Дух подростка

Как-то переизбранный президент моей родной страны дал тур по городам, я был с отцом и его лучшим другом Александром. Была зима и все столпились в ряд у дороги, мы еле протолкнулись, чтобы видеть дорогу, по которой должен был проехать президент. По пути Александр сильно критиковал власть и этого президента, он буквально не мог остановиться и, стоя там, продолжал это делать, впрочем, большинство людей, находившихся там, делали то же самое. Обстановка была напряженной и полицейские, стоявшие по сторонам вдоль дороги, нервно переглядывались, готовясь к худшему.

Когда дорогу перекрыли, и вдали показались черные машины, все умолкли, наступила тишина, мне показалось, что люди будто перестали дышать. Черные злого вида машины с синими мигалками ехали на большой скорости и сигналили очень громким звуком, который не похож на типичный сигнал машин, мне заложило уши. Серьезные лица людей в этих машинах, разглядывающие толпу, смущали и, наконец, показалась длинная черная машина с флагами на капоте.

Я увидел руку из машины, которая неохотно приветствовала собравшихся людей. И тут все люди стали радоваться, Александр, незадолго до этого критикуя президента, радостно улыбнулся и помахал рукой в ответ быстро проезжавшему улыбчивому мужчине в черном пиджаке, белой рубашке и ярком красном галстуке. Я был поражен, как изменились люди, столкнувшись с тем, кого так яро унижали. Под приглушенные звуки, из-за моих заложенных от ушей, я увидел этого седого мужчину, который так широко улыбался мне и медленно махал рукой. Наблюдая за ним, будто в замедленной съемке, я твердо решил в тот день, что стану его подобием, тем, кому при встрече все улыбаются, а за спиной ненавидят, это казалось мне забавным.

– Ну что Александр, понравился президент? – спросил с сарказмом мой отец.

– Это был лишь знак приличия, не более, – ответил с недовольством Александр и мой отец рассмеялся.

Александр примерный семьянин, протестант, шесть детей, был лучшим другом моего отца, они даже братались по крови, также он был коллегой моего отца, они всегда работали вместе. У него был большой дом, меня часто отправляли к ним в семью, когда родители были заняты. Это очень весело, когда в доме так много детей. Жена Александра Лилия была доброй и терпеливой женщиной, когда кто-то проказничал, она всегда переводила все в шутку. Мне нравилось в этом уютом доме, там всюду была легкость и детский смех. В такие моменты я жалел, что я не из многодетной семьи. Когда растешь в большой семье – это внушает уверенность, что бы ни случилось, у тебя есть многочисленные родные люди, которые не дадут пропасть, это обнадеживает. В такой компании никогда не бывало скучно, разве что ночами, когда заставляли спать.

Их дом находился рядом с протестантской церковью, они следили за порядком в ней. Небольшое кирпичное здание имело большое крыльцо, заходя, ты сразу замечал широкий проход, между которым в ряд стояли лавочки, и небольшую сцену с трибуной, с возвышавшимся над ней крестом. Когда начиналось собрание членов церкви, детей выгоняли во двор и следили из окон чем они заняты, мы слышали молитвы и яркие песни, от которых становилось приятно на душе.

В редкие моменты, пока взрослые готовились к очередному собранию, создавая декорации, например, на рождество мы имели возможность помочь и подолгу находиться внутри. Я часто вставал за трибуну и представлял, что даю какую-нибудь радостную речь на весь мир, и от радостного гула людей мне закладывает уши. Стоя на сцене, я улетал мыслями куда-то вдаль и реальности не существовало, я был на вершине мира, звездой в далеком космосе, которой люди могут только восхищаться, зная, что никогда не прикоснутся к ней и не увидят вблизи. Я грезил славой.

