Не знаю, как долго я бежал, прежде чем заметил, что грудь все ещё в моей руке, но, когда это случилось, она была уже едва теплой. Я быстро огляделся. Я был на мосту, и он был пуст. Я подбежал к мостовому заборчику, отделяющему дорогу от бурлящих вод сибирской реки, и остановился, перебирая кусок плоти в руке. «Что же делать?». Я посмотрел на воду, потом на грудь и размахнувшись что есть мочи кинул остывший кусок подальше в воду. В воздухе он был похоже на кусок мяса, не более. Только я знал, что это был запретный плод ночной сорочки. Самая нежная часть девушки беззвучно, без брызг вошла в воду и исчезла в бурлящем потоке реки. Я облегчено выдохнул, но потом заметил, что грудь всплыла! «Блять!». Я быстро перелез через заборчик, но прыгнуть решился не сразу, лишь когда грудь почти скрылась из виду я спрыгнул.
Холод. Первое что я почувствовал был холод. Острый и колющий, как розовые шипы, он пронзал мою кожу, проникая в поры и сводя мои мышцы. Телодвижения были мне непосильны. Моё тело остывало, и я чувствовал это. Это приятное чувство. Словно погруженный во льды после невыносимой, изнуряющей жары, я получал наслаждение от постепенно изводившего меня холода. Резкий перепад температур отзывался легким покалыванием или пощипыванием, будто тысячи радио и телепомех у тебя под кожей. Не помню, как долго это продолжалось, но помню, как резко и бесцеремонно моё тело пронзило судорогой. Приятного мало. Радует одно – боль я ощущал не так явно.
Серый шум. Я слышал только серый шум. Меня вертело, переворачивало, бросало из стороны в сторону, как головокружение. Вода бурлила и хлестала по лицу, залезала ко мне под одежду, пробиралась под кожу. Определить, где начинаюсь я во всей это свистопляске Сибирской реки было невозможно. Мое тело стало частью потока, и где-то в нем еще беспомощно барахтался я, как вдруг…удар. Что-то тяжелое тупо приложило меня по голове. Я зажмурился и, хотя меня мотало, как лист в осеннем порыве, появилось стойкое ощущение неподвижности, и я услышал бесконечный писк, напоминающий неподвижную, но точно бегущую, прямую. Будто помещенный в масло или формалин, я лишь еле ощутимо покачивался от прикосновений воды, испуская плотные пузырьки воздуха. Застывший в воде, как насекомое в янтаре, я слегка приоткрыл один глаз и улыбнулся черному бесформенному предмету, который быстро приближался ко мне. «Конец», -мысленно проговорил я, прежде чем отключился. Прошло полторы минуты как я спрыгнул, но казалось позади целая жизнь. Глаза мои закрылись и остался только писк тишины.
Очнулся я в больнице глубокой синей ночью. В палате храпели минимум двое. В окно нагло таращилась луна и я отвернулся. Мне было стыдно. Стыдно перед собой, перед луной, перед рекой и перед больничной палатой. «Вопль…ты победил». Сосед подавился храпом, замолчал, но после снова захрапел.
Всю ночь я смотрел куда-то в темноту, где мерно поднималась одеяло. На утро медсестра рассказала мне, что тот черный бесформенный предмет оказался человеком. Случайным прохожим, каких миллионы. Увидел…и спрыгнул, поспешил на помощь. Достал меня, вызвал врачей и исчез. «Вы не переживайте! Такое часто бывает, когда, особенно утром, на работу спешат. Спасли и ушли – обычное дело. А теперь давайте, надо укол сделать».
После укола медсестра спросила, как я оказался в реке. «Дела…главное не волнуйтесь, мы вас поправим. Отдыхайте!». Забрав утки у моих соседей, она ушла. Через пару дней меня перевели в другое отделение. «До полного восстановления побудите здесь.» С того дня прошло уже четыре месяца. За это время успело пройти лето, успел растаять тополиный снег, а у меня появились морщины и ноют суставы. Когда я слышу вопль за стенкой, я тихо улыбаюсь и повторяю про себя: «До полного восстановления осталось один…два…три…один…два…»