Там, где нас. Непутёвые-путевые очерки

Ямайка

К острову подходим ночью, а высаживаемся на него с рассветом. Жёлтый песок, зелёные холмы… Цепь кряжистых лавчонок и магазинчиков.

– Хотите морских аттракций? – потрясая зонтом, призывно выкрикивает наш гид.

– Почём? – ревёт возбуждённая группа.

Прибывшие желают иметь Ямайку даром.

Гид это знает и вопрос игнорирует.

– Тогда, может, водопады?

– Почём?!

– Ну так возьмите хотя бы тропический парк!

Но искатели экзотических приключений понуры и недоверчивы. Они шарят по торгашу подозрительными взорами.

– Вы ещё не видели моих расценок. Уверяю, дешевле вы тут не найдёте!

Но от него отмахиваются.

– «Донт вори, би хэппи!» – заверяет он в последней попытке. – Экскурсия по Бобу Марли!

Но и по Бобу никто идти не желает.

– Его опять будут бить, – говорю я жене.

– Несомненно, – соглашается со мной она.

В результате на остров отправляемся в компании поклонницы Джорджа Клуни и её мужа, зажиточного бизнесмена.

– За деньги можете не беспокоиться! – похлопывает бизнесмен себя по карману и, подмигнув своей половине, снисходительно дозволяет: – Дорогая, ну-ка, покажи им!

И «дорогая» немедленно являет нашему взору бриллиант размером с лесной орех, гарцующий на её пухленьком пальчике в платиновом седле.

– Сколько?! – задыхаясь, спрашивает моя драгоценная.

– Пять.

– Карат?!

– Миллионов.

– Бриллиант?!!

– Состояние… А это – так, безделушка.

На Ямайке каждый второй – Боб Марли. И каждый первый – таксист.

Певцы – все!

– Водопады – двадцать! Парк – двадцать! Пляж – двадцать!.. Американцам – тридцать! – надрываются их музыкальные глотки.

Островитяне в запале. Их розовые ладони хватки, белые оскалы жутки, косички трепещут. За нас чуть ли не дерутся.

Один немолодой, но бойкий, отвоевав добычу у соплеменников, оттаскивает нас в сторону и начинает пожирать.

– Американс?!

– Ноу.

Водитель разочарованно кривится.

– Двадцать, – сплёвывает он.

И я извлекаю кошелёк.

– Погоди! – отстраняет меня зажиточный бизнесмен.

И я отхожу в сторону – в конце концов, хозяин – барин.

Однако барин открывает аукцион с доллара.

Таксист ошарашен.

– Двадцать, туда и обратно! – рычит он.

– Нормально, – говорю я, вновь доставая банкноты.

– Погоди! – раздражается мой компаньон и выстреливает: – Два доллара – туда!

– Десять – туда! С каждого!

– А куда туда-то? – влезаю я с расспросами.

Но меня оттирают.

Таксист с бизнесменом сцепляются в яростном базарном торге, и вскоре я перестаю следить за происходящим. Из бурного потока выскакивают пуганые цифры, туманом восходит расплывчатое «туда».

– Да может, нам вовсе не туда? – кричу я в какой-то момент.

Но бизнесмен цыкает:

– Не мешай!

– Ох, он его сейчас уделает, – посмеивается хозяйка бриллиантового ореха. – Ох, он его уделает! Он у меня такой питбуль! Сейчас увидите…

– Пять – туда – с пары! – рычит бойцовский пёс.

– Пять – туда – с каждого! – щетинится таксист-дворняга.

– Да куда туда-то?! – одуреваю я.

– Не мешай, он почти мой. Семь – туда – с пары!

И снова рык, тявканье, оскалы. Цифры то взмывают, то обрушиваются.

– Два с половиной – туда – с каждого! – наконец взвизгивает затравленная дворняга и обмякает.

– Ну? Как я его, а? – подмигивает нам охрипший в схватке питбуль.

– Классика, – говорю. – Но куда едем-то?

– Да какая разница!

 
                                            * * *
 

Парк, водопады и пляж оказываются в одной лохани.

«Донт вори, би хэппи!» – льётся из всех динамиков.

«Донт вори, би хэппи!» – гласят плакаты.