В шесть лет мне поставили диагноз – гиперактивность. Я думал, что все дети такие, активные, яркие, неусидчивые. Я не мог просидеть на одном месте и минуты, я сводил родителей с ума. Маме ничего не оставалось, кроме того, как сводить меня к врачу. Мне выписали лекарства, которые совсем не помогли, а усугубили положение, мне казалось, что я взорвусь. Мне выписали еще лекарств, и, таким образом, с утра я пил пару таблеток, в середине дня еще одну и пару перед сном, они отличались цветом и формой. Родители думали, что это мне помогает, но я знал, что они лишь успокаивают меня на время, я становлюсь спокойным и сонливым внешне, а внутри меня в области груди все по-прежнему пылало. С лекарствами я познакомился довольно рано, мне нравились эти разноцветные штучки, которых было так много, я их расценивал как конфеты без вкуса и запаха. Думаю, они оставили в моем организме что-то непередаваемое словами, что-то на химическом уровне, какой-то значимый след, внутри, прямо в душе, настораживающее чувство бремени, смешанной с эйфорией, и, в то же время какой-то гармонией.

Не забывается детский сад, яркое, шумное место, где почти всегда весело, где все вокруг тебе улыбаются, воспитатели, повара, родители детей. Где еда самая вкусная, где дневной сон как наказание, ты просто впитываешь окружающую среду, которая излучает тепло. Когда дети становились немного взрослее, родители были рады поскорее отдать свое дите в сад, кто-то – потому что у них было много работы, другие – для скорейшей социализации, – чем раньше ребенок начнет существовать в социуме, тем быстрее начнет развиваться и готовиться к жизни в обществе или банально для того, чтобы отдохнуть от родительских обязательств.

В саду было всегда весело, пока не наступал дневной сон и всех гнали спать, и неважно, хочешь ты этого или нет. Часто, лежа в кровати, я наблюдал за солнцем, в прохладные периоды солнце какое-то особенное, его свет не такой яркий, как летом, он становится желтее и имеет теплый оттенок. Наблюдая за солнцем, небом, облаками и мирно спящими детьми, я чувствовал уют и покой.

В холодное время года солнце садится раньше, и я наблюдал за закатом, часто не засыпая и вовсе. Помню, как наблюдал за морозными узорами на окнах, я никак не мог понять, откуда они берутся и мог рассматривать их часами. Воспитатели думали, что я отсталый, они же взрослые, они не могли понять, как можно так любоваться и наслаждаться закатом и морозными узорами, они насмехались надо мной. Непонимание простого, делало мир полным чудес, намного лучше не понимать, что происходит в мире, не понимать проблем в твоей семье, не осознавать, о чем говорят взрослые, а просто существовать и видеть мир таким, каким позволяет его видеть твое развитие, а развитие в первые годы жизни – это вера в чудеса и только в добро.

Врезалось в память, как на прогулке в саду я внезапно увидел своего отца с коллегой Александром, я будто просто повернул голову, а они уже стояли у забора. Отец заехал попрощаться со мной перед очередной командировкой, этот с виду простой момент отложился теплым потоком в моих воспоминаниях, что спустя много лет греет мою душу.

За полгода до выпуска из детского сада я сдружился с Аристархом, застенчивым с виду блондином, но очень избалованным положением своего отца. Его отец был большим начальником в управлении нашего города и при этом очень нервным. Когда его сын обижал девочек, а те жаловались родителям, которые хотели проучить Аристарха, его отец приходил и делал виновными всех, кроме сына. Наблюдая за его криками, с красным и сморщенным лицом, я не мог понять, что с ним, почему он говорит в такой манере и почему его лицо такое сморщенное. А когда кто-то обижал Аристарха, его отец, имея широкие габариты, буквально уничтожал обидчика, стоя перед ним и крича на него своим звонким басом. Жалкое зрелище, обидчик хотел провалиться под землю, бедный ребенок, но перечить ему никто не мог или не хотел, он же наделен привилегиями. Это был первый раз, когда я почувствовал несправедливость и безнаказанность влиятельных людей.

Помню, мой отец говорил, что отец Аристарха плохой человек и что лучше не стоит иметь дела с его сыном, потому что, если мы что-то натворим, виноватым сделают только меня. А я же, напротив, очень хотел дружить с Аристархом, наверное, потому что я хотел его контролировать, многие безумные идеи этого избалованного ребенка я пресекал, подавляя его замыслы какой-то игрой или чем-то полезным, он всегда прислушивался ко мне.

