Когда, наконец, он провалился в объятия Морфея, на улице во всю уже заступил рассвет, запели птицы, и понемногу оживал сонный город. Это было чуткое, легко нарушаемое, тревожное сновидение. Вокруг была непроглядная густая темнота. Он не видел ничего, ни своих рук, ни ног, ни тела. Ничего. Он только знал, что находиться в каком-то помещении. А темнота, казалось, начала сгущаться и превратилась уже во что-то хорошо осязаемое. Сначала будто во что-то податливое вроде воды, потом, постепенно уплотняясь, она стала крепкой и тяжелой как камень и опутывала его с ног до головы. Сам воздух был этой темнотой. Он начал задыхаться, и в тщетных попытках вздохнуть от бессилия и страха он упал на сырой пол. Он корчился и беззвучно страдал. Им овладел непреодолимый страх перед смертью. Бешено он пытался найти спасения, вглядываясь в темноту, вновь и вновь раскрывая рот, чтобы позвать кого-нибудь. Хоть кого-нибудь.
«Себастьян!»– осенило вдруг Хиро, но сказать у него ничего не выходило.
Вдруг в темноте загорелись два маленьких бирюзовых огонька, и постепенно приближаясь, они горели все ярче и отчетливей.
«Это он! Я спасен»
Но это был не Себастьян. Медленно к нему подполз белый змей. Несмотря на тьму, его он видел очень отчетливо. Белая гладкая чешуя переливалась и струилась, раздвоенный язык то появлялся, то исчезал, и неописуемо яркие холодные зеленовато-голубые глаза смотрели, казалось, прямиком в его душу. Он подполз так близко, что его язык щекотал ему нос. Тяжесть, давившая на него, отступила, он смог вздохнуть полной грудью и подняться. Поднявшись, он в желании поблагодарить спасителя начал искать его на земле, но рядом никого не оказалось. Суетливо он забегал глазами вокруг в его поисках. Ему нужно было найти его, чтобы он был рядом, чего бы это ни стоило.
«Иначе все повторится»
Он заметил его вдалеке и всего на миг. Сверкнув своими глазами, он прошмыгнул в приоткрытую дверь. Араки подорвался и побежал за ним. Он несся сломя голову, безумно боясь потерять змея, спотыкался, падал, вставал и бежал снова, выбиваясь из сил. Дверь, так и манившая узкой белой полоской света, казалась такой далекой и недосягаемой. Чем ближе она была, тем труднее давался каждый шаг, но вот она, наконец, совсем рядом. Он схватился за ручку и одним стремительным, резким движением распахнул ее и сделал шаг вперед. Тут же он оказался в ослепительно белом больничном коридоре, дверь в который пропала, будто ее и не было никогда. Оглядевшись вокруг, он узнал этот коридор, он был в нем сегодня днем, только вот была разница. Он был словно бесконечный, идеально прямой, уходящий вдаль, как если два зеркала поставить прямо друг напротив друга, и не было ни дверей в палаты, ни персонала, ни больных. Змея он тоже не находил. Не видя иного варианта, он бесцельно пошел в одну из сторон. Сколько он так бродил, он не знал. Понятие времени во сне очень растяжимо. Может, прошел час, может, минута.
«Я тут останусь навсегда? Где выход? Где люди? Где хоть кто-нибудь?»
Вдруг из ниоткуда перед ним появилась женщина лет сорока. За руку она держала 6-7 летнего мальчугана, тихого и смирного. Эти острые, словно птичьи, черты лица, эта неторопливая размеренная походка, эта тонкая длинная шея, эти костлявые, но невероятно родные и теплые, руки с длинными тоненькими пальцами «как у пианистки», эта гордая, будто надменная, стройная осанка и этот чистый серьезный взгляд; Араки сразу ее узнал, он и не смог бы никогда ее забыть.
– Мама?
– Хиро, дорогой,– позвала она его тем же нежным, мягким голосом, которым каждый день будила его поутру в детстве. От этого у него по телу пробежали мурашки, он словно окаменел и смотрел на нее широко раскрытыми глазами не в силах что-либо сказать. А она словно этого и не замечала, все время бегая глазами, ища кого-то.