«Донт вори, би хэппи!» – советуют надписи на майках, бейсболках, трусах и шлёпанцах.

– Ну вот мы и на Ямайке, – говорю жене. – Куда теперь?

– Загорать. Только не каркай!

Широта и долгота варьируются, но суть всегда неизменна – вода мокрая, солнце жаркое, пиво без холодильника гадкое.

– Где тебя лучше рассеять? – спрашиваю я жену через полчаса жарки. – На родине или над Атлантикой?

– Ну чего тебе надо?

– Урной, думаю, можно пренебречь – просто смету в рюкзачок…

– Ты можешь уже оставить меня в покое?

– В приёмном? С удовольствием!

– Ладно, зануда, идём на водопады…

 
                                            * * *
 

Цепочка взявшихся за руки растянулась вдоль пляжа петляющей лентой.

Зрелище, достойное кисти.

Стар и млад. Боссы, младшие менеджеры, домохозяйки, голые и беззащитные, понукаемые окриками местных пастушков, все как один бредут к водопадам, где наперекор движению воды, назло Ньютону и вопреки здравому смыслу происходит массовое «вскарабкивание» по скользким валунам.

– Хочу! – волеизъявляет моя жена и тянет меня за руку.

– Какого?! – вопрошаю я, но она не останавливается. – Я спрашиваю, какого тебе перелома не хватает? Открытого, закрытого или со смещением?!

– Хочу как все!

– Мне опросить пострадавших?!

– Тебе – получить удовольствие!

– Но какого? В смысле, чего тебе недостаёт?!

– Веселья! – хохочет она и вклинивается в гущу упрямо восходящих.

«И в ад без очереди», – думаю я и бросаюсь вверх по лестнице, чтобы следить.

На гладких камнях со скользкой зеленоватой плесенью сошлись две стихии: человеческая глупость и природное безразличие.

Кто победит – идиотизм или притяжение? Неясность завораживает.

Вглядываюсь в распластанные тела, натужные лица, прислушиваюсь к кислым хрипам, горькому мату, и сакраментальный вопрос «КАКОГО?!» не находит во мне ответа.

Вот сухонький старичок раскорячился на валуне. Отбивая зубами зажигательный ритм, он отплясывает туловищем отчаянный регги. Проводник, талдычащий над ним «Донт вори, би хэппи», уже бессилен, потому что, раздавив свои очки, старичок вдруг прозрел. Осознание озарило его мученическое лицо, и вопрос «Какого?» проступил на нём пугающе явственно.

А вот рыхлая дама в панаме, втягиваемая двумя и толкаемая тремя, похоже, счастлива. Чего не скажешь о её толкачах…

Хотя нет, вот она заваливается на бок, выскальзывает из суетных объятий и – плюх-бах-брык-шмяк!..

Близстоящие разлетаются кеглями, нижестоящие сминаются… Руки, ноги, головы… Мат и ругань в пенном потоке… Но теперь уже толкачи, похоже, счастливы.

«Так-так-так… А вот и жена!.. Хорошо идёт. Только – куда?»

– Куда? – ору ей. – Вернись на тропу!

Но она не слышит. Прёт мимо струи, в смысле – в обход, и диковатая улыбка распарывает её лицо от уха до уха.

«Убьётся же, дура!»

– Эй, черныш!.. Ну да, ты, ты!.. – машу я руками проводнику-помощнику. – Вишь вон ту?.. Ну справа!.. Да куда ж ты башкой вертишь?.. Вон же – гёрл, вумен, корова! Видишь?.. Останови её, убьётся же, дура! Это же суисайд! Стоп ит! Стоп!

«О! Вроде заметил… Кричит. Машет… Господи, в самую стремнину! Вот же ж…»

– Да куда же ты? – ору. – Куда-а-а?!!

«Нет, не слышит… Ну всё, отдохнули, чтоб меня… Чтоб её… Матерь божья!»

– Держись! – ору. – Жмись к валуну!.. Черныш, сволочь, миленький, ну помоги же, достань гадину невредимой, я её тут придушу!

«Молодец, умница, черныш…»

– Эй ты! За что хватаешь, гад?! Донт тач! Руки оборву! Стоп ит, немедленно! А ты куда смотришь? Садани его локтем!

«Молодец, жена! Знай наших!»