Я убежден, что в целом детей учат злиться, обманывать, кричать, негативным чувствам, эмоциям и манерам поведения взрослые. Наследственность, конечно, играет роль, но не столь важную, окружение и воспитание – вот что создает индивидуальность. Рождаемся мы чистыми, искренними и жаждем любви, гармонии и красоты, но мир взрослых ломает в нас почти все хорошее, он вынуждает играть по их правилам. Нельзя любить всех, а все не будут любить тебя, вот что грустно.

В те моменты, когда Аристарх чудил, я всегда был с ним рядом и невольно становился соучастником и виновным вместе с ним, наказание было в саду одно, и это перевод в другие группы. Воспитатели, вероятно, думали, что из-за смены обстановки нам будет неловко и от этой неловкости мы там расстроимся и забьемся в угол, жалея о содеянном, но мы и там находили чем заняться, – знакомились, боролись, ломали игрушки.

Аристарху было все равно, знает ли он человека или видит впервые, он был очень напористым и мог мило играть с ребенком, а через минуту доводить до истерики, у него было будто раздвоение личности. Дело дошло до того, что нас отправили в начальную группу, то есть к самым маленьким, дети, которые толком не научились ходить, должны были успокоить наш пыл. Под присмотром воспитателей мы просто пялились на этих неуклюжих детей, мы унывали, и воспитатели обрадовались, думая, что нашли нам управу, но ненадолго. Нас стали забавлять эти неуклюжие дети, вечно с улыбкой и таким счастливым, будто изучающим тебя взглядом, нам там было как-то спокойно и весело, Аристарх даже начал нянчиться с ними, и, вроде как, воспитатели успокоилось и стали к нему более снисходительны, а он в ответ стал вести себя более сдержанно.

Отец Аристарха давал воспитателем свободу в плане воспитания и наказания за проступки своего сына, но при этом все равно никогда не признавал, что его сын может быть виновником чего бы то ни было. Когда нас разделяли, Аристарх сходил с ума и крушил все вокруг, воспитателям ничего не оставалось, кроме того, как пойти ему на встречу и разлучить нас могли только родители, забирающие нас по домам.

Однажды на прогулке мы с Аристархом скучали в маленькой железной машинке, ими был напичкан наш сад. Квадратная железная машина с большими фарами, окрашенными в красный цвет, имела кабину и сиденья, куда вмещались двое, а позади кузов, в который усаживалась детвора. У нее был крутящийся железный руль, можно было сесть за него и воображать, что едешь и весь мир несется перед глазами. Аристарх, севший за руль, бешено его крутя, стал размышлять:

– Было бы здорово так ехать не тут, а взять машину у отца, она огромная и вся черная, – я рассмеялся.

– Так рулить точно нельзя и, кроме этого, твои ноги не достанут до педалей, – заявил я с уверенностью, Аристарх задумался и рассердился.

Мы услышали, как до нас доносятся голоса девочек, которые шли с мороженым за забором. Наблюдая за ними, нам тоже захотелось чего-нибудь сладкого, Аристарх достал из кармана деньги.

– Смотри, я их давно таскаю из шкафа, мои родители даже не замечают, – я опешил, но желание поесть сладкого затмило все.

– Пошли в супермаркет, тут есть один недалеко, я туда часто бегаю за газировкой, – недолго думая, вымолвил я.

Запретный плод сладок, не так ли? Мы забежали за веранду, убедившись, что рядом никого нет, перелезли через забор и убежали к ближайшему дому, там и был супермаркет. Мы купили газировки, жевательных конфет, чипсов и зашли в подъезд в доме напротив нашего детского сада. Между этажами в пролетах были кладовки, между шестым и седьмым этажами мы нашли открытую дверь кладовки, войдя в нее и закрыв дверь, мы стали есть и наслаждаться своим побегом и тем, что вкусили что-то запретное. Страх одновременно перемешивался с радостью, в этой маленькой кладовке мы чувствовали себя на вершине мира.