– Ты не видел своего отца? – сказала она, совсем не смотря в его сторону.– Ну что за манера опаздывать? Сколько раз ему повторять!– Она сперва закатила глаза, а потом томно вздохнула, как делала каждый раз, когда злилась.– Если увидишь его, поторопи, ладно?
Она прошла мимо Араки. Оцепенение в тот же момент спало с него, и он схватил за руку уходящую мать.
– Мама! Не уходи! Не надо!– Слезы потекли по щекам сами собой.
– Ну-ну, ты чего, дорогой?– Она ласково прикоснулась своей ладонью к его щеке.– Нам пора, ты же знаешь.
– Нет, я не хочу этого!
– Иначе никак.
– Тогда я пойду с вами!
– Нет, рано тебе еще, Хиро.
– Но…
– Послушай, когда-нибудь мы обязательно снова будем все вместе: я, ты, твой отец и брат. Но не сегодня, ладно?– Она улыбнулась, и на душе Хиро будто посветлело. В одно мгновение он успокоился и неловко и немного грустно улыбнулся в ответ.
– Хорошо.
Она убрала руку от его лица. Он закрыл глаза, чтобы утереть слезы, а когда открыл, матери рядом уже не было, только белый сливающийся с кафельным полом змей, зовущий его дальше. Покорно он пошел за ним.
Он вел Араки вперед, а тот едва за ним поспевал. Они шли по коридору, казалось, вечность, но в один момент неожиданно змей свернул с прямого пути. Сначала Араки не понял куда именно, ему казалось, что он просто растворился в стене, но присмотревшись, он увидел небольшой зазор, который, будто открывающиеся ворота, постепенно расширялся, и вот, наконец, он стал достаточно большим, чтобы и Араки смог пройти в него. Змей быстро прошмыгнул в открывшуюся темноту и исчез в ней. Но Хиро поначалу застыл в страхе, не решаясь шагнуть дальше. Он не хотел покидать светлого, пусть и бесконечного, коридора и вновь возвращаться в едкую всезаполняющую темноту, но отсутствие змея рядом заставило его прыгнуть туда. Один резкий рывок и к нему вернулся ужас, навеянный в этот раз не только тьмой. Он не смог приземлиться на ноги. Там просто не было никакой опоры, ни пола, ни земли, ни прежнего кафеля; он оказался в свободном падении и, словно глупая дичь, угодившая в ловушку охотника, пронзительно закричал от страха в бессмысленных, тщетных попытках ухватиться за что-либо, чтобы остановить это. Он зажмурился и, не найдя другого выхода, впервые в жизнь решил молиться. Хотя молитвой это назвать было сложно, в отчаянье он лишь повторял про себя: пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста; не зная даже, кого и о чем именно он просит. Падение закончилось так же внезапно, как и началось. Вдруг он почувствовал, что приземлился на что-то мягкое. Он открыл глаза и оказался в своей квартире на своем старом задрипанном диване.
Пахло чем-то сладким и невероятно знакомым. Шумела вода, и изредка раздавались брякающие звуки мытья посуды. Вскочив с дивана, Араки побежал на кухню. Увиденное заставило его онеметь. Как ни в чем не бывало на кухне обыденно занимался домашними делами его отец, стоя чуть согнувшись над раковиной. Пахло тем привычным невероятно вкусным домашним печеньем, которое Араки с детства просто обожал. На плите шкварчала картошка с салом, а посуда была уже намыта. Отец дрожащими от старости руками закрыл кран, вытер руки кухонным полотенцем и только тогда заметил застывшего в дверях Араки.
– Привет. Ты уже вернулся? Ну садись, скоро будем кушать, а пока заварю-ка я чайку.– Он улыбался, и его мягкий по-старчески дребезжащий голос привел Араки в чувства.
– Папа, почему ты здесь?
– А где же мне еще быть? Садись, садись. Наверно, устал после учебы.