– Так, держись… Держись, говорю!.. Черныш, миленький, да хватай же её! Катч! Холд её! Хо-о-олд!!!

«Слава богу! Ещё б секунда…»

А с подветренного бока ко мне уже подлетает поклонница Джорджа Клуни и мнёт в воодушевлении свою немалую, надо сказать, грудь.

– Что я сейчас видела, что видела!

– Джорджа Клуни? – угадываю я.

– Нет, лучше. Перелом! На том пороге… – Она кивает куда-то вверх и в сторону. – Мужик – хрусть! Нога пополам. Кости, кровища! Такая жуть!!!

– Да, – говорю, высматривая супругу, примкнувшую наконец к рядам карабкающихся, – это трагедия…

– И не говори! – возбуждённо подхихикивает очевидица. – И главное, кровищи столько… А твоя-то как? Цела пока?

– Вроде да.

– Ну ты мне крикни, если что. А я побегу, пока место не заняли. Его же сейчас доставать будут…

И, причитая: «Какая трагедия!» – она взлетает вверх по ступенькам.

 
                                          * * *
 

– Ну как? – допытываю супругу. – Теперь тебе весело?

– Ве-ве-весело, – отстукивают её зубы, и с носа срываются мутные капли.

Она сидит на скамье, обнимая плечи, и мелко вздрагивает.

– А до этого тебе было грустно?

– Ты-ты-ты… не-не-неисправим.

 
                                          * * *
 

Возле лавчонки с ямайским ромом и гаванскими сигарами меня останавливает прелестная островитянка.

– Мистер, – шепчет она, стремительно сокращая дистанцию с пионерской до коммунистической. – У вас усталый вид, мистер.

«Ещё бы, – думаю, – такой день!» Но «мистер» мне приятен.

Коричневые глазки девицы чуть увлажнены, а её массивная грудь под марлевым сарафанчиком откровенно мне сочувствует.

– Ну-у, йес, такое дело… – слежу я за сочувственными колыханиями.

И прелестница томно вздыхает:

– Бедняжка…

– И такое дело, йес, – киваю, оглядываясь на магазинчик, где застряла моя благоверная.

– Тебе надо расслабиться, – продолжает источать милосердие добрая островитянка. – Хочешь, я помогу?

– А можешь? – снова оглядываюсь я.

– Ещё бы. Я ведь имею энергию, – берёт она мою ладонь в свою. – Волшебное прикосновение, знаешь? Маджик тач, ю ноу?

– Йес-йес, ноу-ноу… – путано отвечаю я.

И девушка изумляется:

– Ты не хочешь?

– Почему не хочу? Вай нот? Очень даже – йес! Бат…

– Никаких «бат», – прикладывает она свой пальчик к моим губам. – Ай кэн тач?

– Тач, – говорю, – я и сам могу. Ай кэн тач майселф… Ну, в смысле, энерджи. У меня ведь тоже имеется очень даже сильная энерджи…

– А ты милый, – улыбается мне девица.

– Йес, – киваю, – я такой. Кьют, да…

– Тогда пятьдесят долларов, фор ю.

– Фор ми? – уточняю я.

– Фор ю, фор ю.

– Пятьдесят баксов, мне?! – не верю своим ушам.

– Йес, – шепчет. – Фор ю – фифти бакс.

«Да это ж Эльдорадо! – думаю. – Пятьдесят долларов на ровном месте!»

– Окей, – соглашаюсь, – но я имею жену.

– Ты смешной… Ю фани… – озорно подмигивает мне клиентка. – С женой – сотня.

– Хандрит – фор ми?! – продолжаю недоумевать я.

– Фор ю энд ё вайф.

– Сто долларов – фор ми?! – повторяю я.

И девушка, улыбаясь, кивает.

«Во попёрло-то!»

Но тут звякнувший над дверью магазинчика колокольчик возвещает о возвращении супруги.

– Иди сюда, – машу я ей. – Только быстро!

И жена, метким взором простреливая прелестницу влёт, интересуется:

– Чего тут у тебя?

– Ты не поверишь, – скашивая рот, шепчу ей на ухо, – эта милая женщина обещает нам сто баксов за энергетический сеанс. Ну что-то вроде рэйки. Я наврал, что умею, и она поверила. Представляешь?