В это время нашу пропажу обнаружили, в сад приехал отец Аристарха, поднялась паника на весь сад, позже и на весь район, а потом и на наш маленький городок. Его отец был связан с силовыми структурами и нас во всю уже через полчаса искала полиция по всему городу, насколько я помню, был даже объявлен план «перехват». Дурачась, мы просидели там около часа, пока не явилась старая женщина и не выгнала нас с паникой. Подавленные мы вышли на улицу и направились в сад, но не успели мы дойди до входа в сад, как к нам подъехала полиция. Серьезные мужчины в черной форме вышли к нам, один из них достал фотографию и, посмотрев на нее и на нас, посадил нас в машину, Аристарха в салон, а меня в клетку позади машины, я просто перестал что-либо чувствовать в этот момент. Мной овладел страх, когда я увидел, что там уже сидел молодой парень лет шестнадцати.

– Только попробуй его обидеть, – сказал полицейский сидящему угрюмому парню, он был рыжим, крупным, с тату паука на руке, во всем черном, рваные черные джинсы, черная толстовка и темные кроссовки на большой подошве.

– Что вы творите, ему же лет пять, ломаете жизнь с рождения так же, как и мне, ненавижу вас! – стал кричать этот рыжий парень, пытаясь при этом выпрыгнуть из машины. Полицейский его ударил дубинкой, как мне показалось, слабо, но рыжий парень упал, крича от боли. Полицейские закрыли нас, хлопнув дверью, и под звук закрывающегося замка и бьющимися ключами об дверь, я сел в углу и уставился в пол еле сдерживая слезы. Рыжий парень встал как ни в чем не бывало, отряхнулся и нагло закурил. Я думал, он злой преступник и что он будет издеваться надо мной, мое сердце замерло, я наблюдал, как с пола поднималась пыль, когда машина подпрыгивала на кочках, и не верил, что это происходит со мной. Медленно выпуская дым, рыжий парень заговорил со мной.

– Тебя за что взяли, малой?

Я боялся ответить, но, подняв взгляд и увидев его циничные, спокойные, выразительные голубые глаза, я расслабился, мне захотелось ему доверять, я неуверенно ответил:

– Я сбежал из садика, – сказал я с детской наивностью.

– Серьезно?! – он громко рассмеялся и смеялся будто бесконечно, пока полицейские не ударили по стенке с той стороны. Когда был удар, рыжий парень резко стал серьезным и наклонился ко мне.

– Это очень серьезное преступление, я думаю, ты будешь сидеть в тюрьме, пока не состаришься. Я очень сожалею, малой, – сказал он, положив свою руку мне на плечо, я ужаснулся и просто замер, смотря ему в глаза цвета неба. – Да шучу я, ничего тебе за это не будет, тебя просто пугают. Не верь, что бы тебе они не говорили, – с легкой ухмылкой заявил он.

Я так расслабился, будто я снова в саду на кровати, вокруг меня спящие дети и из окна видно закат.

– Послушай, не стоит нарушать их правила, – внезапно серьезно заговорил этот парень, указывая в сторону, где сидели полицейские. – Иначе будешь никем в этом мире. Тебя смешают со всяким сбродом и какой бы ты ни был, ты ничего не докажешь, тебя сломают. Если ты ошибся один раз, то никто не даст тебе второго шанса, так со многим в жизни, запомни, малой, – я заметил, как его глаза покраснели и стали влажными, в этот момент мы остановились и дверь открылась.

– Удачи, малой, не чуди, – пожав мою маленькую руку своей огромной с тату пауком, сказал мне рыжий парень. Я посмотрел на него с гордостью и его голубые глаза приобрели радостный вид. Меня потянул полицейский и прежде, чем двери захлопнулись, я увидел ухмылку рыжего парня, такой искренней ухмылки я не встречал больше никогда в жизни. Я запомнил его слова на всю жизнь, именно такие события и встречи формируют нас, особенно когда ты ребенок и твоя индивидуальность очень гибка.

Я увидел Аристарха, он был спокоен и его вид успокоил меня.

