Великие авантюры эпохи

All Time Loser is for Boozer

Именно живя на природе, Китинг близко познакомился с творчеством ещё одного художника, оказавшего на него не меньшее влияние, чем Гойя, Дега и Рембрандт в своё время. Один из альбомов, подаренных Китингу юными учениками, был посвящён работам Сэмюэла Палмера. Палмер – блестящий английский живописец-самоучка XIX века, чьи работы испытали сильное влияние Уильяма Блейка; превосходный пейзажист и иллюстратор. Особое место в его наследии занимали акварели: он был настоящим мастером.

Китинг потратил некоторое время, «примеряясь» к работам Палмера; на него немало повлияли пасторальные деревенские пейзажи, в которых они жили вместе с Джейн. В конце 1960-х, уже в Суффолке, Китинг наконец-то созрел для того, чтобы произвести на свет новую партию Sexton Blake – фальшивок; обзавелся бумагой и картоном XIX века. Кроме того, он разработал и технику, которая позволила бы ему имитировать старую акварель: он смешивал краски с древесной смолой, а затем окунал в лак. В 1970 году он написал 20 акварелей в стиле Палмера на один и тот же сюжет: пейзажи вокруг деревни Шорхэм, в которой одно время жил художник.

С самого начала картины готовились на продажу; хотя Китинг и будет это потом отрицать, рассказывая, что он написал их, желая отдать дань уважения любимому художнику, а не для того, чтобы они оказались проданными в одну из лондонских галерей. Ему вторила и Джейн, заявляя, что всё вышло случайно и против их с Китингом воли.

Нет, верить им здесь не стоит; тем более что для этой аферы Китинг сознательно использовал Джейн как инструмент для обеспечения фальшивого провенанса: она должна была подтвердить покупателям, что картины были унаследованы ей лично, так как находились в её семье ещё в XIX веке, а получены были одним из её предков напрямую от художника.

Но ход с Палмером оказался рисковым. Журналистке Джеральдине Норман, работавшей в газете The Times of London, был прислан каталог продаж небольшого аукционного дома в Суффолке; владелец особо отметил лоты, которыми гордился – это были три картины Палмера, проданные в лондонскую галерею Legers за 9400 фунтов. Событие было достаточно важным – работы Палмера не очень часто появлялись в продаже, тем более на небольших аукционах.

Заметка об этом событии вышла в газете – а через неделю Джеральдина получила письмо от арт-дилера и художника Дэвида Гульда, известного тем, что он был остёр на язык и ядовит в своих суждениях по поводу всех остальных. Он писал, что по ряду деталей, бросающихся в глаза знатоку, легко заключить, что проданные картины – это «пастиш» на тему Палмера, но точно не оригинал. Письмо опубликовали – всё-таки Гульд был известным экспертом, но никто не отнёсся к нему всерьёз: его репутация задиры позволяла относиться к его словам не очень всерьёз.

Примерно через год Гульд увидел картины ещё раз – во время выставки акварелей в галерее Legers. Он ещё раз, изучив описанный в каталоге провенанс, написал Джеральдине Норман о том, что, по всей видимости, все три картины – подделки. Джеральдина и Гульд стали следить за другими Палмерами, всплывавшими в последнее время, и изучать историю их появления.

Том и Джейн не знали, что над ними сгущались тучи. Продажа фальшивых Палмеров принесла им достаточно денег для того, чтобы отправиться за границу. Они купили ферму на Тенерифе и стали жить там. Но счастья им это не принесло: Том всё больше пил, их отношения катились в пропасть. Китинг изводил её своими придирками и атаками, издевался над её амбициями стать художником, упрекал её в холодности и строгости.

Всё это привело к тому, что в 1974 году их отношения закончились. Годом ранее Джейн встретила в испанском баре своего будущего мужа – Брэда Мориса, реставратора домов родом из Торонто. Они влюбились друг в друга сразу же – и расставшись с Китингом, Джейн отправилась в Канаду. Но и там её догоняли злые и неприятные письма от Тома, который укорял и попрекал её всем, чем только было возможно.

В Англии тем временем по следу фальшивого Палмера продолжала двигаться журналистка Джеральдина Норман. И она, и Гульд, действуя заодно, обнаружили 13 картин Палмера, подлинность которых вызывала сильные сомнения – большая часть из них была продана на небольших аукционах, но одна была куплена на Sothbies за 15 тысяч фунтов.