Жена, также уголком рта, шепчет:

– Это проститутка.

– Нет, ты не поняла. Проститутки тут мы!

– Идиот.

– Хочешь сказать, что я не понимаю английского?

– Хочу сказать, что ты идиот.

– Ван хандрит фор ми? – переспрашиваю девушку.

– Фор ю энд ё вайф.

– Видишь?! – победно взираю я на супругу.

– Дважды идиот!

– Окей. Джаст мани фёрст, – шуршу я пальцами перед потенциальной клиенткой. И та утвердительно кивает.

Но жену разве убедишь? Ухватив за локоть, она утягивает меня прочь.

– Стой, – отбиваюсь я. – Стой, она вот-вот раскошелится!..

Но жена неумолима.

– Я вернусь! – кричу я прелестнице. – Ай вил би бэк!..

И остров провожает нас тёплым тропическим дождём.

На корабле

Корабль идёт, пассажиры плывут. Улыбки, смех, сытое похрюкивание. Все здоровы и счастливы.

Верхняя палуба усеяна загорающими. Нижняя – обжирающимися. Казино – играющими.

Персонал улыбчив до трещин. Двадцатичасовой рабочий день при мизерной зарплате, да к тому же десять месяцев вдали от суши – чего бы не улыбаться?

Кислые рожи на борту запрещены корабельным уставом.

Болеешь – запрись в каюте, не мозоль. Люди сюда отдыхать и веселиться приехали. У всех семь футов под килем, а у тебя что-то в груди? Уйди в трюм с глаз долой! Сдохни тихо, не порть праздник!

– Я на секундочку, – говорю жене, – туда и назад.

Мы только что искупались и готовимся ко второму завтраку.

– Ты что, оставишь меня одну среди всего вот этого? – окидывает она взором ломящиеся от яств столы.

– Ничего, – говорю, – как-нибудь справишься.

И бегу к лифтам.

Мимо шныряют отдыхающие, окатывая меня на ходу вежливыми «Хау а ю?», так что я едва успеваю отстреливаться: «Файн, энд хау а ю?»

В этом я уже поднаторел.

Кто такой? Кто такая? Первый и последний раз вижу, и всё же: «Сенкью, ам файн!» Улыбка – на улыбку, ужимка – на ужимку. Идиотизм.

Итак, стою жду лифта, и тут моё внимание привлекает пожилая пара.

Энергичный дедушка элегантно поддерживает под отведённые локотки бабушку, а та, вывалив набок синенький язычок и диковато взбрыкивая плечиками, чем-то внутри себя призывно посвистывает.

Со стороны это напоминает танец маленьких утят, разве что оба танцора выглядят слишком уж предобморочно – я отмечаю и стремительно сереющий лоб с испариной, и мутный, ищущий опору взгляд. Однако более всего меня настораживает отсутствие приветливых улыбок на их замогильных лицах.

– Хау а ю? – деликатно интересуюсь я у энергичного дедушки.

Но вместо ожидаемого «Файн, сенкью» получаю такую истеричную отповедь на смеси испаньола с английским, что и сам мгновенно серею и покрываюсь испариной.

– Она что – не дышит?! – не веря в удачу, переспрашиваю я. – Шиз нот бризинг?!

На что дедуля, смущённо опустив глаза, лишь глубоко вздыхает.

Ему явно неловко за свою недышащую спутницу. В то время как самой спутнице, судя по её губам, всё уже давно фиолетово.

Она вздрагивает ресницами и, растекаясь по дедушке киселём, разверзает передо мной своим проваленным старческим ртом всю красочную перспективу моего ближайшего будущего.

– Сердце? – бросаюсь я к дедуле, вдруг резво поволокшему бабушку пятками по ковролину. – Харт? Астма? Фуд? – на ходу перечисляю всевозможные причины двинуть коней в этом великолепном круизе.

И старичок, обрадованный знакомому слову, дробно кивает:

– Фуд, фуд!

– Экзэктли?! – уточняю я, перенимая бесчувственный груз из его дрожащих рук в свои трясущиеся.

– Йес! – уверенно констатирует без пяти минут вдовец. – Йес!

«Ох, если ты ошибаешься…» – мелькает в мозгу леденящая мысль, но руки уже плотно обхватывают предположительно подавившуюся, и спектакль, а точнее, шоу начинается!