– Что там было сзади? – с трепетом спросил он.

– Там было темно и грязно, – с равнодушием ответил я.

Полицейские повели нас в белое здание с большим колоннами.

– Тут работает мой отец, поэтому мы в безопасности, – я ужаснулся, зная его отца, как он срывается, делая виноватыми всех кроме сына.

В здании пахло старым деревом, мы шли по лестнице, и я все больше чувствовал ожидание взрыва от его отца. Сначала появилась какая-то женщина.

– Ну слава Богу, зачем ты так пугаешь отца, ты цел, Аристарх?

Аристарх кивнул головой и прошел в кабинет, а за ним и я. В кабинет его отца открылась дверь и за ней еще одна, я такого раньше не видел и подумал, зачем тут так много дверей, видимо, тут что-то скрывают или кого-то боятся. К моему удивлению, первого в этом кабинете я увидел своего папу. Он сидел с задумчивым лицом перед чашкой кофе с отцом Аристарха. Увидев меня, он кинулся ко мне и обнял. Тут мне стало плевать на все, кроме него, я почувствовал покой и безопасность.

Аристарх стоял с невинным видом, его отец встал со стула и грозно смотрел на него около минуты, при этом тяжело дыша. Пока мой отец осматривал меня, чтобы удостовериться, что я в порядке.

– Где был, сынок, кто дал тебе право сбегать? Чем ты думал? Это все твой друг, он тебя подговорил? – его отец, напыщенно смотря на меня, ожидал, когда я скажу, что всему виной только я. В целом идея была моя и я замер в ожидании, что на меня сейчас обрушится его гнев.

– С чего бы это виноват мой сын? – сказал мой отец, добрый, чувственный, задумчивый, но он всегда мог дать отпор.

– Мой сын не мог сам пойти на такое, и вообще, когда они стали дружить, я думаю, мой сын стал портиться, – заявил с гордым видом отец Аристарха.

– Это все придумал я, – тихо сказал Аристарх, я замер и решил, что не буду молчать и сваливать всю вину на Аристарха.

– Это все я, мы просто хотели сладкого и сбежали, чтобы купить его и поесть, – заявил я с дрожащим голосом.

– Ну вот, что и требовалось доказать, – цинично сказал отец Аристарха, смотря на меня и моего отца.

– А откуда у вас деньги на сладкое? —спросил мой отец, я знал, что Аристарх их взял без разрешения и молча опустил взгляд.

– Я взял деньги в шкафу, чтобы купить сладкого, и я все это придумал. Я люблю сладкое, а ты мне его почти не покупаешь. Одному мне было идти страшно и я пошел с другом, потому что с тобой не идти хотел, ты не разрешил бы мне сладкого, – истерично и с детской наивностью сказал Аристарх, его отец опешил.

– Конечно бы не разрешил, ты его ешь тоннами, так много нельзя его есть, сынок, – спокойно сказал его отец. Я был поражен, что его отец умеет быть спокойным в таких ситуациях, возникла неловкая пауза.

– Ладно, спасибо вам за поиски, пожалуй, мы пойдем, – сказал мой отец, прощаясь с отцом Аристарха, который сказал, чтобы меня воспитали дома ремнем, из-за чего я очень напрягся.

Перед выходом я посмотрел на Аристарха с сочувствием, а он мне улыбнулся, улыбнувшись в ответ и осознав, что ему ничего не грозит, я шел с чувством радости, слова Аристарха показали, что он хороший и верный друг. Он мог с легкостью все свалить на меня и выйти сухим из воды, но, зная своего отца, сделал виновным себя, чтобы мне не досталось.

Я боялся гнева отца, по дороге домой он ехал задумчиво и внезапно затормозил.

– Не делай так больше. Никогда! Я очень переживал, больше так не поступай, даже не ради себя, а ради меня и мамы. Обещаешь?

– Да, – неохотно сказал я.

– Обещаешь? – переспросил отец.

– Да, – мой ответ звучал увереннее.

– Обещаешь?!

– Да! – уже чуть ли не крича сказал я.