Статья, в которой Норман рассказывала о том, что в разных британских галереях находится 13 поддельных картин Палмера, вышла в июле 1976 года. Пресса по обе стороны Атлантики, привыкшая за 1970-е называть скандалы на основе Уотергейтского, долго не думала – и окрестила историю Watercolorgate. Желающих помочь в поиске таинственного поддельщика картин было немало. Но первым с Норман связался родной брат Джейн Келли: он пообещал рассказать расследователям всю правду, попросив за свою информацию 7000 фунтов, но в итоге согласился и на 150. Он показал фотографии из мастерской Китинга, на которых можно было увидеть, как создавались поддельные Палмеры. Журналисты отправились на Тенерифе, чтобы задать все вопросы Китингу.

Тот не стал отрицать своей роли в создании поддельных картин. Наоборот, он решил сделать жест и красиво признаться. Через пару недель после того, как его имя было публично связано с подделкой картин, он прислал письмо в редакцию той же газеты, где вышла статья Джеральдины. Китинг писал:

«Я не отвергаю этих обвинений. На самом деле я открыто признаюсь в сделанном. Я наводнил рынок работами Палмера и многих других не ради выгоды (я надеюсь, что я не материалист), но в знак протеста против торговцев, которые наживают капитал на тех, кого я с гордостью называю своими братьями-художниками, живыми и мёртвыми. <…> Откровенно говоря, я полагаю, из-за скромности, что не могу себе представить, как кто-то может начать верить, что вся эта сырая мазня, нарисованная мной, продаётся, поскольку Сэмюэл Палмерс был подлинным и настоящим художником. Любой, кто искренне любит этого доброго, щедрого и набожного художника (который не мог позволить себе немного нюхательного табака в свои последние годы), будет знать, что он никогда бы не написал ничего подобного, даже в свой выходной день».

Заявление художника быстро разошлось по лентам новостных агентств и первым полосам мировых изданий. Большинство читателей отнеслись к поддельщику благосклонно – он казался им занятным и, скорее, милым бунтарём, нежели мерзким обманщиком. Его заявление было многими воспринято как выступление героя-одиночки, этакого Робин Гуда, который решил выйти на поле битвы с прогнившим и погрязшим в собственной элитарности миром арт-дилеров.

Никого не удивило, что вскоре было объявлено о том, что Джеральдина Норман вместе с мужем Фрэнком вскоре выпустят книгу о Китинге, написанную с его участием. Сам Китинг был рад посотрудничать с ними – они показались ему замечательной парой; особенно ему нравился муж Джеральдины – автор известных пьес, описывающих жизнь лондонских кокни. Книга вышла год спустя – в 1977 году, – и к ней прилагался небольшой альбом, содержавший примерно 100 работ (обо всех Китинг рассказывать не собирался), созданных художником. На страницах книги же Том делился своими гневными инвективами против алчных дилеров и в поддержку бедных художников.

Впрочем, радовались появлению художника-бунтаря далеко не все. Раздосадованы и разозлены были многочисленные галереи, которые обнаружили у себя на стенах залежи фальшивок. Далеко не все из них были готовы расписаться в собственной некомпетентности и заявить, что они были введены в заблуждение талантливым лузером. Но нашлись и такие, кто не побоялись начать борьбу с художником в легальном поле.

Inky Smudge is for Judge

В 1977 году и Китинг, и Джейн были предъявлены обвинения (Келли для этого экстрадировали из Канады): их обвиняли в мошенничестве на общую сумму в 21 тысячу фунтов. Бывшую пару арестовали. Суд же начался лишь в 1979 году: за процессом внимательно следила публика.

Джейн пошла на сотрудничество с обвинением и признала вину. Она рассказала об истории своего знакомства с Китингом; о том, что тот, будучи взрослым и опытным мужчиной, обольстил её и подчинил своей воле, заставив делать то, что было ему нужно. Именно Китинг представал автором аферы в её рассказе: он заставил её обманом договориться с аукционами о продаже картин, использовать биографию своей семьи для создания фальшивого провенанса.