Развернув старушку к себе задом, к деду передом, я провожу ей мощный, как в учебнике, и резкий, как понос, приём Геймлиха, на который бабка отзывается сухим хрустом, а дед – болезненным стоном.

В голливудских фильмах Геймлих обычно срабатывает. После него подавившийся, как правило, пушечно извергает из себя непрожёванный кусок в суп соседу, и все бросаются благодарить спасателя.

На деле же из бабушки ничего не выскакивает. Кроме животных звуков и зубных протезов. Они, как Гагарин, вылетают первыми.

Проследив за их полётом, я с сожалением осознаю, что «шоу маст гоу он», и, приговаривая: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!», принимаюсь ритмично прессовать несчастную.

Мимо нас, роняя короткое «сорри», проходят вежливые американцы. Дабы не становиться свидетелями более чем интимной сцены, они сконфуженно отводят глаза и торопливо испаряются, оставляя за собой тонкий аромат духов и сытного завтрака.

Хотя, судя по тем же фильмам, народ они вполне отзывчивый. Не раздумывая бросаются на выручку, спасая всех и каждого…

Однако в жизни трогать людей у них не принято, рот в рот – подсудно, а массаж сердца могут счесть за сексуальный харрасмент.

Отчего в самом оживлённо-людном месте этой огромной, фешенебельной махины я вдруг ощущаю себя неописуемо одиноким, и мне жутко хочется домой.

Особенно после того, как мертвенно побледневший дедушка, привалившись к стене, тоже начинает плавно оседать.

«Два тела! – панически надрывается мой мозг. – Сейчас на твоих руках будет два тела!»

И тут передо мной возникает белобрысое, очумело вытаращенное на меня лицо официанта с надписью IVAN на серебристом бейджике.

– Ваня?!! – дико улыбаясь родному рязанскому лику, вою я. – Ва-ня!!!

И паренёк, шарахнувшись, словно от удара, бросается к висящему сбоку от лифтов телефону.

Пробубнив в трубку нечто отрывистое, он на мгновение исчезает, затем возвращается со стаканом воды и решительно протягивает его мне.

– Де-ду-шке!!! – чеканю я, поддавая бабушке, и из неё вырывается первый слабый хрип, а за ним и что-то тягуче-тёплое, стекающее по моим рукам.

«В кино такого не бывает! – ещё громче вопит мой мозг. – Такого вообще никогда! нигде! ни с кем! не бывает!»

Но вот эти вопли прерывает свистящий полувздох-полустон, за которым следует второй и третий, но уже более надрывные и жадные. И бабуля наконец розовеет.

Хватая меня за руки, она натужно ревёт, припадочно кашляет, а вместе с ней преображается и старичок.

Отстранив стакан и Ваню, он вдруг рвётся к нам на четвереньках, на ходу выхватывая носовой платок, и с маниакальным рвением принимается протирать мои руки и бабушкин рот.

– Не сейчас! – отстраняясь от назойливых протираний, хриплю я ему. – Нот нау! – И, поудобней перехватив жертву, возобновляю старину Геймлиха.

Правда, на сей раз бабушка мне уже подтанцовывает.

Подстроившись под мой ритм, она самостоятельно сгибается, наваливаясь на мои руки на выдохе, и продолжается это до тех пор, пока из её горла не выскальзывает нечто бесформенно-склизкое, которое прыткий дедушка тут же подхватывает неуловимым движением платка.

– Мясо?! – не в силах отдышаться, интересуюсь я. – Мит?!

– Мит, мит! – счастливо улыбается мне несостоявшийся вдовец.

И тогда я наконец возвращаю бабушке долгожданную опору.

Прощаемся мы у лифтов. Я сажусь в один, они – в другой, и, пока не набежала охрана с санитарами, мы разъезжаемся.

А от жены я, само собой, получаю нагоняй.

– Это пять минут? – кипит она. – Пять минут?!

Вечером же, на ужине, от дальнего столика мне машут две сухонькие ручки.

– Хау а ю? – киваю я им приветливо.

– Файн, сенкью! – доносится до меня старческое дребезжащее.

И я, бормоча под нос «велком», решительно отодвигаю от себя стейк.