Послушно и немного неуклюже Хиро сел за стол, накрытый клеенчатой скатертью в бело-красную клетку. Его отец неторопливо поставил две чашки на стол и, залив в них кипяток, опустил два пакетика дешевого, но ароматного чая. Араки рьяно предлагал свою помощь. Видя, как иногда тяжко давались его отцу простые действия, например, поднятие чайника с плиты, и слыша порой нездоровые старческие хрипы в его дыхании, он элементарно не мог не предложить свою помощь, но его отец, по натуре гордый и непреклонный, такую помощь пресекал и усаживал его обратно за стол. Когда чай немного поостыл, осторожно такими знакомыми движениями его отец прихлебнул из кружки. Хиро повторил за ним, но не ощутил вкуса чая, будто пил безвкусную горячую воду.
Вокруг были уют и спокойствие, которые ранее царствовали в этой небольшой старой квартирке каждый день. Вот так каждый раз последние четыре года его со школы встречал отец. Вкусный скромный ужин, ароматный чай и неотъемлемая вечерняя беседа, которой завершался каждый их день. Араки уже успел позабыть, как это было приятно, и каким теплом наполнялась его душа в такие моменты. Но в этот раз его не покидало ощущение поддельности, неестественности, своего рода неправильности происходящего. Он знал, что все это – лишь мимолетная игра его воображения, преподносящая ему то, чего он желал сильнее всего на свете. Но как был велик соблазн всего на мгновение поверить в реальность этого и вновь спокойно поговорить со своим отцом как прежде.
– Какой ты сегодня молчаливый,– прервал длительное молчание отец.– Мы же так давно не болтали, наверняка столько новостей накопилось. Поделись со стариком.– Он насмешливо улыбнулся, как делал всегда, когда Хиро по какой-то причине не желал что-то рассказывать.
– Мне действительно многое следует рассказать, пап, но… я даже не знаю, нужно ли?
– Конечно, нужно! Кто знает, сколько времени теперь пройдет перед тем, как мы вновь сможем поговорить. Так что выкладывай давай.
– Я даже не знаю с чего начать… М-м-м, а точно! Похоже, как ты и говорил, я нашел себе друга.
– Ты про того беловолосого паренька, да?
– А ты откуда знаешь?
– Да видел я его, когда он тебя в квартиру заносил.
– И что скажешь?– Хиро спросил в надежде получить дельный отцовский совет; что-что, а в людях он разбирался хорошо и сразу на глаз определял какой перед ним человек: гадкий, подлый или честный и справедливый.
– Эх, хотел бы я сказать тебе, что не следует тебе с ним водиться, что…– Он ненадолго замялся, подбирая слова.– Что, в общем, не твоего круга это человек, но неправдой это было бы, да и ты бы меня все равно не послушал. Он же тебе рассказал кто ты, ведь так? – Хиро в ответ промолчал.– Ну, конечно, рассказал. Много я таких как он встречал. Одного взгляда на них достаточно, чтобы понять, перед тобой не обычный человек, не простой. Их сила, ее не спрятать. Она говорит в них, внушает и ужас и трепет одновременно, и желание бежать от них и желание быть рядом, смиренно валяясь в ногах, словно преданный пес у ног хозяина. Мне это знакомо не понаслышке. И когда я впервые увидел тебя, меня пронзило схожее чувство. Я знал кто ты с самого твоего рождения, но не хотел с этим мириться. Ты не должен быть Альфой, не должен был встретить этого паренька. Я хотел, чтобы ты жил тихой, спокойной, безмятежной жизнью Беты. Но от судьбы, как говориться, не уйдешь. А он… Он странный даже по меркам Альф, очень странный. И сила, что таиться в нем, куда больше, чем у тех, кого мне удалось повидать. Больше ничего про него сказать не могу, уж прости старика. Скажи лучше, что произошло, пока меня не было? Ты так сильно изменился.
– Не будем о грустном, ладно?– он отпил из кружки и ему показалось, что привычная сладость вновь вернулась.
– Как скажешь, только сейчас-то все хорошо?
– Ты ведь знаешь ответ.
– И то верно.– Грустная немного неловкая улыбка скользнула по его лицу.– Прости, я не хотел доставлять столько проблем. С тех пор как я вышел на пенсию, только и делаю, что мешаю.
