то самое длинное, почетное ее имя было положено произносить иным божественным творениям.

– Целью этих походов служит либо полное подчинение неверных лесиков, – продолжила сказывать Блага, столь четко, вроде выдавала считываемую информацию. – Либо полное их истребление, – ее голос трепетный, наполненный мягкими переливами мелодии прокатившись по залу, встрепал растянутые в своде серые облака, приглушающие свет в помещение. – Истребление, так как они являются противниками ашерской религии. И даже если сейчас мы остановим латников, пройдет некоторое количество вращений Земли обок Солнца как они явятся сызнова. Або глава их церкви Патер Иофан Четвертый поставил целью своего правления полностью истребить старую веру, видя в ней опасность для существования собственной религии.

– И, чего ты Блага посоветуешь сделать, чтоб уберечь нашего мальчика? – вопросил медлительно Вежды, делая промежутки меж самих слов. Его толстые губы легохонько изогнувшись, живописали все тоже недовольство, а два перста поглаживающие дугообразную, тонкую бровь недвижно замерли над переносицей, словно упершись в крупный квадратный камушек пестрой яшмы.

– Господь Вежды, чтобы спасти господина или же всю общину? – понижая песенность своего гласа, переспросила королева.

– Ну, поколь наверно всей общины. Он покуда, еще очень мал, – негромко протянул Димург.

Зиждитель теперь убрал перста от лица, и положив руку на облокотницу, во всю ширь отворил свои и без того крупные очи так, что верхние веки вздыбившись короткими ресницами подперли сами брови, с тем уставившись на стоящую пред ним маруху.

– Посоветовать можно следующее. Полностью уничтожить латников и с этим напугав, не допустить дальнейшего похода на лесиков, – бодро ответствовала королева таким тоном, будто говорила об уничтожение сорняков.

– Вот не по нраву мне это… уничтожить, – довольно-таки лениво отозвался Димург и еще сильней живописал на своих губах неудовольствие.

– Этот совет касался только данного этапа времени, Господь Вежды, – все с той же пылкостью дополнила Блага, убежденная в собственной правоте, и легонько дернула головой вбок, с тем, стараясь увидеть очи Бога. – Обаче, данный страх латников, я уверена, не продлится долго… И Патер не важно этот, аль какой иной пришлет погодя новых воинов. Данная часть света, величаемая как Старый Мир, ноне Господь Вежды почитай полностью находится под контролем воинствующей ашерской религии, которая не позволит существовать никакому другому верованию… Тем паче она не позволит жить таким людям, каким является господин. Он даже сейчас своими вопросами приводит в трепет сродников, но коли те его любят, и под влиянием, оказываемым на них лебедиными девами, бесами молчат, и скажем так, сносят. То ашерские служители такого вольнодумства не потерпят. И в лучшем случае придадут господина огню. В худшем они придадут его истязаниям, пыткам, требуя отречения от своих мыслей и принятия праведности веры в Ашеру. Для того, чтобы этого не случилось можно их сжечь, кардинально изменить веру, государственное устройство, но тогда мы должны вмешаться если не открыто, значит влиятельно. Чего как я понимаю, сейчас, для становления лучицы, не позволяет делать Родитель.

Маруха смолкла и самую малость подалась вперед, приподняв голову. Она хотела лучше разглядеть лицо и очи Господа, понять, о чем он думает и чем так явственно недоволен. Хотела разобраться, не ее ли слова вызывают данное трепетание кожи Бога и зябь золотого сияние на ней. Зримо при том шевельнулись несколько широковатые в сравнение с телом руки марухи, показав отходящую от локтевого сгиба часть кожистого полотнища, образовывающего мешковатость и входящего в поверхность белой одежи.

– Не позволяет, – и вовсе бурчливо дыхнул Вежды, занятый собственными переживаниями он не примечал тревогу стоящего обок него создания. – Родитель многое не позволяет. И, конечно, не одобрит предложенного тобой, Блага, потому что наш замечательный Крушец сразу поймет, кто эти изменения привносит. Посему не подходит и твое предложение, по поводу уничтожение латников. Нужно, что-то естественное, в чем нельзя заподозрить нашего вмешательство. Ибо итак Родитель на меня воочью серчает, хоть и не озвучивает. Но я уже не малецык, все вижу… И, естественно, недопустимо, чтобы нашего мальчика мучили, истязали, ему нужна долгая жизнь. Эта жизнь обязательно должна стать долгой, абы наша бесценность, наш драгоценный малецык, Крушец, набрался сил… Посему Ярушку надо беречь… беречь и опекать.

– Таких как господин и людей его общины, – молвила королева и ее уста чуть зримо просияли улыбкой, наполнившись и вовсе ядреной пурпурностью. – Ашерская религия величает отребьем…

Отребье!

Вот так… теперь Яробор, в котором жил божественный Крушец, ноне величался отребьем, вероотступником, инакомыслящим, еретиком, раскольником, диссидентом. Словом тем, кто не принимал господствующего исповедания, власти. Имеющий свою собственную идеологию, признанную правящей системой вредной, опасной, и, несомненно, ложной… Ложной в силу того, что включала в себя истоки, некогда подаренные самим Богом Дажбой, истинной веры. Ложной, потому как в любой миг… момент, духовного прозрения народа имеющей возможность возродиться, всколыхнуться, вернуться!

Отребье!

Хотя таких людей как Яробор, ашеры чаще называли богоотступниками.

Богоотступник, ну, да это величание в отношении Яробора и вовсе не имело смысла. Ибо именно Яробор днесь предоставивший во владение свою плоть и мозг лучице, всеми созданиями населяющими Вселенную, более развитыми и близкими к Зиждителям, считали его… этого мальчика… господина, тем самым божеством.

Да и ашерская религия, коль говорить открыто, и вовсе не имела право использовать такие понятия как богоотступник, еретик, раскольник, потому что сама по первому и возникла как та самая ересь… Ересь, которая благодаря тому, что родилась в правящем классе, вскоре подгребла под себя, поглотила старые верования, пусть не всегда и во всем точные, но все же ближайшие к основам… к истокам. Она, это вновь выдуманная религия, и созданная, увы! чисто людскими умами, окончательно извратила понимание божественной силы и помощи. Она исковеркала отношение людей к окружающему их царству природы, единожды и завершающе разграничила мир на светлое и темное, установила нерушимые рубежи для действия человека, ограничив возможность свободного выбора, поступка и как такового его осмысления. Ашерская религия направила человечество на путь дальнейшего разрушения общественных устоев и, как результат, будущей деградации и гибели.