– Ты трижды обещал! – показывая указательным пальцем, сказал отец, и мы тронулись. Задумавшись, я ехал, осознавая, что мой отец самый лучший в мире и я никогда его не подведу.

На следующий день Аристарха в саду не было, на прогулке я услышал знакомый звук самострела или как его еще называли рябиноствол. Это приспособление, берется напальчник (медицинский, или медицинская перчатка), горлышко от пластиковой бутылки. Затем отрезается горлышко от пластиковой бутылки, оплавляются края на огне (чтобы не царапалось и не рвало резину), натягивается на резьбу напальчник. Все готово. Лучшие патроны – черная рябина, Боярка (мелкая) или обычная рябина с крупными сочными ягодами. При отсутствии ягод можно использовать бумажные шарики, скатанные или жеванные или камешки (но они рвут резину). Если вы соберетесь создать его, то умоляю – соблюдайте меры предосторожности при стрельбе и не стреляйте в живых существ!

Наш детский сад находился на возвышенности, с южной стороны сада была дорога, она проходила между садом напротив который был для детей до 3-х лет. Дорога вела во двор и там редко, но проезжали машины, и перед забором в нашем саду вдоль дороги была веранда из трех бетонных плит с крышей, покрытой шифером, плита по центру была с круглыми отверстиями, их было три вдоль на уровне груди, из них Аристарх стрелял из самострела по машинам. Странно, мы так часто делали, но никто никогда не тормозил, хотя мы вроде не промахивались. Я подбежал к Аристарху с радостью.

– Почему тебя не было утром, тебя наказали?

– Нет, вообще ничего не сказали, – хмуро сказал он.

– Ну ладно. Как стрельба, попадаешь? – спросил я, решившись отвести тему, я видел, что он расстроен.

– Ну… Меня забирают из этого сада.

– Почему? – я был шокирован тем, что только вчера понял, что он мой лучший друг, а сегодня теряю его.

– Отца повысили и переводят в другой город, мы переезжаем, – я потерял дар речи и меня захлестывала грусть, Аристарх злостно стрелял, пока напальчник не порвался.

– А этот город далеко находится?

– Да, очень. Дай мне свой адрес, мама сказала взять его у тебя. Я дружу тут только с тобой, остальные думают, что я придурок, – он загрустил еще больше после этих слов и опустил глаза.

– Может, так и есть, и мы два придурка, – я хотел поднять ему настроение, хлопая его по плечу, и он натянуто улыбнулся.

– Завтра будь тут с записанным адресом.

– Да, конечно, я буду тут.

Мы попрощались, и он убежал в административный корпус. Я был рад, что он возьмет мой адрес, это подтверждало, что мы лучшие друзья. Он вовсе не был глупым, он просто был избалованным положением своего отца, он прекрасно видел, как ведет себя отец и знал, что ему многое сойдет с рук. Мне было одинокого в тот день, я остался совсем один, другие дети даже не подходили ко мне, наверное, они опасались меня, даже несмотря на то, что Аристарха не было рядом.

На следующий день на прогулке я был там, я ждал, чтобы отдать ему адрес и игрушку на память. Оловянный солдат, в этой игрушке было что-то таинственное, она была очень старой и всегда вызывала у меня непонятные, но приятные эмоции. Аристарха не было долго, я прождал больше ожидаемого, за мной пришла воспитательница.

– Пора идти на обед.

– Я не пойду, я жду своего друга! – уверенно и цинично сказал я.

– Аристарха? Вчера его отец забрал все документы, они еще вчера уехали в другой город, – я задумался, но не хотел ей верить и не сдвинулся с места.

– Как знаешь, я отложу еды и вынесу тебе ее сюда, можешь ждать, но не уходи, чтобы я видела тебя в окно. Ты же не хочешь, чтобы тебя снова искала полиция!

Я стал терять надежду, но не хотел ей верить, не покидая места встречи, но Аристарх так и не пришел. Наступил вечер и за мной пришла мама, было глупо уже ждать и полностью опустошенный я ушел, смотря на оловянного солдата и понимая, что теперь эта игрушка стала мне ненавистна. Я оставил ее в песочнице, может кому-то она принесет еще радость.