– Это совсем не так!– Хиро, разозлившись на самого себя, с грохотом ударил уже пустой кружкой о стол.– Не смей так говорить! Все, что у меня есть, это все твоя заслуга! Только благодаря тебе я смог закончить Среднюю и поступить в Старшую школу. Ты научил меня всему, что я знаю. Ты дал мне жизнь, в конце концов!
– Хиро, прекрати.
Он не повышал голос, но сказал это настолько уверенно и спокойно, что Хиро тут же взял себя в руки. На это мгновение перед ним был уже не добродушный старик, а тот строгий, серьезный отец, которого боялся Хиро с детства, но, несмотря на страх, он уважал его и всей душой желал стать таким же, когда вырастет. И, конечно, он беспрекословно слушался его. Стоило ему лишь посмотреть, как Хиро прекращал капризничать и баловаться, хотя ни разу его отец не поднимал на него руку, не угрожал ремнем, и даже ни разу серьезно не наказывал. Вот и сейчас одной короткой фразой он успокоил его, обуздав его гнев.
– Хиро,– продолжил он, спустя несколько секунд. – Давай посмотрим на это более трезво. Я не смог ничего тебе дать, ни хорошей жизни, ни подобающего воспитания. Меня вечно не было рядом, когда вы с матерью нуждались в этом. Я не смог отгородить тебя от проблем и защитить тогда, когда тебе это было нужно. Я постоянно работал и все, на что я заработал, это старая каморка на первом этаже почти развалившегося дома. Я не дал тебе даже стоящего образования. И сейчас я, словно камень у тебя на шее, лишаю первой и скорее всего единственной возможности выбиться в люди. И не смей это отрицать, ты ведь понимаешь, что я прав.
– Ты делал все, что мог!
– Это отнюдь не оправдывает моей неудачи.– Его голос стал более мягким и возвращался в прежнее состояние.– Я давно хотел с тобой об этом поговорить.
– Я не собираюсь это слушать. Пап, уж извини.– Хиро хотел уйти, прекрасно понимая, о чем дальше пойдет речь.
– Хиро, ты выслушаешь меня. Сядь.– Он послушно сел.– Ты уже знаешь, что я скажу. Но я не хочу, чтобы ты воспринял это как приказ или требование, это – скорее просьба.
– Нет! Я не хочу этого слышать!
– Я и так сильно задержался. Я бы даже сказал, неприлично сильно. Твоя мать, наверно, рвет и мечет уже. Отпусти меня.
– Нет!
– Послушай, ты ведь видел, чем я стал. Я давно умер, но ты крепко держишь меня и не даешь отправиться на покой. Кроме того, ты и себе вредишь, ты ведь все понимаешь. Хватит, отпусти меня, Хиро.
«Убей меня, Хиро»
В голове молниеносно и нежеланно пронеслось то выражение лица архитектора, пугающее и безумное, от которого кровь стынет в жилах, и пробирает дрожь. Он присмотрелся к своему отцу. Он был все еще его отцом, но что-то было схожее между его лицом и взглядом того несчастного мужчины. Что-то такое в его лице, что вызывало тот же страх. Но ведь все было точно так же, как и раньше. Те же хорошо знакомые глубокие морщины, врезавшиеся в дряблую болезненно-бледную кожу. Те же жидкие, сильно поредевшие седые волосы с залысиной на макушке. То же худое, костлявое, по-старчески сгорбившееся тело. Те же посеревшие, пустые, словно безжизненные, измученные глаза. И те темные смердящие трупные пятна, покрывающие его лицо и тело.
Он их не видел, как вошел. То ли их не было тогда, то ли в полумраке их было не видно, то ли он их просто не заметил, но сейчас они сильно бросались ему в глаза. Вся кухня, ранее казавшаяся теплой и уютной, вдруг разом потемнела, охладела и заполнилась зловонием. Пропал приятный запах печенья, и то тепло, заполнявшее его душу с момента появления здесь, разом исчезло. Остался лишь липкий, вязкий, неописуемый страх, вставший на место прежнему спокойствию.
– Тебе страшно?– Это был голос его отца, но и в то же время он ему не принадлежал. Этот голос был скрипучий, противный, неживой, какой издает ржавая не смазанная дверь, как скрежещет школьная доска, когда по ней проводишь когтями, как звук пенопласта теревшегося о пенопласт. Он был невыносим и сводил Хиро с ума.