Китинг же решил использовать процесс не только для того, чтобы попробовать обелить своё имя, но и чтобы закрепить свой артистический образ в массовом сознании. На суде он рассказывал совсем не то, что в своей книге. Он не признавал себя виновным в мошенничестве и заявлял, что никогда не планировал обманывать аукционные дома и галереи. Всё, что он делал, по его собственным словам – это отдавал дань уважения любимому великому художнику (и другим мастерам), а афера никогда не являлась его целью. В произошедшем он винил Джейн Келли, представляя её как человека, который мечтал заработать денег, используя талант наивного, но отважного художника, борющегося с миром чистогана. Эта патетика, конечно, была рассчитана не на судью, а на прессу и публику, внимательно следившую за процессом и сопереживавшую милому пожилому человеку, похожему на Санта-Клауса.

Приговор должен был быть все равно обвинительным, но, как часто бывает, вмешались обстоятельства. Во время процесса Китинг попал в аварию – и состояние его здоровья, и без того шаткое, сильно ухудшилось: обострились застарелые проблемы с сердцем, проявились проблемы с дыханием. Судья принял решение не продолжать дальнейшее уголовное преследование художника по состоянию здоровья последнего. Китинг вышел из зала суда настоящей звездой – его работы продавались в некоторых галереях, у него не было отбоя от журналистов, мечтавших с ним пообщаться. И здоровье его вскоре пошло на лад.

А Джейн, уже признавшая себя виновной, отправилась за решётку. Она отсидела свой срок и отправилась обратно в Канаду, где продолжала работать реставратором, а также попыталась начать свою собственную карьеру художника – к сожалению, не очень успешную. Келли умерла, когда ей было немногим больше 40 лет – её друзья считали, что дело было не только и не столько в нервных потрясениях, сколько в использовании токсичных материалов для реставрации, красок и очистителей.

Китинг же стал понемногу превращаться в звезду: людям очень нравился очаровательный старый бунтарь. Он давал интервью, появлялся на телевидении, ездил по Британии с лекциями. В начале 1980-х он начал вести популярную телевизионную передачу на британском Сhannel Four, рассказывая о том, как создавать картины в стиле великих мастеров.

Он был счастлив. Последнее письмо, которое он отправил Джейн (после суда они практически не общались) было полно счастья: он жаловался на то, что ему нельзя пить, курить и заниматься сексом, но зато у него есть работа и он востребован. Джейн ему не ответила.

Том Китинг умер в феврале 1984 года, успев в конце жизни почувствовать немного той славы, о которой всегда мечтал. Его похоронили в небольшом городке Дедхэм, на церковном кладбище, которое часто писал один из любимых художников Китинга – Альфред Маннингс.

Картины Китинга в наши дни продаются за тысячи и десятки тысяч фунтов. Всё же, кажется, настоящей славы можно добиться и окольными, даже поддельными путями.

Венгерский авантюрист, который никогда не сдавался

Веком авантюристов обычно называют XVIII столетие – время, когда жили и ввязывались в приключения граф Калиостро, граф Сен-Жермен, Джакомо Казанова. И кажется, что такие яркие персонажи, умевшие влюблять в себя толпу, обводить вокруг пальца королей и аристократов, заниматься сомнительными вещами и из любых передряг выходить с поднятой головой, так и остались в том великом веке – когда государственное управление соседствовало с поэзией, а алхимия и опыты по очищению бриллиантов – с изучением свойств электричества и разработкой парового двигателя. Но, конечно же, это не так – и в XX веке были свои хитрецы, проходимцы, безумцы и авантюристы.

Одного из самых известных авантюристов звали Игнац Требич – и за свою жизнь он сменил столько имён, что остановиться на том, которое ему дали при рождении, просто необходимо, иначе можно утонуть в море деталей. Игнац родился в венгерском городе Пакш в 1879 году – и даже самое лаконичное описание его биографии звучит как сюжет лихо закрученного романа. Требич был идеальным трикстером, который столько раз примерял разные маски и мистифицировал свою биографию, что, читая о ней, нельзя быть уверенным практически ни в одном факте до конца.

Он был революционером и депутатом британского парламента, шпионом и обманщиком, личным секретарем и священником… Его жизнь словно остросюжетный фильм, в котором сценаристы постарались на славу. Биография Требича привлекала многих журналистов и учёных – настолько всё в ней необычно и нарочито. Несмотря на его своеобразную репутацию и послужной список, им даже гордятся в родной Венгрии. В конце концов, не так уж много найдётся других уроженцев Венгрии, снискавших себе такую славу по всему миру – от Сингапура до Германии и от Англии до США.