Я долго думал, что могло пойти не так, о том, что меня мог забыть Аристарх не могло быть и речи. Это все его отец. Точно! Он все устроил, он же говорил тогда в кабинете, что якобы я на Аристарха плохо влияю. Аристарх мне часто снился, я скучал. Так я потерял своего лучшего друга, едва его приобретя. Время летело и детский сад остался позади, но воспоминания о нем засели на вечно.

От скуки я с друзьями часто ходили гулять в заброшенный детский сад. На нашем районе их было два, власти сочли видимо нецелесообразным, иметь на небольшом районе два сада и закрыли один для продажи. Покупать его никто не стремился, там заколотили окна и двери, нечто светлое стало чернее космоса. Здание стало быстро разрушаться, краска стала облезать, весь развлекательный инвентарь, качели, лазелки, фигуры животных, на которых так любили развлекаться дети, увозил грязный темный грузовик. Смотря на это, мы испытывали чувство разочарования и тревоги, ведь все в нашем дворе ходили в этот сад. Этот сад был вроде начальной точки, второй сад напротив был для детей постарше. Здание быстро стало мрачным, тихим, обросло высокой травой и кустами. Только веранды, с которых сняли шиферную крышу, оставив бетонные блоки, напоминали о былом прошлом, о том, что когда-то тут был детский сад, где было ярко, весело, звучал искренний детский смех и все кругом было ухоженно и красиво.

Мы входили в этот сад и невольно каждый всматривался в заколоченные окна и разглядывал двор, вспоминая свое нахождение здесь, которое было будто совсем в другом измерении, в котором рай оказался адом. Нам нравилось, что там было тихо и совсем не было взрослых, мы днями сидели там и просто прожигали время, но нам не было скучно, это место завораживало и давало необычные чувства, будто в этом здании была тайна, которую не дано было разгадать. В кустах росла черная бузина, летом мы объедались этими ягодами. Там была особая атмосфера и мы не могли прожить и дня, не сходив в это серое, забытое, мрачное, но такое манящее место. Часто старшие дети устраивали там драки, это место стало решающем в конфликтах, ведь там никогда не было неугодных людей, от которых нужно было что-то скрывать. Там был дух бунтарства, скрытности и безнаказанности.

Была весна, мы пришли в заброшенный сад пострелять по оставшимся не заколоченным окнам из пистолета с пластиковыми круглыми пулями, естественно, стекло не билось, но сами попытки развлекали нас. Мы заметили у крыльца мужчину, на котором была грязная одежда. Серый классический когда-то красивый костюм на нем был грязнее, чем наша одежда после игры в царя горы, под пиджаком ничего не было, потасканные синие кеды, борода и длинные растрепанные волосы, по его виду легко можно было понять, что скитается он по улице долгое время. Он стоял, облокачиваясь на небольшие перила крыльца, через которое не так давно выходили на прогулку радостные дети.

– Что вы тут забыли, дети? – очень медленным тембром спросил этот бедолага.

Мы напряглись, но нам не было страшно, он же еле стоял на ногах. Как бы пьющие люди не пытались быть грозными, они смотрятся смешно, их кривые лица, с обвисшей, бледной, резко постаревшей кожей и совершенно ничего не осознающие глаза никак не могут внушить страх, минимум смех, а максимум отвращение.

– Гуляем, это наш сад. Если сюда придут старшие, они тебя изобьют и будут издеваться, лучше уходи, – с осторожностью сказал Альберт. Альберт был блондином, волосы на котором стали темнеть и создавался эффект мелированых волос. У него был звонкий голос, и он часто говорил обо всем, чем угодно, буквально обо всем, что видит, замолчать было для него просто невозможным. Он всегда говорил – трындеть это талант.

– Ваш? Если вы в него ходили это не значит, что он ваш. Пускай приходит кто угодно, я ничего и никого не боюсь, я всем смотрю прямо в глаза, – грозно сказал он и выпил из прозрачной бутылки, скрючив свое лицо в смешную физиономию, нас это рассмешило.