– Хватит! Замолчи!– орал в исступлении Хиро, но пытка продолжилась.
– Теперь ты видишь, чем я стал? Я мертв, Хиро. Прекрати эту вереницу страданий: твоих и моих. Ты думаешь, я ничего не чувствую сейчас? Ничего не понимаю? Я же без сознания, да? Представь, я чувствую, как разлагается моя еще не мертвая, но уже и не живая, плоть, и как насильно бьется мое сердце. Я вижу, с каким отвращением меня моют и обтирают медсестры, вижу, как сочувственно они глядят тебе в след. Я видел все, что произошло с тобой, и видел, как ты на меня смотрел в последний твой ко мне визит. И я вижу, как ты мучаешься, как мечешься, словно загнанный в угол зверь. Как думаешь, что я чувствую? – чуть помедлив, будто ожидая ответа от испуганного, закрывшего руками уши Хиро, он продолжил.– Я уже не чувствую ни боли, ни страха. Во мне не осталось желания жить или даже очнуться. Все, чего я желаю, чтобы это, наконец, закончилось. И без сомнения, ты желаешь того же.
– Нет.– Последняя реплика заставила его ответить.– Нет, я не этого хочу! Я просто не могу этого хотеть!
– Хочешь. Это твои настоящие мысли. Ты можешь считать их неправильными и отвратительными, можешь не признавать их, но они – часть тебя. Они просто есть, и с этим ничего не поделаешь. Равно как и с тем, что рано или поздно я умру. Прими это.
– Нет! Их нет, не существует!
– Прими это,– он повторял эту фразу снова и снова, темнота начала сгущаться и, как и тогда, становиться твердой, душить его все сильнее с каждым повторением.– Прими это. Прими это. Прими это…
Этот мерзкий голос отдавался эхом в его голове. Он противился ему, старался выбросить его, заглушить, но ничего не помогало. Каждый звук, словно мельчайшие осколки стекла, проносился по его жилам, причиняя огромную, нестерпимую боль. Хиро взвыл.
– Хватит! Прекрати это! Не надо! Нет!
– Прими это. Прими это. Прими это…
«Убей меня. Убей меня. Убей меня…»
– Нет! Ни за что!
С каждым разом этот голос становился громче и все сильнее и сильнее резал слух, причиняя больше страданий. Ни рыдания, ни закрывание ушей не помогали заглушить этот голос, он будто звучал в его собственной голове.
– Хватит! Умоляю, хватит! Прекрати!
– Прими это. Прими это. Прими это…
Он понял, что как бы он ни просил, как бы ни умолял, это не закончится. Не выдержав этой пытки, сам не осознавая до конца, что делает, он схватил кружку, из которой пил чай, и запустил ей в сторону, где сидел отец. Хиро был в отчаянье и совсем не ожидал, что это поможет. Раздался дребезг, а после этого наступила столь желанная тишина. Хиро почувствовал несравнимое облегчение, которого не чувствовал никогда ранее, будто целая гора свалилась с его плеч. Он сделал глубокий вздох и отнял руки от лица, но стоило ему это сделать, как сердце его вновь бешено заколотилось.
Картина, развернувшаяся перед его глазами, была ужасна. Голова его отца лежала на столе, а под ней расползалось темно-красное пятно. Осколки кружки валялись беспорядочно неподалеку, отблескивая холодный серый свет.
«Что я наделал?! Господи! Нет, только не это!»
Раздался безумно громкий крик. Он сел на диване и схватился за голову. Его быстрое сбивчивое дыхание, яростно колотившееся сердце и холодный пот, струившийся небольшими ручейками, не давали ему прийти в себя, поэтому он не сразу понял, что проснулся.
На улице было светло, и в его сознание постепенно проникали звуки суетливого города, которые помогли очнуться от страшного сна. Дыхание медленно восстанавливалось, ритм сердца тоже приходил в норму.
«Все хорошо. Уже все хорошо»
«18»
Хиро потребовалось приличное количество времени, чтобы окончательно успокоиться и найти в себе силы подняться. После он побрел на кухню и, не желая думать о каких-либо приличиях, заглянул во все шкафчики в поисках чая.
