Заходит замком взода и ставит точку в споре:
− Получать валенки и тулупы! − все тихо матерятся и нехотя двигаются, как будто надеясь, что с неба спустится Бог огневой подготовки и отменит стрельбы.
− Шевелись, курсанты! − зарычали злыми овчарками командиры отделений. − Не маленькие, не замерзнете, приседать будете! Главное − концы берегите!
Идем на стрельбище, скрипим валенками, хорошо, что не бежим. Мороз не просто покалывает кожу, а дерет ее и царапает, словно кот после валерьянки. Изо рта валит пар.
Стрельбище − боевая стрельба с РПГ. Боевая, но не совсем, граната учебная, т.е. вместо боевого заряда летит болванка и при попадании не взрывается.
Преподаватель Гарцев трет красный нос и громко басит:
− В зависимости от условий местности и огня противника, стрельбу из гранатомета можно вести из положения лежа, с колена и стоя. Стрелком используются различные укрытия, местные предметы и упоры.
Гарцев берет гранатомет и показывает порядок изготовки для стрельбы лежа. Вопросы? Вопросов нет. Отряхнувшись от снега, преподаватель продолжает:
– Огневые позиции для стрельбы из гранатомета могут быть самыми разнообразными: траншея, окоп, воронка от снаряда, канава, развалины строений. Огненная струя, выходящая сзади, способна нанести серьезные повреждения, поэтому позади гранатомета при стрельбе ближе, чем на 20-30 метров в секторе 90°, нельзя находиться людям, не должно быть взрывчатых веществ, горючего, легковоспламеняющихся предметов. Вопросы? Вопросов нет.
Первыми стреляют штатные гранатометчики, то есть я. Ложусь в тулупе, неудобно, закидываю гранатомет на правое плече, кряхчу как дед.
− Шире ноги! − орет преподаватель.
Куда шире? Неудобно! В последний момент свожу ноги, поднимаюсь на цыпочках. Так, кажется, лучше целиться, и жму на спуск. Ахнуло так, что, кажется, наступил конец света, аж ногам стало холодно. Слышу громкое ржание. Оборачиваюсь. Валенки отлетели метров на пять, задело кумулятивной струей. Собираю валенки и иду в строй.
− Какая ошибка допущена курсантом Петрушко? − спрашивает Грацев и смеется в перчатку, пуская струи пара, как чайник.
− Ноги не раздвинул, как баба! − раздается из строя. Следующие стрелки раздвигали ноги, как балеруны.
Удобства на улице. От холода казалось, что наши желудки перестали переваривать пищу, чтобы не морозить жопы. Причем у всех, прямо какой-то защитный механизм − не ходим в туалет по четыре – пять дней. Ну, рано или поздно, идти приходится. Бывает и голодные обсираются. Сходить в туалет при минус 30 − мы называли не меньше, как «совершить подвиг».
− Куда идешь?
− Совершить подвиг − все понятно. Причем идешь в туалет не в шинели, а в зимнем ХБ. Говно замерзает мгновенно, хоть отламывай.
В редкие минуты свободного времени разгадывали кроссворд. Вопросы читает курсант Чеславлев, образованный парень, хорошо говоривший на английском:
− Кто написал роман «Театр»?
Я вспомнил душещипательную повесть любви юнца с примой театра и громко отвечаю:
− Сомерсет Моэм! − и на время становлюсь мини-героем. Моя мама − библиотекарь, заставляла читать, причем не все, что нравилось мне.
XIV
Черные небеса, усыпанные точками далеких звезд. Смотрю на них целую вечность и не вижу ничего нового, кроме пролетающих спутников. Вдалеке, на станции Голицино, время от времени раздавалось ворчание поездов, потом наступала звенящая тишина, да еще такая, что звон комаров казался реактивным самолетом.
Караул. Я тяну лямку с 01.00 до 03.00 на посту «Учебная застава». Пост находится за территорией училища, имитация пограничной заставы − помещение, КСП, колючка, рядом большой пруд. Все обнесено забором.
Днем на посту можно даже позаигрывать с девчонками, гуляющими по тропинке вдоль училища. Место спокойное, удаленное, но ночью ни одной души. Не страшно, но неприятно.
Темнота вокруг жирная и тягучая, словно масло, которым обрабатывают станочные детали. Я гулял по дорожке, глядя на блестящую воду, погружаясь в себя. Вдруг со стороны пруда начало доноситься какое-то хлюпание, остановился, прислушался. Подхожу к воде, смотрю на ровную поверхность − никого.