Мы не понимали, зачем люди пьют алкоголь, мы в то время особо не понимали, что это, для нас это была тухлая и мерзкая на запах вода. Никогда дети не станут пробовать алкоголь добровольно, он противен, невкусен и им незачем получать эффект опьянения. Когда ты мал, то счастлив и опьянен наивностью, радостью и многим тем, что люди, будучи взрослыми, утрачивают. К слову, это большая проблема, что взрослые забывают, что когда-то тоже были детьми.

Алкоголь врывается в основном в жизнь подростков, потому что запретное становится как бы дозволенным, в этот период спешишь жить и только это мотивирует пробовать алкоголь, только то, что миг назад было запретным, а теперь ты держишь этот напиток у себя в руках. Временная эйфория становится для многих буквально смыслом жизни. Это ошибка, и «кайф» быстро пройдет, останется лишь затуманенный мозг, замедленная реакция и неимоверная тупость в мышлении. Можно пить максимум пару раз в месяц, зная меру, только тогда алкоголь приносит хоть какое-то удовольствие и даже пользу для организма. Разрушить личность алкоголем, стать зависимым и уродливым – плевое дело, это страшное оружие, которое сгубило тысячи жизней, среди которых были достойные люди.

– Их сад, теперь он ничей, теперь это просто забытая пустая коробка и вам тут делать нечего, – нам было понятно, что он пьян и ничего не сможет сделать, стало интересно, что он будет делать дальше и как себя вести. После недолгой паузы, он, снова выпив, сморщившись и уставившись в бутылку, задумавшись сказал: – Жена выгнала меня, дочь меня ненавидит, а я ненавижу себя, – с отчаянным голосом он сказал, подняв взгляд куда-то вдаль.

Нам стало его жаль, в его взгляде виднелось что-то человеческое и добродушное. Только один Альберт засмеялся и мы, смотря на него серьезным взглядом, убрали с его лица улыбку.

– Зачем ты пьешь? – спросил я, не понимая, зачем пить эту отраву.

– Так легче, тебе этого не понять, уйдите прочь, я хочу быть один.

Я отозвал всех в сторону и попросил зайти домой и взять из еды все, что они смогут, хотелось как-то помочь.

– Мы вернемся и принесем тебе еды, тебе станет лучше, – сказал я бедолаге и, кивнув, помогая себе дрожащими руками, он лег на крыльце.

Все разбежались за секунду. Это было для нас неким приключением, помочь бедолаге. Забежав домой, я увидел мать, смотрящую телевизор. Я зашел, крикнув что хочу попить воды, открыл тихо холодильник, увидел жаренную курицу и взяв немного, а еще картофеля и хлеба, сделав все предельно тихо и заботливо уложив еду в красный контейнер, я с радостью направился в заброшенный сад, наверное, впервые за долгое время я чувствовал радость, бежав в это мрачное забытое место.

Придя на место, я увидел, что все уже были в сборе, бедолага спал и все стояли перед ним. Никто не взял ничего стоящего, одни лишь конфеты, хлеб, бутылки с водой. Константин, самый коренастый парень и вовсе принес одну конфету, уверяя, что больше ничего не нашел, но его губы, на которых был шоколад уверяли в обратном. Константин всегда был с голодным взглядом, в начальной школе он быстрее всех съедал свою порцию в кафе и выпрашивал еду у остальных, многие не хотели есть и ему отдавали порции целиком, меняя свои тарелки на опустошенные им, пока учителя были отвлечены, в эти моменты его глаза горели и он поедал порцию за порцией в надежде, что добрые повара дадут ему добавки, что случалось, но далеко не всегда. Женщины повара с их микроскопическими зарплатами часто были вынуждены воровать продукты, чтобы кормить семьи, и часто порции были меньше, чем были положены, и когда дети просили добавки, повара, смущаясь, опускали взгляд и отказывали. Сейчас я это понимаю, но не осуждаю, у них, можно сказать, не было выбора.