Крепкий очень сладкий черный чай лучше любого кофе помогал ему собраться с мыслями и проснутся утром. И именно он сейчас был нужен ему сильнее всего. Порыскав по ящикам и шкафчикам, наконец, ему удалось найти пачку с изображением чайных листьев. Названия на пачке он прочесть не смог, так как написано оно было на незнакомом иностранном языке, но картинка не оставляла сомнений в том, что это был чай. Нетерпеливо он снял обертку с пачки и заварил чай в небольшом прозрачном чайничке. Как только он это сделал, вся кухня наполнилась бодрящим стойким ароматом.
Он сел на одну из табуреток за стеклянный столик, вплотную прижатый к панорамному окну, и поставил кружку свежезаваренного чая. От нее шел пар.
«Слишком горячо»
Хиро дожидался, пока чай немного остынет, дабы не обжечься, сделав глоток. Чтобы немного занять время этого ожидания, он уставился в окно. Оно выходило на ту небольшую аллею, где вчера его поднимал Себастьян. Это была та же аллея, по которой он ходил каждый день в школу. Он смотрел свысока за людьми, проходящими по ней. Сверху они казались маленькими и такими суетливыми, будто кучка муравьев. Он бесцельно наблюдал за ними, а настроение его под стать столь неласковой погоде было подавленное.
Он не думал ни о чем конкретном, но и сказать, что он совсем ни о чем не думал, тоже было нельзя. Сознание было сонным и мутным. В голове беспорядочно кружились мысли и пережитые во сне чувства. Но на место испытанного страха, горечи и гневного нежелания мириться с тем, что должно произойти, пришло смирение. Он изменил свое решение. Окончательно и бесповоротно. Перестав отчаянно бороться с естественным ходом вещей, перестав противиться ему.
«Так должно случиться. Этого не изменить, и это правильно. Так или иначе, он все равно умрет» – говорил он себе самому.
Он сделал глоток. Чай получился очень крепким и, соответственно, очень горьким, но именно это и было ему нужно. Сонливость ушла почти сразу, беспорядок в голове – тоже. Будто из ниоткуда, появились волна энергии и желание что-то сделать. И в таком благородном порыве он сначала умылся тут же у кухонной раковины, а позже продолжил рыскать по кухне, теперь начав с холодильника. Он хотел приготовить завтрак себе и Себу, отблагодарить его таким образом и попросить прощения за очередные причиненные неудобства. Съестного было совсем немного, но кое-что удалось найти: пару яиц, пакет молока и залежавшуюся пачку муки. Долго думать, что из этого приготовить, не пришлось. И вскоре по квартире разнесся сладкий запах блинов.
Этот запах разбудил белобрысого. Он медленно сел на постели и потер лоб. Голова трещала и шумела, а в пересохшем рту был мерзкий привкус. Ему казалось, что гравитация за эту ночь выросла раза в два. Все клеточки его тела так и примагничивало обратно к постели с невероятной силой. Каждый громкий звук, вроде дребезга посуды, отдавался в голове. Под глазами расползлись темные круги.
Поначалу, только проснувшись, он не вспомнил ночных событий, потому удивился и запаху и посторонним звукам, но, пусть и с запозданием, память к нему вернулась. С огромным усилием он оторвал себя от кровати и неуверенно побрел к кухне. Он не стал утруждать себя одеваться. Сейчас ему было безразлично, что там Араки подумает. И что с того, что в одних трусах, пусть и к такому гостю, идти неприлично? Повязки, что были на его руках и одном плече, растрепались и свисали местами лохмотьями, открывая алые только-только начавшие затягиваться раны.
Себ дошел до кухни как всегда бесшумно и, остановившись у раковины, потянулся было за кружкой, но, подумав немного, убрал руку и включил кран. Он нагнулся к раковине, опустив голову под холодную струю воды. На шум воды обернулся Араки, не сильно удивившись, так как немного да привык к его внезапным появлениям, и поздоровался с ним. В ответ же раздалось неясное мычание. Сначала Себ просто подставил свою голову под поток, но теперь, слегка извернувшись, он жадно глотал воду. Напившись, он выпрямился. Отдельные капли стекали с его волос и бежали по шее, спине, рукам, груди. За этим искоса наблюдал Араки, стоя в паре метров от него, рядом с плитой. Хиро чувствовал себя неловко и не знал, как белобрысый отнесется и к его вторжению, и ко вчерашнему происшествию, и, в общем, к нему.