Продолжаю гулять вдоль пруда, засыпая на ходу, как лошадь. Вдруг возле самого берега фырканье, брызги и другие непонятные звуки. Подпрыгиваю от неожиданности, как сайгак, срываю с плеча автомат, снимаю с предохранителя и направляю его в сторону воды. Ноги трясутся, сердце стучит, так что, кажется, сейчас проломит ребра. Стою в позе напряженного зайца около минуты. На середине озера кто-то всплывает, похожий на большую крысу. Я облегченно выдыхаю − радуюсь тому, что это не местные демоны.
− Товарищ сержант, я чуть не обделался − в пруду какая-то зверюга плавает! − спешу неформально доложить разводящему. И уже обращаюсь к своей смене − курсанту Новикову – говорю: − Смотри, Юра, не обделайся, у меня чуть сердцем плохо не стало!
− А, забыл предупредить, − это выдра, откуда взялась, непонятно. Раньше не было, на прошлой смене часовой чуть по воде не шмальнул от обсерона! − спокойно говорит сержант, зевая и раскрывая рот до размера футбольного мяча. Нельзя было раньше сказать! − думаю я и плетусь за разводящим, который освещает дорожку фонарем.
Разряжаемся. Разводящий подводит к пулеулавливателю. Разряжай. Отсоединяешь рожок и вместе с ним левой рукой охватываешь ствол. Правая рука свободна. Оружие к осмотру. Правой рукой отводишь затвор, чтобы разводящий видел, что патрона в патроннике нет. Порядок, сдаем оружие и в бодрствующую смену!
Бодрствующая смена наводит порядок в караулке, моет посуду и учит Устав. Мы сидим с красными потрескавшимися глазами и залипаем перед открытыми серыми книжками Уставов. Дали бы поспать на час больше, все равно ничего не делаем.
− Меня выдра напугала на заставе! − выдавливаю из себя слова, медленно, как фарш, с постной говядины.
− Она вооружена была? − пытается шутить курсант Бондаренко, срезая ногти штыком автомата.
− Да, в сапогах и в каске, − отвечаю я, листая Устав. Разговор законен. Хочется есть и спать.
Идем отдыхать в спальное помещение караулки, которое круглосуточно находится в темноте, с запахами пота, ваксы и мышей. Проваливаюсь на час в сон, похожий на бред. Вокруг храпят, разговаривают во сне, пускают газы.
XV
Наряды на кухню оставили кровоточащий след в памяти изнурительной противной работой, коротким двухчасовым сном и, конечно же, чисткой картошки.
После короткого послеобеденного отдыха, положенного Уставом, и развода мы шли принимать помещение двухэтажной столовой у замученной смены. Объектов много − от посудомойки, где мы пели «кружатся диски», до «короля параши», куда свозили все недоеденное.
После приема объектов 5-7 человек ехали на склад за продуктами питания. Запомнились болезненного вида свиные туши с синими печатями, где был указан 1947 год, которые поступали из резерва, в связи с выходом срока годности, комбижир, похожий на застывшее мыло, и гнилая картошка.
− Эти свиньи, как вампиры, им лет, фиг знает, сколько. Что мы едим? − говорил курсант Новиков, брезгливо беря тушу за ляшку.
− Сначала все приличное едят повара, дедушки из роты обслуживания, начальники склада, дежурные офицеры − остальное нам, − отвечаю я, пытаясь стереть печать с туши свиньи. Не получается, чернила какие-то особенные.
После ужина мы драили каждый объект до кремлевской чистоты. Двухчасовой сон больше похож на обморок. Сержанты, сами уставшие, все равно следят за отбоем − как сложены ХБ и повешены сапоги в сушилке. В 4.00 нас будит дневальный, и мы, скрипя костями, опять натягиваем влажное ХБ и сапоги для чистки картошки. Чистка этого бесценного подарка матушки-природы человечеству доводила нас до легкого помешательства.
Мне снился сон. Беседую с Петром I, который был худощавым и непомерно высоким. Узкие не по росту плечи и маленькая голова, на макушке почему-то синего цвета парик. Он распекал меня за то, что сплю на посту. Потом, матерясь, начинает хлестать меня по щекам. Проснулся я от того, что сержант лупил меня по лицу, когда я заснул в большом старом духовом шкафу во время наряда по кухне.