 
                                            * * *
 

Хороший план – первый залог успеха. Главное, чтоб не-у-кос-ни-тель-но!

Поэтому, пока падает якорь, я подхожу к жене с листком.

– Значит, так. Времени на Кайманы мало, так что давай составим план…

Она не возражает.

– Пункт первый, – записываю я, – никакой реанимации!.. Пункт второй – едем автобусом… Третий – к пляжу ни ногой!.. Четвёртый – к магазинам ни на шаг!..

– Пятый, – говорит супруга, – к проституткам – ни на сантиметр!

– Она была не проститутка! – возмущаюсь я.

– И к «не проституткам» тоже.

Пожимая руки, мы скрепляем наш пакт.

И только выходим из каюты, как попадаем в нешуточное столпотворение.

Когда три тысячи укачанных желают одновременно сойти на берег, такое неизбежно.

Однако на лестнице столпотворение и вовсе уж превращается в глухой затор.

– Отчего не движемся? – вытянув шею, пытаюсь я постичь причину данного феномена, как вдруг замечаю, что пролётом ниже отдыхающие аккуратно перешагивают нечто распластанное.

С приближением выясняется, что это девушка. Хрупкая, иссиня-бледная, в бейсболке и теннисной юбке. Рядом с распластанной стыдливо жмётся к перилам её смущённый бойфренд.

– Хау а ю? – склонившись над синенькой, любопытствую я у юноши. – В смысле, уот с ней хэппенд?

– Хэнговер, – со вздохом отвечает тот.

– Понятно, – нащупываю я на голубоватой шее слабенький пульс. – С бодуна, значит. Вчера жарилась на солнце, закидывалась коктейлями, а сегодня получите и распишитесь…

– Итц дегидрейшен! – докладываю я парню. – Обезвоживание!

– Итц окей! – кивает он. – Мы уже вызвали парамедика. Так что донт вори и сенкью.

Но нам же сенькай, не сенькай, мы – по жизни «вори». Поэтому через пару секунд жена уже поливает девчушку водой из нашей фляги, а я приступаю к реанимационным действиям. Точнее, к транспортировочным.

– А ну-ка, катч! – говорю я юноше, подхватывая бесчувственную под коленки. – Я – ноги, ты – голову!

Однако парень не реагирует. Демонстрируя нам своё недоверие показной отрешённостью, он задумчиво грызёт свои ровные ногти.

И тогда я говорю твёрже:

– Камон! На ван-ту-сри, пока она язык не проглотила!

И тут упрямец наконец берётся, и мы относим девчушку в укромный уголок.

– Клади! – не выпуская из рук остреньких коленок, приказываю я своему напарнику. – Голову даун, ноги – ап! Андестенд?

Однако то ли товарищ не «андестенд», то ли из-за ослиного упрямства, но он пытается свою подружку усадить, отчего та провисает английской буквой «ви», и её и без того коротенькая юбчонка окончательно задирается.

– Даун! – кричу я юноше. – Ты даун, понимаешь?! А я – ап!.. Голову – майна! Ноги – вира!

На этот раз упрямец понимает всё верно и, поспешив исправиться, так резко опускает свою сторону, что меня перевешивает.

«Да-ёж-тебе-ж-в-матрицу!» – пытаюсь я перехватить ускользающий таз прелестницы и, бухаясь на колени, клюю лицом в радушно развалившиеся передо мной бёдра. Молочные ляжки на моих ушах захлопываются. Тощие икры повисают за плечами…

– Поаккуратнее! – косится на меня супруга, меланхолично окропляя водой девичье личико.

– А?! – выныриваю я из-под теннисной юбки, чуть оглушённый.

– Поаккуратней, говорю, с оживлением.

– Так меры же экстренные, – ещё сильней запрокидывая пациентке ноги, пытаюсь оправдаться я.

И тут подопечная подо мной шевелится.

– Ху а ю? – размыкает она чуть порозовевшие уста.

– Френд! – доверительно выдыхаю я. – Донт вори.

– А что ты делаешь?

– Ай хэлп! Тихо!..

В итоге парамедик «с толстой сумкой на ремне» находит пострадавшую уже сидящей и отхлёбывающей воду из нашей бутылки. А мы, как и принято, уходим по-английски.