«Наверно, он меня презирает. Или ненавидит. Во всяком случае, я не думаю, что он мне рад»
Себ схватил кухонное вафельное полотенце и вытер лицо, не обращая никакого внимания на Араки, не сказав ему ни единого слова, ни «доброе утро», ни «как спалось?». Не то чтобы Араки рассчитывал на эти слова, но такое безразличие сбивало его с толку еще сильнее. Он не знал, как стоит расценивать такое безмолвие. Как выражение презрения, или, может, как знак того, что он хочет, чтобы Араки ушел, а, возможно, ему действительно было безразличного его присутствие и поведение. Потому он, подражая его молчанию, не проронив ни слова, поставил две тарелки с блинами на стол напротив каждой табуретки и после, налив еще две кружки крепкого чая, поставил их рядом с тарелками.
Себастьян тихо за этим наблюдал и, как Араки закончил, сел на одну из табуреток. Араки повторил за ним. В идеальной тишине они оба позавтракали, и когда тарелки опустели, мирно пили чай, смотря в окно.
«Вкусно» – подумал Себ про себя, прихлебывая горячий чай.– «Вкусно и тепло»
Араки бесцельно смотрел на улицу. Тонкая паутинка от мороза покрывала стекло, и потому, хоть улицу и можно было разглядеть, изображение было нечетким и размытым. Внизу резвилась небольшая стайка детей. Они весело бегали, смеялись. Похоже, играли в догонялки. Но вдруг одна девочка, заметив что-то на обледенелой земле, позвала остальных посмотреть. Все сбежались к одному месту около большого лысого дерева и внимательно разглядывали что-то. Спустя немного времени та же девочка подняла то, что притянуло к себе столько внимания. Маленький темный комочек. Было сложно разглядеть что это.
«Котенок, наверно»– пронеслось в голове Араки, и неспециально он перевел взгляд на белобрысого. Тот тоже смотрел на улицу, но взгляд его был неподвижен, застыв на одном месте. Постороннему наблюдателю могло показаться, что он вовсе не дышит. Никаких движений, словно статуя, сидел он на табурете, положив один локоть прямо на стол и опираясь на него. Вряд ли он видел, что происходило на улице, и вряд ли хоть немного интересовался этим.
– Спасибо,– тихий шепот внезапно слетел с губ белобрысого.
Араки немного растерялся от неожиданности, поэтому ответил не сразу.
– Пожалуйста,– наконец, выдавил он из себя.
Вернулась прежняя тишина. Араки было что сказать, но он никак не мог решиться произнести это вслух. Просьба. Одна очень важная для него просьба. Он не знал, как отреагирует на нее белобрысый, и имеет ли он вовсе право просить о чем-либо после всего. Да и стоит ли, вообще? Может, он один с этим справится лучше, чем если рядом будет он? Может, такое лучше переживать в одиночку? Да и, в конце концов, это дело личное, в крайнем случае, семейное. Никаким боком Себастьяна оно не касается. Ведь они всего ничего знакомы, и особо близким человеком Араки его не считал. Однако он хотел, чтобы тот был рядом в этот момент, несмотря на все «может» и «если».
«И как ему об этом сказать? С чего начать?» – размышлял он, бесполезно теряя время.
Тем временем белобрысый, утомленный всеми этими разглядываниями со стороны Хиро, его неразборчивым бормотанием себе под нос и ерзаньем на стуле, встал из-за стола и ушел в дальний угол кухни. Дотянувшись до дверцы верхнего шкафчика, он что-то нашарил в нем рукой и извлек наружу. Небольшой белый чемоданчик. Он положил его на тумбу внизу и открыл. Это была простая аптечка. Араки наблюдал за каждым его движением, а белобрысый старался не обращать на это внимания. Сначала он достал несколько таблеток из разных пачек и методично, не запивая, проглотил одну за другой, а потом принялся за растрепавшиеся бинты. Ножницами он осторожно срезал старые бинты, и перед взором Хиро открылись все раны, до этого спрятанные.