− Ты что борзелина обожрался? − орет мне в лицо сержант. − Самый умный, или картошка сама почистится? − добавляет он, плюясь слюной мне в лицо.
Многие засыпали с ножами в руках, которые вместе с картошкой падали из ослабших рук в ведра. Надо отметить, что у нас была автоматическая картофелечистка, но после нее картошка превращалась в страшный обгрызенный овощ, который надо было все равно чистить.
Мы нагло отпрашивались в туалет и дерзко засыпали прятаться в технических шкафах и подсобных помещениях. Через определенные промежутки времени сержанты, глядя на поредевшие ряды, отправлялись нас искать. Как котят, вытаскивали из различных нор и пинками гнали в злополучное помещение, заваленное картошкой и пропитанное неприятно влагой от вечно текущей воды из множества кранов.
Иногда картошки не хватало, и повара добавляли порошковую картошку. Вкус этого блюда напоминал смесь клея с брюквой. Даже мы, голодные первокурсники, отказывались от такого «пюре».
Попавшие на мойку посуды называли ее «дискотекой». Мыли мятые, гнутые алюминиевые тарелки, исцарапанные тысячами ежедневно скребущих их ложек. Объедки с тарелок сбрасываются в огромные баки для пищевых отходов, которые сносятся королю параши. Затем посуда летит в посудомоечную машину, с которой прет пар, как из паровоза. «Диджеи», работающие на машине, обычно по пояс раздеты и в фартуках.
XVI
Дни пошли быстрее… Впечатление новизны начало уступать место рутине, усталости и тоске. Это как долгий поход в лесу новичка. Сначала все кажется необычным и интересным, потом все приедается, напрягает, остается только нагрузка и раздражение.
Сегодня мой день рождения − 5 декабря. Сержант поздравляет меня, освобождая от зарядки. И на том спасибо! Не спеша подшиваю подворотничок, глядя в окно, где в темноте батальон повис на турниках. Оставленный на уборку помещения курсант Иволгин, моя пол, спрашивает:
− Где будешь отмечать день рождения, какое шампанское собрались употреблять, именинник? Девчонки будут? Сержантов пригласишь?
− Смешно, щас уписаюсь от смеха! − отвечаю я и иду позвонить родителям. Телефон-автомат поломан…
Прибывает с зарядки взвод, сослуживцы жмут руки и немногословно поздравляют с днем рождения: «Удачи!», «Здоровья!», «Не киснуть!».
Две лекции партийно-политической работы, где преподаватель Графинский, похожий на Ленина, плевался цитатами из Манифеста, написанного пьяными немецкими студентами. Партийно-политическая работа (ППР), основной предмет, дается тяжело. Марксистско-ленинские учения непонятны, как китайский язык.
Облитые тоннами идеологической информации, направляемся на физо − по плану занятий рукопашный бой в спортзале. Капитан Кострамцов с неправильными чертами лица производил впечатление немощного интеллигента в военной форме. Казалось, что его можно перешибить соплей. На самом же деле, он был силен, как буйвол, и опасен, как росомаха.
Отрабатывали комбинацию с ударом в пах и дальнейшее нападение на противника. Костромцов, как удав, посмотрел на шеренгу взвода, выбирая жертву для демонстрации. Зная, что преподаватель физо совсем никого не жалеет при отработке приемов, мы вжали головы, как черепахи, и уставились в маты.
− Петрушко, ко мне! − дает команду преподаватель, взвод облегченно вздохнул и одновременно засмеялся, зная, что у меня день рождения.
− Держи подарок! − шепчет мне на ухо курсант Сенцов. − Желаю не попасть в больницу!
Как накаркал.
Выхожу из строя, становлюсь напротив Костромцова и принимаю стойку испуганного пионера. Неожиданный кин гери, мои яйца подлетели… и я упал, как тряпичная кукла. Скриплю зубами, в глазах зазвездилось, с трудом пытаюсь выдохнуть воздух из легких. На лице Костромцова ни тени смятения, подходит к телефону и вызвал скорую из нашего пограничного госпиталя, расположенного здесь же, в Голицино.
Через несколько минут, когда я смог встать, меня перетаскивают на лавочку. По дороге курсант Сенцов продолжает:
− Офигительный подарок на день рождения! Может, попросить Костромцова повторить?
Мне не до шуток, ответить не могу. Кажется, что в живот засунули утюг и включили. Скорая быстро довезла до госпиталя. Осмотр, рентген, диагноз − «дети будут», и опять в казарму.