Его жизнь не продлилась долго. Но событий в ней хватило бы на десятерых.

I

Игнац – выходец из семьи ортодоксальных евреев, чьи предки переехали в Венгрию ещё в XVIII веке. Семья Требич была довольно зажиточной: отец Натан был довольно успешным торговцем зерном, у него был даже свой небольшой флот из барж, перевозивших товар по Дунаю. А мать Игнаца Юлия тоже происходила из богатой венгерской семьи и состояла в дальнем родстве с Ротшильдами. Родители были иудеями и никогда не переходили в христианство – и возможность занимать достаточно высокое место в австро-венгерском обществе у них была благодаря многим десятилетиям либеральных реформ, направленных на эмансипацию евреев, в особенности после реформы всей Австрийской империи в 1867 году, приведшей к появлению Австро-Венгрии.

Игнац был вторым ребёнком в семье. Родители занимались его образованием всерьёз и не забывали о религии и традициях: Игнац, как и другие дети Требичей, учился в йешиве. У него были превосходные учителя, а к 10 годам он свободно говорил по-французски и немецки. На последний факт сильно повлияло непродолжительное проживание семьи в Пресбурге (Братислава) – во-первых, Игнац получил важный опыт жизни вдали от дома, во-вторых, имел возможность совершенствования немецкого языка.

Еще когда Игнац был подростком, семья переехала в Будапешт. Его отец решил играть по-крупному и захотел покинуть приземлённый, на его взгляд, мир торговли зерном и начать карьеру финансиста, талантливо играющего на бирже. Будапешт в те годы бурно строился, превращаясь в настоящую имперскую столицу, соревнующуюся, а то и превосходящую, с Веной. Объединение трёх исторических городов (Буды, Обуды и Пешта) произошло сравнительно недавно (за 6 лет до рождения Игнаца), и город осваивался новыми архитекторами, новыми идеями, которые творили при поддержке венгерского правительства.

Требич, переехавший из довольно небольшого и захолустного городка во всё это великолепие, был заворожён. Его восхищали бульвары и дома, театры и мост Сечени, соединяющий берега Дуная (между прочим, первый постоянный мост через широкий Дунай, построенный со времен Римской империи). А вот учёба увлекала его гораздо меньше – несмотря на большое количество самых разнообразных талантов и умений, Игнац был совершенно невозможным и ужасным учеником, которому претила усидчивость и постоянство. Во многих вещах его познания были довольно поверхностны – и почти никогда не были результатом долгих научных или учебных изысканий.

Встреча с прекрасным заставила Игнаца рано определиться со своим призванием: он решил не идти по пути, намеченному для него родителями, которые, конечно, желали, чтобы сын пошёл в банковскую сферу. Но того это совсем не привлекало, а скорее отвращало. Игнац был артистическим, увлекающимся человеком, всё ещё довольно наивным и детским по натуре, склонным к вспышкам ярости. Он редко влюблялся и был довольно одинок, почти без друзей, но в то же время казался довольно сентиментальным человеком, реагирующим на чувства других.

После окончания школы Игнац поступил в Королевскую венгерскую академию драматического искусства (дополнительной мотивацией послужил роман с актрисой). Впрочем, учёба его совершенно не привлекала и его академические успехи были примерно равны нулю. К тому же учиться ему мешали частые аресты из-за мелких краж – ну вот любил он немного подворовывать у сокурсников и ничего не мог с собой поделать.

Его отчислили, но позволили поступить ещё раз. Ситуация повторилась: становилось понятно, что вряд ли профессией Игнаца станет актёрство. К тому же над семьей Требич сгущались тучи: как выяснилось на практике, финансист и биржевой игрок из Натана Требича получился так себе. Он потерял огромное количество денег во время биржевого кризиса, к тому же большинство его инвестиций оказались бесполезными. Состояние семьи было практически уничтожено – Требичи больше никогда не жили богато, что было серьёзным испытанием и для Натана и в особенности для Юлии Требич, которая с детства привыкла жить в богатстве.

Игнацу было 18 лет, и казалось, что пришло время прощаться с детством и отправляться куда-то дальше. В 1897 году он украл золотые часы своей тёти (они стоили около 200 крон) и сбежал из Будапешта за границу.