Большинство из них были не слишком серьезными – мелкие, не глубокие, не задевающие ни костей, ни сухожилий, ни жизненно важных органов, хотя, наверно, они были очень неприятными. Но одна рана отличалась от других. Она была в правом плече. Большой, примерно с ладонь взрослого человека розово-красный штрих. Себастьян наскоро обработал его какой-то гнусно пахнущей жидкостью и начал перебинтовывать. Во время этой процедуры он повернулся к свету, обернувшись к Хиро полубоком. И тот с удивлением заметил, что рана эта была сквозная. На передней стороне плеча красовался точь-в-точь такой же штрих, обрамленный рваными краями.
– Что же с тобой произошло? – спросил Хиро, сразу забыв про свою просьбу.
– Хочешь совет? – неожиданно вопросом на вопрос ответил белобрысый.
– Ну?
– Никогда не дразни котяр. У этих тварей очень острые клыки.
Хиро, как и ожидалось, совсем ничего не понял, но белобрысого это вовсе и не огорчило. Он не рассчитывал на понимание и сказал это лишь для того, чтобы помочь ему развязать разговор, правда, в своей настолько особой манере, что Хиро этого не понял и, растерявшись, замолчал.
– Ты чего-то хотел?– Он решил действовать в лоб, заканчивая перебинтовываться.
– Да. Я… Не знаю, как выразиться и… Да чего я распинаюсь, ты уже все наверняка понял.– Он недовольно фыркнул и отвел взгляд.
– Все, что я понял – это то, что ты что-то от меня хочешь, но что именно я не знаю. Я не экстрасенс и, пока ты не скажешь мне прямо, я не узнаю.
– Это… В общем… Ты придешь на похороны?
– Похороны?
– Да. У нас нет родственников, и, если я правильно помню, живых друзей у него тоже не осталось, поэтому я подумал, что папа не против был бы, если ты придешь. Все лучше, чем совсем одному.
– Почему ты передумал?– В ярких бирюзовых глазах мелькнул огонек любопытства.
– Передумал?
– Ну да. Как же все то, что ты вчера мне наговорил? Как же «я не буду его убивать» и «я же останусь один»?
– Я просто хочу, чтобы он не страдал больше. В смысле, он ведь и так умрет, верно? Хватит, я больше не могу… Хочешь, осуждай меня. Давай.– Его бесила вся сложившаяся ситуация. Он не привык делиться с кем-то тем, что на душе, и ждал лишь порицания в свой адрес. В конце концов, ощущения, что он поступает правильно, у него не было. Наверно, впервые в его жизни у него не было уверенности в этом. Еще и просьба эта. Его гордость была уязвлена до невозможного.
– Я и не думал тебя осуждать за это. Нужно много сил и смелости, чтобы вот так отпустить того, кого любишь. Тут не осуждать, а восхищаться надо. Если честно, я на тебе уже крест поставил. Я думал, что ты, как и та бабка, принесешь себя в жертву «правильности», «порядочности» и прочей ерунде. И потеряв все, до конца жизни будешь сожалеть об этом. Но, похоже, ошибся.– Он закончил бинтоваться, закрыл с громким щелчком белый чемоданчик, убрал его на место и продолжил говорить чуть погодя.– Я приду на похороны, мне не сложно. И, если что-то еще нужно, не стесняйся, проси.
– Х-хорошо.– Хиро был удивлен.
И вновь тишина. Разговор закончился и Хиро отвернулся обратно к окну. Компания детей уже куда-то исчезла. Теперь аллея была абсолютно пустынна. Казалось, будто вся жизнь покинула это место. Голые мертвые деревья, сухая желтоватая трава на обледенелой земле, ни голубей, ни ворон, ни какой-либо другой привычной уличной живности и неизменное густо-белое небо.
«Интересно, а бывало ли здесь когда-либо солнце?»
– Когда?– разорвал белобрысый своим вопросом затянувшееся молчание.